1. Ближневосточный кризис конца 30-х гг. XIX в.

1. Ближневосточный кризис конца 30-х гг. XIX в.

После подписания Ункяр-Искелессийского договора 1833 г. равновесие сил на Ближнем Востоке было нарушено в пользу России. Ближайшей задачей западноевропейских стран стало возвращение своего былого влияния в этом регионе. Сделать это было нелегко: политический вес России на Востоке был велик, ее преобладание в Турции было очевидным.

Балканская проблема отнюдь не стала для российских политиков второстепенной в связи с новым и на первый взгляд парадоксальным союзом с Османской империей. Закрепление своих позиций на Балканах путем поддержки освободительных движений народов этого региона наряду с решением вопроса о беспрепятственном плавании в Черноморских проливах являлось двуединой задачей российской политики 30-х гг. XIX в. И она успешно решалась: Греция была провозглашена самостоятельным государством, а Сербия получила статус автономии при непосредственной помощи России. Режим Проливов, установленный после 1833 г., предоставлял российским военным судам возможность плавания через Босфор, что заставляло Запад опасаться захвата Константинополя и сокрушения Османской империи русскими войсками.

Эту мнимую угрозу использовали в антирусской пропаганде прежде всего английские политики во главе с министром иностранных дел Пальмерстоном. Их интересы были ущемлены, а самолюбие уязвлено успехами давней соперницы в зоне традиционно сильного английского влияния – в Османской империи. Двустороннее русско-турецкое соглашение, заключенное, как считали англичане, с явной выгодой для престижа России на Востоке и при изоляции других европейских стран, нанесло серьезный удар по позициям сильнейшей морской державы мира. Не был забыт и традиционный тезис об угрозе английским колониальным владениям и безопасности торговых путей в Индию. Успехи русской внешней политики стали предметом постоянного обсуждения в английском парламенте и веским аргументом для начала новой антирусской кампании. Поводом для обострения англо-русских отношений послужило настойчивое желание сент-джеймского кабинета назначить послом в Петербург Чарльза Стрэтфорд-Каннинга. Не дожидаясь согласия Николая I, Пальмерстон поместил сообщение о новом назначении в газетах[353]. Российский император наотрез отказался принять Каннинга в качестве британского посла, поскольку считал, что его предшествующая деятельность носила ярковыраженный антирусский характер. В ответ английские власти предприняли действия, вынудившие Х. А. Ливена покинуть Лондон, где он в течение 20 лет возглавлял российскую миссию.

Сторонний наблюдатель развивающегося русско-английского конфликта, М. Чайковский, так охарактеризовал основные принципы внешней политики Великобритании: «…всякий истый англичанин считает преступление добродетелью, если оно выгодно английской политике, преступление только тогда становится преступлением и вызывает ноты английского кабинета, когда оно несовместимо с выгодами Англии»[354].

Если русско-английские отношения заметно испортились, то свои давние связи с османским правительством английский кабинет постарался упрочить и расширить. Прежде всего следовало воспользоваться проанглийскими настроениями части влиятельных турецких сановников. Среди них был такой известный реформатор, как Решид-паша – англофил, образованный государственный деятель, ряд лет проживший в Европе. Вернувшись в Турцию, он занял пост министра иностранных дел, ориентируясь на дружеские отношения с Великобританией, политические устои которой произвели на него самое благоприятное впечатление. Проводником проанглийских настроений стал и турецкий посол в Англии Намык-паша. Дипломатическое давление Великобритании на Порту усилилось, Россия изображалась державой, коварно вынашивающей планы укрепления своих позиций в Турции на основе Ункяр-Искелессийского договора.

Рост английского влияния в Османской империи во многом основывался на экономическом превосходстве Англии. В этой сфере Великобритания была вне конкуренции. В 1838 г. между Англией и Турцией был заключен торговый договор – неравноправное соглашение, сдерживавшее рост турецкой торговли. С турецкой стороны он был подписан Решид-пашой. Размер ввозимых пошлин равнялся 5 %, тогда как вывоз был обложен 12 % пошлины. В сущности, договор означал, что экономика Османской империи попала в зависимость от Великобритании. Один из турецких авторов так характеризует его перспективы: «Великий Решид-паша подписал Турции смертный приговор»[355].

