3. Русско-южнославянские церковные связи в 30–40-х гг. XIX в.

3. Русско-южнославянские церковные связи в 30–40-х гг. XIX в.

В многовековой истории русско-югославянских отношений одно из важнейших мест занимала религиозная общность народов России и Балканского полуострова. Идея конфессионального единства находилась в центре внимания как официальных, правительственных кругов и общест венного мнения, так и простого народа. В первой половине XIX в. религиозная, церковная помощь России югославянским народам играла важную роль в восстановлении православной церкви на Балканах, возрождавшейся после векового мусульманского притеснения. В зависимости от той или иной провинции Турции этот процесс шел неодинаково и далеко не равномерно. Так, в Сербии после утверждения автономного статуса в составе Османской империи активно возрождался институт национальной церкви, в то время как в Болгарии, Албании, Боснии православная церковь испытывала большие трудности и претерпевала значительные лишения.

Сведения о поступавшей из России материальной помощи можно почерп нуть из документов, исходивших из российских консульств на Балканах и посольства России в Константинополе. Все просьбы местных священников относительно их бедственного состояния сходились туда же. Об отдельных акциях материальной поддержки известно также из распоряжений Святейшего синода и высочайше утвержденных докладов.

Наиболее простой и распространенной формой помощи со стороны России православной церкви на Балканах была помощь деньгами и церковной утварью для храмов. При этом она могла иметь постоянный характер в форме твердо установленного пансиона определенному храму, монастырю или учебному заведению, или это была разовая акция по конкретной просьбе настоятеля церкви или другого официального лица. Примером может послужить сообщение, поступившее российскому консулу в Белграде Д. С. Левшину о том, что «его величество всемилостивейше соизволил пожаловать» Белградскому кафедральному собору полное церковное облачение. Это решение было принято после того, как Николаю I был представлен доклад о том, что в храме «имеются бедные и ветхие ризы»[605]. Кроме того, Левшин докладывал в Петербург, что «в облачении священнослужителей в Сербии введено некоторое отступление от настоящей формы, употребляемой в православной церкви». В ответ император повелел оказать помощь кафедральному собору в Белграде, с тем чтобы он мог «служить также образцом и для прочих церквей в Сербии»[606].

Утверждению эталонной формы богослужения российские власти уделяли большое внимание, поскольку она должна была стать примером для других, более мелких церквей в православных провинциях Турции, где в силу определенных причин постепенно утрачивался строго канонический православный обряд. Это происходило из-за нехватки средств, отсутствия облачения и утвари, а также прямого притеснения со стороны мусульманских властей. Отдельным фактором, представлявшим угрозу православию, было активно расширявшееся на Балканах миссионерское движение протестантов и католиков. Кроме того, посредством правильной организации убранства церкви и служб Россия стремилась повысить авторитет православия и своей роли в его поддержке как державы-покровительницы. Так, когда греческое правительство выделило церковь Св. Никодима для использования ее в качестве посольской церкви российской миссии, Николай I распорядился: «Церковь отделать прилично и снабдить всем потребным так, чтоб служить могла образцовой для края»[607].

Однако простая помощь деньгами уже не могла удовлетворить ни русскую, ни югославянскую сторону, хотя и она, безусловно, была очень важна. Россия должна была закреплять свое преобладающее положение в Балканском регионе путем упрочения позиций православия, его защиты от наступления католицизма и мусульманства. Российские власти были заинтересованы в воспитании православного духовенства непосредственно в провинциях Османской империи. В этом они встречали полное понимание представителей балканского клира, которые также говорили о необходимости учреждения школ, училищ, налаживании типографского дела по производству духовной литературы, приеме в свои учебные заведения специалистов по изучению русского языка и богословия. Эти новые направления во взаимоотношениях России с представителями православной церкви на Балканах получали все большее развитие и постепенно становились доминирующими.

