К востоку и западу от «рек Вавилонских»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

К востоку и западу от «рек Вавилонских»

Вторая мировая война обошла стороной государство Кувейт, как и другие эмираты и султанаты Персидского залива. Тогда все они назывались «тихим захолустьем». Но ближневосточные «бури» после ухода оттуда Англии сразу дали о себе знать на его берегах, не миновав и Кувейта, «Нефтяного Эльдорадо», одного из первых добившихся своей независимости эмиратов и султанатов, некогда обобщенно называвшихся то Берегом пиратов, то договорным Оманом.

Впервые я посетил Кувейт летом 1965 года в составе делегации Международной организации журналистов (МОЖ). Как добираться туда из Дамаска, я точно не знал. С визой тоже возникла непонятная канитель. Государство, вроде, было независимое, но его интересы все еще представляло тогда в Дамаске британское консульство. В ТАСС не имели ничего против того, чтобы я расширил свою «зону журналистских интересов» до берегов Персидского залива. Визовой поддержки мне, однако, никто не обещал. В конечном итоге все уладилось без всяких виз. На аэродроме в Кувейте нас с секретарем МОЖ Александром Ефремовым встретили по высшему разряду, сразу проводив в зал для высоких гостей. Там нас представили министру информации и иностранных дел шейху Джаберу. Позже он стал наследным принцем, а затем и эмиром Кувейта.

Официальное представление приглашенной на съезд арабских журналистов делегации МОЖ правящему эмиру шейху Сабаху было назначено на утро следующего дня в его дворце. До этого эмира Сабаха ас-Сабаха мне приходилось видеть лишь на официальных портретах и почтовых марках. Перед тем как впустить нас вместе с другими главами арабских делегаций во дворец, министр двора поинтересовался, говорит ли кто-нибудь из иностранцев на арабском. Пришлось признаться, что я числюсь в делегации специальным корреспондентом ТАСС и одновременно переводчиком. Ничего не оставалось, как, представ перед монархом, произнести заранее выученное наизусть приветственное слово от имени всех иностранных гостей. Эмир довольно кивнул. Не знаю, как по протоколу, но чисто по-человечески я решил все же закончить свое выступление по всем правилам восточного этикета. Как нас учили в институте, на чисто литературном языке я осмелился добавить к официальному приветствию еще несколько слов от себя лично:

– Я испытываю большую радость, ваше величество, ибо впервые встретился с вами и лично убедился – наяву вы выглядите моложе и приветливее, чем на ваших официальных портретах и марках.

Наверное, не столько сам смысл произнесенных мною слов, сколько старание, с которым я их произнес, вызвало у эмира первую за время нашего визита улыбку. При выходе из приемной за эту улыбку я был щедро вознагражден. Выражая признательность за мои слова любезности его величеству, министр вручил мне альбом с полным комплектом кувейтских марок. Этот бесценный для любого филателиста подарок за «улыбку его величества» он сопроводил запомнившимися мне словами:

– В начале века русский военный корабль впервые посетил берега нашего эмирата. Но наши страны никогда не воевали. Ваша делегация – это тоже первая делегация русских журналистов. Я надеюсь, что она не будет последней и ваш визит послужит делу укрепления мира и сотрудничества между нашими странами, иншалла!.. После окончания конференции улетали мы из Кувейта уже в сгущавшихся сумерках. Пылавшие со дня нашего прибытия газовые факелы так и не удалось за это время потушить. Сидевший рядом со мной в кресле американский инженер, специализировавшийся по тушению таких пожаров, пополнил мои знания.

– Операции по тушению подобных пожаров, – поведал он мне после выпитого стакана виски, – обходятся ежесуточно в миллионы долларов. Но, боюсь, – пошутил он, – война из-за нефти, если она здесь, не дай бог, вспыхнет, обойдется намного дороже. Предсказание американского специалиста я позже вспомнил в работе над книгой, изданной в нелегкие времена начала 1990-х годов в ротапринтном наборе ничтожным тиражом в 100 экземпляров. Сначала предлагалось ее назвать «Нефтяная война в Персидском заливе». Но тогда более актуально было определить новые параметры геополитической безопасности России как преемницы Советского Союза. Поэтому брошюра вышла под более интригующим заглавием: “Седьмая” Ближневосточная война. Геополитика и безопасность России после кризиса в Персидском заливе» (М.: Институт Африки РАН, 1993).

