Неведомые герои «африканского Сталинграда»

Неведомые герои «африканского Сталинграда»

В.В. Беляков, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН

Географически Сталинград и Эль-Аламейн находятся далеко друг от друга. В книге Леонида Медведко «Россия, Запад, ислам: столкновение цивилизаций?» битва под Эль-Аламейном, тем не менее, называется «Африканским Сталинградом». Правда, автор подчеркивает: оба этих сражения совершенно несопоставимы по своим масштабам и последствиям, хотя почти одновременно разыгрались в 1942 году на берегах Волги и недалеко от египетско-ливийской границы, у небольшого селения Эль-Аламейн. За этим, конечно, просматривается общий стратегический замысел. Но до сих пор нам не очень известны человеческие судьбы тех, кто принимал в этих сражениях прямое или косвенное участие.

Впервые о судьбе одного из них я узнал из повести «Эль-Аламейн»[172]. Автор ее – участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза, полковник Сергей Борзенко. Заинтригованный судьбой героя повести, русского офицера Хлебникова, который после побега из немецкого плена вместе с двенадцатью своими товарищами предпочел воевать, сражаясь под Эль-Аламейном, я узнал от сына автора – журналиста Алексея Борзенко, – что фамилия литературного героя, скорее всего, вымышленная.

Лет двадцать назад мы с моим коллегой (в то время – по «Правде») Леонидом Медведко отправились из Каира в Эль-Аламейн, в это маленькое местечко в 100 км западнее Александрии, чтобы продолжить поиски «русского следа» в крупнейшем сражении Второй мировой войны в Африке. Толчком к этой поездке стала упомянутая выше повесть С. Борзенко (1909-1972) «Эль-Аламейн». Кстати, Леонид Иванович лично был знаком с ее автором и успел поработать с ним в редакции рука об руку.

Сюжет повести таков. Полковник Хлебников и двенадцать его товарищей-танкистов бегут из фашистского плена на севере Франции в Англию. Оттуда они попадают на Африканский фронт, защищают крепость Тобрук, затем совершают героический переход по пустыне, сражаются под Эль-Аламейном, где Хлебников и погибает.

То, что ее сюжет – не выдумка автора, что он основан на реальной истории, не вызывало у нас сомнений. Борзенко сам был участником войны. В качестве спецкора «Правды» он немало поколесил по свету, встречался с английскими ветеранами Второй мировой. Они, по словам сына Борзенко, Алексея, рассказали его отцу о русском полковнике и его товарищах. Фамилию англичане припомнить не смогли, сказали только, что она – производная от слова «хлеб». Потому-то Борзенко и назвал своего главного героя Хлебниковым.

Ухватившись за эту нить, я попытался было «вычислить» прототипа Хлебникова. По повести, он был командиром танковой дивизии, а раз участвовал в обороне Тобрука (апрель – декабрь 1941 года), то, стало быть, попал в плен в самом начале войны. Изучил список танковых дивизий, стоявших накануне войны на западных границах СССР. К моему разочарованию, ни один из их командиров не носил «хлебную» фамилию. Правда, были три фамилии «съедобные» – полковники Капустин, Чесноков и Студнев. Судьба одного из них, Студнева, оказалась схожей с судьбой Хлебникова. 29-я танковая дивизия, которой командовал Николай Петрович Студнев, была разгромлена фашистами в первые же дни войны и уже 14 июля 1941 года расформирована, а сам он пропал без вести. С героем повести примерно совпадает и возраст Студнева. Хлебникову было «годов тридцать пять, не больше». Студнев родился в Тверской губернии в 1902 году, значит, к началу войны ему было от силы 39 лет.

Так что же, Хлебников и Студнев – одно лицо? Увы, это только предположение, причем не единственное.

Прочитав в 1987 году книгу Борзенко, я отправился в Эль-Аламейн в первый раз вместе с тогдашним корреспондентом АПН в Каире Иваном Меньшиковым. Раз наши соотечественники воевали там вместе с союзниками, то наверняка и гибли, подумали мы, следовательно, на местном военном кладбище могут быть русские могилы. Но нас ждало разочарование. Надгробий со звездой мы там не нашли. Впрочем, на 83 надгробиях выбито краткое: «Неизвестный союзный солдат». Может, под одним из них и покоится прах прототипа Хлебникова? Но на 29-й колонне кенотафа при входе на английское военное кладбище, где выбиты имена тех, кто в разное время погиб в Северной Африке и чьи могилы не установлены, мы встретили русскую фамилию: «Младший лейтенант И.Д. Звегинцов»[173].

