Глава четвертая Семь жизней за императора
Глава четвертая
Семь жизней за императора
Безумству храбрых поем мы песню.
М. Горький
Долг тяжелее железа, смерть легче пуха.
Император Мииджи
Dulcc et decorum est pro patria mori.
(Сладко и почетно умереть за родину.)
Гораций
После описания ужасов войны, после глав о страданиях o r перенесенных ран и бесправии солдат, посылаемых в бой ради чужих интересов, предаваемых союзниками, мне показалось необходимым написать хотя бы небольшую главу о причинах, которые заставляют солдат не только яростно сражаться, но и сознательно жертвовать собой, преумножая кровопролитие.
Известно, что во все времена находились герои, которые подрывали себя в пороховых погребах крепостных башен и в корабельных крюйт-камерах, гибнущие сами и уничтожающие тем самым противника.
Пожалуй, одним из первых таких героев-смертников был библейский Самсон. Оказавшись в плену у филистимлян, ослепленный, он разрушил храм Дагона, вместе с собой погребя под его развалинами огромное количество врагов. «И обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нем. И было умерших, которых умертвил Самсон при смерти своей, более, нежели сколько умертвил он в жизни своей» (Суд. 16: 30).
Впрочем, если начать просто перечислять все подобные случаи, известные в истории войн, то это займет несколькотомов. Разговор не об этом, а о том, что чувствует человек, по своей воле расстающийся с жизнью, как его подвиг воспринимают враги, есть ли какая-то закономерность по армиям мира, и как официальная пропаганда использует «смертничество» в своих целях, подчеркивая мужество своих солдат и замалчивая факты героизма противников.
Я долго думал, с чего начать эту главу, как классифицировать имеющийся материал. Можно было отдельно рассказать о воздушных таранах, о морских и о самопожертвовании в сражениях на суше. Можно было начать с информации о боевой технике, специально разработанной для солдат-смертников. Можно было сперва описать всем известных японских камикадзе и провести аналогии ко всем остальными воюющими сторонам. Или сразу подать малоизвестные и от этого поражающие воображение факты таранов, примененных англо-американцами.
Но в конце концов я пришел к выводу, что начинать эту главу надо с примеров советских солдат, добровольно шедших на верную смерть. Мы воспитаны так, что воспринимаем это само собой разумеющимся, чем-то естественным и даже легким — отдать жизнь за Родину. Нам даже кажется, что это характерная черта русского солдата, презирающего смерть и приводя этим врагов в ужас. И мы уверены, что ничего подобного в других армиях мира не наблюдалось, разве что за исключением японской. Но японцы, как нас учили, были одураченными фанатиками, а наши бойцы — высокосознательными патриотами.
Это слишком примитивное, однобокое объяснение.
И пока в этот вопрос не будет внесена ясность, вряд ли можно будет понять, что заставляет человека (независимо от той военной формы, которую он носит) идґи но сути на самоубийство.
Начать следует с размышления об авиационных таранах, так как именно они изначально планировались как способ ведения боя, а не считались актом отчаяния или проявлением фанатизма.
«…B эскадрилье шла очередная отработка стрельбы по шарам. В воздухе — самолет Валерия Чкалова. Атака, еще атака. Но шар все так же невозмутимо покачивается на длинном тросе. Не в чкаловском характере оставлять даже такого безвредного врага непобежденным. С земли видно, как истребитель знаменитого советского аса разворачивается и, не стреляя, проносится почему-то вплотную к шару. На глазах у всех «противник» жалко худеет и обвисает.
— Почему лопнул шар? — спрашивает Чкалова на земле командир.
— Один пулемет отказал. У второго кончились патроны. Я пошел на таран, как Нестеров.
В этом ответе сформулированы обе причины, побуждающие летчика идти на таран: когда отказывает оружие, когда кончаются патроны. Потому что таран не самоцель, он порождается этими двумя исключительными обстоятельствами. Чкалов не предполагал, что вскоре таранный удар пусть не часто, но все же окажется в бою единственным и последним оружием, останавливающим врага.
…1914 год. На вооружение армий впервые поступили аэропланы — безоружные, с фанерными фюзеляжами, легкие до такой степени, что крен от порыва ветра грозит неминуемой катастрофой. И хотя авиаторам выдают маузеры и браунинги, но, безрезультатно расстреляв все патроны по движущейся цели, воздушные противники зачастую расходятся в разные стороны, погрозив друг другу кулаками. В генштабах всерьез поговаривают о возможности «сдувания» вражеского аэроплана струей воздуха от своего самолета, о вооружении машин мортирами, стреляющими струей сжатого воздуха с примесью отравляющего газа. Но пока обсуждаются эти химерические проекты, авиаторы вооружаются самостоятельно, полагаясь на собственную смекалку. (…)
…В тот вошедший в историю мировой авиации день 26 августа 1914 года над аэродромом 11 авиаотряда под городком Жолкевом появился самолет противника неизвестной марки. В сопровождении «Альбатросов», похожий на них, но куда крупнее, тяжеловеснее, он вдруг вывалился из облаков, безбоязненно снизился и сбросил бомбу — первую авиабомбу — на Юго-Западном фронте.
— Аппарат! — закричал Нестеров, стремглав бросаясь к своему «Морану». — Ну, на этот раз не уйдет, я для него одно средство придумал.
Очевидец первого в истории таранного удара так описывает драматические события над Жолкевом:
«Австриец заметил появление страшного врага, видно было, как его аэроплан начал снижаться на полном газу. Но уйти от быстроходного «Морана» было нельзя. Нестеров зашел сзади, догнал врага и, как сокол бьет неуклюжую цаплю, так и он ударил противника. Сверкнули на солнце серебристые крылья «Морана», и он врезался в австрийский аэроплан.