Традиционно тесными связями были отмечены отношения России с Сербским княжеством. Здесь с конца 30-х гг. XIX в. находилось российское консульство, через которое Петербург мог получать наиболее полные сведения об обстановке в стране и через которое мог оказывать влияние на внутриполитическую обстановку в Сербии. После завоевания автономии сербская православная церковь поддерживала хорошие отношения с Константинопольской патриархией. В 1831 г. митрополитом был избран архимандрит монастыря Врачевтницы Милентий Павлович, первый на этой кафедре серб по национальности. До этого времени в Сербии, как и в других провинциях Османской империи, все высшее духовенство на местах составляли греки, мало заботящиеся о состоянии церкви[608]. С 1833 по 1859 г. должность митрополита исполнял Петр Йованович, также серб по происхождению. В начале июля 1832 г. сербское правительство заключило с константинопольским патриархом конкордат, по которому митрополит и епископы в Сербии должны были избираться князем и народом из среды сербского духовенства, белградский архиепископ получал сан митрополита всея Сербии и ему подчинялись все епископы, которые, в отличие от митрополита, могли быть посвящены в сан без патриаршего соизволения[609].

Перед восстанием 1804–1813 гг. в Сербии было две епархии – белградская и ужицкая; в 1836 г. открыто еще две – шабацкая и тимочская. В 1833 г. была утверждена кафедра викарного епископа, состоявшего при белградском митрополите, но вскоре ее упразднили. До 1830 г. в Сербии находилось 24 монастыря, состояние которых, так же как и состояние церквей, было крайне запущенным. Церковь в Сербии не была отделена от государства: без воли князя ничего не могло произойти в церковной среде. Митрополит Петр Йованович выступил за самостоятельность церкви и примкнул к оппозиции княжеской власти. По Сретенскому Уставу внутреннее управление церковными делами переходило в ведение митрополита и вновь утвержденного Синода[610]. На Духовной скупщине 1836 г. был провозглашен новый церковный закон, что явилось победой митрополита и его сторонников.

Образовательный уровень даже высшего священства был весьма удручающим. Вука Караджич писал в частном письме о митрополите Милентии и епископах Никифоре и Герасиме: «Думаю, вам не нужно говорить, что ни один из этой троицы ничего не знает, кроме кое-какого чтения, а писать правильно не умеет никто»[611]. Это сказано о высшем клире, что касается его рядового состава, то там положение было еще хуже. В 1834 г. митрополит Петр направил Милошу Обреновичу предложение об учреждении в Сербии консистории и духовных школ.

В 1836 г. в Белграде была учреждена школа богословия[612]. К 1846 г. в ней состояло 94 ученика, преподавательский состав насчитывал четыре человека[613]. Школа богословия делилась на четыре отделения, отбирались туда только самые успешные ученики. Школа остро нуждалась в квалифицированных учительских кадрах. Прибывший в Петербург член Сербского апелляционного суда Милутинович обратился к российским властям с просьбой о присылке туда русских учителей. В поданной им записке говорилось о том, что приезжающим для образования в Россию сербским юношам не хватает знания русского языка. Милутинович предлагал учредить в Сербии специальное российское училище или специальный класс в белградском Лицее, где бы приехавшие из России специалисты преподавали русский язык[614]. На это последовало повеление императора: «Определить в Кишиневскую семинарию сверх штата двух учителей церковно-русского языка и словесности, а также и церковной истории для преподавания сих предметов в сербских училищах»[615]. Во исполнение высочайшего повеления в Кишиневскую семинарию были присланы двое наставников – Дмитрий Рудинский, окончивший курс Киевской духовной академии, и Василий Вердиш из Духовной академии Санкт-Петербурга. Им велено было оставаться в Кишиневе впредь до получения известия от сербского митрополита о том, когда и куда им следует явиться[616].

Дальнейшую судьбу этих двух учителей можно проследить по многочисленным документам, которыми обменивались российские и сербские власти относительно их службы. Формулярные списки, аккуратно присылаемые из Сербии в Россию, свидетельствовали о профессиональном росте Рудинского и Вердиша. Оценка их деятельности неизменно была очень высокой. Вскоре после прибытия в Белград они были возведены в степень магистров, их жалованье было увеличено до 870 рублей серебром[617]. Василий Вердиш преподавал в белградском богословском училище священную географию и церковную историю. Дмитрий Рудинский был учителем церковно-русского языка и словесности[618]. Их профессиональные и нравственные качества высоко оценивал ректор училища архимандрит Антоний. После начала Крымской войны оба преподавателя покинули Белград. Рудинский был уполномочен сопровождать архив российского белградского консульства в Бухарест[619]. Вердиш, расстроив на службе здоровье, переехал в Вену, где и скончался 10 мая 1854 г. «после непродолжительной жестокой болезни»[620]. Свидетельство о его смерти было выдано небезызвестным протоиереем православной церкви в Вене М. Ф. Раевским.