Поиск материалов о наших соотечественниках, заброшенных волею судеб в Северную Африку в годы Второй мировой войны, я продолжаю до сих пор. Картина постепенно проясняется, хотя белых пятен на ней все еще более чем достаточно.

Мне удалось выяснить, что Иван Дмитриевич Звегинцов – сын русских эмигрантов. Он родился 29 мая 1912 года в Петербурге. Отец, Дмитрий Иванович (1880-1967), был полковником. Мать, Мария Ивановна (1883-1943), —урожденная княгиня Оболенская[174]. В 1920 г. семья Звегинцовых эмигрировала из России и поселилась в Англии. В начале войны Иван вступил в британскую армию, служил в танковой части и 28 декабря 1941 г. погиб у Эль-Агейлы, в Ливии[175]. Сегодня уже известно, что в войсках союзников сражалось немало русских эмигрантов. Научный сотрудник Института Африки РАН В.П. Хохлова после длительных и кропотливых поисков составила список из 79 эмигрантов, воевавших в Северной Африке[176]. Но список этот наверняка неполный. В русской церкви Воскресения Христова в столице Туниса есть, к примеру, мемориальная доска. Ее установила «русская колония Туниса своим сынам, павшим на поле брани. 1939-1945». На мемориальной доске выбиты шесть имен. Четыре из них – Михаил Груненков, Николай Александров, Кирилл Шаров и Георгий Харламов – не числятся в списке В.П. Хохловой. К сожалению, на мемориальной доске нет дат жизни этих людей. Возможно, все дело в том, что церковь построена в 1956 г., и к моменту изготовления мемориальной доски эти даты стерлись в памяти инициаторов ее установки[177]. Впрочем, скорее всего, русские иммигранты, проживавшие в Тунисе, примкнули к войскам союзников на последнем этапе североафриканской кампании, когда военные действия велись уже в этой стране, а стало быть, при Эль-Аламейне не воевали.

Легендарной фигурой в войсках союзников был русский эмигрант, подполковник князь Дмитрий Георгиевич Амилахвари (19061942). Он храбро сражался в войсках Свободной Франции и погиб при Эль-Аламейне. Незадолго до смерти Амилахвари получил из рук генерала де Голля высшую награду – Крест освобождения. «Среди солдат Свободной Франции создался настоящий культ памяти [подполковника Амилахвари», – писал в 1947 году другой участник североафриканской кампании, эмигрант Владимир Алексинский[178]. Может, именно Амилахвари, столь популярный в войсках союзников, и стал прототипом Хлебникова? Ведь англичанам было все равно, гражданином какого государства являлся доблестный русский танкист.

Я долго не мог понять, почему в свое время не нашел могилу Амилахвари в Эль-Аламейне. Во время поездки в Каир в ноябре 2008 года я посетил региональное представительство Комиссии по военным захоронениям стран Содружества и вновь просмотрел регистрационную книгу кладбища в Эль-Аламейне. Оказалось, что его фамилия исковеркана и написана в два слова (AMIL AKYARI), а в графе «воинское звание» вместо «подполковник» значится просто «рядовой». Могила Амилахвари носит номер 13 в ряду «А» 8-го участка[179].

В ходе наступления после битвы при Эль-Аламейне союзники освободили значительную часть военнопленных, которых фашистские войска использовали на тыловых работах. Были среди них и советские люди.

Англичанин Джозеф Суини, с которым я познакомился в Эль-Аламейне в 1987 году, рассказал, что в начале 1943 года подвозил из местечка Сиди-Бишр в Александрию двух бывших советских военнопленных, одетых в английскую военную форму[180]. Возможно, часть освобожденных наших соотечественников примкнула к союзникам, другие же были репатриированы на родину.

До ноября 1943 года в Египте не было советской дипломатической миссии, поэтому репатриацию организовывали сами англичане. 10 января 1943 года посольство Великобритании в СССР уведомило НКИД об освобождении бывших советских военнопленных. В ответ на это 29 января НКИД поблагодарил англичан за «готовность оказать содействие при следовании в СССР советских граждан, находящихся сейчас в Северной Африке»[181]. Однако сама британская нота, как и списки освобожденных из плена, в архиве отсутствует. Так что численность этой группы репатриантов, определенно находившейся в Египте, остается неизвестной.

