1.3. Формирование предметного поля источниковедения историографии во второй половине XX – начале XXI века

1.3. Формирование предметного поля источниковедения историографии во второй половине XX – начале XXI века

В позитивистской историографии (подходы которой проявлялись и в марксистской исторической науке) вопрос о специфике базового для истории истории историографического источника рассматривался в привычной плоскости, позволявшей выявлять «первичные» и «вторичные» исторические источники. Вспомним, что, говоря о материалах, на основании которых историк может проводить то или иное научное исследование, И. Г. Дройзен (1808–1884) поставил рядом письменные первичные источники и источники вторичные – исторические исследования[624]. Немецкий историк обратил внимание на исследование историка как на источник исходя из сугубо практических целей: он рассматривал труды историков-предшественников (использовавших первичные источники) в качестве источника информации, которой можно воспользоваться при осуществлении конкретно-исторического исследования.

По сути, эту мысль развивал и советский источниковед Л. Н. Пушкарёв, заметивший:

Исследование – это одна из разновидностей повествовательного источника, однако настолько своеобразная и особая, настолько отличающаяся от всех других разновидностей источников, что, определяя источниковедческую ценность исследования, историк должен обратить внимание на выявление и анализ его первоисточников[625].

Во второй половине XX в. в структуре исторической науки историография стала занимать существенное место. Западноевропейскую и американскую историческую науку перестало удовлетворять «дополняющее» по отношению к истории место историографии в научной и образовательной практиках[626]. Этот процесс обозначился и в советской исторической науке, в которой, по словам В. А. Муравьева (1941–2009), историография как дисциплина стала выполнять роль определенной «отдушины», позволявшей оттачивать инструментарий научной критики, она «оттягивала» на себя некоторую часть методологических суждений и некоторую часть такой сложной области исторического познания, как история идей, история общественной мысли[627]. В 60–70?х годах XX в. советские историки подняли вопросы, с одной стороны, касающиеся сути истории исторической науки как исторической дисциплины, а с другой стороны, о специфике историографических источников, что свидетельствовало об изменении статуса историографии в структуре исторического знания, об ее трансформации из вспомогательной в самостоятельную дисциплину (субдисциплину) исторической науки.

Как было показано в первом разделе настоящего учебного пособия, в отечественной исторической науке, как ни в какой другой, имелась давняя прочная источниковедческая традиция[628], которая оказала влияние на развитие как общей теоретической базы истории исторической науки, так и ее исследовательских приемов. Не случайно вопрос об источниках историографических исследований был актуализирован именно в советской историографии и в этом процессе активное участие приняли источниковеды.

Одной из черт советской практики изучения истории истории, которая проявляет себя и сегодня, стало внимание (а по сути, продолжение предшествующей практики, что мы видели выше) не только к линейному процессу развития исторической науки, но и к общественной мысли, носителями которой были «непрофессионалы» и которая могла отличаться, например, от «дворянской» или «буржуазной официальной» историографии своей «неофициальностью», а значит, как отмечала ведущий советский специалист в области истории исторической науки М. В. Нечкина (1901–1985), «прогрессивностью»[629]. Конечно, позиция М. В. Нечкиной несет печать своего времени: в курсе историографии истории СССР для исторических факультетов стали изучать А. Н. Радищева, декабристов, Н. Г. Чернышевского и других мыслителей, идеи которых актуализировались советской идеологией. М. А. Алпатов выразил позицию советской историографии таким образом:

Можно ли мириться с ограниченным взглядом на историческую науку как на науку профессионально-академическую [здесь и далее выделено мной. – С. М.], якобы отгороженную от живой действительности и составляющую монополию ученой касты? Принять подобную точку зрения значило бы вычеркнуть из истории науки вклад К. Маркса и Ф. Энгельса, вклад В. И. Ленина, самое передовое, что есть в науках, созданных человечеством. Принять подобную точку зрения значило бы вычеркнуть из истории науки наследие русских революционеров-демократов, представляющее вершину домарксистской науки. Принять подобную точку зрения значило бы вычеркнуть из истории науки во все времена и у всех народов достижения представителей передовой исторической мысли, которые не принадлежали к кругу историков-профессионалов[630].

