Наслаждение праздником

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Наслаждение праздником

Устройство игр и публичных зрелищ было одним из самых заметных достижений политической власти в Риме времен заката Республики и особенно расцвета Империи. Власти неприкрыто пользовались пристрастием народа к таким развлечениям, которые на дух не выносили варвары. Но прежде чем анализировать эту разновидность древнеримских наслаждений, следует рассмотреть ее в контексте религиозного празднества. Дело в том, что зрелища в Риме являлись проявлением сакрального и не воспринимались так, как воспринимаются зрелища в наши дни.

Жизнь в первые века после основания Рима была трудной; постоянные заботы о хлебе насущном прерывались лишь в те дни, которые были посвящены богам, — в это время всякая работа запрещалась. В Риме, как и во всех цивилизациях античного мира, обычное время было отделено от сакрального, о чем ясно свидетельствует календарь. Все дни в году делились на две категории: с одной стороны, на благоприятные дни, во время которых есть шанс добиться желаемого, и неблагоприятные, во время которых предпочтительно прекращать всякую деятельность из-за возможной неудачи; а с другой — на праздничные дни, предназначенные богам, и дни, оставленные для человеческой деятельности. Праздничные дни являлись неблагоприятными для человека, потому что они запрещали всякую деятельность ради чествования богов.

С течением времени праздников становилось все больше. При Республике насчитывали около 120 праздничных дней с фиксированной датой и сорок с плавающей (например, сельскохозяйственные). Нередко один праздник длился несколько дней, в течение которых устраивались игры. При Империи продолжительность этих игр значительно увеличивается, и в начале IV века насчитывается не менее 175 дней, предназначенных только для них.

Римский календарь является не чем иным, как перечислением праздников, разновидностью графика, в котором прописано время работы и время развлечений. Сами праздники располагались циклами, связанными друг с другом. Один праздник продолжал другой и предусматривал своего рода религиозную повинность, столь же серьезную и важную, как и работа.

В религиозном смысле любой год являлся своего рода кратким изложением истории народа. Конец года предписывал очищение, освобождение от всего накопленного ранее для того, чтобы начать отсчет времени заново. Понятие времени было дорого римлянам, всегда боявшимся увидеть конец своей цивилизации. Известно, с какой пышностью, например, отмечалось начало новой эры в 17 году до н. э. Августом, новым Ромулом.

Много времени на празднестве отводилось играм. К их разнообразию мы еще вернемся. Сейчас же скажем, что праздничные дни были поводом для излюбленных развлечений даже в отсутствии игр. Религиозный дух этих народных увеселений мало-помалу терялся. В конце концов осталась только принадлежность праздника к сакральному времени: время мирское, время историческое во время праздника прерывается и наступает время мифическое.

Это мифическое время является поводом для возрождения какого-нибудь основного момента сотворения мира из первобытного хаоса и нового повторения подвигов того или иного героя-основателя. Так, праздник Луперкалий, во время которого «люди-волки» очищают тех, кто оказывается у них на пути, ударами хлыстов, возрождает время деяний Ромула, героя-основателя Рима, а праздник Квириналия спустя короткое время посвящен смерти того же Ромула. Нечто подобное мы находим во всех религиях. Так, месса у христиан является не чем иным, как воспроизведением Тайной вечери, так же как Пасха повторяет Воскресение Христа. Следовательно, праздничный день всегда является днем особенным, и свойства каждого праздника также различаются.

В Риме праздник мог также быть поводом к смешению социальных ценностей. Впрочем, общественный порядок из-за этого никогда не страдал. Многие ритуалы — использование масок, переодевание — позволяли нарушить нормальный порядок вещей. Однако это не было простым развлечением ради удовольствия, подобно сегодняшнему карнавалу. Мы еще увидим, что переодевание позволяло человеку выйти из реального мира, превратиться в другую личность на то время, которое не являлось реальным временем. Таково происхождение самого слова «иллюзия», означающего на латыни «вхождение в игру».

Так, например, праздновались в Риме 13 июня малые Квинкватрии. В этот день и в течение двух последующих по столице проходили флейтисты в масках, переодетые женщинами. Стоит отметить, что флейтисты непременно сопровождали все религиозные процессии. Тит Ливий рассказывал, что во времена Республики они устроили первую в истории забастовку, уйдя из Рима в Тибур, и таким образом полностью парализовали религиозную жизнь. Как показал Дюмезиль, этот ритуал связан с праздником Матралий двумя днями раньше: в этот день матроны (почтенные замужние женщины) заставляют выйти Аврору, переодевание же флейтистов в женское платье символизирует восстановление сил Авроры. Этот пример показывает, что переодевание в первую очередь символизирует религиозное действие, хотя об этом нередко и забывают.

Среди многочисленных праздников, во время которых римляне свободно предавались коллективным удовольствиям, самыми значимыми являются праздники по случаю окончания и начала года. Их эволюция на протяжении веков показывает, что смысл этих народных праздников передался и нам.

Год начинался в марте Матроналиями. Этот праздник мог называться также Сатурналиями 1 марта. Как и во всех Сатурналиях, социальный порядок переворачивался: матроны сами подносили еду своим рабам, чтобы побудить тех получше работать в обычные дни. Также в этот день мужья подносили своим женам подарки в память о примирении сабинянок с их предками. Но эта бледная реплика Сатурналий не является самым примечательным праздником начала года. Следовало дождаться первого полнолуния и праздника Анны Перенны 15 марта, когда народ радостно воздавал почести новому году. Само имя богини ясно показывает, что речь идет о праздновании начала года (Anna perennis).