Сделанные в ней прогнозы оправдались. После «шестой» Ближневосточной войны в Ливане не замедлила вспыхнуть и «седьмая» Ближневосточная в Заливе. Судя по затянувшейся вслед за «Бурей в Пустыне» операции «Шок и трепет», тушение военных пожаров обходилось намного дороже нефтяных. Это оценивается уже не в миллионы, а в миллиарды долларов. Этого мой американский «нефтяной пожарник» не мог предвидеть. Когда мы пролетали над Месопотамией, я впервые тогда от него узнал «нефтегазовую версию» так называемого Вавилонского столпотворения в далекие библейские времена. Причиной его стала нехватка одного из нефтепродуктов – битума. В глубокой древности он использовался на территории нынешних Ирака и Ирана в качестве скрепляющего средства при строительстве дворцов и храмов. Из-за недостатка или несвоевременного подвоза битума, скорее всего, и рухнула строившаяся по приказу «царя Нимрода» самая высокая по тем временам «Вавилонская башня».

Пока по обе стороны от «Нефтяного моря» арабы и иранцы спорили о том, как правильно его называть (Персидским или Арабским), на Западе его просто называли Заливом. Государство Кувейт, которое долгие годы считалось одним из основных доноров Ирака в его многолетней войне с Ираном и в еще более длительной борьбе «за ликвидацию последствий израильской агрессии», само оказалось жертвой агрессии Саддама Хусейна. В далекоидущих планах Саддам хотел видеть Багдад «столицей Арабской родины» с освобожденным от «сионистской оккупации» Иерусалимом. Но путь в Аль-Кудс через Эль-Кувейт проложить ему не удалось.

Каждый из военных кризисов в Заливе сопровождался даже более широкомасштабными военными кампаниями, чем все предыдущие ближневосточные войны. Кульминацией их стала разразившаяся в январе 1991 года «Буря в пустыне». Операция по освобождению Кувейта была завершена за пять суток. Но сама «Буря в пустыне» стала потом прелюдией и затянувшегося на многие годы «Нового Вавилонского столпотворения» на Ближнем и Среднем Востоке. Оно переросло, можно сказать, в глобальное столпотворение. Тогда же с распадом Советского Союза обрушилась и уравновесившая послевоенный мир двухполюсная, или двухблоковая, система.

В подготовленном с моим участием Институтом Военной истории МО РФ исследовании «Россия (СССР) в локальных войнах и военных конфликтах второй половины XX века» впервые приводятся закрытые ранее цифры, относящиеся к военному сотрудничеству Москвы с Багдадом и Тегераном в годы ирано-иракской войны. За военные поставки Ирак заплатил в твердой валюте Советскому Союзу 13 млрд долларов. Около трети военного импорта Ирака приходилось на западные страны. За то и другое Ирак на самом деле расплачивался саудовскими и кувейтскими деньгами.

Ирано-иракская война была, наверное, выгодна всем, кроме самих воюющих сторон (более 10 стран, в том числе СССР и США, снабжали оружием во время войны обе стороны). Гонка вооружений в промежутке между двумя войнами тоже не прекращались. Лидерство в ней все увереннее перехватывал Запад. В те годы в ГРУ регулярно поступали сообщения о подготовке Ирака к большой войне с Ираном. Поводом, а возможно, и одной из причин той войны был не только спор из-за раздела вод реки Шатт-эль-Араб, но и во многом схожие с Ливаном этноконфессиональные проблемы. Правда, речь там шла прежде всего о курдах и шиитах, проживавших в приграничных районах Ирана и Ирака. В январе 1979 года, вскоре после свержения шаха в Иране, Багдад развил большую активность по сколачиванию антииранской коалиции с участием Саудовской Аравии, других стран Залива и Северного Йемена. У Саддама были, конечно, и другие причины для развязывания той войны с далекоидущими целями.

После свержения шахского режима имам Хомейни, находившийся раньше долгие годы в эмиграции в Ираке, открыто взял курс на экспорт начатой им «исламской революции». Тегеран призывал иракских шиитов восстать против безбожников Багдада, а мусульман других стран Залива к свержению «прогнивших прозападных режимов». И это были не только призывы. В 2000 году я участвовал в проходившем в Бахрейне «Российско-арабском научном форуме по безопасности в Заливе». Его участники приводили немало фактов и свидетельств вмешательства Ирана во внутренние дела не только Ирака, но и Арабских Эмиратов Залива.

