2.3.3. Историческое краеведение

2.3.3. Историческое краеведение

Работы по историческому краеведению – особый, широко распространенный вид историографических источников, относящийся к группе социально ориентированного историописания. Строго говоря, историческое краеведение представлено разнообразными видами историчографических источников: от проспектов и путеводителей до материалов конференций краеведов. Однако, исходя из первичной социальной функции исторического / историографического источника, авторы данного учебного пособия сочли возможным условно определить историческое краеведение как вид историографических источников социально ориентированной истории. Акцент при этом сделан на местном историописании, в котором функция формирования локальной идентичности реализуется наиболее последовательно. В историографии для обозначения этого вида историографических источников используется разная терминология: «провинциальная историография», «историческое краеведение», «местная история» (не говоря о том, что к этому виду историописания неверно причисляют региональную и новую локальную истории). В употреблении этих понятий в современной исторической литературе нет не только научной строгости, но и удовлетворительной определенности. Четкое же понимание их значения задает структуру знания истории определенного места (локуса).

В современной российской литературе по-прежнему наиболее распространенным для обозначения практики изучения исторических объектов, не тождественных государству, можно назвать понятие «краеведение» («историческое краеведение»). Однако оно представляется некорректным применительно к местному российскому историописанию XVIII–XIX вв., а его распространенность (среди краеведов) – результатом «поиска корней» краеведением как мощным общественным движением последней трети XX – начала XXI в. Историческое краеведение как самостоятельная область исторического знания, предмет которой – история места (локуса), конституируется в условиях кризиса линейной модели национально-государственного историописания и в связи со становлением рациональности неклассического типа. Понятие «краеведение» появляется в России в начале XX в.[688]

Коннотативно мало нагружено (в отличие от «провинциальной историографии») и легко переводимо на европейские языки понятие «местная история» (local history), которое к тому же точнее выражает суть обращения жителя определенного места к прошлому его локуса для конструирования локальной исторической памяти. Еще в последней четверти XIX в. тамбовский историк определил цель своей практики историописания так: «с любовью к местной истории»[689]. По замечанию современного американского историка Дж. А. Амато, местная история удовлетворяет врожденное желание человека получить знание о месте, в котором он живет, причем знание, формирующее не критическое, а лояльное отношение к образу этого места[690].

Местная история (как история локуса – определенного места) появилась в европейской историографии в XVIII в. (в Российской империи обратились к изучению отдельных мест государства во второй половине XVIII в.) и как практика историописания присутствует в национальных историографиях, уходящих своими корнями в классическую европейскую историографическую традицию. Обращение к местной истории в значительной мере было инициировано процессами строительства индивидуальной (авторской) и коллективной идентичностей; кроме того, данный процесс зависел не столько от профессиональной (исторической) подготовки того или иного историописателя, а в большей степени от его положения в социальном пространстве – на местном или государственном уровне. Таких писателей истории нередко называли «любителями», а саму практику местного историописания – «любительской». В классической модели исторической науки местная история была включена в иерархическую структуру историописания: она находилась на нижнем уровне иерархии и была подчинена национально-государственному нарративу. Этот фактор обусловливал возможность непрофессионального (любительского) отношения к местному историописанию. Но если понятие «любительской» истории для историографического пространства XVIII в. было нагружено положительными коннотациями, поскольку и национальные истории пока еще писались любителями, то со второй четверти XIX в., со времени появления понятия «научной» истории, любительское (по большей мере провинциальное или местное) историописание стало восприниматься как неквалифицированное занятие историей, а само понятие потеряло былые положительные коннотации.

Практика местной истории определяется конкретным характером ее связи с географией места, с его пейзажами, местной топонимикой, памятниками истории и людьми, жившими в этом месте. О последних ярославский историописатель К. Д. Головщиков замечал:

…предлагаю вниманию лиц, которым дорого все родное, которые интересуются этим, ряд очерков о более или менее выдающихся деятелях, родившихся и живших в пределах Ярославской губернии…[691]

Преподаватель вяземской гимназии И. П. Виноградов, адресуя свою книгу местному сообществу, вполне откровенно подчеркивал, что этот труд нужен именно им – вяземцам:

Издавая исторический очерк г. Вязьмы, мы прежде всего имели в виду местное население, потому и включили в него все имеющее местный интерес[692].

Местная история определяется своим локальным характером, и ее отличительная черта – тесная связь с потребностью в поиске локальной идентичности. Практика местного историописания представляет собой индивидуальную деятельность (не случайно наблюдается разобщенность местных историописателей), но в то же самое время она сугубо социальна, так как сам ее смысл заключается в формировании исторической памяти локального сообщества и строительстве нужной (с точки зрения автора или конкретного социума) идентичности. Местные историописатели иногда на это прямо указывали в своих сочинениях, как, например, архангелогородец В. В. Крестинин, отмечавший в конце XVIII в.:

Малое число приключений, которые письменных доводов не имеют [т. е. о них нет сообщений в письменных источниках. – С. М.], но исторической памяти достойны [выделено мной. – С. М.] <…>, занимают место в нашей городовой истории.