Овидий рисует прелестную картину этого феерического праздника:

В иды мы празднуем день торжественный Анны Перенны

Недалеко от твоих, Тибр-чужеземец, брегов.

Толпы народа идут и здесь, растянувшись на травке,

Пьет и в обнимку лежит каждый с подружкой своей.

Многие — прямо под небом, немногие — ставят палатки,

Иль из зеленых ветвей строят себе шалаши,

Иль вместо твердых столбов тростники они в землю втыкают

И покрывают потом сверху одеждами их.

Солнцем они и вином разогретые пьют за здоровье,

Стольких желая годов, сколько кто чаш осушил.

Здесь ты найдешь и таких, кто выпьет и Нестора годы,

Женщин найдешь, что года даже Сивилл перепьют.

Песенки также поют, каким научились в театрах,

Сопровождая слова вольным движением рук,

И хороводы ведут неуклюжие, выпив, подружки,

И, распустив волоса, пляшут в нарядах своих.

А возвращаясь, идут, спотыкаясь, толпе на потеху,

И называет толпа встречных счастливцами их.

Видел недавно я там (ну как про такое не вспомнить!):

Пьяная бабка брела, пьяного мужа вела[58].

Незадолго до этого праздника проходил другой очень популярный ритуал. Мужчина, называемый Мамурием Ветурием, переодевался в звериные шкуры, и его изгоняли из Рима ударами палок. Смысл этого ритуала был забыт римлянами уже во времена Республики. Граждане считали, что изгоняемый персонаж символизирует «Старого Марса» (vetus по латыни значит: «старый»). На самом же деле в основе праздника лежит древняя легенда совсем другого свойства. Легенда гласит, что царь Нума получил в дар от Неба щит безупречно круглой формы. Чтобы сохранить его, он повелел кузнецу по имени Мамурий Ветурий выковать одиннадцать подобных щитов. Эти щиты были розданы салиям («прыгунам»), которые и возглавляли процессию во время празднества, ударяя в свои щиты. И именно салии изгоняли из Рима Мамурия. Имя кузнеца на самом деле означает не «старый Марс», а «старый кузнец»; корень его имени (mar-) этрусский и встречается во всех именах, имеющих связь с кузнечным молотом. Мамурий Ветурий, следовательно, это «тот, кто молотит».

Но зачем же прогонять его? Точного ответа на этот вопрос не существует, однако можно привлечь этнографические параллели. Некоторые африканские обряды имеют сходство с римским праздником. Из них следует, что кузнец являлся значимой фигурой в примитивных обществах, поскольку обладал экономической властью. Он также находился в контакте с душами умерших, поскольку управлял огнем и металлом, пришедшим из земли. А ведь в некоторых племенах в конце года в течение более или менее длительного периода занимались изгнанием духов. Для этого собирали процессии и использовали оружие таким же образом, как это делали салии, а Мамурий Ветурий, кузнец, находившийся в контакте с мертвыми, оказывался первым, кого следовало изгнать.

Действительно, 15 марта, в день Анны Перенны, все дома в Риме оказывались захваченными духами. Люди выходили из своих домов и даже еще 17 марта вынуждены были обедать на улицах. Таким образом, это народное развлечение имеет очень глубокое религиозное содержание, полностью забытое в классическую эпоху.

Еще более богатыми по содержанию являются Сатурналии. Речь идет о ритуалах в конце года, когда можно было наконец притронуться к накопленным запасам зерна. К тому же в декабре прекращаются сельскохозяйственные работы, и у крестьян появляется время для отдыха.

Согласно Сивиллиным книгам[59], празднование это возникло в 217 году до н. э., после поражения при Тразимене. Ритуал включал в себя жертвоприношение и лектистерний (угощение богов) в храме Сатурна, одном из самых старых храмов Форума. Этот храм был построен, по легенде, царем Туллом Гостилием и отреставрирован Тарквинием Гордым. Церемонии продолжались семейными застольями, а праздник стал ежегодным. Хтонический характер ритуала подтверждался легендой о Сатурне, царе богов, изгнанном из своего царства собственным сыном Юпитером и поселившемся в Риме на холме Яникул, где правил Янус. Янус принял Сатурна и сделал его царем. В то легендарное время Сатурн занимался искусствами и сельским хозяйством, и на долгое время в Риме воцарились мир и процветание. В память его Италия называлась «Земля Сатурна», а италийцы — «народом Сатурна». (Впоследствии Сатурн был отождествлен римлянами с греческим Кроном.) Праздник являлся идеализированным образом этого царствования и продолжался всего один день.

Праздник Опы, отождествлявшейся с Реей-Кибелой, праздновался двумя днями позже и тоже был связан с культом Сатурна. Поэтому решено было продлить Сатурналии на два дня, поскольку Опа считалась супругой Сатурна. К этой богине изобилия и богатства обращались по поводу уже собранного урожая. В это же самое время праздновался также праздник Сигиларий, чье название происходит от золотых, серебряных и глиняных статуй, которые подносили Сатурну. Купленные у торговцев на Марсовом поле фигурки изображали жертвы. По легенде, в древние времена, согласно неверно истолкованному предсказанию оракула, была пролита кровь, чтобы принести жертву Сатурну. И тогда Геркулес объяснил крестьянам, что достаточно жертвовать Сатурну фигурки и восковые факелы; отсюда, по словам Макроба, и пошел обычай подносить на Сатурналии факелы.