Саддам быстрее других отреагировал на происки Тегерана. Лозунгу арабского единства Багдад стал придавать вместе с антиизраильской и антииранскую направленность. Начал Багдад с призывов к арабам иранской провинции Хузестан к восстанию против иранских мулл и возвращению в лоно «матери Арабской родины». У Москвы в 1980-е годы была своя головная боль – Афганистан. Только гораздо позже до советских руководителей стала доходить взаимосвязь событий в Афганистане с «исламской революцией» в Иране, с «джихадами» и другими потрясениями в Заливе.

Революция в Иране нанесла ощутимый удар по нефтяным, финансовым и другим интересам Запада на Ближнем и Среднем Востоке. В самый разгар иранского кризиса при обсуждении причин катастрофы в Иране госсекретарь США Киссинджер признал, что дело тут не в каких-то «кознях» Советского Союза, не в «скованности» ЦРУ и не в нерешительности шаха, а в неправильных представлениях Вашингтона о «возможных политических последствиях быстрого экономического роста» Ирана при сохранении там архаичной государственной структуры.

В Вашингтоне это остро почувствовали только после захвата 4 ноября 1979 года посольства США в Тегеране. Он был организован революционными студентами в ответ на решение Вашингтона дать убежище беглому шаху. В их числе был и нынешний президент Ирана Ахмадинеджад. Тогда в обмен на освобождение полусотни сотрудников американского посольства Иран потребовал вернуть монарха и не вмешиваться в дела Исламской республики. Президент США Картер разорвал с ней после этого дипломатические отношения. Дело не ограничилось только этим. В апреле 1980-го, уже после ввода советских войск в Афганистан, Картер благословил проведение силовой операции в Иране под кодовым названием «Орлиный коготь». Позднее нашей военной разведке стало известно, что она преследовала двойную цель: освободить американских заложников в Тегеране и заранее подготовиться к возможному столкновению с советскими войсками, вышедшими уже тогда к афгано-иранской границе.

С победой исламской революции в Иране образ ее вождя имама Хомейни в глазах многих мусульман, особенно шиитов Ирака, стал связываться с осуществлением затаенной мечты о долгожданном приходе «скрытого двенадцатого имама».

Тогда же по другую сторону Персидского залива объявился претендент на роль «прямого потомка Пророка» – Саддам Хусейн. До вторжения в Иран он совершил паломничество (хадж) в Мекку. Там он выполнил все необходимые ритуалы в сопровождении наследного принца Саудовской Аравии Фахда. Вслед за этим он посетил также в Ираке местные шиитские святыни – мечети Али и Хусейна в Наджафе и Кербеле.

После окончания войны с Ираном мне удалось побывать в этих священных для шиитов городах. Не без удивления я увидел выгравированное на стене одной из этих мечетей генеалогическое древо рода Саддама Хусейна. Оно указывало на его «пророческое» происхождение. Лидер партии Баас, суннит по вероисповеданию, Саддам, судя по изображенным на этом древе всем ветвям и корням, должен предстать в глазах своих соотечественников – суннитов и шиитов как прямой потомок первого шиитского имама Али и самого пророка Мухаммеда (!). Развязывание войны, казалось, было выгодно обоим режимам по обе стороны Залива. Саддаму Хусейну и имаму Хомейни нужно было отвлечь своих подданных от внутренних проблем и сплотить народ перед угрозой внешнего противника, укрепив тем самым свою власть внутри страны. Похоже, каждый из них надеялся на победу, преследуя свои политические и экономические цели.

Ирак готовился к войне и ждал только подходящего случая, чтобы ее начать. Вскоре такой случай представился. В сентябре 1980 года Иран подверг артиллерийскому обстрелу приграничные иракские города Ханакин и Мендели, объявив реку Шатт-эль-Араб закрытой для иракского судоходства.

Саддам Хусейн публично обвинил Иран в нарушении Договора 1975 года и объявил об его денонсации. Пять дней спустя после этого, 22 сентября 1980 года, иракские войска и танки двинулись по старым и наведенным новым мостам через Шатт-эль-Араб освобождать населенный арабами иранский Хузестан (называемый в Ираке Арабистан), а заодно устанавливать «справедливые границы» по водной акватории Залива и в горах Курдистана. В тот день иракский президент громогласно заявил о своем праве возвести войну в ранг «священного джихада» и обратился к иракцам и «арабскому населению Ирана» в Хузестане с призывом вновь, как в 637 году, подняться на новую «битву Кадиссии». Получалось так, что Багдад объявлял один «джихад» против другого «джихада» Тегерана.

Война затянулась на восемь с лишним лет. Она оказалась самой кровопролитной из всех на Ближнем Востоке военных кампаний после Второй мировой войны.