После удара «Моран» на мгновение как бы остановился в воздухе, а потом начал падать носом вниз, медленно кружась вокруг продольной оси.
— Планирует! — крикнул кто-то.
Но для меня было ясно, что аэроплан не управляется, и это падение смертельно… Но вот и громоздкий «Альбатрос» медленно повалился на левый бок, повернулся носом вниз и стал стремительно падать.
Медленный поезд вез гроб с телом знаменитого летчика из Жолкева в Киев. Обгоняя его, неслись вздорные слухи, обидные для того, кто уже не мог опровергнуть их сам».
И пока авторитетная комиссия исследовала на месте останки самолетов, многие утверждали, что таран Нестерова был просто случайным столкновением. Ведущие русские авиаторы сочли своим долгом опровергнуть подобные заявления. Летчик Е. Крутинь писал в «Новом времени» 8 сентября 1914 года: «Все мы, военные летчики, уверены, что Нестеров не просто воткнулся, зажмурив глаза, своим аппаратом в неприятельский самолет, как казалось из первых сообщений, нет, он выполнил свою идею, которую высказал нам на товарищеском обеде в Гатчине: «Я не фокусник. Моя первая «мертвая петля» — доказательство моей теории: в воздухе везде есть опора. Необходимо лишь самообладание. Теперь меня занимает Мысль об уничтожении неприятельских аппаратов таранным способом, например, ударом налету своим шасси сверху…»
(Позднее комиссия все же признала, что таран был не случайным. «Победа над австрийскими пилотами стоила жизни выдающемуся русскому летчику Петру Николаевичу Нестерову. Взлетев на перехват разведчика «Альбатрос», отважный пилот таранил противника и, как отмечено в официальном донесении, «…был выброшен из аппарата при одном из резких движений последнего и Тюгиб, разбившись о землю». — O.K.)
С глубоким уважением к памяти героя отозвался на гибель Нестерова Игорь Иванович Сикорский. «То, на что другие люди способны при сильнейшем возбуждении, хотя бы патриотическом, Нестеров сделал спокойно, размеренно, с полным сознанием совершаемого, — писал он в некрологе. — И гибель Нестерова для нас тяжелая, незаменимая утрата. Его смерть, пожалуй, слишком дорогая цена за уничтоженный австрийский аэроплан».
И хотя И. Сикорский специально подчеркнул, что поступок Нестерова объяснялся не патриотическим возбуждением, и заметил, что жизнь летчика дороже сбитого самолета, коммунистическая историография воспользовалась подвигом Нестерова для воспевания жертвенности.
Вероятно, многим читателям знакомы публикации, которые вроде бы содержат и интересные исторические факты, и технические подробности, но в то же время сильно отдающие каким-то хвастливым зазнайством, доходящим до гордыни.
«Всю свою жизнь Нестеров прожил под девизом: «Побеждает тот, кто меньше себя жалеет»».
И он всегда побеждал, победил и на этот раз: через год после ядовитой шумихи вокруг его имени и против сложившегося мнения, что таран всегда приводит к гибели атакующего, русский летчик А. Казаков удачно повторил атаку и вернулся на свой аэродром невредимым.
И все-таки смерть родоначальника воздушного тарана наложила роковой отпечаток на изобретенный им прием: ни в одной стране мира не нашлось желающих повторить рискованный маневр, кроме его родины — России, где каждый из использовавших этот прием внес свою лепту в создание стройной и четкой теории таранного боя. И уже в бою под Каховкой красвоенлет Гуляев на этажерке «Ньюпорт» разогнал 5 белогвардейских самолетов, угрожая им тараном. (Словно у белогвардейцев была какая-то другая родина, чем у красвоенлета Гуляева, «желающего повторить рискованный маневр»! — O.K.)
Сверстники Чкалова, в мирные годы много думавшие над возможностью таранного удара, повторили и утвердили этот прием сильных и смелых духом: Антон Губенко в 1938 году под Ханькоу и Виталий Скобарихин на Халхин-Голе. Сбив сокрушительным таранным ударом японский «И-97», Скобарихин в пылу боя ринулся в атаку на второй самолет, но противник позорно бежал, увидев, как обломки самолета напарника понеслись к земле. В теле машины, приземлившейся на родном аэродроме, Скобарихин принес вещественное доказательство своего тарана — колесо японского истребителя. Опыт двух первых таранов добавил к нестеровской находке — бить сверху — еще два открытия: лучше всего рубить винтом по хвостовому оперению вражеского самолета, находясь сверху правее или левее, чтобы обломки неприятельской машины не задели твоей. Эта операция отнимает от 0,15 до 1 секунды. Атакуемый самолет получит до 75 ударов! Второй важный момент — непременное уравнивание скорости с самолетом противника, чтобы избежать повреждения своей машины.
…22 июня 1941 года в 4 часа 05 минут лавина самолетов со свастикой пересекла наши границы. В 4 часа 15 минут зафиксирован первый таран Великой Отечественной войны: над городом Зембрувом летчик-истребитель Дмитрий Кокарев, израсходовав боезапас, сбил в таранной атаке фашистский «До-215», удачно посадив свой самолет.
Число таранов этого трудного дня на разных участках растянувшегося от Балтики до Черноморья фронта росло. Минутами позже Кокарева старший лейтенант И. Иванов над нестеровским Жолкевом таранил «Хейнкель — 111»! Эфир в то памятное утро много раз передал бесстрашные слова: «Иду на таран!» Имена героев известны: Л. Бутелин, С. Гудимов, Е. Панфилов, П. Рябцев, А. Мокляк, С. Гошко, А. Данилов.