Когда Юлий Цезарь, изменив календарь, удлинил декабрь на два дня, Сатурналии растянулись на пять полных дней, причем один день был отдан для приношений богам. В этот день люди с непокрытыми головами шли на Форум для того, чтобы поднести фигурки Опе и Сатурну, чья статуя, обычно покрытая шерстяными покрывалами, была полностью открыта. Калигула добавил к Сатурналиям еще два дня, и эти семь дней при Домициане стали официально праздноваться с 17 декабря до 23 декабря, дня Ларенталий.

В эти семь праздничных дней непозволительно было ни воевать, ни работать, ни учиться. Богам из семи дней предназначался только первый. Другие посвящались удовольствиям. Гораций пишет о «декабрьской свободе». Несмотря на зачастую сильный холод (иногда в это время даже выпадал снег), народ охватывала радость. 16 декабря, после ужина, один из жрецов выходил под портик храма Сатурна и провозглашал Сатурналии. Тут же по всему городу раздавались крики. Толпы рабов, надев колпаки вольноотпущенников, бежали по городу, крича: «Io, Saturnalia! Io, Saturnalia!» Из домов доносились песни, повсюду начинались импровизированные танцы. Попойки, оргии, азартные игры — все было позволено. Множество граждан снимали тоги и облачались в просторные и удобные праздничные туники. Рабы на эти семь дней уравнивались со своими хозяевами и могли смело бранить их. Роли менялись: хозяева накрывали стол для своих рабов и ели вместе с ними, так как на первом месте было угощение. Все пили вино и ели одну и ту же пищу. Вскоре одни начинали распевать более или менее пристойные песни, другие предавались разнузданному разврату. Царь праздника отдавал никем не оспариваемые приказы: одному он приказывал полностью раздеться и танцевать, другому — три раза обежать вокруг дома с девушкой на плечах, третьему — окунуть голову в чан с холодной водой или намазать лицо сажей. Рабы пользовались этим, чтобы посмеяться над своим хозяином. Порой рабы становились настоящими тиранами. Некоторые даже превращали дом своего хозяина в маленькую республику, форумом которой становился атриум. Они избирали магистрат, проводили процессы, изображая судей, патронов, адвокатов. Чаще всего эти пародии принимали вид буффонады[60].

На Сатурналиях принято было дарить подарки, и торговцы (особенно пекари и кондитеры) единственные работали в эти праздничные дни — причем с большой выгодой для себя. Самый распространенный подарок, который клиенты делали своему патрону, бедные богатым — это восковые факелы, о которых мы уже говорили. Они символизировали призыв к свету и солнцу во время суровой зимы. Люди обеспеченные дарили и более ценные предметы, хотя редко такие дорогостоящие, как, например, серебряные чаши.

О том, насколько разнообразными могли быть эти подарки, свидетельствует Марциал. В его эпиграммах упоминаются таблички для письма, фимиам, туники, застежки для обуви и даже зубочистки! Дарили и продукты: оливки, сирийские груши, устрицы, перец, вино, птиц (в частности, дроздов), рыбу (упоминается антибский тунец).

Не откажемся от удовольствия процитировать одну из эпиграмм Марциала:

Ты отослал мне, Умбр, целиком все те подношенья,

Что набрались у тебя за пять Сатурновых дней:

Дюжина триптихов здесь и целых семь зубочисток,

Губка сопутствует им, плошка, столовый платок,

И полумодий бобов с плетенкой пиценских оливок,

И лалетанский еще в черной бутыли отвар.

Мелкие смоквы пришли с черносливом морщинистым вместе

И полновесный горшок фиг из ливийской земли[61].

Бедняки приносили свои подарки сами, но богатые предпочитали посылать нарочного. Они готовили для каждого подарок согласно его положению. Именно вечером первого дня следовало отсылать свои подарки вместе с сопроводительной запиской. В Сатурналии, как и в остальную часть года, одни проявляли щедрость, другие скупость: если некоторые богачи платили долги или квартирную плату за друзей, находящихся в затруднительном положении, другие посылали незначительные подарки с помощью целой группы рабов!

Все это, думаю я, и тридцать сестерций вряд ли

Стоит, а восемь несли рослых сирийцев дары.

Право же, легче бы смог без всяких ко мне затруднений

Мальчик один принести фунтиков пять серебра! —

иронизирует Марциал.

Во дворце Августа проводились иногда лотереи, призванные позабавить гостей императора. Светоний пишет об этом:

«Так, и на Сатурналиях, и в другое время, ежели ему было угодно, он иногда раздавал в подарок и одежды, и золото, и серебро, иногда — монеты разной чеканки, даже царские и чужеземные, а иногда только войлок, губки, мешалки, клещи и тому подобные предметы с надписями двусмысленными и загадочными. Любил он также на пиру продавать гостям жребии на самые неравноценные предметы или устраивать торг на картины, повернутые лицом к стене, чтобы покупки то обманывали, то превосходили ожидания покупателей. Гости с каждого ложа должны были предлагать свою цену и потом делить убыток или выигрыш»[62].

Некоторым не слишком нравился этот излишний ажиотаж, и они предпочитали на время Сатурналий уехать из Рима: Гораций — в Сабину, Плиний — на свою виллу, столь обширную, что он мог свободно уединиться, изолировав себя «от криков радости», раздававшихся в остальной части дома. «Таким образом, я не мешал радоваться моим домашним, — писал он, — а они не препятствовали моим занятиям». Со временем все большее число людей отвергало эти народные развлечения. «Сатурналии не будут справляться вечно», — говорил Сенека, порицая пьянство и оргии.