Русско-английские отношения были восстановлены в полном объеме в 1835 г., когда в Петербург прибыл новый посол граф Дарем[356]. Однако, несмотря на видимое благополучие, период «вооруженного мира» между Россией и Великобританией продолжался, о чем свидетельствуют совместные англо-турецкие маневры у берегов Анатолии осенью 1838 г. Одновременно 15 российских морских судов крейсировали у северных границ Турции в Черном море, будучи наготове, если понадобится, оказать сопротивление английским судам. О том, что подобное развитие событий считалось весьма вероятным, говорят факты постоянной военной готовности русских военно-морских сил в Черном море. С начала 30-х гг. XIX в. официальная переписка М. П. Лазарева и А. С. Меншикова с Николаем I содержит планы по усилению вооружения на черноморских судах, а также по обороне Севастополя и Одессы от английского десанта. Целью англичан, по мнению Меншикова, было «истребление флота нашего»[357]. Ответными мерами должны были стать активные действия, ибо «с флотом дома сидеть не будем, и ежели неприятель к нам пожалует, то при равных силах будем меряться»[358].

Ункяр-Искелессийский договор, вполне устраивая русскую сторону, подвергался попыткам расширительного толкования со стороны османского правительства. Оно вынашивало планы реванша по отношению к Мухаммеду Али и хотело привлечь на свою сторону Россию. Петербургский кабинет, заключив договор в виде оборонительного союза, не имел намерения использовать его как предлог для каких-либо наступательных действий и не был готов содействовать султану в его реваншистских планах возвращения Сирии. Поэтому, не найдя отклика со стороны непосредственного союзника, Порта решила обратиться за поддержкой к Англии, которая постоянно подогревала честолюбивые намерения турецкого владыки. Таким образом, преимущества, полученные Россией в Проливах, были несколько преуменьшены благодаря стараниям английских политиков. Средиземноморская эскадра Великобритании базировалась в непосредственной близости от османских владений – на Мальте. Британский посол в Константинополе Дж. Понсонби получил разрешение турецкого правительства вызывать корабли в Проливы по просьбе Порты[359]. Несмотря на то что подобной просьбы не предвиделось, это соглашение в определенной степени уравновешивало Ункяр-Искелессийский договор, хотя и не могло в полной мере восполнить потери английского влияния в Турции.

Усилия английской дипломатии были направлены на то, чтобы русско-турецкий договор не только не получил временно?го продолжения, но и был дискредитирован в глазах османского правительства, которое, по замыслу британских политиков, должно было все больше ориентироваться на союз с Великобританией. Для этого не надо было даже отменять заключенный союз. «Единственным средством представляется мне погружение его в какой-либо более общий уговор такого же рода», – заявил глава внешнеполитического ведомства Великобритании и предпринял конкретные шаги к достижению этой цели[360]. В достаточно неопределенной форме Пальмерстон обещал турецким министрам поддержку в виде заключения наступательного союза. Это обещание показалось привлекательным для султана, который хотел заменить оборонительный Ункяр-Искелессийский договор наступательным, даже если при этом надо было сменить союзника. Этот договор должен был поддержать честолюбивые планы Махмуда по началу новой военной кампании против египетского паши[361]. Затянувшиеся переговоры с британским министерством не привели к заключению нового альянса, но османское правительство уже было переориентировано на нового союзника. К тому же французское правительство, открыто оказывавшее поддержку египетскому владыке, неожиданно выступило с заявлением о том, что не одобряет его стремления отделиться от Османской империи. Таким образом, султан сумел заручиться косвенной поддержкой еще одной европейской державы, противодействия которой следовало ожидать в первую очередь[362]. Несмотря на существовавшие англо-французские разногласия в методах решения ближневосточного кризиса и в целях, преследуемых в этом регионе, эти державы были солидарны в стремлении противостоять укреплению России на Ближнем Востоке. Ни Англия, ни Франция не скрывали того, что их ближайшей целью является устранение преобладающего русского влияния в Турции путем заключения многостороннего договора о целостности Османской империи.