Эскадрилья Андрея Данилова патрулировала в то утро над Гродно. Девятка фашистских стервятников открыла по ней огонь. Данилов решил атаковать. Два самолета противника были сбиты. Но и «Чайка» Данилова, получив повреждения, вошла в штопор. С трудом летчик вывел ее в горизонтальный полет и, подойдя вплотную к самолету врага, винтом срубил ему крыло. Объятая пламенем «Чайка» падала вместе с врагом. Вскоре в «Правде» был опубликован указ о награждении A.C. Данилова орденом Ленина посмертно, но Данилов не погиб. Его, тяжело раненного, нашли колхозники деревни Черлена и доставили в медсанбат. Вскоре он снова поднялся в небо.
Это было лишь началом. Советские летчики вписали таранный удар в свой боевой арсенал, и множество раз именно таран сокрушал противника. Был случай, когда решение прыгать с парашютом казалось единственным возможным для Бориса Ковзана. Его «Як-1» врубился в фюзеляж «юнкерса», и обе машины, сцепившись, как вагоны трамвая, несколько минут летели вместе к гибели. Так все-таки прыгать или… уж больно жаль верно служивший и однажды уже таранивший фрица «Як»! Земля приближалась, но Ковзан упрямо пытался вырвать ястребок из смертельных объятий врага и — вырвал! Посадка прошла удачно. После небольшого ремонта машина опять готова была сразиться с врагом.
Весть о необычном приеме русских мигом распространилась среди фашистских асов. Ужас перед ним заставил даже опытных мастеров избегать тарана. Уже 27 июня 1941 года, пытаясь уйти от тарана, гитлеровец вогнал свой самолет в воды Псковского озера.
Тактика таранного боя постоянно обогащалась. Выработалась даже своеобразная классификация: таран прямой, то есть всей массой самолета; таран неполный, с подсеканием, или чирканьем (по примеру Нестерова); таран безударный, то есть удар винтом по жизненно важным частям самолета, — классический таран, при котором, как правило, сохраняется жизнь летчика и самолета. После него машины-победители возвращались на базу с искореженными винтами, «лечились» и вновь взмывали в воздух.
Из сотен самолетов противника, сбитых в московском небе, двадцать повержены таранным ударом. И не всегда классическим способом, обстоятельства иногда диктовали другие приемы: приходилось учитывать тип вражеского самолета, его вооружение, взаимное положение машин, их курс, высоту. За считанные секунды не так-то просто все это взвесить. И в летопись таранного боя входили двойные и тройные удары по одному самолету — добивания.
Таран, уже сам по себе невероятный прием, оказался возможным и ночью: 6 августа Виктор Талалихин сбил «Хе-111» в ночном московском небе. Следом за ним, через два дня, таранил врага в свете прожектора В. Киселев.
Долго бытовало мнение, что он возможен и на штурмовике — Ф. Литвинов сбил «мессер», ударив его винтом по хвосту. На пикирующем бомбардировщике П. Игашев сбил два самолета противника огнем пулемета, а загоревшись сам, успел-таки винтом пропороть бок третьему. На бомбардировщике таранила фашистский истребитель женщина-летчица Екатерина Зеленко.
В таране беспредельная храбрость сочеталась с отточенным воинским мастерством, дерзкий натиск — с точным расчетом и выдержкой. И именно поэтому многие наши летчики неоднократно уничтожали врагов этим приемом: дважды — П. Харитонов, А. Катрич, Я. Иванов, А. Лукьянов, П. Гузов, П. Тарасов, С. Ачкасов, Б. Пирожков, П. Шавурин, А. Добродецкий, В. Калугин, С. Луганский, И. Мартыщенко, П. Бринько, Н. Лисконоженко, М. Борисов, И. Мещеряков. Трижды ходил на таран А. Хлобыстов и четырежды — Б. Ковзан. Таран был следствием массового героизма советских людей на войне, превыше собственной жизни ставивших долг перед Родиной».
Применялся таран и в морских сражения Великой Отечественной.
«25 ноября 1941 года сторожевой корабль «Бриз», которым командовал лейтенант В.А. Киреев, находился в боевом Дозоре на линии мыс Святой Нос — мыс Канин нос. Надо сказать, что в мирные дни «Бриз» был обыкновенным рыболовным траулером, замечательным разве что крепостью постройки.
Крутой предрассветный туман растекался по воде, скрывая горизонт. Было 6 часов 15 минут, когда старшина второй статьи Чижов впереди по курсу увидел силуэт корабля. И тотчас определил, что это фашистская субмарина в надводном положении. Видимо, воспользовавшись благоприятными условиями, подводный пират всплыл, чтобы провентилировать отсеки и зарядить аккумуляторную батарею.
Решение пришло молниеносно. Команда «полный вперед», комендоры устремились к носовому орудию, поединок начался. Корпус лодки рос прямо на глазах. Выстрел, второй, третий… Артиллеристы успели выпустить пять снарядов, когда — с момента обнаружения лодки не прошло и четырех минут — форштевень «Бриза» с железным скрежетом ударил фашистскую субмарину в борт ближе к корме. Заваливаясь на левый борт, с большим дифферентом на корму «У-578» быстро исчезла в ледяной пучине».
Таранили советские моряки и надводные корабли. В июне 1944 года два наших бронекатера в северной части Чудского озера обнаружили четыре фашистских катера и, несмотря на численное превосходство врага, пошли в атаку. Поставленная гитлеровцами дымовая завеса начала расползаться по воде. Бронекатер № 322 под командованием лейтенанта В. Волкотруба с отчаянной смелостью врезался в строй вражеских кораблей, сразу по нескольким целям ведя огонь. Все внимание сосредоточилось на нем. Этим воспользовался командир бронекатера № 213 лейтенант А. Смирнов. Дав полный ход, сквозь дым и огонь боя он пронесся к одному из гитлеровских кораблей и форштевнем раскроил ему борт. После губительного таранного удара фашистский катер затонул.