«Декабрь: и все в Риме покрываются потом. Официально разрешена непристойность. Приходится скрываться от всех и воздерживаться от развлечений, в то время как толпы народу предаются им, позабыв обо всем на свете… Можно прекрасно праздновать, и не переходя к излишествам». Несомненно, люди эпохи Империи уже утратили первоначальный смысл этого маскарада. Ибо речь шла именно о маскараде: рабы не только занимали место хозяина, но часто и само его жилище. Переодевания, маски составляли важную часть праздника. В гарнизонах солдаты выбирали из числа осужденных «царя Сатурналий», которого провожали по городу, предаваясь дебошу. Иногда даже солдаты переодевались в женщин, ярко румянились и нацепляли на себя тяжелые украшения, изображая посещающих казармы проституток. В конце Сатурналий «царя» казнили, и жизнь снова возвращалась в нормальное русло.

Эти карнавальные развлечения соответствовали некой иной реальности, тому «золотому веку», в котором не было рабов и все люди были равны. Карнавальное равенство между хозяином и его рабами отвечало желанию вернуть это навсегда утраченное время, подобно тому, как переодевание солдат в женщин воссоздавало тот первоначальный хаос, в котором мужчины и женщины были еще единым целым. Об этом потерянном рае вспоминает Платон в «Пире». Сатурналии как бы возрождали сакральное время. Хотя сами римляне, возможно, и не всегда отдавали себе отчет в этом, но мы-то, напротив, знаем, что миф о золотом веке был им знаком, и именно тоска по этому времени, сопровождавшаяся желанием обрести хотя бы его подобие, воплощалась в этих праздниках конца года.

Понятно, что положить конец Сатурналиям каким-либо одним законом было невозможно. Запрещенные в конце IV века н. э., они возродились в январских календах праздниках нового года, признанных христианской империей. Эти два праздника не только близки во времени, но и имеют сходство в ритуальной схеме: за жертвоприношением следует пир, частный праздник с застольем, обмен подарками и смена ролей; новогодние праздники также возвращают золотой век. С кануна 1 января начинаются ночные бдения с танцами и пирами. В первый день года все дома украшаются зелеными ветвями лавра. Люди гадают на будущий год. В храмах проходят процессии, новый консул с невероятной пышностью поднимается на Капитолий и раздает народу деньги. Происходит обмен новогодними подарками. Вечером возобновляются танцы и пиры. 2 января является днем семейного праздника; рабы уравниваются со своими хозяевами и проводят время вместе с ними в играх и развлечениях. В этот день никто не работает. Третий день начинается с игр в цирке и маскарадов (во времена Империи в конце Сатурналий для народа устраивались гладиаторские бои).

Эти маскарады представляют для нас большой интерес. Именно начиная с IV века (и приблизительно до VII века) распространяется обычай переодеваться, надевать маску и участвовать в карнавальных шествиях. Маска нужна не только для того, чтобы скрыть лицо. Она обладает магическим значением. Все поведение персонажа в маске — пение, танцы, переодевание — призвано изгнать злые силы и пригласить новый год. Речь также идет о возвращении первичного хаоса, из которого должен появиться новый год, чистый, как в первое утро сотворения мира. Маска и переодевание позволяют на время отказаться от самого себя, найти новые силы в том персонаже, который изображает маска. Нет ничего удивительного, что самыми распространенными были маски диких животных, чья сила магическим образом переходила от маски (делавшейся из шкуры животного) к носящему ее человеку. Самым любимым животным был олень. Это животное во множестве изображено еще на наскальных рисунках эпохи палеолита в долине Камоника. Оно широко использовалось в новогодних праздниках: отчасти это объясняется тем, что рога оленя являлись символом новой силы, которая каждый год выплескивалась наружу из его тела. В пещере эпохи палеолита в Арьедже уже имеются изображения человека, переодетого в оленя и участвующего в ритуальном танце, — так же танцевали и римляне времен христианской Империи.

Широко распространено было и переодевание мужчины в женщину. Такое переодевание перешло и в другие цивилизации и имело в них то же самое значение символического перехода времени прошедшего во время новое. Уже на празднике Анны Перенны фигура старухи играла роль старого года: в конце года ее «сжигали» и устраивали маскарад.

Поразительное сходство с этими римскими празднованиями имеет новогодний праздник Акиту, который отмечался в древнем Вавилоне за две тысячи лет до появления Рима. Этот праздник длился 12 дней, в течение которых переодетые люди изображали битву между Мардуком и морским чудовищем Тиамат, битву мифическую, означавшую конец хаоса и сотворение мира богом-победителем Мардуком. Затем следовали предзнаменования на 12 следующих месяцев, а царя на этот короткий период заменял «карнавальный царь». Дух праздника вполне ясен — карнавальная оргия, маскарады возрождали мифический хаос, уступивший место сотворенному миру.

Другие цивилизации также сохранили некоторые черты Сатурналий. Любопытен, например, старинный шотландский обычай, существовавший еще в XVIII веке и связанный со сменой социальных ролей. Каждый год в определенный день слуги готовили богатый обед, на который приглашали аристократию. Избирался «король пира», и хозяева и слуги ели вместе вне сословных различий. Потом в конце пира слуги внезапно вставали и занимали свои места за стульями хозяев. «Король пира» уступал свое место самому знатному господину, на которого возлагалась и оплата праздничного застолья.