Кроме помощи в организации духовного обучения в самой Сербии, была развита такая форма поддержки образования, как посылка учеников в Россию. Молодые сербы из знатных семей определились в светские и военные учебные заведения, а также в духовные семинарии. Так, в 1845 г. директору Азиатского департамента Л. Г. Сенявину поступило обращение от генерального консула в Белграде Г. И. Данилевского, в котором он сообщал о том, что сербское правительство и митрополит просят разрешения послать в Киевскую семинарию шестерых молодых людей. При этом митрополит специально оговаривал особое желание относительно того, чтобы наиболее талантливые из них «могли бы быть на последний год их пребывания перемещены в Москву для окончания курса богословия и для ознакомления с святыми местами и духовными заведениями» этого города[621]. Целью предпринятого обучения, по мысли сербских властей, должно было стать «введение по возвращению их на родину правильного богослужения и церковного порядка по обрядам… российской православной церкви в Княжестве Сербии»[622]. Известно, что весной 1846 г. Святейший синод издал специальное распоряжение о принятии в Киевскую духовную семинарию шестерых посылаемых для обучения сербов[623]. Вероятно, на основании этого и других подобных ему фактов К. В. Нессельроде докладывал Николаю I о том, что сербский митрополит «ревностно заботится о поддержании в своем отечестве христианского благочестия» и «способствует к утверждению в соотечественниках своих чувства преданности к России»[624]. В заслугу Петру ставилось то, что, приняв за образец русское духовенство, он пригласил в белградскую семинарию русских преподавателей. По предложению Нессельроде российский император утвердил его предложение о пожаловании сербскому митрополиту драгоценной панагии, украшенной бриллиантами ценой в 2 тысячи рублей серебром[625].

Особо следует отметить распоряжение Николая I о свободном пропуске в пределы империи молодых людей для обучения в семинарии[626]. Акции российского правительства в пользу сербской церкви вызывали благодарный отклик со стороны как светских, так и церковных властей княжества. Князь Александр Карагеоргиевич в личном послании А. Т. Федорову выражал благодарность за присланных в Сербию учителей[627].

Была и такая форма материальной поддержки, как «милостыни мирянам», которая существовала наряду с официально утвержденными властями постоянными выплатами пенсий священникам, пособий их вдовам и детям. В перечне расходов русской миссии в Белграде существовала статья экстраординарных издержек. Российское консульство регулярно, каждую треть года, отчитывалось специальной ведомостью о своих чрезвычайных, внеплановых расходах. Сюда входили разовые пособия как отдельным людям – учителям, священникам, беженцам, так и учреждениям – училищам, газетам. Так, в ведомости за сентябрьскую треть 1850 г., поданную Поповым, наряду с другими включены денежные выплаты некоему Соломону, христианину из Малой Азии, собиравшему подаяние на одну из церквей, священнику Николаю, сообщившему сведения о положении дел в Герцеговине. Были уплачены также деньги за доставку церковных риз для сербских священников и за перевод на болгарский язык книги «Часы благоговения». Сумма, выплаченная только на церковные дела, составила 10 червонных[628].

Святейший синод ходатайствовал перед Азиатским департаментом о безвозмездной доставке для сербского митрополита журнала «Христианское чтение»[629]. Церковная литература достаточно регулярно поступала в российское консульство для дальнейшей передачи священнослужителям. После начала деятельности в Сербии Рудинского и Вердиша книги и журналы направлялись по их адресу из Киевской духовной Академии, которая, в частности, высылала им журнал «Воскресное чтение»[630]. Следует отметить, что эта связь не была односторонней. Русские учителя, со своей стороны, стремились познакомить своих бывших наставников с достижениями сербской науки и литературы. В ноябре 1851 г. Рудинский отправил в Киев «Гласник дружества сербской словесности» за 1847, 1849 и 1851 гг.[631]