Некоторые внешнеполитические шаги России облегчили Западу эту задачу. Прежде всего это относится к Мюнхенгрецкой конвенции 1833 г. Сущность ее решений по восточным делам такова: Россия и Австрия обязывались поддерживать существование Османской империи и «противостоять общими силами всякой комбинации, которая наносила бы ущерб правам верховной власти в Турции»[363]. Другими словами, Россия по собственной инициативе пригласила к участию в соглашении третью державу – Австрию, несмотря на то что главным преимуществом России в Османской империи всегда был именно двусторонний характер их договоренностей. Опасаясь изоляции после враждебно встреченного Ункяр-Искелессийского договора, российские политики тешили себя надеждой на то, что, заключив соглашение с Австрией, они смогут заставить ее следовать в русле своей внешней политики. На деле же Мюнхенгрецкая конвенция явилась первой после успеха 1833 г. уступкой России интересам западных держав, тем шагом, который привел к целому ряду отступлений от политики национальных интересов России в Ближневосточном регионе. Мюнхенгрецкой конвенцией был открыт вопрос о пересмотре условий русско-турецкого договора 1833 г.

Черноморская торговля через Проливы в 30–40-х гг. XIX в. переживала период бурного роста. Это было связано с интенсивным расширением внешнего хлебного рынка России и повышением роли Черного моря в хлебном экспорте. В 1844–1848 гг. через порты Черного и Азовского морей прошло в четыре раза больше торговых кораблей по сравнению с периодом 20-х гг. XIX в.[364] Через Босфор и Дарданеллы переправлялось свыше половины всего русского хлеба. Что касается стратегического значения Проливов для русского военно-морского флота и безопасности южнорусского побережья Черного моря, то забывать об этом не давали действия «морских держав» – Англии и Франции. Их объединенная эскадра крейсировала в Архипелаге, готовясь в любой момент мнимой или реальной угрозы для Оттоманской империи войти в Дарданеллы.

Не способствовал улучшению русско-английских отношений и конфликт со шхуной «Виксен», перевозившей контрабандный груз оружия для восставших горцев Кавказа. Оружие было выгружено в Новороссийской бухте 14 (26) ноября 1836 г., после чего английская шхуна была задержана и объявлена русским призом. Англичане, казалось, готовились начать военные действия. Со своей стороны, российские власти намеревались послать на Босфор расположенный в Новороссийском крае пехотный полк. Николаю I принадлежат слова: «Нам бы только захватить Дарданеллы, если англичане… захотят завладеть сим местом. Лишь бы нам высадить туда русские штыки; ими все возьмем»[365]. Как известно, неприятельский флот не мог беспрепятственно пройти через узкий Дарданелльский пролив без поддержки сухопутных войск. Береговые укрепления и артиллерия представляли надежный заслон для непрошеных гостей, следовавших на морских судах. В русском военном министерстве были разработаны планы на случай занятия англичанами Дарданелл, угрозы Константинополю, овладения Босфором и – при заключении англо-турецкого союза – вступления английского флота в Черное море. Эпизод с «Виксеном» не перерос в морскую войну: Англия отступила. Но лишь для того, чтобы взять реванш на поле политического сражения, к чему имелись все объективные предпосылки.

После заключения торгового договора с Турцией Пальмерстон счел возможным установить с Портой более тесные связи: у Дарданелл появилось 11 английских судов[366]. Лорд Понсонби просил разрешения впустить в пролив 5–6 кораблей. После протеста А. П. Бутенева османское правительство своего согласия на это не дало. Одновременно в Черном море продолжали крейсирование 15 русских военных судов. Противостояние России и Великобритании становилось все более очевидным.

Вскоре центр тяжести европейской политики был перенесен на Ближний Восток из-за повторно разгоревшегося конфликта между Махмудом II и Мухаммедом Али. Будучи лишь номинально подчиненным султану, египетский паша уже давно безраздельно правил в Египте и Сирии и был заинтересован в официальном признании его прав на наследственное владение этими территориями. Военный конфликт начала Турция, но действия ее армии были крайне неудачны – она потерпела поражение в битве при Низибе. Султанский флот добровольно сдался египтянам. К тому же скончался Махмуд II, так и не узнав о поражении своей армии.

