Боятся за армию

Боятся за армию

Думские прения по запросу социал-демократов и трудовиков о нарушении царским правительством статьи 96 основных законов еще не закончены. Но они настолько уже обрисовали положение дела, газеты столько уже накричали о пресловутой столыпинской «декларации 31 марта»{98}, что вполне уместно будет остановиться на этом поучительном эпизоде в истории третьеиюньского режима.

Наша думская фракция была вполне права, предъявляя запрос правительству о нарушении им статьи 96 основных законов и выступая постольку как бы «в защиту» законности, «в защиту права», «в защиту третьеиюньской легальности» и т. д. и т. п. Говорим: «постольку», ибо с.-д. брались здесь, несомненно, за сложную задачу, за которую надо уметь взяться; – пускали в ход оружие, несомненно, обоюдоострое, способное при малейшей ошибке или даже при неловкости употребляющих его поранить самого носителя оружия, – говоря без метафор: способное незаметно отвести с.-д. в сторону от позиции классовой борьбы на позицию либерализма.

Социал-демократы сделали бы такую ошибку, если бы они говорили просто-напросто о «защите» ими основных законов, без пояснения особого характера этой «защиты». Социал-демократы сделали бы еще большую ошибку, если бы они из защиты основных законов или законности вообще сделали своего рода лозунг вроде «борьбы за легальность», – это было бы по-кадетски.

К счастью, наши думские товарищи не сделали ни того, ни другого. Первый оратор по запросу, Гегечкори, специально начал с выяснения особого характера социал-демократического выступления за основные законы. Гегечкори чрезвычайно удачно начал с доноса графа Бобринского, который на съезде объединенного дворянства вопил, намекая более чем прозрачно на социал-демократов, о необходимости «изъять этих смутьянов из недр Государственной думы»{99}. «Я заявляю, – ответил Гегечкори, – что, несмотря на донос, несмотря на насилия и угрозы, фракция, которая заседает в этих стенах, ни на йоту не отступит от предначертанных ею задач и целей защиты интересов рабочего класса».

Бобринский приглашал правительство выгнать из Думы тех, кто систематически агитирует против третье-июньской законности. Гегечкори начал с заявления, что ни насилия, ни угрозы не заставят с.-д. отступить от ее деятельности.

Гегечкори подчеркнул специально: «Мы, конечно, меньше, чем кто-либо другой, заботимся о поддержании авторитета, если таковой имеется, третьей Государственной думы»… «именно мы, принципиальные противники существующего политического строя, протестовали всякий раз, когда реакция стремилась в свою пользу урезать права народного представительства»… «когда открыто делаются посягательства на основные законы, то мы, принципиальные противники основных законов, принуждены взять их под свою защиту». И в заключение своей речи Гегечкори, отделяя себя от фетишистов легальности, сказал: «… Если мы вносим этот запрос, если мы пускаемся в экскурсии или в область юридических толкований, то это только для того, чтобы лишний раз раскрыть лицемерие правительства…» (стр. 1988 стенографического отчета).

Гегечкори выразил последовательно демократические, республиканские взгляды социалистов, сказав: «наши законы только тогда будут соответствовать интересам и потребностям масс населения, когда они будут продиктованы непосредственной волей народа», и «шум справа», отмеченный в этом месте стенографическим отчетом, особо подчеркнул, что стрела попала в цель.

А другой с.-д. оратор, т. Покровский, еще яснее и определеннее сказал в своей речи, говоря о политическом значении запроса: «Пусть же они (октябристы) делают это прямо и открыто, пусть откровенно примут лозунг правых: «долой права народного представительства, да здравствует министерская передняя». Нет сомнения, что большинство работает над тем, чтобы создать в России такой момент, когда конституционные иллюзии совершенно погибнут, останется черная действительность, из которой русский народ сделает соответствующие выводы» (цитирую но отчету «Речи» от 1 апреля).