Русско-сербские церковные связи, несмотря на все их непостоянство и отсутствие целенаправленной программы пропаганды православия с русской стороны, все же были более устойчивыми, чем контакты русской церкви с православной диаспорой в других регионах Балканского полуострова. Одним из районов компактного проживания православных христиан, где православие было не только преобладающей, но единственной религией, была Черногория – самобытная область, номинально входившая в состав Османской империи, но считавшая себя самостоятельным государством. Власть константинопольского патриарха не распространялась на Черногорию, он не имел в этом крае никаких полномочий – черногорская церковь была автокефальной[632]. Духовная и светская власть в Черногории принадлежала митрополиту Петру II Петровичу Негошу. В связи с постоянными войнами за независимость своей страны, отсутствием плодородных почв и общей суровостью края внутри– и внешнеполитическое положение Черногории было сложным, она крайне нуждалась в поддержке России. Всего в стране насчитывалось 15 монастырей с 15 монахами в них, главной резиденцией владыки был город Цетинье. Монастыри были бедными, содержались за счет пожертвований, имели некоторое количество земли и скота. Почти в каждом селе была скромная церковь[633]. Неизвестный автор отмечал в записке, составленной в середине 30-х гг. XIX в., что черногорцы «были бы еще выше в благочестии, если бы духовенство любило науки». Однако мало науки любить, надо иметь возможность их изучать, а ее-то у черногорского духовенства и не было. Современник свидетельствует, что оно находилось «в жалком положении»: «Большая часть священников едва умеет читать, церкви в крайней бедности, в некоторых всего одна или две небольших иконы, самая Цетинская митрополия находится в таком же скудном положении»[634]. Духовных училищ в Черногории не было, сами священники, занимаясь земледелием и торговлей, даже внешне мало чем отличались от простого народа[635]. Священник служил в церкви лишь два-три раза в год. Население Черногории оценивалось приблизительно в 100 тысяч душ мужского пола, исповедующих православную веру. В 1837 г., после посещения Петербурга, Негош писал в российскую столицу: «Нам токмо остается употребить все усилия наши, дабы сохранить непорочною честь славян, к семейству коих, великому и Богом благословенному, имеем счастье принадлежать»[636]. Митрополит Петр II Петрович Негош был крупным государственным деятелем своей эпохи. В своей внешней политике он ориентировался на Россию и рассчитывал на ее поддержку. Ежегодное пособие, выплачиваемое Россией Черногории, расходовалось в том числе и на обустройство культовых учреждений. Негош, будучи талантливым поэтом, понимал необходимость образования населения, но отсутствие средств не позволяло уделять этой проблеме достаточное внимание. Одной из постоянных просьб черногорского владыки была просьба о присылке церковных книг.

Как бы ни было тяжело материальное положение черногорской церкви, но ее автокефальность и фактическая независимость Черногории позволяла беспрепятственно проводить богослужения по православному обряду. Совсем другое положение славянства было в Болгарии. На всех болгарских кафедрах служили архиереи-греки, соответственно, церковное богослужение во всех болгарских городах велось на греческом языке. Константинопольский патриарх отказался удовлетворить желание болгарского народа иметь национальное духовенство[637]. В 30–40-х гг. XIX в. в Болгарии зародилось движение, направленное на возрождение национальной церкви. В полной мере оно развернулось после Крымской войны, а во второй четверти XIX в. набрало силу и выдвинуло своих лидеров. Ими стали Неофит Бозвели и Илларион Макариопольский. Это выступление за духовное освобождение от греческого патриаршества было началом борьбы за политическую независимость. Следует отметить, что на первом этапе главными врагами болгар выступали не турки-османы, а греки-фанариоты. Трудно переоценить этот этап в развитии болгарского общества, поскольку он явился решающим фактором в национальной консолидации всего народа[638].

Российские правящие круги не выражали намерения оказать помощь болгарам в разрешении их противоречий с греками. Святейший синод также не поддерживал тенденции к расколу православной церкви на Балканах. Поэтому все радикальные предложения, поступавшие от болгарских священнослужителей, как правило, не получали отклика ни Синода, ни правительства. Российское руководство, оказывая болгарской церкви разовую и ограниченную помощь, как бы давало понять, до каких пределов она может распространяться.

Несмотря на отсутствие правительственной поддержки России, болгары старались не утерять национальной самобытности, в чем им помогала, прежде всего русская церковь. Последняя Русско-турецкая война 1828–1829 гг. послужила катализатором национального возрождения. В Адрианополе, после занятия его русскими войсками, была возобновлена служба в церкви Св. Николая Чудотворца, которую стали именовать русской. В 1849 г. прихожане выразили желание расширить и украсить здание церкви, поскольку она не могла вместить всех желающих[639].