Европейские державы решили не повторять ошибки 1833 г. Если Россия придет на помощь Османской империи и займет Константинополь, то уже не уйдет оттуда – подобные опасения высказывались правительствами Англии и Франции. Поскольку мятежный паша пользовался неприкрытой поддержкой Франции, которой было выгодно создание новой державы, где ее преобладание было бы решающим, то Англия намеревалась действовать в пользу султана, даже если Франция откажется выступить вместе с ней. Одновременно Англия опасалась сближения между Россией и Францией, считая их союз «величайшей опасностью для Европы». Действительно, цели этих двух держав выглядели близкими – и та и другая имели в турецких владениях точки опоры своего влияния и, формально выступая за сохранение целостности Османской империи, могли содействовать образованию на ее развалинах новых государств, полностью обязанных своей независимостью покровительствующим державам – России или Франции. Но главной задачей сент-джеймского кабинета было не позволить России использовать свои формальные обязательства по Ункяр-Искелессийскому договору, устранить ее от участия в турецко-египетском конфликте, дезавуировать действовавший между Россией и Турцией договор, заменив его общим, «коллективным» актом, гарантировавшим status quo в Османской империи. Заинтересованность всех европейских держав в решении ближневосточного конфликта объяснил в своих беседах с Мухаммедом Али российский консул в Александрии А. М. Медем. В частности, он отмечал: «…существование Османской империи является жизненным делом для всей Европы, и, дабы избежать опасности всеобщего конфликта, который последовал бы за потрясением на Востоке, великие дворы не побоятся никаких жертв и не остановятся даже перед необходимостью вооруженного вмешательства»[367].

Отметим, что на первом этапе кризиса российское правительство безоговорочно отвергло предложение об общем договоре по турецким делам. Предложение о созыве конференции в Вене, исходившее от Меттерниха, русской стороной принято не было. Таким образом, Петербург был заинтересован в скорейшем урегулировании турецко-египетского конфликта без вмешательства европейских держав. По мнению Нессельроде, Россия могла присоединиться только к частному соглашению, касавшемуся непосредственно взаимоотношений между султаном и пашой[368]. Непременным условием русской стороны стало закрытие Дарданелльского пролива как в мирное, так и в военное время. К тому же с началом конфликта российское правительство еще взвешивало возможность своего участия в нем на стороне султана. В одной из аналитических записок Нессельроде развил свою мысль следующим образом: Мухаммед Али «является лишь номинальным ее (Порты. – Е. К.) вассалом. К тому же разрыв уз, соединяющих Египет с Оттоманской империей, конечно, не является событием, о котором мы стали бы сожалеть, Порта от этого стала бы лишь слабее. Она тем паче чувствовала бы нужду в нашем покровительстве и союзе с нами»[369]. Таким образом, с обострением кризиса в Петербурге пытались проанализировать создавшуюся на Востоке обстановку и выявить свое место в новой расстановке сил.

К концу 30-х гг. XIX в. во внешнеполитическом ведомстве России сложилось мнение, что Ункяр-Искелессийский договор не может быть продлен после окончания срока его действия: слишком велико было сопротивление западных держав. В сложившихся обстоятельствах ближневосточного кризиса, когда избежать вмешательства европейских государств в дела Турции стало невозможным, Нессельроде со своей стороны выдвинул идею «коллективного» договора, но такого, который не отменял бы выгоды Ункяр-Искелесси, а сохранил бы их при помощи общеевропейской гарантии. В своем докладе Николаю I от 31 мая 1839 г. Нессельроде отвергал возможность вмешательства в турецко-египетскую распрю только со стороны России: «…кажется очевидным, что мы не сможем прийти на помощь султану, заранее не приготовившись к столкновению с Англией на театре событий, центром и целью коих станет Константинополь»[370]. Одновременно Нессельроде считал возможным, отступив от русско-турецкого договора, достичь понимания со стороны Англии. Когда новое соглашение с ней будет заключено, «тогда мы будем иметь достаточную возможность громко заявить Англии: “Мы должны обеспечить свою собственную безопасность и безопасность Турции, поэтому нам необходимо, чтобы Черное море не было открыто для иностранных военных кораблей”»[371]. Знакомясь с этими доводами, трудно поверить, что многоопытный политик действительно был убежден в возможности подобного развития событий: встав на путь уступок по важнейшему для России внешнеполитическому вопросу, русская дипломатия уже не могла свернуть с него, и каждый новый шаг лишь усугублял положение.