«…Когда таран официально входил в арсенал боевых приемов, — писал Герой Советского Союза вице-адмирал в отставке Н. Кузнецов, — на него решались только самые отважные и решительные командиры. Какая же отвага требовалась от лейтенанта Смирнова, чтобы ринуться на таран современного корабля сквозь огонь скорострельных пушек и крупнокалиберных пулеметов!»
Удивительные слова произнес адмирал Н. Кузнецов: «Таран официально входил в арсенал боевых приемов!» Дело в том, что никто наших летчиков и моряков специально не учил таранам, пехотинцев не учили бросаться под гусеницы танков, обвязавшись гранатами, или подрывать себя вместе с врагами.
Но от них этого ТРЕБОВАЛИ!
Вынужденность солдат такими средствами вести бой подчеркивает лишь неумение и неготовность командования грамотно воевать. Заставлять солдат жертвовать собой могло лишь то командование, которое не снабдило еігою армию необходимыми средствами для уставного, НОРМАЛЬНОГО ведения войны в достаточном количестве.
И недаром самопожертвование советских бойцов было действительно массовым.
Поэтому таран официально входил разве что в неофициальный арсенал боевых приемов.
Некоторый свет на это противоречие проливает статья Андрея Сотникова, опубликованная в АИФ № 19 за 1997 г., которая так и называется: «Смертники на войне».
«В детском возрасте мы узнаем имена Николая Гастелло, Виктора Талалихина, Александра Матросова… О них говорят, как о патриотах, пожертвовавших жизнью во имя Родины. Оценка справедливая, но все же неполная. Выстраивая факты в логическую цепочку, приходишь к выводу, что за броском на амбразуру дота или тараном стоял не просто осознанный выбор конкретных людей. Напрашивается вывод об особой ПОЛИТИКЕ. (…)
В Красной Армии в 1941–1945 гг. свыше 200 человек закрыли собственными телами амбразуры пулеметных гнезд. Советские летчики совершили 636 воздушных и 448 огненных таранов. (При огненном таране подбитый летчик направлял машину на наземную цель.) Число пехотинцев и матросов, бросившихся с гранатами под гусеницы немецких танков, исчислялось сотнями.
Наше «движение смертничества» (хотя оно так впрямую и не называлось) в определенном смысле превзошло японское. Отряды «камикадзе» начали формироваться военным командованием Японии лишь осенью 1944 г. (…) В тот период боевые действия для Японии приобретали все более выраженный оборонительный характер. Напомним, что во Вторую мировую войну эта страна вступила по сути в 1937 г., начав агрессию против Китая.
Следовательно, при всей преднамеренности акций «камикадзе» и «тейсинтай» (ударных отрядов. — O.K.), они все же были совершены в ходе оборонительных боев. Смертники фанатично верили, что только их гибель защитит их дом, страну и императора от неумолимо надвигающегося противника.
Наоборот, большинство бросков на амбразуру красноармейцев и краснофлотцев приходится на 1943–1945 гг., т. е. на период наступательных операций. Есть свидетельства того, что «матросовские» броски сознательно совершались даже в ходе майских боев за Берлин.
На победоносные 1944–1945 гг. выпадает примерно 15 % воздушных и 25 % огненных таранов от общего числа совершенных советскими летчиками в годы войны.
Ещё можно как-то понять то, что в условиях военного времени в пропагандистских целях фальсифицировались данные об этих подвигах и людях, их совершивших. Известно, что Александр Матросов имел свыше 40 предшественников, однако на щит — конечно, не по его вине — было поднято именно его имя. Была подтасована дата его последнего боя: 27 февраля исправили на 23 февраля, приурочив событие к юбилею Красной Армии.
Непростительно то, что высшее военное руководство во главе с Верховным Главнокомандующим И.В. Сталиным попыталось придать исключительному, почти сверхъестественному патриотическому порыву бойцов чуть ли не плановый характер. В частности, броски на амбразуру стали пропагандироваться как способ боевых действий пехоты при преодолении хорошо подготовленной обороны противника. Лозунг «Отдать жизнь за Родину!» усилиями политорганов превращался в требование постоянной готовности стать смертником — и не только тогда, когда сильный враг стоит у порога, но и тогда, когда он и без того недалек от гибели…
И пусть написанное выше не покажется кощунством по отношению к павшим героям. Безнравственно, не раскрыв всей правды о Великой Отечественнойвойне, торопиться вновь наводить глянец на память оней…»
Самым знаменитым советским «камикадзе» времен Великой Отечественной войны является Александр Матросов, боец 6-го добровольческого корпуса им. Сталина.
Его подвиг стал легендой, о нем сняты кинофильмы, его именем названы улицы и корабли. О нем сочиняли кощунственные анекдоты.
А меня давно интересовал вопрос, как броски на амбразуру могли быть настолько эффективными, что их пропагандировали в качестве боевого приема?
Я лично видел, как автоматные очереди «Калашникова» пробивали стволы деревьев и превращали в пыль кирпичи.
Думаю, что германский MG, ведущий огонь из амбразуры, при скорострельности 700 выст./мин. просто разорвал бы тело героя пополам за секунду. Да и если удавалось подобраться к огневой точке так близко, что можно броситься на нее грудью, почему не воспользоваться гранатой?
И лишь спустя много лет я нашел в рубрике «Секретные материалы» газеты «Новое дело» от 21–27 февраля 2003 года журналистское расследование этой темы. Весьма любопытное, на мой взгляд.
«Говорит капитан в отставке Лазарь Лазарев, в годы войны командовавший разведротой:
«Летом сорок третьего года, когда после указа о присвоении Александру Матросову звания Героя Советского Союза вовсю разворачивалась пропагандистская кампания по прославлению его подвига как примера для подражания, мы как-то между собой обсудили эту историю. Нам, видевшим, что делает с человеком пулеметная очередь с близкого расстояния, было ясно, что закрыть своим телом амбразуру нельзя. Как выглядит человек после этого — не хочется и вспоминать… Даже винтовочная пуля сбивает человека с ног. А пулеметная очередь в упор сбросит с амбразуры любое самое грузное тело…»».