Но самый интересный пример, которым мы закончим тему Сатурналий, — это средневековый праздник шутов. Некоторые историки возводят его к римским праздникам «декабрьской свободы». Праздник шутов проводился 26, 27 и 28 декабря. Он предвосхищал карнавал и был напрямую с ним связан. Проводился праздник в основном в церкви. Мальчики-певчие заменяли священников, иподиаконы — каноников. Избирался епископ, а иногда и «папа шутов», в основном кто-нибудь из самых низших людей в церковной иерархии. Ритуалы также проводились наоборот: месса была пародией на настоящую: псевдосвященники раздавали проклятия вместо благословений; в церковь вводили осла, чтобы увенчать его митрой; людям желали зубной боли или приступа безумия. Один более поздний текст воспроизводит этот ритуал в Провансе:

Участники «одеваются в церковное облачение, рваное и надетое задом наперед; они держат в руках перевернутые и повернутые наоборот книги, из которых они как будто читают в очках без стекол из апельсиновых корок; они дуют в кадильницы, которые держат в руках и в шутку ими размахивают, заставляя лететь пепел в лицо и на головы; они то что-то бормочут, то кричат столь же безумно, неприятно и нестройно, как стадо хрюкающих свиней…»

Самым знаменитым из «пап шутов» был конечно же Квазимодо из романа «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго: «Все слилось в общем безумии. Большой зал превратился как бы в громадное горнило бесстыдства и ликования, где каждый рот кричал, каждое лицо кривлялось, каждая фигура принимала странную позу. И все это ревело и выло».

Эта картина весьма похожа на изображение римских таверн в день Сатурналий, так же как описание кортежа и костюма «папы шутов»: «Нищие, слуги и воры-карманники отправились вместе со студентами за картонной тиарой и шутовской мантией папы шутов… Квазимодо беспрекословно, с какой-то горделивой покорностью позволил одеть себя и посадить на пестрые носилки, которые подняли на плечи двенадцать человек из братства шутов… Потом шумная, оборванная толпа двинулась процессией, чтобы, по принятому обычаю, обойти сначала все внутренние галереи дворца и затем уже совершить прогулку по улицам и площадям города»[63].

Впрочем, дух этого праздника представляет собой очевидное вырождение в сравнении с Сатурналиями. Как сообщается в письме парижских богословов, этой забаве предаются «играючи, а не серьезно, чтобы накопившаяся в нас глупость покидала нас раз в году». Духовные авторитеты, следовательно, считают праздник шутов развлечением, своего рода клапаном, предназначенным для того, чтобы выпустить лишний пар недовольства и обеспечить в остальную часть года беспрекословное повиновение их власти. Речь идет лишь о насмешке над сакральным, но не собственно о сакральном. Ритуал утратил свою сущность, хотя форма отчасти и сохранилась. Правда, как мы уже говорили, и сами римляне в эпоху Империи уже слабо осознавали религиозное значение этого праздника.

По случаю разнообразных праздников устраивались игры. Римляне ждали их с особым нетерпением. Эти игры также являлись религиозными церемониями, восходящими еще к ранней Античности. Они были известны уже этрускам и жителям доримской Италии. В легенде о Ромуле упоминаются конные скачки, а похищение сабинянок произошло во время игр, на которые римляне пригласили соседнее племя сабинов. Большой цирк, раскинувшийся в долине Мурция, отделяющей Палатин от Авентина, датируется временем царей, хотя, естественно, он неоднократно расширялся и переоборудовался по мере того, как росло население Рима.

Изначально игры проводились в очень короткий промежуток времени. Однако постепенно они становились все длиннее, занимая семь дней и более. Многие из этих праздничных дней были установлены ранее II века до н. э. Одними из самых древних являются Плебейские игры, которые проходили с 4 по 17 ноября. Известны также Римские игры (4–17 ноября), введенные после взятия Рима галлами, игры Аполлона (6–13 июля), последовавшие после Второй Пунической войны, игры Великой Матери (Кибелы) (4–10 апреля), введенные после признания Римом этой богини в 204 году до н. э., игры Цереры (12–19 апреля), игры Флоры (28 апреля — 3 мая). Военачальники часто устраивали народные игры, чтобы отпраздновать победу. В эпоху Империи это входит в обычай, а в позднейшую эпоху игры становятся практически ежедневными. Время некоторых из них удваивается; так, например, Римские игры в результате оказались растянуты на 16 дней.

Религиозный характер игр забывался. Для императора они постепенно становятся мощным инструментом политического давления на народ, все более праздный и предающийся наслаждениям. Они становятся средством мобилизации и занятия толпы, средством поддержания контакта императора со своими подданными. Фронтон отмечал, что «совершенство правителя не меньше проявляет себя в заботе о развлечениях, чем в заботе о вещах серьезных… что народ готов принять все, менее жадный до денег, чем до зрелищ», и что, если обеспечения зерном достаточно для удовлетворения отдельных индивидуумов, «удовлетворить народ в массе» может лишь зрелище.