Английские представители в Константинополе проявили большую активность, чтобы перехватить у России инициативу. Для этого европейские правительства пренебрегли интересами самой Османской империи и заняли позицию грубого вмешательства в ее внутренние дела. По сведениям российского МИД, Порта была готова заключить соглашение с Мухаммедом Али на условиях передачи ему прав наследования всех областей, которыми египетский паша обладал к тому времени. Уполномоченные Порты уже готовы были выехать в Александрию, когда последовало вмешательство пяти европейских государств в форме ноты константинопольских по сланников[372]. Эта нота была подписана 27 июля представителями Австрии, Англии, Франции, Пруссии и России. В ноте говорилось, что «солидарность пяти великих держав по восточному во просу является обеспеченной и… им поручено просить Блистательную Порту воздержаться от принятия без их содействия каких бы то ни было окончательных решений»[373]. В отечественной историографии бытует мнение, что благодаря этой оплошности Бутенева, присоединившегося к ноте вопреки позиции, занятой российским МИД по отношению к коллективным мерам, Россия была вынуждена и в дальнейшем следовать в фарватере английских инициатив. Как свидетельствуют все последующие события, российское правительство в любом случае не захотело бы оказаться в изоляции. Таким образом, подпись Бутенева не носила фатального характера для развития ситуации, если он даже и не имел инструкций Петербурга о присоединении к такого рода документам. Следует подчеркнуть, что на данном этапе развития кризиса как Россия, так и Османская империя пытались избежать вмешательства других держав. Турецкое правитель ство согласилось с предложением российского посланника закончить дело двусторонним соглашением, но под влиянием внушений австрийской дипломатии пересмотрело свою точку зрения, обратившись к представителям пяти заинтересованных стран.

Идя на соглашение с европейскими кабинетами, российские власти умышленно избегали переговоров с Францией, ориентируясь лишь на союз с Великобританией. Известны самые нелестные отзывы Николая I о Луи-Филиппе как о «короле баррикад». «Отношения наши с тюильрийским двором ныне как бы вовсе не существуют. Государь не доверят прочности существования во Франции порядка вещей», – писал Бруннов[374]. Русско-французское противостояние отвечало интересам сент-джеймского кабинета: англичан пугала возможность союза между этими державами. Распад Османской империи, по мнению Лондона, повлек бы ее раздел на два государства, и в Египте и Сирии господствовала бы Франция, а в европейской Турции – Россия. Известна речь Гизо во французской палате депутатов 20 июня (2 июля) 1839 г., в которой он заявил: «Как ни желательно поддержать целостность Османской империи, это невозможно, поэтому нужно способствовать естественному отделению от нее составных частей, отпадающих сами собою, как камни от ветхого здания. Желательно, чтобы части эти не доставались соседям, а образовали новые, вполне самостоятельные государства, призванные занять место Османской империи в системе равновесия Европы»[375]. Пользуясь преобладающим влиянием в Греции и Египте, Франция могла рассчитывать на его сохранение и в новых государствах. Россия, в свою очередь, как официальная покровительница православного населения Турции, могла быть заинтересована в образовании независимых славянских государств – Сербии, Черногории и Дунайских княжеств. Однако российские власти никогда не выступали публично с подобными предложениями, постоянно подчеркивая стремление сохранить нерушимость османских владений. В то же время очевидным является тот факт, что каждая из этих держав имела строго очерченную область влияния во владениях султана. Но поскольку Николай I занял по отношению к Франции непримиримую позицию, Англия получила возможность манипулировать русско-французскими отношениями в своих интересах, играя на противоречиях между этими странами и препятствуя их взаимному сближению.