Не содержится достоверных цифр на этот счет и в литературе. Н.Д. Толстой отмечает просто, что англичане захватили в 19421943 годах в СевернойАфрике «немалое число» русских[182]. Примерно так же пишет об этом и П. Полян. «Первые русские военнопленные в руки союзников, в частности англичан, попали еще задолго до высадки в Нормандии, а именно в 1942-1943 годах, в Северной Африке, куда их вывезли на принудительные работы в составе “трудовых батальонов Тодта”. Главным сборным пунктом была Александрия»[183].

После освобождения Туниса, с августа 1943 по март 1944 года, оттуда, согласно документам, хранящимся в архиве ФСБ, были репатриированы в СССР всего 311 бывших военнослужащих Красной Армии. Причем, согласно этим документам, военнопленные были переброшены из Италии в Тунис на последнем этапе североафриканской кампании. Некоторые из них вообще попали в плен лишь в декабре 1942 года[184].

Как явствует из полученной мною из архива ФСБ справки, некоторые советские военнослужащие во время боев в Тунисе 8-10 мая 1943 года бежали из плена и перешли на сторону союзников, другие же были захвачены вместе с фашистскими войсками. Бывших советских военнопленных разместили в американском и английском лагерях для интернированных. Лагеря были расположены возле городов Матеура и Альма. 25 мая по указанию представителя Наркоминдела граждане СССР были переведены в советский транзитный лагерь в городе Мезонкаре в Алжире, организованный для бывших участников интернациональных бригад в Испании[185].

К справке из архива ФСБ были приложены списки бывших «африканцев» , помещенных после репатриации на родину в Подольский и Рязанский спецлагеря. В списке Рязанского спецлагеря № 178 под номером 2 значится: Фридман Борис Николаевич, 1907 года рождения, попал в плен «6.8.41 г. в р-не между Спас-Деменском и Вязьмой»[186]. Воспоминания Б.Н. Фридмана, обнаруженные мною в мае 2008 года в архиве Библиотеки-фонда «Русское зарубежье» в Москве, – единственные из известных в настоящее время свидетельств репатриации из Алжира[187].

Борис Фридман попал в Алжир в начале ноября 1943 года с Корсики, где после капитуляции Италии он бежал из плена и присоединился к французским партизанам. По прибытии в Алжир его пытались склонить к вступлению в Иностранный легион, но Фридман категорически отказался. Первые три дня он жил в военной гостинице. Затем Фридмана перевели в казарму военной комендатуры, где уже был один русский. После настоятельных просьб их через несколько дней привезли в советское посольство, находившееся в городе Алжире при временном французском правительстве генерала де Голля. Посольство СССР располагалось в гостинице и состояло из четырех человек: посла Александра Ефремовича Богомолова[188], первого советника Ивана Ивановича Аваева, военного атташе и шофера. Фридмана принял Аваев. После беседы он отвез Фридмана на машине в транзитный лагерь, сказав по дороге, что назначает его старшим по лагерю[189].

В лагере, расположенном в 25 км от города, в это время находились всего двое, повар и его помощник, поскольку первая партия репатриантов в составе 205 человек была отправлена на родину 14 июля. 59 из них были бывшими военнопленными, освобожденными в Тунисе, остальные – интербригадовцы. Их посадили на корабль в тунисском порту Сус, доставили в египетский Порт-Саид, а оттуда перевезли, видимо, на грузовиках в Тегеран через Палестину, Иорданию и Ирак[190].

Один из потенциальных репатриантов, красноармеец И. Остапченко, скончался 13 июня 1943 года и похоронен на английском военном кладбище Дели-Ибрахим в городе Алжире[191].

Лагерь состоял из нескольких деревянных бараков с большими комнатами. В каждой комнате были кровати с постельными принадлежностями, шкафы для одежды и обуви, радиоприемник. В отдельном домике помещались кухня и продовольственный склад. Обитатели лагеря получали английский продовольственный паек, причем их поразило, что в него входили консервированный чай с молоком и туалетная бумага. Еще в одном домике размещался склад одежды и обуви. Всех прибывавших в лагерь одевали в английскую военную форму[192].

Каждый обитатель лагеря мог свободно покинуть его. По словам Б.И. Фридмана, он не раз ездил в город Алжир. Лагерь располагался примерно в 400 м от шоссе, по которому часто проходили английские и американские военные машины. Они охотно подвозили попутчиков в военной форме.