О плачевном состоянии церквей после военных действий сообщают и другие источники. В 1837 г. архиепископ Варны Иосиф сообщал Николаю I о разрухе, которая продолжается в городе, хотя война давно закончена. Особенно пострадала Варна – из семи церквей уцелела только одна – Св. Афанасия, но и она позднее сгорела, а вместе с ней и утварь, снесенная туда из других церквей. Архиепископ жаловался на полное отсутствие денег: «Нас мало, мы бедны и еще живем в развалинах»[640]. Нессельроде докладывал об этом императору и просил, поскольку «храмам Божиим в Турции всегда оказываема была российско-императорским двором милость и внимание», выделить 25 тысяч турецких пиастров из сумм военной контрибуции. На докладной записке стоит помета царя: «исполнить»[641].

Об удручающем положении болгарских православных христиан сообщал в 1846 г. в Святейший синод проживающий в Париже болгарин Александр Бой-оглу, который описывал притеснения болгарских христиан со стороны турецких властей и греческого духовенства[642]. Для оказания помощи единоверцам по высочайшему повелению были приняты меры как со стороны Синода, так и Министерства иностранных дел. С 1837 г. болгарские церкви и монастыри снабжались церковными принадлежностями[643]. Положение монастырей было особым – часто им назначалось постоянное пособие. В 1847 г. было принято решение выдавать определенную сумму Раваничскому монастырю каждые пять лет[644]. Его настоятель обратился в Синод с выражением сердечной признательности России: «Она отверзает… двери своих семинарий питомцам сербским, она посылает нам в дар богослужебные книги, она возобновляет милостыню мирянам нашим»[645]. В мае 1852 г. церковной утвари в монастыри Св. Троицы, Руссинский, Печский, Дечанский и Грачанский было передано на 75 червонных[646].

Среди болгарских святынь особую роль играл монастырь Св. Иоанна Рильского. Он пользовался авторитетом у болгар и играл важную роль в объединении всех болгарских христиан вокруг идеи православия. В 1848 г. Святейший синод обратился к императору с просьбой разрешить монастырю прислать в Россию архимандрита Стефана Ковачевича «для сбора подаяний в пользу сей общины». Русские иерархи, со своей стороны, хотели извлечь пользу из прибытия архимандрита в Санкт-Петербург, воспользовавшись его пребыванием здесь «для преподания некоторых внушений и советов… в отношении к болгарскому народу». Нессельроде предложил выделить Ковачевичу ежемесячное жалованье в размере 150 рублей серебром[647]. Ковачевич прибыл в Петербург в 1849 г. В поданной им записке архимандрит подробно описал бедственное положение монастыря – «упадок и крайние нужды сей древней обители», просил денег для ее восстановления. Но Ковачевич прибыл не как пассивный проситель, он привез с собой целую программу по реформированию не только Рильского монастыря, но фактически всей церковной системы в Болгарии. Он предлагал учредить при монастыре славяно-болгарское училище для образования духовенства, типографию для распространения церковных книг, больницу для братии, учащихся и богомольцев. Вместе с тем архимандрит Стефан ходатайствовал о назначении в монастырь «природного», то есть болгарского архиерея, который избирался бы из среды братии и имел бы право рукоположения диаконов и священников, подчиняясь при этом прямо константинопольскому патриарху[648]. По существу, это была программа учреждения независимого от греческих иерархов правления по примеру сербской митрополии.

Ковачевич был осыпан милостями: император распорядился снабдить его церковной утварью, облачениями, а также полным комплектом богослужебных книг. Его предложение об учреждении при монастыре духовного училища и больницы было полностью одобрено, на эти нужды выделялось 3 тысячи рублей серебром. Кроме того, вышло распоряжение о предоставлении ежегодного пособия в 10 тысяч рублей серебром на срок в 10 лет для употребления его в пользу болгарских церквей и школ. В то же время более важный для болгар вопрос учреждения национальной церкви поддержки не получил. Представляя доклад Николаю I, Нессельроде высказал опасение, что «заведение в Болгарии славянского книгопечатания может возбудить мнительность турецких властей», а назначение архиерея из болгар несовместимо с правилом Константинопольской патриархии назначать архиереев в славянские земли лишь из числа греческого духовенства. Очевидно, что вмешиваться в «несправедливый» ход событий Россия не собиралась, поскольку ее церковная политика в Болгарии была частью общей внешней политики в этом регионе.