В начале сентября 1839 г. барон Бруннов прибыл в Лондон со специальным поручением. Он должен был представить свой вариант европейского соглашения по турецко-египетскому урегулированию. Исходя из условий российского МИД, «морские державы» должны были отказаться от мысли об общем ручательстве за целостность Османской империи, поскольку этот вопрос по-прежнему остается в компетенции двух причерномор ских империй. Державы должны были признать закрытость Босфора и Дарданелл как в мирное, так и в военное время, что в целом отвечало интересам России. Следующим условием российского правительства было требование не вводить англо-французский флот в Мраморное море одновременно с появлением русских морских сил у стен Константинополя. Россия будет выполнять на Босфоре миссию от имени объединенных сил – лишь на такие «коллективные» действия был готов петербургский кабинет. В этом случае, даже подчиняя свой флот «общим» интересам держав, Россия удерживала за собой право действовать на Босфоре без реального участия их морских сил.

В ответ на согласие Англии с выдвинутыми условиями российский кабинет обязывался отказаться от Ункяр – Искелессийского договора. Таким образом, план, с которым Бруннов прибыл в Лондон, вполне отвечал намерению Нессельроде заменить соглашение 1833 г. общим договором, не потеряв его выгод.

«История эта описывалась много раз, но некоторые ее узлы трудно распутать и по сей день», – пишет Ч. Вебстер[376]. Все исследователи едины во мнении, что англичане были «изумлены» предложениями Бруннова. Пальмерстон считал, что следует воспользоваться расположением России, для того чтобы «ввести оттоманский вопрос в европейское народное право. Для всех нас, – признавался он, – будет великою выгодой уничтожить без борьбы этот исключительный протекторат»[377]. Ему вторил Меттерних: «Настоящее затруднение… лежит между Парижем и Лондоном, ибо Россия – наша»[378]. В то же время было очевидно, что российское правительство отказывалось от своих преимуществ небескорыстно: выдвинутые им условия должны были восполнить некоторые неизбежные потери. Однако ни одно из предложений Бруннова не было принято: англичане, почувствовав готовность российской дипломатии пойти навстречу, начали «торги», в результате которых первая редакция будущей Лондонской конвенции претерпела существенные изменения.

Прежде всего Пальмерстон постарался использовать русско-французские противоречия. Безусловно, самолюбию Николая I льстило устранение Луи-Филиппа от общего соглашения по делам Востока. Однако, как показали дальнейшие события, отсутствие подписи французского представителя под текстом первой Лондонской конвенции явилось скорее следствием англо-французских противоречий относительно широты представляемых Мухаммеду Али властных полномочий, чем успехом русской дипломатии. Выдвигаемый тезис о закрытии Проливов, который провозглашался «общим началом публичного права Европы», был невыгоден России уже в силу того, что не предусматривал устранения нечерноморских держав от решения вопроса, подлежавшего компетенции исключительно России и Османской империи. По мнению В. А. Георгиева, само предложение о закрытии Проливов для военных судов всех государств исходило непосредственно от Бруннова. Автор подробного исследования о ближневосточном кризисе дает весьма нелестную характеристику этому политическому деятелю как англофилу, стороннику космополитической доктрины «европейского равновесия», взгляды которого были лишены национального содержания[379]. Постепенно уступая в переговорах с Пальмерстоном по всем принципиально важным для интересов России пунктам, составляя все новые варианты проекта договора, он, казалось, учитывал более интересы Англии, чем России. Наряду с другими факторами, неблагоприятными для развития ситуации, позиция Бруннова, безусловно, оказала негативное влияние на весь ход переговоров.

О том, что закрытие Проливов было выгодно прежде всего Англии, свидетельствует, в частности, следующий эпизод. Когда Пальмерстон обратился к герцогу Веллингтону с вопросом, к открытию или закрытию Проливов вести дело, тот ответил: «К закрытию; мы в этих странах слишком отдалены от своих запасов, а у России они под рукой»[380]. Пальмерстон согласился с этой точкой зрения, но в переговорах с российским представителем лукавил, говоря: «Но что мы выиграем, если прорвемся через пролив и даже выйдем в Черное море? Все-таки мы всегда должны будем выйти из него. Следовательно, что нам обоим взаимно может быть полезно, это закрытие обоих проливов навсегда»[381]. В то же время, признавая влияние России в Турции «естественным и законным», Пальмерстон соглашался с тем, что «оно зависит от… географического положения» нашей страны. Правда, в переговорах с российским представителем англичане не акцентировали внимание на этой стороне проблемы.