Аваев регулярно приезжал в лагерь, обходил бараки, беседовал с людьми. В один из своих приездов он предупредил Фридмана о том, что на следующий день в лагерь прибудет новый контингент – бывшие бойцы интернациональных бригад, сражавшихся в Испании на стороне республиканцев. После победы Франко они отступили на территорию Франции, были интернированы и содержались на юге страны. Когда фашисты оккупировали Францию, правительство генерала Петена сослало интербригадовцев в лагеря, расположенные в оазисах северной части Сахары. «Изгнание немцев из Африки не изменило положения, – утверждает автор воспоминаний, – союзное командование еще долго продолжало держать “интернационалистов” в лагерях Сахары, несмотря на их настойчивые просьбы дать возможность сражаться против немцев в составе союзных войск (замечу, что 20 февраля 1943 года представитель французского командования в Тунисе заявил на пресс-конференции, что среди более чем 5 тысяч политических интернированных из 28 стран, содержащихся в лагерях в Северной Африке, находятся 156 русских и что «коммунистам будет предоставлена возможность сражаться»[193]. – Б. Б.). В конце концов их вывезли из пустыни, но оружия не дали, а использовали для обслуживания военных складов в тылу действующей армии. Это имело политическую подоплеку: бойцы интернациональных бригад были убежденными коммунистами, союзное командование относилось к ним с недоверием, даже с неприязнью, и не хотело видеть их в составе своих боевых частей. Желая оказать моральную поддержку своим единомышленникам, советское правительство заявило, что разрешает интербригадовцам въезд в Советский Союз и договорилось с правительствами Англии и США об отправке желающих»[194].

В группе интербригадовцев в составе около 40 человек, прибывших в лагерь, были одни иностранцы – немцы, венгры, поляки, чехи и даже один француз[195]. Как уже отмечалось, первая группа репатриантов была отправлена из лагеря на родину еще 14 июля. Из 205 человек только 59 были бывшими военнопленными, остальные, то есть 146 человек – интербригадовцы.

Напомним, что, по словам представителя французского военного командования, в феврале 1943 года среди интернированных «политических», то есть, вероятнее всего, в первую очередь интербригадовцев, было 156 русских. Практически все они и были репатриированы в июле.

7 ноября в лагере был устроен праздничный ужин. Приехал И.И. Аваев. Поздравил с праздником и сообщил, что получено известие о взятии Киева советскими войсками. Раздались бурные аплодисменты[196].

Вскоре число обитателей лагеря приблизилось к сотне. Этого было достаточно, чтобы начать подготовку к отъезду, поскольку союзники предоставляли транспорт только в том случае, если в группе было не менее 80 человек. Была образована рота в составе двух взводов интербригадовцев и трех взводов советских военнослужащих. Командиром роты Аваев назначил Фридмана, представив его как старшего лейтенанта, несмотря на то что он был всего лишь сержант. Среди советских военнослужащих не было офицеров, но среди интербригадовцев большинство имело офицерские звания, так что командовать ими сержанту было неудобно[197].

Следующий эпизод, описанный Б.Н. Фридманом, обращает на себя особое внимание. «Аваев сказал мне также, – пишет автор, – что, поскольку дипкурьеров в посольстве нет, мне будет доверена доставка в Тегеран дипломатической почты. “Для этой цели нужен еще один человек”, – добавил он. И по моей рекомендации такой человек был выделен. Назову его Андреем.

Наступил день отъезда. Накануне нас с Андреем отвезли в город, и Аваев в своем номере прибинтовал нам к груди по пакету с бумагами. “Только через ваш труп”, – с улыбкой напутствовал он нас»[198].

Как известно, еще 16 августа 1941 года ставка Верховного Главнокомандования издала за подписью И.В. Сталина приказ № 270, в котором советские военнопленные объявлялись предателями и по возвращении домой должны были идти под трибунал. Однако, как свидетельствует поведение И.И. Аваева, высокопоставленного дипломата, люди интеллигентные, вне зависимости от своих постов, понимали и причину издания этого приказа, и то, что бывшие военнопленные, несомненно знающие о приказе № 270 и тем не менее добровольно возвращающиеся на родину, не могут быть предателями. Об этом говорит и ряд других эпизодов из воспоминаний Б.Н. Фридмана.