Игры становятся главным коллективным наслаждением, на которое имеет право народ, единственной роскошью (наряду с термами), доступной беднякам. Более того, как свидетельствует история, небрежно устроенные игры приводили к большему общественному беспорядку, чем даже кратковременный голод. Народный гнев в таких случаях мог поставить под угрозу власть императора и способствовать государственному перевороту. Парадоксально, что в то время как сногсшибательных сумм, вложенных в эти игры, могло с лихвой хватить на искоренение нищеты, бедняки предпочитали оставаться нищими, но зато участвовать в пышных играх. Тиберий, едва ли любивший игры и сокращавший на них расходы, был мало любим народом. Согласно анекдоту, рассказанному Тацитом, во время проведения игр люди делали все, чтобы вовремя попасть в амфитеатры. Они не боялись преодолеть многие километры пешком. Так, в Фиденах, городе, расположенном в пяти километрах от Рима, во время гладиаторских боев собралась такая «жадная до зрелищ и лишенная удовольствий при Тиберии» толпа, что деревянный амфитеатр расшатался и рухнул, послужив причиной многочисленных жертв. Было более пяти тысяч убитых и раненых!

Бедняки умели пользоваться своим правом на удовольствие. Народ, обычно бессильный перед политической властью, без всякой снисходительности освистывал устроителя игр в случае какого-либо промаха, даже если это был сам император, и мог вынудить его покинуть цирк.

В этих случаях скупиться не следовало. Один персонаж романа Петрония говорит об играх, которые должен проводить некий Тит, унаследовавший 30 миллионов сестерциев. «Если он и четыреста тысяч выбросит, состояние его даже и не почувствует, а он увековечит свое имя». Вспоминая прошлые игры, этот человек критикует их устроителя, который «дал гладиаторов дешевых, полудохлых, — дунешь на них и повалятся; и зверей видывал я получше; всадников, которых он дал убить, можно было счесть за сущих цыплят: один — увалень, другой — кривоногий…».

Прежде чем изучить более детально природу наслаждений, испытываемых при играх, мы коротко напомним, в чем они заключались. Текст Светония, рассказывающего об играх, устроенных для народа Цезарем, представляет нам довольно полную панораму разнообразных видов зрелищ:

«Зрелища он устраивал самые разнообразные: и битву гладиаторов, и театральные представления по всем кварталам города и на всех языках, и скачки в цирке, и состязания атлетов, и морской бой. В гладиаторской битве на Форуме бились насмерть Фурий Лептин из преторского рода и Квинт Кальпен, бывший сенатор и судебный оратор. Военный танец плясали сыновья вельмож из Азии и Вифинии. В театре римский всадник Децим Лаберий выступал в миме собственного сочинения; получив в награду 500 тысяч сестерциев и золотой перстень, он прямо со сцены через орхестру прошел на свое место. На скачках, для которых цирк был расширен в обе стороны и окружен рвом с водой, знатнейшие юноши правили колесницами четверней и парой и показывали прыжки на лошадях. Троянскую игру исполняли двумя отрядами мальчики старшего и младшего возраста. Звериные травли продолжались пять дней; в заключение была показана битва двух полков по пятьсот пехотинцев, двадцать слонов и триста всадников с каждой стороны; чтобы просторнее было сражаться, в цирке снесли поворотные столбы и на их месте выстроили два лагеря друг против друга. Атлеты состязались в течение трех дней на временном стадионе, нарочно сооруженном близ Марсова поля. Для морского боя было выкопано озеро на малом Кодетском поле: в бою участвовали биремы, триремы и квардиремы тирийского и египетского образца со множеством бойцов. На все эти зрелища отовсюду стеклось столько народу, что много приезжих ночевало в палатках по улицам и в переулках; а давка была такая, что многие были задавлены до смерти, в том числе два сенатора».

Итак, Цезарь предлагает гладиаторские бои и звериную травлю в амфитеатре, театральные представления в театре, скачки в цирке и морской бой — навмахию.

Скачки на колесницах, то есть игры в цирке, являются самыми древними игровыми соревнованиями. Долгое время публика отдавала им предпочтение. Колесницы, чаще всего запряженные двойкой или четверкой лошадей, принадлежали четырем разным партиям, представленным каждая своим цветом: зеленым, красным, синим и белым. Каждый из этих цветов символизировал время года, природный элемент и божество. Существовало символическое значение самих бегов, которые воспроизводили бег Солнца вокруг Земли в цирке — символе Вселенной. Детали этой символики не столь важны; гораздо важнее знать, что каждый цвет также соответствовал социальному классу; например зеленый являлся цветом народа.