Таким образом, привезя в Лондон предложения об условиях договора, максимально отвечавшего в данных сложившихся условиях интересам России, Бруннов пошел на поводу английских политиков. Пальмерстон настаивал на введении английского флота в Дарданеллы и Мраморное море одновременно с появлением русских судов в Босфоре. По этому пункту Бруннов уступил. Затем он снял возражения по количеству вводимых англичанами военных судов, не ограничивая их числа. И, наконец, российский представитель согласился с формулировкой о закрытии Проливов только в мирное, а не в военное время, как предполагалось поначалу. Этот ряд уступок привел фактически к тому, что закрытие Проливов превращалось в ловушку для русского флота[382].

3 (15) июля 1840 г. после 10-месячных интенсивных переговоров представителями России, Великобритании, Австрии, Пруссии – с одной стороны, и Османской империей – с другой, был подписан акт о соглашении между Турцией и Египтом. Так называемая Лондонская конвенция состояла из самого текста конвенции, секретного протокола и двух особых протоколов. По ст. III конвенции державы обязались защищать турецкую столицу по просьбе султана: «Высокие договаривающиеся стороны… согласились принять приглашение сего государя и озаботиться защитой его престола посредством сообща условленных совместных действий с целью ограждения от всякого нападения обоих Проливов, Босфорского и Дарданелльского, равно как и столицы Оттоманской империи»[383]. В ст. IV имелось продолжение вышеприведенного положения: «Эта мера не будет ни в коем отношении отменять старого правила Оттоманской империи, в силу которого военным судам иностранных держав во все времена запрещалось входить в Дарданелльский и Босфорский проливы. Султан… имеет твердую решимость сохранять на будущее время это начало, неотменно установленное как древнее правило его империи, и, пока Порта находится в мире, не допускать никакого военного иностранного судна в проливы Дарданелльский и Босфорский»[384].

Таким образом, эти статьи устанавливали новые принципы решения Восточного вопроса. Вместо двустороннего русско-турецкого соглашения в международное право вводилось понятие коллективной гарантии держав по поддержанию существования Турции. Проливы закрывались для флотов всех стран только в мирное время. Это решение имеет два аспекта. Во-первых, закрытие обоих Проливов не было выгодно России, имевшей самую непосредственную заинтересованность в свободном выходе из Черного моря. Россия, безусловно, стремилась к закрытию Дарданелл для неприятельских военных судов, но проблему Босфора она предпочла бы оговорить отдельно. Во-вторых, закрытие Проливов только в мирное время не гарантировало безопасности российского побережья во время войны. По словам Ч. Вебстера, «проливы будут закрыты, пока султан находится в состоянии мира, но не всегда, когда он воюет»[385]. Наконец, провозглашая закрытость Босфора и Дарданелл, «древним правилом» султана, конвенция ущемляла права Порты закрывать и открывать Проливы по собственному желанию, как это практиковалось прежде, подчиняла их режим международному соглашению. Конвенция, по существу, попирала права наиболее заинтересованных держав – России и Османской империи. В ближайшей исторической перспективе конвенция вела к ослаблению русского влияния в Турции и, что было особенно важно, в ее балканских провинциях, населенных православными христианами[386]. Она, вкупе с соглашением 1841 г., послужила прелюдией конфликта начала 50-х гг.[387]

В Петербурге, однако, считали Лондонскую конвенцию первым шагом к восстановлению Шомонского союза 1814 г., направленного против революционной Франции. В действительности, исключение Июльской монархии из европейского концерта стало следствием англо-французских противоречий, к тому же носило временный характер. Безусловной победительницей в этой сложной политической игре стала английская дипломатия. Она добилась отмены Ункяр-Искелессийского договора, изоляции Франции в Европе и ослабления ее позиций на Ближнем Востоке. Все это ясно осознавали европейские политики. Министр иностранных дел Франции Ф. Гизо писал Н. Д. Киселеву о конвенции 1840 г.: «То была ваша капитальная ошибка. Дабы изолировать, дабы ослабить правительство Людовика-Филиппа, вы отложили в сторону вашу традиционную политику, заключавшуюся в том, чтобы вести самостоятельно ваши дела в Турции, без постороннего участия, без соглашения с кем бы то ни было. Вы сами перенесли эти дела в Лондон и договором 15 июля 1840 года собственными руками обратили их в общее дело Европы»[388].