Местная история пишется для локального сообщества, о чем и сообщает автор, «дабы сограждане мои [архангелогородцы. – С. М.] не могли оскудевать в <…> части человеческого познания»[693].

Такая практика отличается от исследовательской работы профессионального историка уже тем, что последний опирается в своей работе на метод, посредством которого он в равной степени может изучать прошлое любого локуса; напротив, местный историописатель интересуется только конкретным предметом и конкретной территорией, к которой питает определенное чувство. Как писал тамбовский историописатель И. И. Дубасов, он приступил к своей работе «по совету некоторых образованных любителей местной старины <…>, но более всего – по своей любви к родному краю, прошлые судьбы которого так мало еще известны»[694].

Местная история характеризуется довольно поверхностным знанием источниковедческих приемов. Приведем несколько примеров размышлений авторов местных историй об источниковой базе их работ. Еще в самом начале XIX в. историк Переславля-Залесского отмечал:

Что следует до древности заведения города и других строений, равно бывшего в нем княжения, и происхождения во время его и после достопамятных происшествий <…>, оное почерпнул я из разных книг; а из каких? Читатель усмотрит означение их на каждой, где следует, странице[695].

В середине XIX в. другой местный историописатель В. А. Борисов пространно замечал по поводу источниковой базы своего труда:

…я будучи не ученым, зная одну русскую грамоту и имея одну любовь к древностям, своей рукописи не мог дать ученого плана и изложения – и все, мною написанное, почитаю не более как сборником старинных и частию новейших материалов для полнейшей истории г. Шуи. При том же многие сведения помещаю собственно для своих сограждан [т. е. горожан. – С. М.]; многие любознательные найдут в них для себя немало любопытного и нового касательно древнего быта, устройства и управления Шуи. С уверенностью могу сказать, что в описании моем нет ничего неправдоподобного. Ибо все основал я на письменных актах, подтверждал ими же и преданиями, заслуживающими всякое вероятие[696].

В краеведении модель конструирования истории остается прежней, такой же, как в практике местной истории XIX в. Чаще всего история места выстраивается на «фактах», что присуще современным работам, авторы которых (в том числе и с научными степенями) могут, например, заметить: «Основой повествования послужили научно-исторические факты и действительные события [выделено мной. – С. М.]»[697] – или что ими «впервые вводится в научный оборот значительное количество дат [выделено мной. – С. М.]»[698]. Некоторые местные исследователи, как и их предшественники, до сих пор не видят разницы между историческими источниками и исторической литературой, помещая в разделе «Источники» названия работ историков и своих предшественников – краеведов[699].

Местными историками за рубежом и краеведами в России указания на ненаучность их знания часто воспринимаются с обидой. В этой связи специалисты в области исторического краеведения скорее по незнанию современной философии науки и теории исторического познания смешивают разные поля современного исторического знания, а по сути, разные его типы – социально ориентированный и научный. Например, на открытии Первого Всероссийского съезда историков-регионоведов (Санкт-Петербург, 2007) С. О. Шмидт указал:

Организация Первого Всероссийского съезда историков-регионоведов [здесь и далее выделено мной. – С. М.] – явление показательное не только в плане развития научных знаний, но и как характерный фактор современной жизни, свидетельство возрастающего внимания к проблематике краеведения [замечу, что мероприятие называлось съездом историков-регионоведов. – С. М.] и в среде ученых, и у общественности, и в органах управления[700].

Более четко мысль о том, что научные предметные области, изучающие отдельный локус или регион (новая локальная история, региональная история), по сути представляют собой краеведение, оформил В. Ф. Козлов, добавивший, что настойчивые «попытки отдельных историков подменить (заменить) термин“ историческое краеведение” иным, чаще всего калькированным [из зарубежного опыта. – С. М.], термином, скорее всего, обречены на неудачу»[701]. С российским краеведом солидарны некоторые британские специалисты в области местной истории, которые сожалеют, что сегодня новые предметные поля исторической науки «используют специализированную терминологию и не пытаются установить коммуникации с неспециалистами»[702]. Отсутствие специальной терминологии (что для научного труда было бы странным требованием!) эти авторы расценивают как несомненное достоинство местной истории. Они пишут:

Позитивное качество местной истории – это ее доступность широкой читательской аудитории, что предполагает, что она избегает академический «птичий язык» и чересчур специальную терминологию, чтобы усилить эффективность коммуникации с широкой публикой через выступления, сайты и издания[703].

Положение местной истории и исторического краеведения в структуре современного исторического знания оказывается более определенным, когда с помощью источниковедческого подхода мы проводим процедуру классификации историографических источников. Такая процедура позволяет выявить: научная история и историческое краеведение относятся к разным типам исторического знания, а значит, в процессе классификации историографических источников мы отнесем литературу по местной истории (историческому краеведению) к отдельному виду, принадлежащему к группе историографических источников социально ориентированного историописания.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.