А вот мнение Вячеслава Кондратьева, известного российского писателя, в годы войны командовавшего штрафными подразделениями и воевавшего в тех же местах, что и Матросов: «Во время войны мы недоумевали: зачем бросаться на амбразуру, когда ты так близко подобрался к огневой точке противника? Ведь можно закинуть гранату в широкий раструб дзота, можно открыть густой автоматный огонь по ней и тем самым заставить замолчать пулемет противника…»
В общем, получается, что подвиг Матросова выглядит несколько фантастичным и практически невероятным.
Так что же на самом деле произошло тем февральским трагическим днем 1943 года?
Увы, судить об этом сегодня очень сложно. Легенда о подвиге была составлена на основе коротенького донесения агитатора политотдела Шестого добровольческого корпуса старшего лейтенанта Волкова. После боя за деревню Чернушки он написал следующее сообщение:
«Комсомолец Матросов, 1924 года рождения, совершил героический поступок — закрыл амбразуру дзота своим телом, чем и обеспечил продвижение наших стрелков вперед. Чернушки взяты. Наступление продолжается. Подробности сообщу по возвращении».
Но сообщить подробности старший лейтенант не успел. Вечером того же дня он был убит. А в политотделе корпуса ухватились за донесение и в вышестоящие инстанции ушла бумага, разукрашенная уже поэтическими подробностями, вроде такой: «Пулемет захлебнулся кровью героя и умолк». Летом 1943 года о подвиге узнал сам Сталин, посещавший войска Калининского фронта. В сентябре он дал распоряжение следующего содержания:
«Великий подвиг товарища Матросова должен служить примером воинской доблести и героизма для всех воинов Красной Армии».
После этого и заработала вовсю пропагандистская машина по прославлению Матросова.
Сохранилось только одно свидетельское показание человека, участвовавшего в бою за деревню Чернушки. Это командир взвода, где служил герой, лейтенант Леонид Королев. Он опубликовал свой рассказ во фронтовой газете. Но надо помнить, что уже вовсю разворачивалась пропагандистская кампания, и потому лейтенант, рассказывая о виденном, находился под чутким контролем военных цензоров и политработников. Из текста его рассказа видно, что, излагая подробности боя Королев постоянно путается. В одном месте он говорит о том, как Матросов закрыл своим телом пулемет. А в другом утверждает, что уже после боя тело героя нашли за несколько метров от дзота…
Попытку реконструировать подвиг предприняли только через несколько десятков лет после войны. Вот версия Лазаря Лазарева:
«К 50-летию Победы я услышал по радио передачу о герое, повторившем подвиг Матросова и удостоенном звания Героя Советского Союза. Этот герой оказался жив и проживал в одном из сельских районов Украины. Он очень просто, я бы сказал, по-будничному и потому абсолютно достоверно рассказал, как на самом деле было дело.
Он оказался впереди атакующих. Привстал, чтобы бросить гранату, а в это время по нему стеганула пулеметная очередь. А тем, кто был сзади, показалось, что он закрыл амбразуру дзота. Но тем не менее вражеский пулемет был уничтожен. В части, где он служил, его посчитали убитым, а он выжил, хоть и стал инвалидом и пятьдесят лет понятия не имел, что его представили к высокой награде… Наверное, нечто подобное было совершено и Матросовым».
У писателя Кондратьева несколько иное видение событий:
«У Саши Матросова, по всей видимости, закончились гранаты и патроны. И он был вынужден действовать по-другому: обойдя дзот, залез на него и сверху старался прижать ствол пулемета, но немецкие солдаты, схватив ею за руки, стащили вниз и убили. Этой заминкой и воспользовалась рога, прорвавшая вражескую оборону. Это подвиг разумный, умелый и не вина Матросова, что у него не хватило физических сил: на фронте мы все страшно недоедали… Но нам не сказали правду, создали легенду, в которую никогда не верили обстрелянные солдаты».
Да, Александр Матросов действительно совершил героический поступок, не подлежащий сомнению. Кстати, за всю войну подвиг, подобный этому, совершили сотни наших воинов. И Матросов не был первым. Еще летом 1941 года политрук Александр Панкратов пожертвовал своей жизнью, лично уничтожив вражеский дзот в бою под Новгородом. Видимо, Матросову просто «повезло, что на его поступок обратил внимание сам Сталин…
Подвиг в действительности оказался не таким поэтичным, как его рисовали армейские пропагандисты».
От этого, конечно же, подвиг не перестал быть подвигом.
Но пропагандистская машина, перейдя все грани приличия и здравого смысла в воспевании «несгибаемого коммунистического духа» советских людей, «превыше собственной жизни ставивших долг перед Родиной», буквально нивелировала героизм наших солдат, добившись результата прямо противоположного тем целям, которые она перед собой ставила. На уникальные случаи самопожертвования перестали обращать внимания, они уже не поражают наше воображение, а воспринимаются чем-то вроде будничного однообразия войны.
Об этом открыто пишут многие современные публицисты.
«Весьма показательно, что многие военные историки продолжают пропагандировать не воинское мастерство, находчивость, храбрость, которые в первую очередь определяли исход боев и сражений, а самопожертвование, часто граничившее с самоубийством. «Обвязавшись гранатами», он бросился под танк. Подвиг командира тут же повторили его подчиненные, и четыре «тигра» замерли, охваченные пламенем».
В. Суворов в своей книге «Очищение» также подметил эту особенность патриотического воспитания.