При Империи больше стали увлекаться гладиаторскими боями. Несомненно, в этом сказалось всевозрастающее влияние Востока на римское общество. Гладиаторы имеют очень древнее происхождение, поскольку этрусские фрески Тарквинии уже показывают нам этих людей, узников или рабов, осужденных быть принесенными в жертву на могиле какого-нибудь умершего, чтобы передать ему силы в потустороннем мире. В Риме первые гладиаторы назывались «людьми для погребального костра». Первое упоминание, которое мы о них находим, относится к 264 году до н. э., когда сыновья Брута Перы заставили сражаться три пары гладиаторов в память о своем отце. Постепенно эти бои десакрализуются, во внимание принимается удовольствие, которое получает от них толпа, и теперь несколько пар гладиаторов сражаются на деревянных подмостках на Форуме во время того или иного праздника. Только в конце Республики гладиаторы во множестве начинают сражаться на арене. Цезарь выставляет три сотни, Август — шесть сотен во время особых праздников, а Траян — десять тысяч по случаю своей победы в Дакии. Римляне не видели в этих боях открытого проявления любви к жестокости. За исключением нескольких волонтеров, стремившихся заработать значительные суммы и прославиться, гладиаторами были осужденные, рабы или военнопленные, которые могли в случае победы вновь получить свободу или быть отпущенными на волю и которые в других странах, например в Галлии, возможно, не попали бы на арену, но зато были бы безжалостно истреблены. Чтобы лучше понять удовольствие, которое римский народ — не более жестокий, чем другие, — получал от этих боев, необходимо абстрагироваться от современной христианской морали и понять феномен цивилизации, поставленной в данный исторический и социальный контекст. Сравним высказывания двух людей, которых невозможно обвинить в варварстве, — Цицерона и Плиния Младшего. Цицерон говорил: «Никакой урок преодоления боли и смерти не может действовать более эффективно, если он обращен не через уши, но через глаза». Плиний: это зрелище «способно воспламенить мужественные души видом ран и презрением к смерти, заставляя возникать в душах рабов и преступников любовь к славе и желание победы». Публике не нравилась медлительность, она не даровала милость слабому, но зато ценила храбрость и не позволяла предавать смерти отважного бойца.

Травли зверей также проходили в амфитеатре, в основном утром. Речь могла идти о представлении дресированных животных, боях между животными (для этого их понукали хлопаньем бича, кололи стрекалом, пугали горящими головнями) или же между животными и людьми. Доходило даже до того, что на арене воспроизводили лес, чтобы показать публике настоящую охоту. Сулла устроил охоту на 100 львов, Помпей — на 600. Август устроил 26 охот, на которых было убито 3500 животных. Полвека спустя Тит на открытии Колизея представил пять тысяч зверей. В подобных случаях травли длились несколько дней.

Театр, возможно, был наименее любим римлянами, хотя имел относительно древние традиции. Праздники давали повод развлечься, поэтому предпочтение отдавалось различным комедиям по образу и подобию греческих, например комедиям Плавта и Теренция или народным фарсам, имеющим корни в сельской местности, разновидностям будущей комедии дельарте. Бывало, что какое-нибудь более соблазнительное зрелище побуждало зрителей оставлять театр. Подобный случай произошел во время первого представления «Свекрови» Теренция, и автору пришлось показывать свою пьесу снова при другом более удобном случае. Еще один театральный жанр, мим (который не был тогда немым), в I веке до н. э. стал вытеснять другие жанры. На суд зрителей выносились нравы того времени; иногда разыгрывались басни, обычно поучительные, которые имели большой успех.

Эти зрелища доставляли огромное удовольствие людям в конце периода Республики и особенно во времена Империи. Обычно рано утром, иногда даже накануне вечером у входа в цирк собиралась толпа, ожидавшая открытия. Вели бурные обсуждения, ели, пили, заключали пари, брали напрокат подушки, чтобы с удобствами вынести длинный день на каменных скамьях. После открытия понемногу начинали появляться именитые граждане, которых встречали приветственными криками или осыпали бранью. Некоторых иногда даже забрасывали яблоками. (В прежние времена бросали камни, но после эдикта, запрещавшего бросаться подобными предметами, перешли на яблоки.)

Игры начинались длинной процессией, спускавшейся с Капитолия, проходившей через Форум и длинный форум Боариум, чтобы достичь Большого цирка. Римляне обожали эти процессии. Все дома, лавки, памятники на их пути были украшены тканями, картинами, статуями. Во главе шествия перед членами магистрата и сенаторами ехал курульный эдил[64] на колеснице, запряженной четверкой лошадей, в пурпурной тоге, наброшенной на вышитую тунику. Следом юноши четырнадцати-пятнадцати лет, сыновья всадников[65], шли впереди упряжек, которым предстояло соревноваться в цирке. Возничие, разделенные на четыре партии, были одеты в военную одежду, шлемы и кирасы. Следом шествовали атлеты, практически обнаженные, и три хора танцовщиков: первый состоял из взрослых, второй из недостигших брачного возраста и третий из детей, все в ярко-красных туниках, подпоясанные бронзовыми поясами, с мечом на боку и копьем в руке, на голове бронзовый шлем с султаном и плюмажем. Далее музыканты, игравшие на флейтах, кифарах — семиструнных лирах из слоновой кости, и лютнях. Потом шла группа танцовщиков, одетых в козлиные шкуры, женские туники и плащи из цветов, изображавших сатиров и селенов и смешащих зрителей своими танцами. За ними следовали жрецы, окруженные музыкантами, несшие ларцы и блюда из золота с курящимися ароматами и эссенциями. И, наконец, коллегия понтификов[66], за которой несли статуи богов из слоновой кости, увенчанные золотом и драгоценными камнями. Это были боги капитолийской триады: Юпитер, Юнона, Минерва, имеющие право на колесницы, покрытые серебром и слоновой костью, влекомые четверкой лошадей, которых держали под уздцы дети из знатных фамилий, в то время как другие боги довольствовались простыми носилками.

