Владимир Маяковский

Владимир Маяковский

Крупным поэтом, сделавшим футуризм общеизвестным, стал Владимир Владимирович Маяковский (1893, село Багдади близ Кутаиси – 1930, Москва). В юности он считал необходимым ниспровергнуть существующий строй. После смерти отца покинул Грузию и стал жить в Москве, занимаясь политической деятельностью. Вступил в ряды РСДРП, получил партийную кличку «товарищ Константин». В 1911 г. Маяковский поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где познакомился с А. Крученых и Д. Бурлюком, который признал в Маяковском гения. Идеи искусства будущего, или футуризма, встреча с Вел. Хлебниковым были решающими для творческого самоопределения Маяковского, утверждавшего, что городская цивилизация в состоянии заменить «природу и стихию», и так как пришел «новый городской человек», приоритет отдается урбанистической эстетике, предметом творчества становятся «телефоны, аэропланы, экспрессы, тротуары, фабричные трубы…» [201]. Поэт ощущал, что пришел из будущего, как и его искусство. По словам Ю. Тынянова, «для комнатного жителя той эпохи Маяковский был уличным происшествием. Он не доходил в виде книги. Его стихи были явлением иного порядка» [202].

Маяковский принадлежал к группе кубофутуристов, отрицающей все традиции прежнего искусства и его «буржуазные» нормы. Начиная с 1912 г. он активно участвовал в художественной жизни Москвы и Петербурга, выступал в прениях в Политехническом музее, где обсуждались выставки «Бубнового валета», сделал доклад «О новейшей русской поэзии», участвовал в альманахе «Пощечина общественному вкусу» и вместе с Д. Бурлюком, Вел. Хлебниковым и А. Крученых подписал одноименный манифест кубофутуристов. В футуризме Маяковский видел авангард культуры, который способен низложить предрассудки и ложь.

В 1913 г. был напечатан первый литографический поэтический сборник Маяковского «Я». Скандально известным стало стихотворение «Нате!», прочитанное на открытии кабаре «Розовый фонарь», аналогичной была реакция и на стихотворение «Вам!» (1915). Осознавая себя «бесценных слов мотом и транжирой» («Нате!»), Маяковский не церемонился в жестах. Однако его «плевок» в сторону толпы, которую поэт сравнивал со «стоглавой вошью», мотивирован четкой границей между обывателями («Вот вы, мужчины – у вас в усах капуста / где-то недокушанных, недоеденных щей; / вот вы, женщины: – на вас белила густо, / вы смотрите устрицами из раковин вещей») и поэтом, которого толпа хотела бы превратить в паяца («кривляться перед вами не хочется»). Маяковского-кубофутуриста отличала противоречивая позиция громогласного презрения к аудитории и одновременного желания, чтобы эта же аудитория признала его талант.

С 1913 г. Маяковский участвовал в гастрольных выступлениях вместе с Д. Бурлюком, Вел. Хлебниковым, В. Каменским и И. Северянином. В автобиографическом очерке «Я сам» (1922) поэт указывал на широкую географию турне по России. Поэмы «Облако в штанах» и «Флейта-позвоночник» (обе в 1915 г.) показали широкий лироэпический диапазон таланта Маяковского. В поэме «Облако в штанах» (1915) звучит протест против закостеневших форм человеческого общежития – от сфер интимной жизни до государственного строя. Большинство произведений раннего периода насыщены футуристическими новациями: звуку, букве отдано право быть целостным образом, полные рифмы заменяются составными и ассонансными. Например, в стихотворении «Разговариваю с солнцем у Сухаревой башни» обыгрывается звук «у». Используется прямая омонимия: «улица – улица»; «жгут (существительное) – жгут (глагол)» и обратная – «через – резче»; переносы слов становятся средством зрительного воплощения уличной динамики и городского пейзажа:

У

лица.

Улица.

У

догов

годов

рез —

че.

Че —

рез

Железных коней с окон бегущих домов

Прыгнули первые кубы.

Лебеди шей колокольных, гнитесь в силках проводов!