Нельзя сказать, что известие о начале ирано-иракской войны стало для военной разведки каким-то сюрпризом. О ее приближении докладывала также внешняя разведка КГБ и поступали сведения по линии МИДа.

Как рассказывал мне позже посол СССР в Багдаде Анатолий Барковский, его шифровки о подготовке Ирака к войне почти ежедневно направлялись в Москву и должны были докладываться в Политбюро ЦК КПСС.

– Создавалось такое впечатление, – рассказывал Анатолий Александрович, – что нашим лидерам было тогда не до Ирана с Ираком. Все были больше озабочены Афганистаном. Помню, как меня вызвали в канцелярию президента Саддама Хусейна для согласования программы встречи Тарика Азиза, заместителя Саддама Хусейна, с советским руководством. Он должен был разъяснить иракскую позицию в конфликте с Ираном. Принимал его в Москве кандидат в члены Политбюро Пономарев. Это происходило в тот самый день 22 сентября, когда иракские войска уже начали войну с Ираном. Наше руководство, принимая Тарика Азиза, заранее об этом официально не было даже проинформировано. В полной растерянности оказалось наше высшее руководство в час, когда «Буря в пустыне» разразилась. Об этом делился со мной своими воспоминаниями бывший в то время замминистра иностранных дел Александр Михайлович Белоногов. «Был ли готов последний президент СССР Горбачев принять решения, которые позволили бы избежать той войны в Персидском заливе?» С такими вопросами не раз обращались к бывшему заместителю министра иностранных дел А.М. Белоногову многие корреспонденты после публикации его воспоминаний о событиях конца 1990-1991 годов.

– События, особенно в рождественскую ночь с 6 на 7 января 1991 года, развивались очень стремительно, – рассказывал мне Александр Михайлович. – После того как в МИДе в ту ночь было получено по телефону сообщение госсекретаря США Бейкера о том, что в течение часа начнутся боевые действия. В той ситуации Горбачев едва не допустил, на мой взгляд, очень серьезную ошибку. Но, слава богу, в ту ночь телефонная связь с Багдадом почему-то не работала. Так что его приказ нашему послу в Ираке Виктору Посувалюку срочно связаться с Саддамом не был выполнен.

– В противном случае, если бы Посувалюк встретился по его приказу с Саддамом, – высказал потом свое предположение Белоногов, – мы оказались бы в очень некрасивом положении.

Ведь задолго до этого в глазах всего мира ситуация выглядела так, будто чуть ли не по команде из Кремля и была начата ирано-иракская война. Потом Москва долго еще не могла определиться – кого в этой войне поддерживать. Ирак – наш традиционный союзник и главный клиент по закупке вооружений. Исламский Иран тоже вроде боролся с империализмом. Международный отдел ЦК, насколько я знаю, больше занимал тогда «проиранскую» позицию. Министерство обороны отдавало предпочтение Ираку, мотивируя свою позицию тем, что отказ в помощи Ираку может бросить его в объятия Запада. А такие тенденции в экономическом и военном сотрудничестве уже тогда просматривались. МИД и КГБ предпочитали занимать «нейтральную» позицию в смысле – помогать и тем и другим. Мотивировалось это тем, что проигрыш любой из сторон в войне будет выгоден только американцам. Решив активно проводить линию на скорейшее прекращение войны между Ираном и Ираком, Москва сначала воздерживалась от поставок вооружений воюющим сторонам. Страны Запада, в том числе и США, открыто демонстрировали свою поддержку Багдаду и всячески подталкивали его к продолжению войны. По убеждению Барковского, расчет Запада был прост – в любом случае война ослабит одно из государств-против-ников Запада. В идеале же – сразу два.

Кризисные омуты в Заливе втягивали в себя не только соседние страны, но и наблюдавших за войной со стороны. От «минной» и «танкерной» войны в Заливе пострадало тогда более 330 иностранных судов. Для защиты «свободы судоходства» в зону Залива стянуто было более 60 иностранных военных кораблей, в том числе около 40 кораблей ВМС США с 25 тысячами морских пехотинцев на борту. Самая продолжительная с 1945 г. (помимо вьетнамской) региональная война побила тогда многие рекорды. В ней было убито и ранено, с учетом гражданского населения, около двух миллионов человек. Война вывела из строя треть предприятий обеих сторон. Наряду с афганской кампанией, эта была самая дорогостоящая из всех войн, которые происходили до этого на Ближнем и Среднем Востоке. Цена ирано-иракской войны определялась суммой не менее, чем в 500 млрд долл. Но это была лишь прелюдия «ново-вавилонского» столпотворения. Все рекорды побили потом последующие войны – иракская агрессия против Кувейта с последовавшими за ней «Бурями» и «Шоками».