Таким образом, советский историк не видел актуальности в проведении различия между научной историей и общественно-политической мыслью. Конечно, практика конструирования контекста, представленного общественной мыслью, – важный элемент модели историографического исследования, но, как оказалось, она совершенно не содействовала развитию практики выявления черт профессионализации научной историографии, нивелируя разницу между научной историей и иными формами исторического знания. Поэтому не все советские историки были согласны с приведенным выше мнением М. В. Нечкиной. В частности, в 70?х годах XX в. А. М. Сахаров высказывал отличное от ее мысли мнение о предмете историографии, отмечая, что «нельзя изолировать научное познание прошлого от других форм этого познания, но и смешивать его с ними тоже не следует». Историк подчеркивал, что история исторической науки – историография – «есть прежде всего история научного познания истории. Историческая наука в ее развитии – вот предмет историографии»[631].

Актуализация на теоретическом уровне истории истории концептов «историографический факт» и «историографический источник» вызвала дискуссию среди историков, но, давая им нечеткую формулировку, историки подчас убирали границу между историографическим фактом и историографическим источником, что приводило к подмене произведения историка (как историографического источника), содержащего новое историческое знание, историографическим фактом[632].

С 70?х годов XX в. советские историки стали обращать внимание уже не столько на изучение трудов историков, сколько на творческую атмосферу, «микроклимат» развития науки, на факторы, сопутствующие развитию историографии и конкретной работе отдельного историка прошлого, а С. О. Шмидтом был актуализирован вопрос о «типологии источников для составления биографии именно историка»[633]. С начала 2000?х годов такая практика историографического исследования успешно осуществляется омскими историками (проект «Мир историка»), предложившими выделять в историографических источниках «основную группу», куда должны входить научные труды историков, и «вспомогательную», включающую исторические источники иных видов, позволяющие воссоздавать атмосферу творчества, вехи жизни историков, их общественно-политические взгляды, ценностные ориентиры, особенности их характеров и т. д.[634]

Наиболее актуальная задача источниковедения историографии – классификация историографических источников. В советской историографии с ее классовым подходом не только к социально-экономическим и политическим событиям прошлого, но и к истории исторической науки мы находим предложение классифицировать историографические источники по таким принципам: классовому происхождению, авторству и видам[635].

В то же время в истории истории уже стало традиционным применять жанровый подход при классификации таких историографических источников, как произведения историков[636]. В 60?х годах XX в. его применяли О. Л. Вайнштейн и М. В. Нечкина, а сегодня жанры исторических трудов иногда выделяют авторы квалификационных работ по историографии, источниковедению и методам исторического исследования.

Некоторые историки считали целесообразным разделить произведения историков на типы, к которым можно отнести научные работы, историческую учебную литературу, источники, содержащие информацию о жизни и творчестве историков, и т. д.[637]

Л. Н. Пушкарёв, ранее предлагавший классификационную схему историографических источников по модели классификации исторических источников, выработанной советским источниковедением, высказал предположение, что конкретная процедура классификации историографических источников будет зависеть от целей, которые ставит исследователь[638]. Здесь речь идет фактически о систематизации, а не о классификации историографических источников, поскольку предусматривается лишь активная позиция исследователя и совершенно игнорируется осознанный выбор историка прошлого и культура, в которую было включено его произведение.

В 2002 г. О. М. Медушевская (1922–2007) предложила использовать источниковедческую концепцию в разработке теоретической основы историографических исследований[639]. Один из важнейших принципов этой концепции – рефлексия о чужой одушевленности – позволяет за основу процедуры выделения видовой структуры историографических источников принять принцип целеполагания его автора (Другого), а значит и классифицировать их не по цели современного исследователя (что предлагал Л. Н. Пушкарёв) или произволу библиографа, а по целеполаганию историка прошлого и культуры его времени.

Таким образом, в современном историографическом исследовании применим тот же принцип, что и в источниковедении источников иных видов.

Авторы данного учебного пособия исходят из того, что источниковедческий подход выступает базовым в теоретической основе источниковедения историографии.

Феноменологическая концепция источниковедения позволяет выделять виды (монографии, статьи, диссертации, тезисы, рецензии, учебные пособия и т. д.) и группы (по типам исторического знания: научное исследование и социально ориентированное историописание) историографических источников по целеполаганию. Такая практика дает возможность выявлять другой – иной по отношению к научной истории – тип исторического знания, избегая при этом выстраивания иерархии работ историков по их значимости (научные, не совсем научные, совсем не научные и т. д.), заставляя рассматривать группы и виды историографических источников как рядоположенные.