Стефан Ковачевич пробыл в России более года и возвратился в Болгарию только в июле 1850 г. За время пребывания в Петербурге «он снискал уважение как высшего духовенства, так и многих частных лиц»[649]. Известно, что Ковачевич сумел сблизиться с графом Д. Н. Блудовым, которому также сообщал факты бедственного положения болгарской церкви. Он был награжден ежегодным пособием в 300 рублей серебром, кроме того, на путевые издержки Ковачевичу выделялось 150 червонцев. Однако очень скоро болгарский архимандрит снова напомнил о себе. Уже в сентябре 1850 г. Л. Г. Сенявин докладывал императору о том, что Ковачевич обратился к нему с новыми, не менее интересными предложениями. Считая, что Киев «по хранящейся в нем святыне имеет столь же большое значение для болгар, как и для русских, он предлагал учредить в этом городе болгарский монастырь по примеру находящегося уже там греческого Екатерининского монастыря». Эта обитель, по мнению Ковачевича, «много способствовала бы к поддержанию православия в Болгарии» и к сближению болгарской церкви с русской. Присылаемые сюда из Болгарии монахи смогли бы изучить существующий порядок церковного благочиния, который вводили бы у себя на родине. Кроме того, они смогли бы передать полученные знания молодым людям, обучавшимся в духовно-учебных заведениях[650].

Это предложение Ковачевича не встретило понимания у российского императора. В тексте поданного ему прошения слово «монастырь» было заменено словом «подворье». После такой поправки Николай I передал прошение на усмотрение Синода. Конечно, учреждение болгарского подворья, не имевшего такого официального статуса, как монастырь, было делом менее трудоемким, и отказать в этом болгарам не решились. Таким образом, миссия Ковачевича увенчалась успехом. Этот умный и инициативный болгарский архимандрит сумел добиться значительного прогресса во взаимоотношениях между русской и болгарской церквями. К середине XIX в. обучение болгарской молодежи в российских духовных училищах получило государственную поддержку в виде специальных стипендий. В 1837 г. император повелел принять на обучение в Кишинев трех болгарских монахов из Зографского монастыря[651]. В 1840 г. Синод постановил зачислить в Одесскую семинарию четырех воспитаников и назначить им казенное содержание – это были первые стипендии для болгар. В 1842 г. в Херсонскую семинарию поступили два стипендиата и в 1844 г. – еще четверо[652].

Несмотря на отсутствие в Болгарии духовных училищ, значительным спросом пользовалась литература на русском и болгарском языках. В 1851 г. в Россию прибыл болгарин Княжеский для сбора учебных и церковных книг, предназначавшихся для болгарских учебных заведений[653]. В Константинополе издавалась на болгарском языке газета «Цариградский вестник». Ее содержание заинтересовало архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия, который решил, что она может быть ему полезна при его связях с болгарами, проживающими как в Одессе, так и за рубежом[654]. О том, что русские духовные книги пользовались спросом в Болгарии, говорит тот факт, что они имелись в свободной продаже. Некто Петро Стоянович имел собственную торговлю русскими книгами, среди которых «церковные книги, печатанные в Москве и Киеве» имели самый большой сбыт. Ежегодно Стоянович продавал литературы на 10 тысяч рублей[655].

Русские церковные иерархи получали информацию о положении дел в той или иной провинции Османской империи через посланника в Константинополе, а также консулов, к которым стекались все просьбы и жалобы местного православного населения. Болгары часто обращались к российскому консулу в Белграде, позже – в консульство в Адрианополе, куда был направлен на службу Г. В. Ващенко. В Боснии и Герцеговине, а также в Албании российского представительства не существовало. Как известно, Босния и Герцеговина не входили в число провинций, пользующихся особым покровительством России. На 1 миллион 400 тысяч православных сербов в Боснии в это время приходилось только шесть священников. Греческий архиепископ, по сообщениям из Боснии, «вовсе не защищает православных сербов, а держит сторону католиков и турков»[656].