К концу ирано-иракской войны в Ираке общее число советских специалистов превысило 8 тысяч человек. Непосредственного участия в боевых действиях они не принимали. Но бывали случаи, как рассказывал мне работавший в то время в Ираке полковник В.А. Яременко, иракские командиры выдавали даже советским специалистам оружие и боеприпасы на случай «непредвиденных обстоятельств». Со стороны Багдада постоянно слышались упреки, что Москва якобы подыгрывает Тегерану. Недовольство еще более усилилось после налета израильской авиации в 1981 году на ядерный центр в пригороде Багдада. Тогда иракская система ПВО, созданная при участии советских военных специалистов, не сработала.

Военное сотрудничество между двумя странами и после этого продолжало развиваться. В советских и российских военных вузах до конца 90-х годов прошли подготовку более 6500 иракских офицеров. К концу ирано-иракской войны Багдад прекратил критику Москвы за ввод советских войск в Афганистан. В ответ на это с июня 1981 года было снято эмбарго на поставку оружия в Ирак. Багдад требовал от Москвы официального отказа от нейтралитета и более активной поддержки Ирака в его войне с Ираном. Кульминацию советско-иракского сближения обозначил приезд в Москву Саддама Хусейна в декабре 1985 года. Позиции Багдада и Москвы об условиях прекращения огня на ирано-иракском фронте после этого значительно сблизились. Режим Саддама продолжал вести войну не только на фронтах, но и в тылу, обрушивая жестокие репрессии против всех своих потенциальных противников. В том числе и против «слишком много знавших» неосторожных журналистов. По «обвинению в шпионаже» сначала был казнен английский журналист Фарзад Базофт. Потом очередь дошла и до нашего коллеги. При загадочных обстоятельствах погиб тогда в Багдаде и корреспондент ТАСС в Ираке Александр Бал матов.

Вашингтон вел фактически «молчаливую войну» на два фронта. Когда в мае 1987 г. иракская ракета по ошибке поразила корабль ВМС США «Старк», убив 37 американцев, инцидент постарались быстро замять.

Ирано-иракскую войну проиграли обе стороны. По оценке иностранных военных специалистов, Иран за время войны потерял на фронтах не менее 250 тысяч, а Ирак – 100 тысяч человек. Правда, лондонский журнал «Экономист» ставил под сомнение эти цифры, оценивая боевые потери сторон в войне в 500 тысяч человек. С учетом разницы в численности населения Ирана и Ирака потери обеих сторон можно считать почти равноценными. Валютные ресурсы обеих стран, которые до войны оценивались в сумму около 100 миллиардов долларов, были тоже полностью истощены.

После прекращения огня я несколько раз в разное время бывал на местах недавних боев. Вместе с тремя советскими журналистами в 1989 году, по приглашению вице-президента и министра иностранных дел Ирака Тарика Азиза, мы посетили Багдад и другие районы страны.

Министерство информации Ирака организовало тогда для журналистов поездку по «местам былых боев». Представший перед нашим взором ландшафт напоминал виды из фантастических фильмов о конце света: на каждом шагу воронки, груды вывороченной взрывами земли, камней, руины домов, обгоревшие стволы пальм. Нам трудно было представить, что здесь некогда был библейский рай. Груды железобетонных арматур… Горы щебня. Воронки от снарядов и бомб… По обе стороны от дороги траншеи и окопы. Полуразрушенная мечеть с наклонившимся минаретом… Обожженные и вывернутые с корнем из земли финиковые пальмы…

Когда в первый вечер нашего пребывания в Багдаде, совпавший с началом священного для мусульман месяца Рамадан, раздался пушечный выстрел, возвестивший о конце дневного поста, многие багдадцы вздрогнули от испуга. Всего лишь несколько месяцев назад иранские ракеты обрушивались на жилые кварталы города едва ли не каждую неделю.

В последний день нашего пребывания в Багдаде Тарик Азиз попросил меня выступить перед иракскими дипломатами в их учебном центре, подобном нашей высшей дипломатической школе. В своей лекции я попытался провести некую аналогию между продолжавшимся в то время ливанским кризисом и ирано-иракской войной.