Материальному и застывшему миру вещей противопоставлено чувство душевной боли и непонимания: «Я одинок, как последний глаз / у идущего к слепым человека!». Используя прием акцентного и строчного выделения каждого слова, поэт часто заканчивает стихотворение сюрреалистическим образом, совмещающим зрительные эффекты и смелое олицетворение:

Лиф

Души

Расстегнули.

<…>

Ветер колючий трубе вырывает

Дымчатый шерсти клок.

Лысый фонарь сладострастно снимает

С улицы синий чулок.

Стихотворные эксперименты касались всех тропов и фигур, которые использовались в новых функциях, как в стихотворении «Отплытие», в котором нет прописных букв и знаков препинания, привычное соединяется по принципу метафорических переносов значений с необычным, сравниваются предметы не по сходству, а контрасту, олицетворяется весь мир, предстающий некой шарадой и тем самым обретающий новизну:

простыню вод под брюхом крылий

порвал на волны белый зуб

был вой трубы как запах лилий

любовь кричавших медью труб

и взвизг сирен забыл у входов

недоуменье фонарей

в ушах оглохших пароходов

горели серьги якорей

Стали знаменитыми строки Маяковского: «На чешуе жестяной рыбы / Прочел я зовы ваших губ / А вы, ноктюрн сыграть могли бы / На флейте водосточных труб? Я стер границы в карте будня / Плеснувши краску из стакана / И показал на блюде студня / Косые скулы океана» (1913). «Гилея» и «Союз молодежи» объединили свои силы в подготовке спектакля «Владимир Маяковский» (1913). Над оформлением трагедии работали П. Филонов и О. Розанова, которая сделала литографическую афишу «Первые в мире постановки футуристов театра». Главную роль в спектакле исполнял автор – Владимир Маяковский. «И как просто было это все, – писал Б. Пастернак. – Искусство называлось трагедией. Так и следует ему называться. Трагедия называлась «Владимир Маяковский». Заглавие скрывало гениально простое открытие, что поэт не автор, но – предмет лирики, от первого лица обращающийся к миру. Заглавие было не именем сочинителя, а фамилией содержания» [203].

Традиционный для высокой поэзии образ поэта обыгрывался на социально ангажированном уровне, при сохранении абсолютной личной и творческой свободы. «Разрешив» себе быть «разным», что нашло отражение в статье «О разных Маяковских», он эпатировал зрителей-слушателей своей жестокостью («Я люблю смотреть, как умирают дети»), удивлял их своим внешним видом, творческим новаторством и необыкновенно звучным голосом:

Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего

И желтую кофту из трех аршинов заката

И по Невскому мира по лощеным полосам его

Профланирую шагом дон-жуана и фата

Пусть земля кричит в покое обабившись

Ты зеленые весны идешь насиловать

Я брошу солнцу нагло осклабившись

На глади асфальта мне

«ХААШО ГРАССИРОВАТЬ»

Вызов бросался всему – принципам письма и произношения, правилам поведения, людям и миру, солнцу и Богу, Пушкину и культурным традициям. Маяковский хотел и умел быть новым, необычным, неподчиняющимся никаким правилам и ритуалам, условностям и обычаям. Поразительно, что именно это желание привело его к служению делу революции, которая, по его мнению, тоже была вызовом вселенной и обыкновенному ходу вещей. В поэме «Облако в штанах» антирелигиозный выпад «крикогубого Заратустра» соседствует со сбывшимся пророчеством о годе революции. Кощунственное отождествление себя со Спасителем – «Я распял себя на кресте», проповеднический тон при вере лишь в «жилы и мускулы» стали возможными при отрицании прежней веры и утверждении новой, центром которой становится «Я» автора – мессии, пророка революции, не знающего жалости во имя будущего:

Я

Обсмеянный у сегодняшнего племени

Как длинный скабрезный анекдот

Вижу идущего через горы времени

Которого не видит никто.

Где глаз людей обрывается куцый,

Главой голодных орд,

в терновом венце революций

Грядет который-то год.

Вам плакать больше незачем и нечем,

Я – где боль, везде.

На каждой капле. Его предтеча

Я распял себя на кресте.