Большой интерес представляет собой записка, сохранившаяся в бумагах константинопольского посольства без даты, указания адресата, подписанная сербом Арсеновичем. По-видимому, он принадлежал к священническому чину, поскольку его записка посвящена положению православной церкви в Боснии. С горечью обрушивает он обвинения на греческих епископов, присылаемых из Царьграда, поскольку они чужды народу «и языком, и родом». Они не заботятся о воздвижении церквей, основании школ и образовании священников. Автор оценивает фанариотов как «людей без всякой морали, веры и отечества». Состояние православия удручающее: школ, кроме как в Сараево, нет, священники необразованны, церквей мало, «едва ли на двадцать деревень одна приходится, на многих местах под открытым небом, при каковом знаке креста, на дубе затесанном, молебен отправляют»[657]. Священники настолько бедны, что ничем не отличаются от мирян, к тому же подвергаются притеснениям не только турок, но и своих епископов, так что «только душа и вера ихнею собственностью осталась!».

Затем Арсенович сравнивает положение православных священников с католическими, и это сравнение не в пользу православия. Католический клир воспитывается в Хорватии, в семинариях на иждивении австрийских властей и всячески поддерживается Римом. Служа в Боснии, католические священники имеют достаточное жалованье для пристойной их сану жизни «без отягощения своих последователей» непомерными поборами. Они строят церкви, снабжают их всем необходимым, основывают школы и радеют о своей пастве.

Православных монастырей, по сведениям Арсеновича, в Боснии к тому времени осталось только три, «и они ничего более стен не имеют». Бедному народу весьма тяжело восстанавливать церкви, в то время как православные сербы составляют большинство в Боснии и Герцеговине. «По самым новейшим и вернейшим народным описям» Арсенович насчитывает в Турции 2 миллиона 600 тысяч сербов, из них 1 миллион проживает в Сербии, остальные – в Боснии. Число мусульман он определяет в 550 тысяч, католиков – в 150 тысяч, а православных в 900 тысяч человек. В результате «турецкого ига, католической пропаганды интриг и незаботливости епископов греков об своем стаде» число православных сербов в Боснии уменьшается. Автор записки приходит к выводу о том, что «пора могущественной России обратить потеплее внимание» на народ, неразрывными узами связанный с нею. В противном случае участятся примеры перехода православных в магометанство и католичество, «ибо уже самая крайность наступила, а помочи нет»[658].

Документ написан ярким, выразительным языком и несет на себе печать самобытной и талантливой личности автора. Создается впечатление, что сложившееся положение с православной церковью в Боснии подвергалось более глубокому анализу местных уроженцев, чем деятелей российского православия. Впрочем, нельзя сказать, что о бедственном состоянии боснийской церкви не знали в России, скорее – не стремились узнать, ибо не могли помочь. Содействие православным Боснии российский император предпочитал оказывать в традиционной форме. В 1848 г. белградский консул доносил о просьбе, полученной им от настоятелей трех монастырей, состоявших в ведении герцеговинского митрополита. В ней говорилось о желании получить церковные книги и утварь. Их сбор в России был поручен митрополитам и другим епархиальным преосвященным. В результате этой акции в Боснию были отправлены церковные книги от Святейшего синода, утварь и облачения, пожалованные архиереями, монастырями и церквями[659].

Несмотря на крайнюю бедность местного православного населения, оно все же находило средства на строительство новых храмов. Священник из Герцеговины, прибыв в Белград, поведал о выстроенной православной церкви Успения Богородицы. В ней совершенно отсутствовали утварь и книги, и, кроме того, мусульмане, захватив землю, принадлежавшую церкви, грозили «разрушить ее до основания»[660]. Священник и его паства ждали заступничества России. В это же время другой священник из Герцеговины, проживавший в г. Требинье, жаловался русскому консулу на мостарского архимандрита Иосифа, родом грека. «Не могу описать всех богопротивных поступков мостарского владыки: о них с плачем свидетельствуют наши жены, дочери и дети», – пишет безымянный священник[661]. Он выражает удивление по поводу бездействия России, которая имеет право на покровительство в отношении православной церкви в Турции.

Отдельно следует остановиться на таком явлении, как католическое и протестантское миссионерство на Балканах. В исследуемый период оно получило достаточно широкое распространение: сведения о пропаганде чуждых православному населению религиозных учений стекались в российское консульство в Белграде почти изо всех провинций Османской империи. Прежде всего представители католичества пользовались тем бедственным положением, в котором находилась православная церковь, не имевшая возможности защитить своих приверженцев. В Боснии католические священники вели наступательную политику по отношению к православным сербам, заставляя их менять веру. К тому же в этой провинции православная церковь подвергалась нападкам мусульманства. Наибольшую угрозу наступление католицизма представляло в Боснии, Греции и Албании. Греческий посланник в Петербурге свидетельствовал в 1850 г., что «миссионеры, как католические, так и протестантские, усугубляют свои пагубные происки».