В том и другом случае Москва старалась примирить враждующие стороны. Вашингтон же, напротив, явно препятствовал урегулированию конфликта. Напомнив своим слушателям о казусе Первой мировой войны, когда командир американской эскадры, находившейся в Заливе, не знал, с кем ему воевать, я провел аналогию с ситуацией, в которой оказались наши военные корабли, эскортирующие грузовые суда в Заливе во время ирано-иракской войны. Пришлось напомнить также и о том, что в ходе ирано-иракской войны арабские страны по-разному на нее реагировали. Напряженные отношения сохраняются между самими арабскими государствами, как на юге Аравийского полуострова, например, между Северным и Южным Йеменом, так и на севере Африки. К примеру, – между Алжиром и Марокко, между Ливией и Египтом. Ссылаясь на баасистскую идеологию, которой придерживались тогда Ирак и Сирия, я выразил надежду, что они не в теории, а на практике будут проводить линию арабского единства. Хотя бы – в решении ливанского кризиса и палестинской проблемы. Эти надежды, увы, не оправдались.

После лекции Тарик Азиз, поблагодарив меня за мое выступление, при прощании сказал: «Багдаду предстоит еще выработать свое “новое мышление”». После чего с многозначительной улыбкой добавил: «В ближневосточном узле завязалось слишком много узлов. Свое новое мышление нам предстоит вырабатывать вместе с определением очередности развязывания этих узлов».

К тому времени, когда я выступал перед иракскими дипломатами, у меня уже был небольшой лекторский опыт по пропаганде идей горбачевского «нового мышления» в странах Машрика и Магриба. Выступления мои в Тунисе, Алжире, Марокко в разных аудиториях завершались, как правило, дуэлью вопросов и ответов и скорее сдержанными, чем восторженными аплодисментами. Скандалы запоминались лучше. На один из таких скандалов мне пришлось нарваться в Марокканском королевском университете города Фес. Он всегда считался оплотом мусульманских фундаменталистов, называемых также исламистскими радикалами. Они не только бойкотировали мою лекцию, но и устроили заграждения для всех других перед входом в лекционный зал. Пришлось ограничиться беседой лишь с преподавательским составом и представителями студентов – «истинных мусульман». От них-то мне впервые пришлось тогда услышать главный довод исламистов, взятый потом на вооружение исламистским терроризмом: «Коран – вот наше “новое мышление”. Ислам – вот решение всех проблем» (Ислам – хува аль-халь!).

Знамя Аллаха использовали и иракские баасисты, подхватив лозунг Саддама Хусейна «Через Кувейт – на Иерусалим!». Потом они украсили даже государственный флаг Ирака словами «Аллах Акбар! ».

В локальных войнах и региональных конфликтах за «холодные» годы погибло по одним оценкам 20, по другим – 30 миллионов человек. Это в два раза больше, чем унесла Первая мировая, и почти половина общих потерь во Второй мировой. Половина стран, ставших аренами этих «малых» войн, относят себя к мусульманскому миру. Только в междоусобицах в Ливане и в бессмысленной ирано-иракской войне погибло арабов как суннитов, так и шиитов, больше, чем во всех арабо-израильских войнах, вместе взятых. Сотни тысяч мусульман погибло в национально-освободительной борьбе против старых и новых колонизаторов. Но еще большее число мусульман, азиатов и африканцев нашли смерть в локальных междоусобных и гражданских войнах.

Война в Афганистане 1979-1989 гг. стала роковой для Советского Союза. «Горячих точек» в районах «традиционного проживания мусульман» в СССР в ЦК КПСС старались тогда «в упор не видеть». Но слухами и Советская земля уже полнилась. На читательской конференции по моей книге «Именем Аллаха…» (написанной в соавторстве с Андреем Германовичем) в закрытой аудитории для работников республиканского КГБ Таджикистана мне пришлось отбиваться от многих вопросов столь компетентной публики. Аналогичные вопросы мне потом задавали и после других читательских конференций. Всех интересовало, почему проблема «политического ислама» в книге затрагивается на примерах только зарубежного мусульманства. Отзвуки «исламской революции» тем временем все громче давали о себе знать не только в Средней Азии, но и на Кавказе. На возникавшие у слушателей вопросы приходилось давать уклончивые ответы приблизительно в том же духе, что в Советском Союзе так же не может быть «политического ислама», как и «советского секса».