Вот эта постановка всего вопроса на почву разоблачения лицемерия правительства и октябристов, на почву разрушения конституционных иллюзий есть единственно правильная социал-демократическая постановка запроса о нарушении статьи 96 основных законов, запроса, внесенного в III Думу. В нашей партийной агитации, на рабочих собраниях, в кружках и группах, наконец, и в частных беседах с чуждыми всякой организации рабочими по поводу думских происшествий необходимо выдвигать на первый план именно эту сторону дела, необходимо разъяснять роль рабочей партии, разоблачающей буржуазно-черносотенный обман в самой буржуазно-черносотенной Думе. Поскольку в такой Думе не могло быть полной ясности постановки вопроса и полной договоренности точки зрения революционного социал-демократа, постольку наша задача – дополнять сказанное нашими товарищами на трибуне Таврического дворца и популяризировать в массах, делать понятными и близкими массам их выступления.

В чем суть истории с нарушением 96 статьи? Эта статья находится в главе 9-й «о законах» и определяет случаи изъятия из общего порядка, случаи, когда положения и наказы военного и военно-морского ведомств представляются непосредственно царю, а не через Государственную думу и Государственный совет. Новые расходы требуют ассигновок (разрешений) по постановлению Государственной думы – вот к чему сводится эта статья.

Год тому назад обсуждались в Государственной думе штаты морского генерального штаба. Возникли горячие споры, подлежит ли учреждение этих штатов ведению Думы или нет. Правые (черная сотня) утверждали, что нет, что Дума тут вмешиваться не вправе, что она не смеет посягать на права «державного вождя» армии, т. е. царя, который один только, без всякой Думы, имеет право утверждать военные и морские штаты.

Октябристы, кадеты и левые утверждали, что это – право Думы. Вопрос стоял, следовательно, о том, что черная сотня, с Николаем II во главе, хотела истолковать ограничительно права Думы, хотела урезать и без того невероятно уже урезанные права Думы. Черносотенные помещики и во главе их самый богатый и самый черносотенный помещик, Николай Романов, сделали из частного, мелкого вопроса вопрос принципа, вопрос о правах царя, вопрос о правах самодержавия, обвиняя буржуазию (и даже октябристскую буржуазию) в покушении урезать права царя, ограничить его власть, «отделить вождя армии от армии» и т. п.

Толковать ли власть царя в смысле совершенно неограниченного самодержавия, совсем по-старому, или хоть в смысле самого скромного ограничения царской власти – вот к чему свелись споры. И эти споры разгорелись год тому назад почти до размеров «политического кризиса», т. е. до угроз прогнать вон Столыпина, которого черносотенцы обвиняли в «конституционализме», до угроз разогнать Думу октябристов, которых черная сотня называла «младотурками»{100}.

И Государственная дума и Государственный совет утвердили штаты морского генерального штаба, т. е. признали этот вопрос подведомственным себе. Все ждали, утвердит ли Николай II решение Думы и Государственного совета. 27 апреля 1909 г. Николай II издал рескрипт Столыпину, отказав в утверждении штатов и поручив министрам выработать «правила» о применении 96 статьи.

Другими словами: царь еще и еще раз открыто и решительно встал на сторону черной сотни и выступил против самомалейших попыток ограничения его власти. Поручение министрам составить новые правила было наглым приказом нарушить закон, истолковать его так, чтобы он оказался уничтоженным, «разъяснить» его в смысле пресловутых российских сенатских «разъяснений». При этом говорилось, конечно, что правила должны оставаться «в пределах основных законов», но эти слова были самым вопиющим лицемерием. Министры выработали такие «правила», – и царь Николай II утвердил их (они называются правилами 24 августа 1909 г. по времени их утверждения), – что закон оказался обойденным! По разъяснению «правил», утвержденных без всякой Думы, статья 96 основных законов оказалась сведенной на нет! Штаты военные и морские оказались по этим «правилам» изъятыми из ведения Думы.