Не меньшую угрозу, чем католики в Боснии, представляли мусульмане в Болгарии. Они вели активную политику отуречивания местного населения, не тратя на это усилий по пропаганде своей веры. Турки действовали методами своих дедов и прадедов – выкрадывали женщин и детей, насильно заставляя их принимать мусульманство. Как к последней своей надежде обращались болгары к русскому консулу в Белграде. В их письмах приводились многочисленные факты обращения девушек в магометанство – об этом сообщали Симеон Михайлович, Николай Славкович, Хаджи Павел, Николай Серндакович. «Турки рассыпаются по селам, – пишут они, – хватают христианских девушек, обращают их в свою веру, и никто не смеет тому воспротивиться»[662]. И продолжают: «Таким образом турки приведут к своей вере множество христиан». В письме Данилевскому от болгар сразу трех округов, имевшем подписи 30 человек (трое из которых были священниками), говорилось: «Положение наше дошло до нестерпимости мучительно и народ христианский, волен не волен, принужден будет принять магометанскую веру»[663].

И все-таки в народном сознании крепко укоренилась мысль о необходимости сохранения своей веры даже ценой многочисленных жертв. Этот натиск на православие как со стороны католицизма, так и мусульманства был повседневной реальностью в жизни православной церкви, ее священнослужителей и паствы. Он требовал от них ежедневного мужества и готовности к отпору.

На протяжении 30–40-х гг. XIX в. Россия оказывала достаточно широкую поддержку православной церкви на Востоке – во всех провинциях Османской империи, населенных славянами православного вероисповедания. Ее помощь распространялась не только на югославян – это были православные Греции, Сирии, Дунайских княжеств, особую поддержку получали святыни в Палестине и на Афоне. Однако именно связи со славянами, населявшими Балканский полуостров, составляли особую статью во внешней политике Российского государства – они строились с учетом не только конфессиональной, но и этнической общности русско-югославянского православия. Наиболее выраженной эта помощь была в самых этнически «чистых» православных провинциях Турции – Сербии и Черногории. Сербия к тому времени получила статус автономного княжества и имела свою митрополию. Черногория была де-факто независимым государством и также имела национального митрополита. Однако самым главным было то, что помощь этим областям соответствовала общему плану внешней политики России на Балканах. Именно поэтому им уделялось достаточное внимание не только со стороны церковных, но и государственных властей. Другие провинции – такие как Босния, Болгария и Албания – не пользовались столь действенной поддержкой русской церкви, что находилось в прямой зависимости от меньшей заинтересованности российских властей в расширении там своего политического присутствия. В то же время нельзя было упускать из виду тот факт, что в них проживало значительное число сербов и болгар, подвергавшихся подчас прямому насилию со стороны турок и католических священников.

Если ислам являлся официальной религией в Османской империи и олицетворял собой государственную власть, то со стороны католического Запада предпринимались откровенные попытки политического проникновения в регион в форме религиозной экспансии. Справедливую оценку этому явлению дал исследователь И. Е. Троицкий применительно к более позднему периоду: «В настоящее время, – писал он, – запад воинствует на востоке под знаменем свободы, но, в сущности, стремится к тому же и при благоприятных условиях кончит тем же, чем кончили его предкикрестоносцы, т. е. порабощением его себе»[664].

Следует сказать, что в исследуемый период изменились формы оказания помощи православным христианам Востока. Дело уже не ограничивалось простой передачей денег на храм, монастырь, утварь или книги. Появилась возможность получения соответствующего образования как в России, так и в самих балканских провинциях, в чем им оказывалось максимальное содействие. Однако нельзя не заметить определенную осторожность российских синодальных и государственных деятелей в вопросе оказания помощи православным христианам Турции. Россия далеко не полностью использовала свое право покровительствующей державы в вопросах веры, так как характер церковного покровительства определялся внешнеполитическими приоритетами. Нежелание конфликта с Портой приводило в конечном итоге к ослаблению влияния православной церкви, и значительная часть православного населения была вынуждена принимать другие вероисповедания, что не могло не сказаться на дальнейшем развитии всего Балканского региона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.