Репатриантов довезли на машинах до центрального вокзала Алжира и посадили в товарные вагоны с нарами. Через 10-12 часов они прибыли в портовый город Филипвиль. И.И. Аваев сопровождал отъезжающих. В Филипвиле группа поднялась на борт английского транспортного судна. Оно направлялось на Дальний Восток в конвое из 10-15 судов, охраняемых военными кораблями. Репатриантов разместили в просторном, благоустроенном трюме. К ним был приставлен английский полковник, отлично говоривший по-русски. В пути он пытался, как раньше французы, уговорить Фридмана не возвращаться на родину, но тот вновь категорически отказался[199].

Конвой направился к Порт-Саиду, прошел через Суэцкий канал и сделал остановку в Суэце. Там репатрианты сошли на берег и поездом добрались сначала до Каира, а оттуда – до Александрии. На вокзале их ждали машины, доставившие группу в английский транзитный палаточный лагерь на дальней окраине города. К группе был прикреплен английский офицер, сын русской эмигрантки и англичанина, хорошо говоривший по-русски. В Александрии в ожидании отправки репатрианты провели около двух недель[200].

В воспоминаниях Фридмана о пребывании в Египте особое внимание привлекают два эпизода. Вот первый из них:

«Дня через два после приезда в этот лагерь меня нашел человек в штатском, представился сотрудником советского консульства и предъявил служебное удостоверение. Он сказал, что его обязанностью будет следить, чтобы у нас не было здесь никаких трудностей и больших задержек с дальнейшим транспортом. Ему было лет двадцать пять, держался он просто, дружелюбно, и мы с ним даже сдружились, хотя я вскоре понял, что имею дело с сотрудником госбезопасности. Жил он в гостинице в центре Александрии. <…> Гебист каждое утро приезжал в лагерь, я докладывал ему, как обстоят дела, и он вскоре уезжал. Когда я с ним подружился, мы часто отправлялись в город вместе. Как-то я зашел к нему в гостиницу, он позвонил в Алжир Аваеву, и мне было очень приятно поговорить с Иваном Ивановичем, который интересовался, как мы доехали, как себя чувствуем. В другой раз мы вместе с гебистом пошли в кино, смотрели голливудский мюзикл, произведший на меня большое впечатление»[201].

А вот второй эпизод:

«В один из дней ко мне подошел человек лет пятидесяти в офицерской форме и на хорошем русском языке сказал, что рад встрече с русским офицером, что в Александрии живет довольно большая колония евреев, эмигрировавших из Советского Союза[202], что сам он и его семья принадлежат к этой колонии. “Мы будем очень рады, если вы найдете время побывать у нас”, – закончил он. Мы договорились о дне и часе встречи, он дал свой адрес. Во мне заговорило советское воспитание, и я, подумав, предложил гебисту поехать вместе со мной. Тот охотно согласился. Нас приняли с восторгом. Пришло много людей, желавших встретиться с русским офицером. Для собравшихся русские были героями, и мы в полной мере ощутили это на себе. Почти все хорошо говорили по-русски. Стол ломился от снеди и бутылок с вином»[203].

Приведенные эпизоды подтверждают, на мой взгляд, предположение о том, что люди думающие, в данном случае – безымянный «гебист», вовсе не относились к бывшим военнопленным как к предателям. Не было у них, в отличие от официальной позиции, и враждебного отношения к эмигрантам.

В день отъезда из Александрии к группе примкнули «трое потомков русских эмигрантов – юноша и две девушки, выразившие желание воевать с фашистами в рядах Советской армии»[204]. Репатриантов посадили в пассажирский поезд. «Каир, Исмаилия, ночью переезжаем по мосту Суэцкий канал[205], около двухсот километров по Палестине вдоль берега Средиземного моря[206], Хайфа»[207]. После торжественной встречи на вокзале в Хайфе репатриантов посадили в грузовые машины, оборудованные для перевозки людей. Караван направился через Иорданию в сторону Багдада по пустынной стратегической дороге.

