Телефон с гербом молчит
Телефон с гербом молчит
8 января 1988 года на Пушкинскую улицу в ЗИЛе с охраной в первый раз приехал на новую работу Борис Николаевич Ельцин.
Назначение кандидата в члены политбюро, пусть даже опального, в Госстрой было для ведомства огромным событием. Здесь заранее побывали лечащий врач Ельцина и врач-диетолог. Они проверили столовую для начальства — им не понравилось. Вызвали заведующего столовой и объяснили ему, как и чем следует кормить нового руководителя.
В кабинете Ельцина поместили аптечку с большим набором лекарств. На рабочем столе и столе для заседаний оборудовали кнопку вызова, чтобы он мог сразу вызвать секретаря. В комнате отдыха велели поставить диван, чтобы Ельцин мог прилечь, если, не дай бог, плохо себя почувствует.
Он еще оставался кандидатом в члены политбюро, поэтому 9-е управление КГБ и 4-е Главное управление при Министерстве здравоохранения СССР продолжали его опекать. Но Ельцин понимал, что и этого он скоро лишится. А главного уже был лишен — власти. Он дорожил не столько ее атрибутами — все блага были просто приложением к должности, — сколько самой возможностью управлять действиями множества людей, выдвигать любые идеи и претворять их в жизнь.
Едва ли Борис Николаевич формулировал это для себя столь откровенным образом, но он-то понимал, что власть —
это единственное, что приносит удовольствие всегда. Все остальное дает лишь кратковременную радость.
После отставки, вспоминал позднее Борис Ельцин, наступили «самые тяжелые дни в моей жизни… Немногие знают, какая это пытка — сидеть в мертвой тишине кабинета, в полном вакууме, сидеть и подсознательно чего-то ждать… Например, того, что этот телефон с гербом зазвонит. Или не зазвонит…».
Телефон с гербом — это аппарат правительственной городской автоматической телефонной станции. Телефоны АТС-2, в просторечии «вторая вертушка», устанавливали номенклатуре средней руки — уровня заместителя министра. У Ельцина же в госстроевском кабинете помимо «второй вертушки» стояла и «первая» — АТС-1, которая полагалась высшему эшелону власти.
И каждый день он с надеждой смотрел на этот телефон, ожидая, что, как в сказке, он вдруг зазвонит — и если не сам Горбачев, то кто-то от него скажет: приезжай, Борис Николаевич, для тебя есть дело поважнее… Но телефон не звонил.
О нем забыли. Забыли даже те, кто числился в приятелях. Ельцин был поражен, когда разом исчезли все те, кто еще недавно крутился вокруг него, набивался ему в друзья, счастлив был получить аудиенцию и пожать ему руку.
Он знал, что в мире политики нет настоящих человеческих отношений, идет постоянное подсиживание друг друга, беспощадная борьба за власть или за иллюзию власти. Борис Николаевич и сам был одержим этой борьбой. Он и сам, если бы дал себе труд вспомнить собственную жизнь, автоматически вычеркивал из памяти тех, кто терял власть и становился не нужен. Это происходило инстинктивно, чувства и сантименты только мешали политической карьере.
Но раньше это происходило с другими, а теперь с ним.
На его счастье, рядом оказалось несколько человек, которые поверили в него и искренне хотели ему помочь. Они старались вытащить его из депрессии. В Госстрое его помощником стал покойный ныне Лев Евгеньевич Суханов, доброжелательный, веселый и компанейский. Одно время он считался самым близким к Ельцину человеком.
18 февраля 1988 года на пленуме ЦК Ельцин был выведен из числа кандидатов в члены политбюро. Он перестал принадлежать к высшему руководству страны. Это был еще один удар.
«Когда он утром пришел на работу, на нем не было лица, — вспоминал Лев Суханов. — Как же он все это переживал! Да, он оставался еще членом ЦК КПСС, но уже без служебного ЗИЛа, без личной охраны…
В нем как будто еще жили два Ельцина: один — партийный руководитель, привыкший к власти и почестям и теряющийся, когда все это отнимают. И второй Ельцин — бунтарь, отвергающий, вернее, только начинающий отвергать правила игры…»
Но о втором, новом, Ельцине говорить было еще рано. Пока он находился в состоянии тяжелой депрессии.
«На пленумах ЦК, других совещаниях, когда деваться было некуда, наши лидеры здоровались со мной с опаской какой-то, осторожностью, — писал Ельцин, — кивком головы давая понять, что я общем-то, конечно, жив, но это так, номинально, политически меня не существует, политически я — труп…
Что у меня осталось там, где сердце, — оно превратилось в угли, сожжено. Все сожжено вокруг, все сожжено внутри… Меня все время мучили головные боли. Почти каждую ночь. Часто приезжала «скорая помощь», мне делали укол, на какой-то срок все успокаивалось, а потом опять… Это были адские муки…
Потом, позже, я услышал какие-то разговоры о своих мыслях про самоубийство, не знаю, откуда такие слухи пошли. Хотя, конечно, то положение, в котором оказался, подталкивало к такому простому выводу. Но я другой, мой характер не позволяет мне сдаться. Нет, никогда бы я на это не пошел…»
И верно, мысли о самоубийстве как-то не вяжутся с обликом Бориса Ельцина — решительного, жесткого человека, способного преодолевать любые препятствия, не теряющего присутствия духа в самые сложные моменты. Наоборот, считалось, что он лучше всего чувствует себя в момент борьбы, схватки. И тем не менее тот эпизод с ножницами однозначно трактуется как попытка уйти из жизни.
Почти целый год Ельцин прожил в состоянии тяжелого психологического стресса. Работа в Госстрое его не интересовала. Он давно отошел от строительных дел, жил уже другими интересами.
Настроение Ельцина зависело от каких-то мелочей, на которые он прежде не обращал внимания. К Первому мая он получил поздравления от трех бывших товарищей по политбюро — главы правительства Николая Рыжкова, секретарей ЦК Александра Яковлева и Анатолия Лукьянова. Для Бориса Николаевича это было событие. Он прикидывал: что это означает? Неужели наверху к нему меняется отношение?
Одна из секретарей Ельцина в Госстрое потом рассказывала: «Зайдешь, бывало, а он весь согнутый сидит — значит, судьба по нему еще раз стукнула. Потом голову поднимет — взгляд тяжелый, как будто головная боль мучает. Может что-то швырнуть в таком состоянии. В такой момент лучше на глаза не показываться. Но даже и через двойную дверь было слышно, как бушует один в кабинете — бьет кулачищем по столу, по стене, стены дрожали — такой грохот стоял».
Секретари пугались, а ведь в реальности Ельцин понемногу учился справляться с тем, что на него обрушилось.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.