Получилась превосходная картина всей призрачности русской «конституции», всей наглости черной сотни, всей близости царя к черной сотне, всего издевательства самодержавия над основными законами. Конечно, переворот 3 июня 1907 года дал уже в сто раз более яркую, более законченную, более доступную и открытую для широких народных масс картину на эту тему. Конечно, если наши с.-д. в Думе не смогли внести запроса о нарушении основных законов актом 3 июня, – не смогли только потому, что буржуазные демократы и трудовики в том числе не дали достаточного числа подписей, чтобы собрать требующиеся для запроса тридцать имен, – то это показывает всю узость границ специально думской формы пропаганды и агитации. Но невозможность внести запрос об акте 3 июня не помешала социал-демократам постоянно характеризовать в своих речах этот акт, как государственный переворот. И, разумеется, отказываться от разоблачения того, как издевается самодержавие над основными законами и над правами народного представительства, с.-д. не могли и не должны были даже по сравнительно частному поводу.

Сравнительная неважность, мелкость, незначительность такого вопроса, как вопрос о штатах морского генерального штаба, с особенной резкостью подчеркнула зато всю чувствительность нашей контрреволюции, – подчеркнула ее боязнь за армию. Октябристский докладчик в Думе, г. Шубинской, в своей второй речи 26 марта самым определенным образом повернул к черносотенцам, обнаружив, что именно боязнь за армию вызвала эту крайнюю чувствительность контрреволюции к вопросу о том, дозволительно ли самомалейшее вмешательство представительных учреждений в утверждение военных и морских штатов. «… Имя вождя державного Российской армии есть действительно великое имя…» – воскликнул буржуазный лакей Николая Кровавого. «… Какие бы утверждения вы (депутаты Государственной думы) здесь ни делали, какие бы ни говорили слова о том, что у кого-то какие-то права хотят отнять, но от армии ее державного вождя вы не отнимете».

И Столыпин в своей «декларации» 31 марта, постаравшись запутать свой ответ совершенно пустыми, ничего не говорящими и явно лживыми речами об «успокоении» и об ослаблении будто бы репрессий, – встал вполне определенно тем не менее на сторону черносотенцев против прав Думы. Если октябристы оказались согласны с Столыпиным, то это не ново. Но если «Речь» гг. Милюкова и К^о назвала ответ Столыпина «скорее примирительным по отношению к правам Государственной думы» (№ 89 от 1 апреля – редакционная статья, следующая за передовой), – то перед нами лишний образец того, как низко пала кадетская партия. «История последних лет показывает, – говорил Столыпин, – что армию нашу не могла подточить ржавчина революции…». Не могла подточить – это фактически неверно, ибо общеизвестные события солдатских и матросских восстаний 1905–1906 годов, общеизвестные отзывы реакционной печати того времени свидетельствуют, что революция подтачивала и, следовательно, могла подточить армию. Не подточила до конца – это так. Но если в разгар контрреволюции 1910 года, несколько лет спустя после последнего «волнения» в войсках, Столыпин говорит (в той же декларации), что им «овладела тревожная мысль при слушании речей нескольких предыдущих ораторов», что эта «тревожная мысль» состоит в «недобром впечатлении какого-то разлада разных факторов в государственности в отношении к нашим вооруженным силам», то это целиком выдает Столыпина и всю черносотенную шайку двора Николая II вместе с ним! Это доказывает, что царская шайка продолжает не только бояться, продолжает прямо трепетать за армию. Это доказывает, что контрреволюция до сих пор твердо продолжает стоять на точке зрения гражданской войны, на точке зрения непосредственной и насущной нужды в средствах военного подавления народного возмущения. Вникните в следующую фразу Столыпина:

«История… учит, что армия приходит в расстройство тогда, когда она перестает быть единой в повиновении одной священной воле. Вложите в этот принцип яд сомнения, внушите ей хотя бы отрывки мысли о том, что устройство ее зависит от коллективной воли, и мощность ее перестанет покоиться на неизменной силе – на верховной власти». И в другом месте: «Я знаю, многие хотели… возбудить споры, гибельные для нашей армии, относительно прав» (именно: прав Государственной думы, прав «коллективной воли»).