Группа заночевала в оазисе Рутба, на полпути между Хайфой и Багдадом, в английском транзитном лагере. К вечеру следующего дня репатрианты прибыли в Багдад. Остановились на ночлег в военном общежитии. Утром их доставили на вокзал и посадили в вагоны третьего класса экспресса Стамбул—Басра. Из Басры на местном поезде репатриантов доставили в иранский город Ахваз, а вечером отправили оттуда другим поездом в Тегеран. Там, в советской оккупационной зоне Ирана, их встретила группа наших офицеров во главе с полковником. Ночевали в казарме. Дежурный офицер спросил Фридмана, в каком он воинском звании, когда и где попал в плен, «причем все это в сочувственном тоне. В комнате [дежурного] стоял широкий диван. Офицер принес мне подушку, одеяло, а затем большую тарелку с бутербродами и полный до краев стакан водки. Пожелав спокойной ночи, он удалился»[208]. На другой день к Фридману приехал человек в штатском – забрать диппочту. Затем репатриантов посадили в теплушку и отправили в Бендер-Шах, на берегу Каспийского моря. Там их разместили на окраине города в небольших домиках, кормили в столовой соседней воинской части. Через десять дней группу отправили на теплоходе в Красноводск, и уже оттуда в начале февраля 1944 года автор воспоминаний попал в Рязанский спецлагерь[209].

Воспоминания Фридмана написаны уже в конце 1990-х годов и для публикации не предназначались, так что, скорее всего, лишены какого бы то ни было идеологического налета. Судя по тексту, некоторые детали того времени стерлись из памяти автора, однако в целом воспоминания выглядят абсолютно достоверными.

Репатриантов из Северной Африки упоминает в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» Александр Солженицын, «…в 1943 были какие-то отбившиеся, ни на кого не похожие потоки вроде “африканцев”, долго так и называвшиеся в воркутинских строевках. Это были русские военнопленные, взятые американцами из армии Роммеля в Африке (“hiwi”) и в 1943 отправленные на “студебеккерах” через Египет – Ирак – Иран на родину»[210]. Речь идет, по-видимому, о тех, кто был репатриирован из Египта в начале 1943 года, правда, не американцами, а англичанами. Как видно из справки ФСБ, репатриантов из Туниса отправили не в Воркуту, а в фильтрационные лагеря.

Разгромив противника в Тунисе в мае 1943 года, Англия и США использовали затем Африку как плацдарм для открытия второго фронта на юге Европы. В процессе подготовки к этой операции в Египте появилась большая группа граждан СССР, служивших в польской армии Андерса.

Армия Андерса начала формироваться на территории СССР в конце 1941 года из польских военнослужащих, интернированных в ходе присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии. В феврале 1942 года она насчитывала 73 тысячи человек[211]. Однако Андерс отказался направить свою армию на Восточный фронт и вскоре добился от советского руководства разрешения вывести ее в Иран. Эта операция завершилась в августе 1942 года. Как отмечал в своих мемуарах Андерс, «я не позволил исключить из этого числа тех украинцев, белорусов и евреев, которые уже состояли в рядах армии»[212].

По-видимому, почти все эти люди были гражданами СССР. Об этом говорят документы по послевоенной репатриации. Согласно моим подсчетам, только в 1947 году число репатриантов из армии Андерса составило по меньшей мере 1024 человека. Практически все они служили с 1941 года[213]. К сожалению, еще не все архивные документы, касающиеся репатриации, доступны для исследователей, так что установить общее число репатриантов пока не представляется возможным.

О том, что в польской армии было немало украинцев и белорусов, а также евреев и русских, можно судить и по списку из 417 военнослужащих армии Андерса, похороненных на английских военных кладбищах в Египте. Среди них – Храпун, Хмара, Максимчук, Левко, Лукашевич, Трищук, Шмель, Козакевич, Мазур, Романюк и т.д. Очень много фамилий оканчиваются на « …ий», причем есть и такие, что давно известны в России, – Крушинский, Алексеевский, Твардовский, Зелинский, Войцеховский. Есть и русские (или еврейские) фамилии – Литвин, Пупин, Ивасищин, Резинкин, Лебедев[214].

В сентябре 1942 года армия Андерса была переброшена из Ирана в Ирак, в район Мосул – Киркук, на охрану стратегически важных для англичан нефтепромыслов, где находилась больше года. В военных действиях в Северной Африке она не участвовала. Но с открытием союзниками второго фронта в Италии 3 сентября 1943 года появилась нужда и в польских войсках. В декабре того же года армия Андерса была переведена в Египет. Там из нее был сформирован 2-й польский корпус, и 8 февраля 1944 года началась его переброска в Италию[215].