Едва процессия входит в цирк, чтобы совершить круг почета, трибуны оглашаются криками и аплодисментами. После ритуальных жертвоприношений открываются игры и глашатаи верхом, в длинных пурпурных туниках, объезжают цирк по кругу, возвещая начало гонок. Пока колесницы соревнуются за обладание пальмовой ветвью, с трибун несутся крики: один подбадривает своего фаворита, другой осыпает ругательствами возничего, не показавшего себя должным образом. Каждый помнит о заключенном пари и о том, что в конце гонок потеряет все или внезапно станет богатым. Силий Италик пишет, что крики толпы напоминают «завывания разъяренного моря». Не успеет закончиться одна гонка, как народ требует громкими криками начинать следующую. В один день бывало до 25 гонок, что вынуждало людей проводить в цирке от четырнадцати до пятнадцати часов подряд. Толпа также любила смотреть на акробатов, которые, стоя в седле, держали за поводья двух мчавшихся галопом лошадей и перепрыгивали с одной на другую. Цирк являлся и местом выступления борцов. Август запретил женщинам смотреть на эти соревнования, так как борцы выступали обнаженными, натертые маслом (для придания эластичности мышцам), воском (чтобы закупорить поры и помешать потоотделению) и пеплом из Пуццолы или мельчайшей нильской пылью, делавшей тело скользким. Иногда император предлагал восторженным зрителям настоящие бои пехотинцев и кавалерии, а также бои слонов против башен, в которых помещалось до шестидесяти воинов. Никто не хотел пропустить подобные развлечения, а когда зрелища в цирке длились несколько дней, многие предпочитали заночевать там, лишь бы не потерять свое место!

В амфитеатре обстановка накаляется при сражениях гладиаторов, этих «жертв публичного удовольствия», как говорил Тацит. Едва на арене появляются бойцы, их рассматривают и пытаются опознать. Публика принимает в боях самое пылкое участие, браня тех, кто стремится убить соперника сразу, или тех, кто пытается сберечь силы; осуждение зрителей вызывают также те, кто кричит или умирает без улыбки. Некоторые зрители вскакивают, топают ногами, делают угрожающие жесты. Случалось, что зрители, несогласные с победой какого-нибудь гладиатора, устраивали драку, и на время бои перемещались на трибуны. Иногда раненый боец вставал и, собравшись с силами, изменял ход боя в свою пользу. Тогда вокруг звучали крики радости. Даже женщины и весталки[67] вставали, чтобы опустить палец и обречь на смерть того, кто плохо сражался, или потребовать, чтобы он был наказан. В полдень на время сиесты бои прекращались или принимали другую форму. Но многие оставались на своих местах и ели принесенную с собой провизию. Сам император Август любил проводить весь день без перерыва в амфитеатре вместе с семьей. Философ Сенека рассказывает о том, что он видел однажды в полдень:

«Случайно попал я на полуденное представление, надеясь отдохнуть и ожидая игр и острот — того, на чем взгляд человека успокаивается после вида человеческой крови. Какое там! Все прошлое было не боем, а сплошным милосердием; зато теперь — шутки в сторону — пошла настоящая резня! Прикрываться нечем, все тело подставлено под удар, ни разу ничья рука не поднялась понапрасну. Именно такое зрелище предпочитает толпа. И не права ли она? К чему вооружение, фехтовальные приемы, все эти ухищрения? Все это лишь оттягивает миг смерти. Утром люди отданы на растерзание львам и медведям, в полдень — зрителям. Это они велят убившим идти под удар тех, кто их убьет, а победителей щадят лишь для новой бойни. Для сражающихся нет иного выхода, кроме смерти. В дело пускают огонь и железо, и так покуда не опустеет арена»[68].

Легко представить себе, что творилось на арене в конце дня. Зрители становятся словно пьяными, а вид крови действует на них, как наркотик. Практически невозможно сопротивляться всеобщему опьянению. Августин рассказывает нам историю юноши, испытывающего отвращение и ужас от зрелища гладиаторских боев:

«Однажды он случайно встретился со своими друзьями и соучениками, возвращавшимися с обеда, и они, несмотря на его резкий отказ и сопротивление, с ласковым насилием увлекли его в амфитеатр. Это были как раз дни жестоких и смертоубийственных игр. „Если вы тащите мое тело в это место и там его усадите, — сказал Алипий, — то неужели вы можете заставить меня впиться душой и глазами в это зрелище? Я буду присутствовать, отсутствуя, и таким образом одержу победу и над ним, и над вами.“ Услышав это, они тем не менее повели его с собой, может быть, желая как раз испытать, сможет ли он сдержать свое слово. Придя, они расселись, где смогли; все вокруг кипело свирепым наслаждением. Он, сомкнув глаза свои, запретил душе броситься в эту бездну зла; о, если б заткнул он и уши! При каком-то случае боя, потрясенный неистовым воплем всего народа и побежденный любопытством, он открыл глаза, готовый как будто пренебречь любым зрелищем, какое бы ему ни представилось. И душа его была поражена раной более тяжкой, чем тело гладиатора, на которого он захотел посмотреть; он упал несчастливее, чем тот, чье падение вызвало крик, ворвавшийся в его уши и заставивший открыть глаза: теперь можно было поразить и низвергнуть эту душу, скорее дерзкую, чем сильную, и тем более немощную, что она полагалась на себя там, где должна была положиться на Всевышнего. Как только увидел он эту кровь, он упился свирепостью; он не отвернулся, а глядел, не отводя глаз; он неистовствовал, не замечая того; наслаждался преступной борьбой, пьянел кровавым восторгом. Он был уже не тем человеком, который пришел, а одним из толпы, к которой пришел, настоящим товарищем тех, кто его привел. Чего больше? Он смотрел, кричал, горел и унес с собой безумное желание, гнавшее его обратно. Теперь он не только ходил с теми, кто первоначально увлек его за собой: он опережал их и влек за собой других!»[69]