«Признаюсь: мемуары немецких генералов мне нравились куда больше, чем мемуары советских. Советский генерал вспоминал о том, как последней гранатой рядовой Иванов подорвал немецкий танк, как последним снарядом сержант Петров уничтожил атакующих гитлеровцев, как под шквальным огнем политрук Сидоров поднял бойцов в атаку, как лейтенант Семенов направил свой горящий самолет на скопление танков… И рассказывали наши генералы о том, что говорил, умирая, рядовой Иванов: он просился в партию. И сержант Петров тоже просился. И все другие.
А у немцев никто почему-то подвигов не совершал, героизма нe проявлял. В их мемуарах нет места подвигам. Для них война — работа. И они описывали войну с точки зрения профессионалов: у меня столько сил, у противника, предположительно, столько… Моя задача такая-то… Выполнению задачи препятствуют такие-то факторы, а сопутствуют и облегчают ее такие-то. В данной ситуации могло быть три решения, я выбрал второе… По такой-то причине. Вот что из этого получилось.
Мемуары немецких генералов — это вроде бы набор увлекательных поучительных головоломок. Каждый писал на свой лад, но все — интересно. А мемуары наших генералов вроде бросались одной и той же группой главпуровских машинисток, которые только переставляли номера дивизий и полков, названия мест и имена героев. У нашего солдата почему-то всегда не хватало патронов, снарядов, гранат, и все генеральские мемуары — про то, как наши ребята бросаются на танк с топором, сбивают самолет из винтовки и прокалывают вилами бензобак бронетранспортера. Все у нас как бы сводилось к рукопашной схватке, к мордобою, вроде и нет никакого военного искусства, никакой тактикой.
У нас в мемуарах — школа мужества.
У немцев — школа мышления».
К сожалению, подобный подход к описанию войны сохранился в нашей литературе до сих пор. (И к нему еще присоединились элементы кинобоевиков.) Только теперь эксплуатируются не коммунистические принципы, а возрождение патриотического духа и национальной идеи.
В заблуждении оказались не только современные исследователи, но и сотни тысяч советских солдат Великой Отечественной, в сознании которых произошел чудовищный перекос.
«Апология жертвенности, идеи сугубо языческой, пронизывает всю пропагандистскую работу. (…) Не задумывались, что такая пропаганда в армии совершенно аморальна, она продолжает восхвалять жестокие методы руководства войной».
«Великий подвиг товарища Матросова должен служить примером…»
ещё как-то можно объяснить, когда подобный призыв звучит под Москвой в 41-м, но — в 45-м, на улицах Берлина… Понятно, что на последнем этапе войны людей все трудней было посылать на смерть. Для этого агитация политработников должна была достичь своего апогея, сравнимого с истерией. И содержать в себе скрытую угрозу: «Жертвуй собой, как товарищ Матросов, или, за проявленную в бою трусость, сам знаешь, что тебя ждет…»
Обреченность советских солдат проявлялась в наплевательском, бесчеловечно-диком отношении к павшим бойцам. И им же поддерживалась, прививая равнодушие к собственной судьбе.
Довольно часто в воспоминаниях ветеранов можно встретить такие слова: «Впереди повозка, за ней пленные. Идут тихо и молча. Из окопа торчит мертвая нога.
— Хоть бы зарыли поглубже, — говорит водитель, — а то собаки бегают».
В письме бывшего заместителя председателя Львовского облисполкома Н.М. Петренко, направленном в Главное политическое управление Красной Армии в октябре 1943 г. (то есть когда Красная Армия уже наступала), говорилось:
«Я считаю вопрос о правильном погребении погибших советских бойцов и командиров вопросом важным, влияющим на боевой дух армии.
Немцы крепко учитывают психологическое воздействие на живых солдат соблюдения ритуала погребения и воспринимают его как заботу о человеке даже после его смерти. У нас же наоборот — полное пренебрежение к трупам убитых. По дорогам от г. Каменска Ростовской области до Харькова я немало встречал убитых красноармейцев, трупы которых валялись по 10–15 дней на дорогах в грязи, в канавах, в полях. По этим Дорогам проезжают воинские части и наблюдают эту недопустимую картину нашей халатности. Для каждого воина Красной Армии совсем не страшна смерть, по-моему, очень страшно очутиться на месте убитого, брошенного на дорог е, как что-то никому не нужное, забытое. (…)
Считаю, что вопрос обязательного и своевременного захоронения погибших воинов Отечественной войны является одним из важных вопросов агитационного порядка, который отражается на психологии красноармейца…»
Подобное отношение к солдатским жизням и смертям сохранялось вплоть до конца войны.
«Я вспомнил бои за Одером в 1945 году и престарелого генерала-артиллериста, выговаривавшего молодому командиру дивизии полковнику за то, что в полосе его дивизии генерал обнаружил незахороненный труп убитого лейтенанта, лежавший у дороги, по которой шли войска. Помнится генерал говорил: «Своевременно и с почестью похоронить павших в бою — это немаловажный моральный фактор для живых. Что подумают бойцы, проходящие и проезжающие мимо тела убитого лейтенанта, лежащего в грязной жиже? Только одно— может, и мое тело будет вот так валяться».
Цинизм, с которым пропагандисты «требовали постоянной готовности стать смертником» (читай — трупом), не мешал им хвастливо заявлять о преимуществе подобной агитации, обвинять врага в трусости и неспособности идти на жертвы и откровенно фальсифицировать факты.
Поэтому все мы воспитаны на следующих примерах.
«Таранный удар ни в одном учебнике по тактике не значится как прием воздушного боя, но среди сбитых советскими летчиками фашистских самолетов несколько сот уничтожено именно этим боевым приемом. Больше всего фашистских асов поражало то, что после сокрушительного, казалось бы, смертоносного для обеих сторон удара «эти безумцы русские чаще всего ухитрялись оставаться живыми и сохранить свою машину!» Любопытно, что ни в одной публикации об авиации вермахта после первых же столкновений с советскими ВВС в Великой Отечественной войне не цитировались хвастливые слова фюрера: «Славяне никогда ничего не поймут в воздушной войне, это — оружие могущественных людей, германская форма боя».