К началу 1944 года союзники освободили всю Южную Италию и остановились на хорошо укрепленном фашистами рубеже Кассино – Ортона, в 120 км южнее Рима. Прорвать этот рубеж им удалось только в мае, причем заслуга в этом принадлежала в первую очередь польскому корпусу.

В августе 1992 года я встречался в деревне под Кривым Рогом с Прохором Никаноровичем Решетицким (1910-1992), воевавшим в армии Андерса. По причине почтенного возраста и ухудшившегося здоровья он не смог сколько-нибудь подробно рассказать о пребывании в Египте. По словам Решетицкого, вместе с ним у поляков служило немало его соотечественников[216].

По мере продвижения на север Италии войска союзников освобождали военнопленных различных национальностей. Были среди них и советские люди.

В январе 1944 года посольство Великобритании в Египте уведомило нотой миссию СССР о том, что, согласно информации, поступившей от британских военных властей, «освобождены из плена и находятся на занятой союзниками территории» 9 военнослужащих Красной армии[217].

Поскольку отправить на родину бывших советских военнопленных кратчайшим путем из-за продолжения военных действий было невозможно, британские власти приняли решение доставить их сначала из Италии в Египет, а затем уже репатриировать оттуда через страны Ближнего Востока и Иран, как это уже было в 1943 году.

Миссия СССР в Египте информировала 22 января 1944 годаНКИД о британской ноте[218]. Так как до очистки Италии от фашистов было еще далеко, то эта нота определенно явилась лишь «первой ласточкой» , за которой, несомненно, должны были последовать другие уведомления подобного рода. Поэтому Москва приняла решение направить в Каир, в Главный штаб союзников на Ближнем Востоке, офицера связи по репатриации военнопленных. Им стал майор Анисим Васильевич Карасов[219].

В конце мая 1944 года, после нескольких неудачных попыток, союзники наконец прорвали оборону противника на линии Кассино—Ортона и начали продвигаться на север. 4 июня они освободили Рим. К Новому году практически весь итальянский «сапог» был очищен от фашистов, они контролировали лишь северную часть страны.

С конца августа 1944 года бывшие советские военнопленные начали прибывать из Италии в Египет в массовом порядке. Об этом свидетельствует переписка посольства Великобритании в Каире с миссией СССР. Согласно моим подсчетам, основанным на архивных документах, всего были доставлены в Египет до конца 1944 года 5694 человека[220]. Двое из них скончались – рядовой В. Зимберинг (8.10.1944) и сержант Е. Красин (20.10.1944)[221].

Однако во время моего последнего посещения кладбища в Восточной Кантаре в ноябре 2008 года на надгробном камне все еще было написано «Kracci». Останки обоих покоятся в польской части английского военного кладбища в Восточной Кантаре, на берегу Суэцкого канала. Это единственные захоронения советских военнослужащих в Египте. Бывших советских военнопленных размещали в транзитных лагерях. Воспоминания азербайджанского писателя Сулеймана Велиева, репатриированного из Италии через Египет, содержат интересные свидетельства того, какова была обстановка в транзитном лагере № 307, который находился в местечке Джинейфи (Гинейфа) на берегу Малого Горького озера[222].

В день прибытия репатриантов в лагерь из них при участии майора Карасова был сформирован полк. 7 ноября личный состав полка устроил военный парад на плацу перед штабом по случаю очередной годовщины Октябрьской революции. Немцы из находившегося по соседству лагеря военнопленных кричали и бросали в участников парада камнями. Карасов отправился к коменданту немецкого лагеря, американскому офицеру, и через несколько минут пленные успокоились. После парада состоялся концерт художественной самодеятельности. Такие концерты, как и литературные вечера, устраивались потом каждое воскресенье.

Еще до праздника репатрианты, среди которых, вероятно, было немало азербайджанцев, поставили в лагере известную музыкальную комедию У. Гаджибекова «Аршин мал алан». Постановка имела шумный успех не только среди самих репатриантов, но и среди египтян. «На наши спектакли приходили жители из близлежащих деревень, – отмечал С. Велиев. – Мы слышали, как на улицах арабы распевали арии Аскера и Гюльчохры. Даже ребятишки мурлыкали себе под нос мелодии популярной азербайджанской оперетты».