Уже ничего простить нельзя

Я выжег души где нежность растили

Это труднее чем взять

Тысячу тысяч Бастилии

И когда, приход мятежом оглашая,

Выйдете к спасителю —

Вам я

Душу вытащу Растопчу Чтоб большая

И окровавленную дам как знамя [204].

К. Чуковский считал, что ранний Маяковский – «иллюзионист, визионер» [205]; подчеркивал, что «его косноязычие только придает ему мощь. Никогда не шепчет, не поет, всегда кричит из последнего голоса, до хрипоты, до судорог – и когда привыкнешь к его надсадному крику, почувствуешь здесь подлинное» [206].

Октябрьскую революцию поэт принял восторженно: «Четырежды славься, благословенная!», называл себя ее «барабанщиком». В «Манифесте летучей федерации футуристов» (1918), подписанной Маяковским, В. Каменским и Д. Бурлюком, помимо требования отделить искусство от государства, звучал призыв к «бескровной, но жестокой революции, революции духа» [207]. В 1918 г. поэт участвовал в росписи футуристическими рисунками Страстного монастыря, праздничном майском оформлении футуристами Москвы и Петрограда. В аллегорическом театральном произведении о революционных событиях «Мистерия-Буфф» (1918), поставленном Вс. Мейерхольдом в Петрограде, обыгрывался библейский сюжет о Ноевом ковчеге. Маяковский проявлял себя в разных сферах – написал киносценарий «Барышня и хулиган» (1918) и снялся в главной роли, а также в кинолентах «Не для денег родившийся», «Заколдованная фильмой»; создавал многочисленные рисунки и тексты-плакаты для «Окон сатиры» РОСТА (Российского телеграфного агентства); в 1923–1925 гг. возглавил журнал футуристов «ЛЕФ» (Левый фронт искусства), пропагандируя роль социального заказа и пропаганды средствами искусства.

Свое творчество Маяковский безоговорочно подчинил служению новой идеологической системе, что привело к переосмыслению писательского статуса: «В наши дни писатель тот, / Кто напишет марш и лозунг» (стихотворение «Левый марш», 1918) и максимальному расширению читательской аудитории. Не принятая руководством страны поэма «150 ООО ООО» (1921) самим названием отражала число жителей в СССР и призывала весь народ к футуристическому сотворчеству: «Фермами ног отмахивая мили, / кранами рук расчищая пути, / футуристы прошлое разгромили, / пустив по ветру культуришки конфетти». Маяковский признавался: «Я ни одной строкой не могу существовать при другой власти, кроме советской власти. Если вдруг история повернется вспять, от меня не останется ни строчки, меня сожгут дотла» [208].

Обладая большим талантом, Маяковский вел поиски нетрадиционных форм искусства, риторический пафос сочетал с лирической тонкостью, журнализм и разговорный язык со смелыми метафорами, утверждал пафос социалистического строительства и преобразования мира, что отразилось в поэмах «Война и мир», «Человек» (обе в 1917), «Пятый Интернационал», «Люблю» (обе в 1922), «Хорошо!» (1927), «Во весь голос. Вступление в поэму» (1930). Главными чертами поэтики стали «обнажение приема», опредмечивание стертых метафор, «словарь насилия» (термин Ю. Карабчиевского), воинствующее безбожие, высмеивание обывателя, не вписывающегося в грандиозные планы социальной революции.

Личный эгоцентризм, выразившийся в желании быть вожаком, преображался в чувство одиночества и страстной тоски по разделенной любви, которая преодолела бы внутреннюю раздвоенность. Это особенно явственно в стихотворении «Лиличка! Вместо письма».

Выбегу,

тело в улицу брошу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаяньем иссечась.

Не надо этого,

дорогая,

хорошая,

дай простимся сейчас.

<…>

Захочет покоя уставший слон —

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

мне

нету солнца,

а я и не знаю, где ты и с кем.

< …>

И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

<…>

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

Этот же лейтмотив звучит и в пронзительном по лирической силе стихотворении «Неоконченное», в поэмах «Люблю» (1922) и «Про это» (1923). Любовь выводится за грани убивающего своей пошлостью быта, звучит утопическая мечта о возможностях науки будущего воскрешать тех, кто «на земле свое недолюбил».