В этой закрытой аудитории в Душанбе пришлось все же признаться, что в первом варианте книги содержалась и отдельная глава о «советском исламе». По настоянию «верхней инстанции» ее решено было исключить. В зале после такого разъяснения послышался ропот. В нем я уловил больше слов на таджикском, чем на русском. Читательскую конференцию секретарь парткома, проявив восточную мудрость, резюмировал словами, переиначив известную пословицу: «Молчание, может быть, и золото, но это – тот случай, когда лучше пусть звенит серебро». Осмелев, он потом добавил: «Советский ислам все же есть. У нас большинство людей имеют мусульманские имена. Они должны хотя бы знать, что они означают. Иначе после прочтения вашей книги может создаться впечатление, что с “именем Аллаха” можно только воевать и делать “исламскую революцию”, а строить социализм или коммунизм – уже нельзя. Работников же нашего ведомства уже сейчас волнует вопрос, как можно использовать ислам для укрепления нашей государственной безопасности и мира. Сначала – в собственной стране, а потом – уже во всем мире». Сделав небольшую паузу, он заключил: «Вы извините, но такая наша служба…»

Не столь откровенно, но почти с такой же осторожной аргументацией мне объяснили и в Ташкенте, почему книгу с упоминанием «Имени Аллаха» вряд ли станут переводить на узбекский язык. Она, дескать, может больше «взбудоражить», чем успокоить верующих мусульман в республике. Только в Баку после проведения там международной конференции «Мусульмане в борьбе за мир» республиканское политическое издательство «Маариф» решилось перевести эту книгу на азербайджанский язык. Вручая мне авторский экземпляр той книги, директор издательства то ли шутя, то ли всерьез объяснил: «На ускоренный выход вашей книги повлияла проходившая у нас в Баку именно эта международная конференция». Но, наверное, больше ускорил выход книги давно всеми ожидаемый вывод советских войск из Афганистана.

Немного прошло времени после «иракской Кадиссии» против «джихада Хомейни», когда Саддам Хусейн с начертанным на обновленном флаге Республики Ирак призывом «Аллах Акбар» решил аннексировать Кувейт. На этот раз война была названа «освободительной ». По своей конечной цели она тоже была объявлена как « священный джихад» за «возвращение Иерусалима» через «освобождение отторгнутого от Ирака Кувейта». По пути к Аль-Кудсу такая судьба могла ожидать потом столицы Хашимитского королевства Иордании, Саудовской Аравии и «братской баасистской» Сирии. У Саддама Хусейна был свой, отличный от сирийского президента Хафеза Асада, взгляд наконечное решение палестинской проблемы: «Святая земля – это не бывшая провинция некогда Великой Сирии, а часть некогда могущественной империи Навуходоносора… »

Та война обозначила новый раунд «холодной войны» с переместившейся ее «главной ареной контригры» с берегов Иордана и Суэца на берега Персидского залива, а затем и на весь «Расширенный» Большой Ближний Восток. В своих журналистских странствиях мне довелось встречаться со многими арабскими вождями и «отцами революций». За годы диктаторского правления Саддама многие из моих бывших собеседников, с которыми иногда горячо спорил за традиционной чашечкой кофе, бесследно потом исчезали.

Такое явление было мне знакомо. Революции часто пожирают своих детей, а случается – и самих родителей. С рядовыми членами правящих партий и с беспартийными честными, умными людьми, в отличие от вождей, у меня завязывались в ряде случаев и доверительные отношения. С горечью приходилось потом узнавать, что они вдруг исчезали из виду, а потом, как выяснялось, – и из жизни. Некоторые из них становились жертвами террора. Но чаще они попадали под колесо партийных чисток или в жернова «дворцовых переворотов».

Из всех арабских стран Ирак выделялся, наверное, наибольшей тоталитарностью при проведении политики государственного террора и ответного ему сопротивления со стороны этнических и религиозных группировок. Террор этот был обращен как против своих граждан арабов и курдов, так и против соседних государств. Прямыми и косвенными жертвами организуемого Саддамом террора становились все заподозренные в «измене и предательстве». В их число попадали не только иракцы, но и арабы из других стран, если они в межпартийных распрях занимали не ту сторону. Конечно, я никогда не питал особой симпатии ни к Саддаму Хусейну, ни к его авторитарному режиму. Но чувства человеческие нас тогда учили уметь подчинять интересам государственным.

Вскоре после окончания ирано-иракской войны министр иностранных дел Ирака Тарик Азиз, в прошлом тоже журналист, объявил членам нашей журналистской делегации, что мы становимся лауреатами «премии Саддама за вклад в прекращение войны». Лауреатство выразилось, правда, лишь в награждении нас ручными часами с изображением Саддама. Но эти часы мне так и не пришлось одеть.