Ни один из гитлеровских храбрецов, лихо бомбивших города Европы и расстреливавших женщин и детей, не решился ответить тараном на таран! Более того, после бесплодных дебатов «быть или не быть» тарану в ВВС вермахта был издан секретный циркуляр — «уклоняться от таранного удара соблюдением дистанции не менее 100 метров от советского самолета». Русские тараны приучили фашистских молодчиков к осторожному маневрированию и стрельбе издалека даже тогда, когда они скопом налетали на одинокий советский ястребок.
(Возможно, в этом и есть военный профессионализм — обеспечивать себе перевес сил и, избегая потерь, уничтожать врага, тогда как таран — последнее средство, продиктованное безысходностью. — O.K.)».
И, наконец, откровенная ложь: «Итак, из нескольких сот таранных атак, зафиксированных в анналах мировой авиации, все принадлежат советским летчикам, совершившим их на истребителях всех типов, на пикирующих бомбардировщиках, на штурмовиках, на американских машинах «Томагавк».
Но никто не смеет умалять доблесть наших отцов и дедов, обвиняя в трусости германских летчиков, с которыми они сражались! Всем известно, что немцы были храбрыми и умелыми солдатами, сражавшимися мужественно и не менее фанатично, чем советские воины. Они сражались кто за фюрера и за национал-социалистическую идею, кто за Германию и просто за свои дома, когда война пришла на их родину.
В дневниках Й. Геббельса содержатся записи, подтверждающие готовность германских летчиков жертвовать собой.
Запись от 15 марта 1945 г.:
«Кстати, что касается воздушной войны, то теперь против групп вражеских бомбардировщиков должны использоваться так называемые смертники. Фюрер согласился использовать примерно 300 смертников с 95-процентной гарантией самопожертвования против групп вражеских бомбардировщиков, с тем чтобы при любых обстоятельствах один истребитель сбивал один вражеский бомбардировщик. Этот план был предложен еще несколько месяцев назад, но, к сожалению, его не поддержал Геринг. Не стоит больше говорить о военной авиации как о едином организме и роде войск, ибо коррупция и дезорганизация в этой составной части вермахта достигли невероятных размеров». 1 апреля 1945 г.:
«Эскадры вражеских бомбардировщиков опять непрерывно появляются над Германией, причиняя нам огромнейший ущерб. Отныне против этих бомбардировочных эскадр будут применяться в качестве таранящих истребителей старые немецкие самолеты. Нужно исходить из того, что потери этих истребителей-таранов при их тотальном использовании против вражеских бомбардировщиков составят до 90 процентов. Использование старых истребителей в качестве воздушных таранов должно начаться через восемь — десять дней. Ожидают, что это должно дать исключительный эффект. От 50 до 90 процентов наших летчиков-истребителей записались в эту группу добровольно; следовательно, боевой дух наших летчиков-истребителей еще исключительно высок, хотя Геринг по понятным причинам постоянно и утверждает обратное».
9 апреля 1945 г.:
«Первые операции наших истребителей таранного боя не привели к ожидаемому успеху. Это объясняют тем, что соединения вражеских бомбардировщиков шли небольшими группами и с ними пришлось вести борьбу поодиночке. Кроме того, из-за сильного заградительного огня вражеских истребителей, нашим истребителям лишь в немногих случаях удалось осуществить таран. Но из-за этого нельзя падать духом. Речь идет о первой попытке, которая будет повторена еще раз в ближайшие дни и, как можно надеяться, с большим успехом».
Но немцы спохватились поздно. При том господстве в воздухе, которое сохранялось за союзной авиацией, и полном развале структуры ВВС Германии, никакие тараны уже не могли изменить ситуации. Часто на них просто не обращали внимания. Но это вовсе не означает, что «ни один из гитлеровских храбрецов не решился ответить тараном на таран»!
«Пилоты германских истребителей на Западе и так, по сути, были смертниками, поскольку имели очень мало шансов пробиться к цели сквозь огонь пулеметов «летающих крепостей» и сквозь пушечный огонь прикрывавших их тяжелых истребителей Р-47 «Тандерболт». В этих условиях тем меньше у них было шансов совершить таран, если и на дистанцию прицельного выстрела выйти можно было лишь с огромным трудом.
Единственная попытка применить массовые тараны люфтваффе была предпринята 7 апреля — в день последних массированных налетов союзной авиации на германские города». Союзники, похоже, вообще не заметили атаки «камикадзе фюрера».
Сам факт того, что против тебя сражается человек, готовый принести себя в жертву только чтобы уничтожить тебя, действует удручающе и подрывает моральных дух. Когда враг совершает подобный поступок, то солдаты хмурятся. Они понимают, что с таким противником нелегко будет воевать.
По жуткой логике войны, в горячке схватки идеология отходит на задний план. Ярость, озлобление, ненависть охватывает дерущегося, им овладевает мысль уничтожить противника любой ценой.
«Камикадзе фюрера» наверняка являются лишь одним из примеров «смертничества» в германской армии.
Я знал, что о случаях героизма и бесстрашия, проявленного врагом, в нашей литературе пишут скудно, неохотно. Их скрывают. Но я упрямо искал хотя бы косвенные упоминания о них, хотя бы намек на готовность немецких солдат пожертвовать собой «во имя Великой Германии». Где-то цензура должна была допустить оплошность, где-то «проколоться».
И я нашел.
В «Книге будущих адмиралов» А. Митяева, рассчитанной НА ЮНОГО ЧИТАТЕЛЯ, описана сцена, где во время бомбежки Мурманска эсминец «Гремящий» поспешил в глубь Кольского залива на помощь городу.