Судя по воспоминаниям писателя, репатрианты не были изолированы от местного населения. По пути в лагерь из Порт-Саида, куда они прибыли из Италии, их поезд долго стоял в Исмаилии, и они успели осмотреть город. Египтяне наблюдали за парадом 7 ноября. Они также «ежедневно приходили в одиночку и группами, завязывали с нами беседы, забрасывали нас вопросами». Когда подошло время отъезда, на железнодорожную станцию проститься с русскими пришло множество людей.

8 декабря 1944 года репатриантов лагеря № 307, среди которых был и Велиев, отправили поездом в Суэц, а оттуда на пароходе в иракский порт Басра. Через две недели после прибытия в Басру они отбыли оттуда поездом в Тегеран, а затем, после краткой остановки в столице Ирана – также поездом в порт Бендершах на берегу Каспийского моря. Оттуда на пароходе «Туркмения» репатриантов доставили в Баку.

Следует, однако, учесть, когда были опубликованы эти воспоминания. Не исключено, что они, в отличие от воспоминаний Б.Н. Фридмана, подверглись некоторой лакировке.

Член редколлегии «Правды» Павел Епифанович Демченко (некогда известный журналист-арабист) в это время тоже служил в Иране. Он рассказывал мне, что в 1944 году лично встречал английский воинский эшелон, в котором репатрианты следовали из Северной Африки домой

Что представлял собой батальон, сформированный из бывших советских военнопленных[223]? Видимо, это была одна из групп репатриантов, освобожденных союзниками из плена в Италии.

Среди репатриантов 1944 года было много партизан, сражавшихся в интернациональных отрядах в Италии, где в силу обстоятельств им приходилось осваивать иностранные языки. Поэтому в контактах с египтянами, среди которых традиционно распространены английский и французский языки, наши соотечественники не ощущали языкового барьера.

Велиев приводил разговор с египетским учителем, интересовавшимся положением мусульман в СССР. Вспоминая отъезд из лагеря, он писал: «Арабы молились за нас, за наше благополучное возвращение на родину, за наше счастье. Они раздавали нам хурму, инжир, а тому, кто, смущаясь, отказывался, чуть не насильно всовывали свертки в руки, клали в карманы»[224].

В конце Второй мировой войны интерес к СССР был в Египте очень большим, а отношение египтян к советским людям отличалось искренней симпатией. 26 августа 1943 года между СССР и Египтом были, наконец, установлены дипломатические отношения, и в ноябре того же года в Каир прибыла советская миссия. 15 мая 1944 года показом документального фильма «Сталинград» в каирском кинотеатре «Опера» был дан старт кампании по сбору средств в помощь гражданскому населению СССР. На просмотре присутствовал весь цвет египетской политической элиты во главе с королем Фаруком[225].

В глазах египтян репатрианты были представителями державы-победительницы в великой войне. «Они говорили, что мы для них – это советский народ и, выказывая свои добрые чувства к нам, они выражают свою любовь к советскому народу, к нашей стране», – отмечал С. Велиев[226]. Наверняка египтяне, имевшие возможность общаться с советскими людьми, рассказывали об этом потом своим родным и близким.

Но и тысячи репатриантов, прошедших транзитные лагеря в Египте, определенно делились на родине своими впечатлениями от этой страны. «Мы старались поближе познакомиться с жизнью арабов, – отмечал С. Велиев. – Она была тяжелой. Мы глубоко сочувствовали им, и они это понимали и были за это глубоко признательны нам. Мы полюбили этих людей, простосердечных, гостеприимных»[227]. Под впечатлением пребывания в Египте (и в меньшей степени – в Ираке) Сулейман Велиев написал «Арабские рассказы». Некоторые из них («Инжирное дерево», «Мечты феллаха», «Кувшин воды») были впоследствии переведены на русский язык[228] и пополнили наши знания о стране на Ниле и ее народе.

Так кто же вы, полковник Хлебников? Советский офицер Николай Студнев или русский эмигрант Дмитрий Амилахвари? Ответ на этот вопрос все еще не найден. Но то, что тысячи наших соотечественников в годы Второй мировой войны не просто оказались в Северной Африке, но и рука об руку с союзниками воевали там против фашизма, уже не вызывает сомнений. Среди них были и свои неведомые до сих пор герои «Африканского Сталинграда» – битвы под Эль-Аламейном.

Лондоне, в 1943-1950 гг. – послом СССР во Франции. В последующие годы занимал должность заместителя министра иностранных дел СССР, был послом в Чехословакии и Италии. См.: Дипломатический словарь в трех томах. T. I. М., 1971. С. 215.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.