На следующий же день после того, как Ирак совершил агрессию против Кувейта, я возвратил эти часы в иракское посольство в Москве, объяснив свой поступок примерно так: раз война возобновилась, «награда» не может считаться заслуженной.

За мою самодеятельность меня в высоких инстанциях тогда пожурили. Но ирако-кувейтский кризис совпал с более ощутимой в то время для нас геополитической катастрофой – распадом Советского Союза.

Сразу после окончания «Бури в пустыне» в газете «Правда» (2728 февраля и 1-2 марта) были опубликованы фрагменты из появившейся позже книги Евгения Примакова под названием «Война, которой могло бы не быть »[2]. Вслед за этим вышла в Париже книга тоже о кувейтском кризисе французских публицистов Алена Греша и Доминик Видаль. Само ее название – «Залив: истоки заявленной войны»[3] не могло не заинтриговать.

Позднее Ален Греш мне говорил на научной конференции в Москве, что правильнее было бы называть эту войну не заявленной, а заранее запланированной. Мне не раз приходилось читать и слышать от своих иностранных коллег, что «Буря в пустыне» и последовавшие за ней «Шок и трепет» тоже были заранее запланированы администрацией США. А вот их последствия, никто заранее не смог ни предугадать, ни спрогнозировать. Многие также считали, что это были войны, которых не могло не быть.

Распад Советского Союза, совпавший с разразившейся в Заливе «Бурей в пустыне», стал тоже нежданным и негаданным для секретных служб обоих сверхдержав. О надвигающейся угрозе слияния двух очагов напряженности в Средиземноморье и в Заливе в ГРУ поступало немало сигналов. Так что у меня было достаточно оснований в интервью военной газете «Красная звезда»[4] назвать «Бурю в пустыне» предвестником «субмировой войны». Она и вызвала потом цепную реакцию будущих неклассических «войн неведомого поколения». В условиях надвигавшейся катастрофы в собственных «родных палестинах» Кремлю было тогда ни до курдов, ни до арабов, ни до самого Саддама. Власть все больше ускользала из рук Горбачева. Сохранить целостность Союзного государства, будь то в форме Союза или конфедерации, на условиях, которые Горбачеву советовало его окружение, у него не хватало ни политической воли, ни просто мужской решительности. Такое складывалось убеждение даже у его ближайших соратников. Сведущие люди в Минске, с которыми мне приходилось встречаться, высказывали тоже свое убеждение, что всех участников сговора в Беловежской пуще местный КГБ готово было сразу же арестовать, если бы поступил такой приказ от Горбачева.

Об этом не раз заходил у нас разговор и с моим бывшим начальником в Турции генералом Михаилом Ивановым, работавшим перед войной в Японии. Он убежден, что и распада Советского Союза, как и «неожиданного нападения» гитлеровской Германии в 1941 году можно было бы избежать. Но для этого у верхов должно было хватить смелости для принятия решения по поступающей к ним информации. Что касается Сталина, то у него не то что не хватило смелости принимать решения по сигналам, получаемым перед войной от резидентуры Рихарда Зорге, а он просто считал несвоевременным на них реагировать.

В вышедшей в 2002 году книге В. Лурье и В. Кочека «ГРУ : дела и люди» упоминается, что М.И. Иванов после ареста Зорге и членов его нелегальной резидентуры в Японии участвовал в проведении мер по ликвидации последствий ее провала.

В этой же книге упоминается и о работе Иванова в Стамбуле, где «он достал и отправил в Москву карты будущего театра военных действий в районе Суэцкого канала и сведения о готовящемся свержении после этого сирийского правительства». Мне тоже довелось участвовать в той операции.

Михаил Иванович после работы в Турции еще раз вернулся в Японию, где был советником посольства СССР в 1960-х годах, а в 1970-х годах – советником нашего посольства в Китае.

Отмечавшаяся в ноябре 2008 года круглая годовщина 90-летия ГРУ почти совпала с его 96-м годом рождения. При поздравлении его с двойным праздником я вручил ему свою книгу «Восток – дело близкое, Иерусалим – святое». Разглядывая почти ослепшими глазами обложку книги, Михаил Иванович с улыбкой произнес: «Это хорошее название Вы для нее придумали. Для меня и Ближний, и Дальний Восток были одинаково близкими». И, подумав, добавил: «До них мне пришлось повоевать и на Дальнем Западе, и под Гренадой в Испании».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.