Десятилетию Советской власти поэт посвятил поэму «Хорошо!», воплотившую хронику революционной эпохи как исторически неизбежных и закономерных событий. Для разоблачения контрреволюции и Белого движения используются частушечные и песенные ритмы, краткость призывов и лозунгов: «Вставайте! / Вставайте! / Вставайте! / Работники / и батраки! / Зажмите, / косарь и кователь, / винтовку / в железо руки! / Вверх – / флаг! / Рвань – / встань!/ Враг – / ляг!». Статус Маяковского как официального поэта Советской России закрепляет поэма «Владимир Ильич Ленин» (1924), которую он создает «по мандату долга», талант и пафос направляется на утверждение святости умершего вождя, оправдание средствами искусства новой жизни, идеал которой виделся в синтезе коммунистической идеологии и индустриализации. В 1925–1926 гг. поэт познакомился с жизнью Франции, Испании, Кубы, Мексики и Америки, написал очерки «Мое открытие Америки» (1925).

Маяковский стал новатором и реформировал русское стихосложение, использовал форму верлибра, ритмика которого держится только на ударениях, создал стих «лесенкой», ввел эллиптический синтаксис, расширил свободу рифм, ограничивая их иногда лишь ассонансом. Был знаменит на всю страну, сочетал эпатаж и смелость, экспериментирование и творческий размах, большую эмоциональную силу поэтического высказывания и голую, часто идеологическую, риторику. Использовал гиперболы и развернутые метафоры.

Новая политическая система Советов требовала создания пролетарского искусства и постепенно раскрыла свою враждебность К художественным экспериментам, расценивая их как политически неподконтрольную свободу. Будучи родоначальником революционного искусства молодой Советской России, Маяковский в конце 1920-х гг. стал объектом возрастающих нападок со стороны РАПП.

В своих комедиях «Клоп» (1928) и «Баня» (1929), сатирических стихотворениях (например, «Прозаседавшиеся») поэт обращал оружие сатиры против мещанства и бюрократизма советских начальников, отказавшихся от прежних революционных идеалов. В 1930 г. Маяковский вступил в РАПП, что его друзья восприняли как предательство. Комедия «Баня», поставленная Вс. Мейерхольдом, была снята с репертуара, поэту было отказано в иностранной визе, его итоговая персональная выставка «20 лет работы» подверглась бойкоту и со стороны правительства, и со стороны коллег по перу. Личная жизнь осталась неустроенной: Л. Брик была по-прежнему замужем, как и В. Полонская, актриса МХАТа, последнее увлечение поэта.

В возрасте 36 лет Маяковский закончил жизнь самоубийством. В предсмертном письме поэта звучало трагическое признание: «…у меня выходов нет». Современный исследователь пишет о том, что в 1930 г. стало явным противоречие между великим поэтом, чья слава была безусловной, и великим вождем, который единолично хотел быть лидером во всем. «Маяковский, – подчеркивает Ю. Карабчиевский, – всегда был <…> строевым, бритоголовым, рядовым, беспрекословным – и в то же время вечным главарем-заводилой, непременным генералом-классиком, не то чтобы нарушающим строй, но всегда выделяющимся из строя. Именно в этой, своей, адекватной себе системе, он изжил себя, он стал анахронизмом» [209].

Поэтическая репутация Маяковского как советского поэта была восстановлена после высокой оценки Сталиным: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». В этой связи Б. Пастернак отметил: «Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью. В ней он неповинен» [210].

С точки зрения истории русской литературы XX в., Маяковский предстает как поэт трагический, он не обманул ожидания революционной эпохи, отдав на служение революции свой талант, но эпоха и ее идеологические идеалы и нормы стали несовместимы с энергией таланта поэта, напрямую вторгавшегося в действительность.

