Глава пятая. Характер стратегической обороны

Глава пятая.

Характер стратегической обороны

Мы уже указали, что оборона является более сильной формой ведения войны, посредством которой стремятся добиться победы, чтобы, достигнув перевеса, перейти в наступление, т.е. к достижению позитивной цели войны.

Даже в тех случаях, когда задача войны сводится к одному лишь сохранению status quo1, все же простое отражение удара явится противоречащим понятию войны, ибо ведение войны заключается, бесспорно, не в одном претерпевании. Когда обороняющийся добился значительных преимуществ, оборона свою задачу выполнила, и он должен под защитой полученных выгод отплатить со своей стороны ударом за удар, если не хочет идти навстречу неминуемой гибели. Мудрость, требующая, чтобы железо ковалось, пока оно еще горячо, требует и использования достигнутого перевеса, дабы предотвратить вторично нападение. Правда, решение вопроса о том, как, когда и где эта реакция должна наступить, зависит от многих других условий, которые нам удастся развить лишь впоследствии. Здесь мы ограничимся только указанием, что этот переход к ответному удару надо мыслить как тенденцию обороны, следовательно, как существенную составную часть ее, и что всякий раз, когда в обиходе войны достигнутая посредством оборонительной формы победа не используется каким-либо образом и вследствие этого бесплодно отцветает, совершается крупная ошибка.

Быстрый, могучий переход в наступление - этот сверкающий меч возмездия - составляет самый блестящий момент обороны. Кто мысленно не связывает с ним оборону или, даже более, кто не включает этот момент непосредственно в понятие ее, для того превосходство обороны никогда не будет ясным. Он всегда будет думать лишь о том, что можно приобрести или насколько можно ослабить противника посредством наступления; но ведь результат зависит не от того, как завязан узел, а от того, как он развяжется. Часто допускается и грубое смешение понятий, когда под всяким наступлением разумеют неожиданное нападение и, следовательно, оборону представляют себе лишь в образе бедствия и смятения.

Правда, завоеватель предрешает войну раньше, чем это делает безмятежный обороняющийся, и если завоевателю удастся достаточно сохранить втайне свои мероприятия, он может захватить оборону врасплох. Но это представляет собою нечто совершенно чуждое войне; так быть не должно. Война существует больше для обороняющегося, чем для завоевателя; ведь только обороной вызывается вторжение[159]. и вместе с ним войну. Завоеватель всегда миролюбив (как это всегда и утверждал Бонапарт). Он более охотно предпочел бы мирным путем занять пределы нашего государства; чтобы он этого сделать не мог, мы должны хотеть войны и, следовательно, к ней подготовляться[160], т.е. другими словами: именно слабые, обреченные на оборону, и должны быть всегда во всеоружии, дабы не подвергнуться внезапному нападению; таково требование военного искусства.

Впрочем, более раннее появление на театре войны в большинстве случаев зависит не от наступательных или оборонительных намерений, а от совершенно иных обстоятельств. Если выгоды нападения достаточно велики, тот, кто готов раньше, и берется наступательно за дело именно по причине своей готовности; тот же, кто запаздывает в своей готовности, может до известной степени уравновесить грозящий ему ущерб лишь выгодами обороны.

Возможность так прекрасно использовать упреждение в готовности надо вообще рассматривать как преимущество наступления, что нами и было уже признано в третьей части[161]. Но это общее преимущество не является существенной необходимостью в каждом конкретном случае.

Таким образом, если мы мыслим оборону такой, какой она должна быть, то она будет рисоваться нам имеющей в возможной готовности все средства, армию, отвечающую требованиям войны, полководца, выжидающего неприятеля не вследствие растерянности и страха, а хладнокровно, по свободному выбору, крепости, не страшащиеся никакой осады, наконец, здоровый народ, не боящийся врага более того, чем последний его опасается. С такими атрибутами оборона, пожалуй, не будет уже играть особенно жалкой роли по сравнению с наступлением, и последнее не будет представляться таким легким и неотразимым, каким оно рисуется в глазах тех, кто с наступлением соединяет мысль о мужестве, силе воли и подвижности, а с обороной - лишь картины бессилия и паралича.