«Зенитчики «Гремящего» открывают огонь. Вражеские самолеты вынуждены рассыпать строй, но один упрямо движется на цель. Наконец снаряд с «Гремящего» поджигает самолет. А фашист и не думает выходить из боя, НАПРАВЛЯЕТ ГОРЯЩУЮ МАШИНУ В ЭСМИНЕЦ (выделено мной. — О.К.). Какое надо иметь самообладание, чтобы в эти секунды точно целить и быстро стрелять! Сейчас единственная возможность спасти корабль и себя — это влепить снаряд в лоб бомбардировщика. Комендоры орудия левого борта точно влепили снаряд и сшибли самолет с курса. Падая в залив, он пронесся над эсминцем и успел-таки сбросить бомбу…»
Вот он, пример огненного тарана германского летчика советского эсминца!
Кто может усомниться в том, что это был далеко не единственный случай на огромном фронте?
А для того, чтобы в момент атаки смертника «влепить» снаряд в лоб самолета надо действительно иметь воистину фантастическое самообладание. Об этом свидетельствуют ветераны-моряки, отражавшие нападения пикирующих бомбардировщиков и торпедоносцев.
«Оставшиеся два торпедоносца, бросаясь из стороны в сторону, дабы избежать попадания, с самоубийственной храбростью ринулись в атаку. Прошло две секунды, три, четыре — а они все приближались, летя сквозь пелену снега и плотного огня словно заколдованные. Попасть в подлетающий вплотную самолет теоретически проще простого; в действительности же происходит нечто иное. Почти полная неуязвимость торпедоносцев на всех театрах военных действий — будь то Арктика, Средиземное море или Тихий океан, высокий процент успешных атак, несмотря на почти сплошную стену огня, постоянно ставили в тупик экспертов. Напряженность, взвинченность до предела, страх — вот что, самое малое, было тому причиной. Ведь если атакует торпедоносец, то или ты его, или он тебя. Третьего не дано. Ничто так не действует на психику (за исключением, конечно, чайкокрылого «юнкерса», пикирующего почти отвесно), как зрелище приближающегося торпедоносца, наблюдаемого в прицел, когда он растет у тебя на глазах и ты знаешь, что жить тебе осталось каких-то пять секунд… А из-за сильной бортовой качки крейсера добиться точности зенитного огня было немыслимо».
Скорее всего, именно в этом скрывается причина высокой результативности самоубийственных атак на корабли и наземные объекты.
Потом в многосерийном документальном фильме В. Правдюка «Вторая мировая. Русская версия» я услышал такую фразу о налете бомбардировщиков люфтваффе на советский Балтийский флот: «Штеен пытался сыграть роль камикадзе, но его самолет взорвался буквально в 10 метрах от цели».
Обер-офицер Штеен был командиром эскадрильи знаменитого германского нилота Ганса-Ульриха Руделя, уничтожившего, по официальным данным, «519 советских танков (более пяти танковых корпусов), более 1000 автомобилей, грузовиков, паровозов и других транспортных средств, потопил линкор «Марат», крейсер, эсминец, 70 десантных лодок и катеров, разбомбил 150 артиллерийских позиций, гаубичных, противотанковых и зенитных, разрушил множество мостов и дотов, сбил семь советских истребителей и два штурмовика «Ил-2», сам был 32 раза сбит зенитным огнем (и ни разу истребителями). Пять раз был ранен, дважды — тяжело, но продолжал совершать боевые вылеты после ампутации правой ноги, спас шесть экипажей, которые совершили вынужденную посадку на вражеской территории, и в конце войны стіш единственным солдатом германской армии, получившим самую высокую и специально для него учрежденную награду своей страны за храбрость — «Золотые Дубовые Листья с Мечами и Бриллиантами к Рыцарскому Кресту».
Найти данные об асе подобного калибра не составляло труда. И я нашел. Мемуары самого Ганса Ульриха Руделя под названием «Пилот «Штуки». В них поступок его командира, обер-офицера Штеена описан более подробно.
«Как только все мои коллеги приземлились, я спрашиваю, что случилось с командиром. Никто не дает мне прямого ответа, пока один не говорит: «Штеен спикировал на [крейсер] «Киров» и получил прямое попадание на высоте два с половиной или три километра. Зенитный снаряд повредил хвост, и самолет потерял управление. Я видел, как он пытался направить свой самолет прямо на крейсер, работая элеронами, но промахнулся и упал в море. Взрьшего 1000-килограммовой бомбы нанес «Кирову» серьезные повреждения».
Нельзя сказать, что таран гитлеровского летчика являлся следствием пропагандисткой обработки или нацистским фанатизмом. Сам Рудель незадолго до этого дня разговаривал со Штееном. И вспоминал их разговор так.
«Во время одной из таких прогулок со Штееном я нарушаю обычное молчание и спрашиваю его с некоторым колебанием: «Как вам удается быть таким хладнокровным и собранным?» Он останавливается на мгновение, смотрит на меня искоса и говорит: «Дорогой мой, не воображай себе, даже на секунду, что я всегда был таким. Я обязан этим безразличием тяжелым годам горького опыта… Но самая закаленная сталь получается только в самом горячем огне. И если ты проходишь свой путь сам, не геряя при этом связь с друзьями, ты становишься сильнее…»
Рудель признавал, что во время атак его одолевала одна мысль: «Сейчас ничто не имеет значения, только наша цель, наше задание. Если мы достигнем цели, это спасет наших братьев по оружию на земле от этой бойни…»
И в другом месте, после поражения советского линкора «Марат»: «Представляю, что вижу глаза тысяч благодарных пехотинцев…»
По-моему, вывод очевиден.
Простые солдаты в бою дерутся и жертвуют собой не ради каких-то высоких идеалов, а за своих товарищей: мстят за погибших друзей, ненавидят убивающих их врагов. Странно было бы пытаться найти исключение из этого правила.