Как убийцам чудятся призраки их жертв, так героям контрреволюции вспоминается «гибельное» влияние на армию «коллективной воли». Столыпину, как верному слуге черной сотни, чудятся в октябристах «младотурки», ведущие к «расстройству армии» путем подчинения ее коллективной воле, путем допущения «отрывков мысли» о таком подчинении!

Палачи и убийцы третьеиюньской монархии бредят наяву, они дошли до прямого умоисступления, если в октябристах мерещатся им младотурки. Но эти бредовые идеи, это умоисступление – болезнь политическая, порожденная чувством непрочности своего положения, чувством острой боязни за армию. Будь эти господа Столыпины, Романовы и К^о сколько-нибудь способны отнестись хоть с чуточкой хладнокровия к вопросу об отношении «коллективной воли» к армии, они сразу увидали бы, что молчаливое утверждение царем решений Думы и Государственного совета о морских штатах прошло бы для армии вдесятеро менее заметно, чем думские прения по вопросу о правах Думы, по вопросу о возможном «расстройстве армии». Но именно то и характерно для нашей контрреволюции, что она сама выдает себя своими страхами, что она также не в состоянии спокойно отнестись к вопросу о расстройстве армии, как убийца не может спокойно слышать об участниках и обстановке убийства.

Принципиальную постановку сравнительно мелкому и неважному вопросу о морских штатах дали именно черносотенцы, дал Николай II, дал г. Столыпин, и нам остается только выразить удовольствие по поводу их неловкости, вызванной их страхами. Нам остается только сопоставить превосходные слова т. Покровского о гибели «конституционных иллюзий», о необходимости для народа самому сделать выводы из несомненной «черной действительности» с превосходными по своей откровенности рассуждениями «Московских Ведомостей» о «декларации 31 марта».

В передовице от 3 апреля эта газета пишет:

«…Самое дело это, как мы выяснили еще в прошлом году, очень просто. Государь император не утвердил проведенного в законодательном порядке дела о штатах и установил их в порядке верховного управления, на что даже существующий закон (не касаясь вопроса о естественных правах верховной власти) дает ясные полномочия…».

Вот. Вот. «Естественное право» русской монархии – нарушать основные законы. В этом весь гвоздь.

«…Думская оппозиция, однако, имела дерзость внести по этому поводу запрос, который касался действий верховной власти…».

Именно! «Московские Ведомости» правильно договаривают то, чего не могли договорить с.-д. в Думе. Запрос сводился именно к признанию действий царя (и подчинившегося ему министра Столыпина) нарушением основных законов.

Далее, «Московские Ведомости» нападают на «революционную оппозицию» и «революционную печать» за теорию завоевания народных прав революцией и опровергают, будто в «декларации 31 марта» могли быть какие бы то ни было «обещания».

«…Самые толки об «обещаниях» смешны и составляют выражение того, до какой степени революционно затуманены умы даже у лиц, официально к революционному лагерю не причисляющихся. Какие такие «обещания» может давать кабинет?… Кабинет будет исполнять свои законные обязанности, верный руководительству верховной власти… И можно лишь пожелать, чтобы эта декларация была поглубже понята Думой во всем своем смысле, и этим помогла излечению гг. депутатов от застарелой заразы революционных «директив»».

Именно так: поглубже понять декларацию (и позицию) правительства и «излечить» посредством нее от конституционных иллюзий – в этом как раз и состоит политический урок запроса социал-демократов о нарушении 96-ой статьи.

«Социал-Демократ» № 13, 26 апреля (9 мая) 1910 г.

Печатается по тексту газеты «Социал-Демократ»