Свой стиль Маяковский обозначил как «тенденциозный реализм». Пионер-исследователь его поэтики Г. Винокур назвал стиль поэта «фамильярным», указывая на стремление автора войти в прямой контакт с каждым, отмечал ораторско-диалогическую композицию большинства произведений, публичность и разговорность [211]. М. Гаспаров в статье «Идиостиль Маяковского» выделил следующие доминанты: установка на материальность, вещественность, конкретность изображаемого мира («Нам надоели небесные сласти – хлебище дайте жрать ржаной! Нам надоели бумажные страсти – дайте жить с живой женой!»); прямой контакт с адресатом, обращения, требующие отклика («Надо всегда иметь перед глазами аудиторию, к которой этот стих обращен», – считал поэт [212]); образ автора – простой человек «безъязыкой» улицы, с его разговорно-фамильярным стилем и грубостью [213]. Герой Маяковского объявляет новые истины, для которых старый язык не приспособлен, что ведет к ломке привычных традиционных языковых форм, поэтому нужно «Сломать старый язык, бессильный догнать скач жизни» [214] или обновить его: «Слова у нас, до важного самого, в привычку входят, вешают, как платье. Хочу сиять заставить заново величественнейшее слово – партия».

Риторика Маяковского – риторика митинга на площади. Мемуаристы неоднократно описывали страсть поэта к публичным выступлениям, его зычный голос, рассчитанный на массу, необычный стиль поведения. Из такой тактики поведения – проповедника улицы, «агитатора-горлана, главаря» – выводятся и основные черты поэтики: стих без метра, держащийся на одних ударениях, расшатанные рифмы, рваные фразы, гиперболические, зримые образы, плакатность и рекламность стиля в целом, рассчитанного на декламацию. Повторяющиеся приемы вели к автоматизму их восприятия. Современники отмечали «усталость» от митингующего поэта. Б. Пастернак писал: «До меня не доходят эти неуклюже зарифмованные прописи, эта изощренная бессодержательность, эти общие места и избитые истины. Изложенные так искусственно, запутанно и неостроумно» [215]. С другой стороны, М. Цветаева в стихотворении «Маяковскому» (1921) утверждала его творческую мощь:

Превыше крестов и труб,

Крещенный в огне и дыме,

Архангел-тяжелоступ —

Здорово, в веках Владимир!

<…>

Здорово, булыжный гром!

Зевнул, козырнул – и снова

Оглоблей гребет – крылом

Архангела ломового.

В написанном в 1940 г. стихотворении «Маяковский в 1913 году» А. Ахматова, высоко оценила творчество поэта:

Все, чего касался ты, казалось

Не таким, как было до тех пор,

То, что разрушал ты, – разрушалось,

В каждом слове бился приговор.

<…>

И еще не слышанное имя

Молнией влетело в душный зал,

Чтобы ныне, всей страной хранимо,

Зазвучать, как боевой сигнал.

Современных читателей Маяковского поражает внутренняя противоречивость облика поэта, в котором соединялись мощь, планетарный размах и внутренняя слабость, раздвоенность, неуверенность в правильности пути, чувство одиночества и любви к жизни. «Грядущие люди! / Кто вы? / Вот – я, / весь боль и ушиб. / Вам завещаю я сад фруктовый / моей великой души». Привлекательность раннего Маяковского-кубофутуриста, смелого экспериментатора, и Маяковского-лирика, исповедующего неразрывную связь человека и мироздания, как в стихотворении «Послушайте! Ведь, если звезды зажигают – / значит – это кому-нибудь нужно?», – осталась не нарушенной временем. Маяковский – поэт, «наступивший на горло собственной песне» во имя вовсе не поэтических идей, воспринимается как трагическая фигура, воплотившая основные черты этики и эстетики авангардного искусства и революционной эпохи.

Сочинения

Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: В 13 т. М., 1955–1961.

Литература

Альфонсов В.Н. Нам слово нужно для жизни: В поэтическом мире

Маяковского. Л., 1984. В. Маяковский в воспоминаниях современников. М., 1963.

Карабчиевский В. Воскресение Маяковского. М., 1990.

Михайлов АЛ. Маяковский. М., 1988.

Плеханова И.И. Владимир Маяковский: трагедия сверхчеловечности. Иркутск, 1994.

Харджиев Н., Тренин В. Поэтическая культура Маяковского. М., 1970.

Поэзия русского футуризма. СПб., 1999.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.