После подписания конвенции Англия взяла инициативу по урегулированию турецко-египетского кризиса в свои руки. Россия не была приглашена участвовать в военных действиях, и это было сделано намеренно. Войска Ибрагима потерпели поражение, и Мухаммед Али вынужден был согласиться лишь на наследственное владение Египтом. Франции было предложено смириться с поражением своего союзника в обмен на приглашение участвовать в общих переговорах. Российское правительство попыталось помешать присоединению Франции к коалиции держав: Бруннов получил инструкции во что бы то ни стало изолировать Францию, но сделать этого не удалось. Новое соглашение о Проливах с участием Франции было подписано 13 июля 1841 г. По существу, оно почти повторяло предыдущее соглашение.

Итак, Россия оказалась в явном проигрыше: изолировать Францию не удалось, Проливы были закрыты для русского военного флота, безопасность черноморского побережья находилась под угрозой. Тем не менее российские политики стремились «сохранить лицо» при явном проигрыше, а Нессельроде даже выступил с заявлениями, в которых пытался представить Англию проигравшей стороной[389]. В современной зарубежной и отечественной историографии иногда высказывается точка зрения о выгодности для России условий конвенций 1840 и 1841 гг.[390] Опровергнуть это утверждение помогают не столько приводимые аргументы, сколько дальнейшее развитие событий на Ближнем Востоке и в Турции, что является высшим критерием исторической достоверности.

Потеря позиций в Османской империи не могла не сказаться на взаимоотношениях России с православными подданными Турции. «Не менее важным результатом европейского вмешательства было ослабление нашего политического влияния на Балканах», – писал С. Жигарев[391]. Порта все успешнее играла роль посредника во внутриполитических конфликтах Сербского княжества, взяв на себя обязанности, ранее выполнявшиеся российскими представителями. Именно на турецкую поддержку ориентировались сербские заговорщики, планируя переворот 1842 г. Не случайно именно в Константинополе нашли приют представители оппозиции, будучи высланными из княжества. Среди сербских политиков усилились тенденции к ориентации на другие европейские державы помимо России. В сербских политических кругах большое распространение получило мнение о своекорыстной политике российского правительства на Балканах, об использовании им освободительного движения южнославянских народов в своих, сугубо прагматических целях. Взоры сербских политиков, среди которых оставалось все меньше приверженцев русской ориентации, устремлялись на Запад. Усиление этого процесса в 40-х гг. можно отнести к одному из негативных последствий недальновидной и проигрышной политики России на Ближнем Востоке в конце 30-х – начале 40-х гг. XIX в.

Сербские историки полагают, что новая фаза обострения Восточного вопроса в конце 30-х гг. ввела Сербию в круг борьбы великих держав за влияние на Порту и Балканы[392]. Хотелось бы при этом отметить, что и в предыдущие десятилетия Сербия была ареной борьбы Англии, Австрии и России за влияние в этой провинции Османской империи. Открытие консульств в Белграде лишний раз свидетельствует об этом. Ближневосточный кризис четко обозначил те центры, где сталкивались интересы ведущих европейских держав. Для России, ослабившей свое политическое присутствие в регионе, усиление борьбы европейских держав за преобладание в Турции не сулило благоприятных перспектив. Она вынуждена была постепенно уступать свои казавшиеся незыблемыми позиции тем, кто в силу своего экономического превосходства имел открытый доступ на турецкие рынки. Вместе с импортными товарами сюда проникали новые знания и идеи, служившие примером для либерально настроенных слоев сербского общества. Престиж Европы возрос, и она стала осваивать роль покровительницы турецких христиан[393]. В целом же как внешнеполитические успехи России в Османской империи в 20-х – начале 30-х гг. XIX в., так и просчеты конца 30-х гг. нашли свое отражение в развитии русско-южнославянских и, в частности, русско-сербских отношений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.