Беловеская горка Глава из книги Б. И. Гаджиева «Поляки в Дагестане»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Беловеская горка

Глава из книги Б. И. Гаджиева «Поляки в Дагестане»

Холм с непривычным для дагестанского уха названием Беловеская горка растянулся на несколько километров западнее Буйнакска, поднявшись над городом не менее чем на 200 метров. Горка дорога нам по многим причинам. Лет 40 назад на ее скалах, это когда идешь в сторону озера, будет с правой руки, я обнаружил около ста рисунков, изображающих начиная от разнообразных животных и сцен охоты и кончая примитивными рисунками дагестанской арбы.

На горке для существования человека имелись определенные условия: разнообразный животный мир, великолепные леса, изобилие воды и более мягкий климат, чем сейчас.

Во времена Кавказской войны, как и на скале Кавалер-Батарея, на Беловеской горке имелся наблюдательный пункт, чтобы с этой стороны мюриды Шамиля не могли бы нанести внезапный удар по укреплению Темир-Хан-Шура.

Не меньшее значение для противоборствующих сторон играла горка и в годы Гражданской войны.

Установи на ней батарею пушек, и город вынужден был бы покориться такой силе. Именно так случилось в конце марта 1920 года.

На юге Темир-Хан-Шуры и на Беловеской горке тайно скопились краснопартизанские отряды. Хотя в городе распространялись тревожные слухи, однако открытой паники среди деникинцев не проявлялось.

Мало того, на тумбах по Аргутинской улице пестрили объявления, извещающие, что «сегодня для широкой публики в зале женской гимназии будет прочитана лекция «О положении в России». И на самом деле, вечером 27 марта офицеры и местная знать собрались, куда их созывали организаторы лекции.

В середине беседы какой-то полковник по одному стал окликать офицеров. К ним присоединились и гражданские лица со своими дамами.

Панику вызвал слух о каком-то ультиматуме большевиков. В ту же ночь деникинцы отступили в направлении Порт-Петровска.

А утром 28 марта 1920 года повстанческие отряды со стороны Атланозеня и Беловеской горки спустились в Темир-Хан-Шуру и праздновали установление Советской власти.

В 1919–1920 годах в связи с гражданской войной, когда одна власть сменялась другой, началась беспорядочная рубка леса и на Беловеской горке.

Прекрасная зона отдыха и своеобразные «легкие» Темир-Хан-Шуры исчезли с лица земли. Вместо густо росших деревьев остались одни пни. Был истреблен и животный мир.

С тех пор, по истечении 80 лет, тонкие стволы дубняка никак не могут разрастись. Высох и родник, который протекал у подножья скалы Таш-Кутан, отмеченной, как я писал выше, рисунками древних охотников.

Через короткое время после нападения Германии на Советский Союз на Беловеской горке появился наблюдательный пункт, а точнее сказать, маленькая комната, сколоченная из досок и фанерных листов. Одна табуретка и полевой телефон «украшали» ее внутренность.

Об этом я знаю не понаслышке. Раз в неделю по приказу штаба МПВО города я с группой старших ребят школы № 5 дежурил на макушке Беловеской горки: следили за небом. Ночью часть учащихся несла вахту, другая отдыхала в домике. Обо всем подозрительном мы сообщали по телефону в штаб.

После Великой Отечественной войны прямо на глазах город стал разрастаться за счет переселенцев, спустившихся с гор. Особенно быстро застраивался восточный склон Беловеской горки.

Появились улицы, которые почему-то стали называть именами классиков русской литературы: Толстого, Достоевского, Чехова, Островского.

Не могу сказать, что дома, возникшие на этих улицах, украшали наш город. Вид на горку был размазан. Приходилось со всем этим мириться, так как горцы, не выдержав тягот войны, бежали в город и строились, не придерживаясь никаких правил архитектуры и градостроения.

Если жители города отнеслись к беженцам с пониманием, то природа жестоко отомстила. В ночь на 25 января 1990 года под оползнем оказались десятки людей, домов, а всего пострадало более сотни строений. Столько же в аварийном состоянии находится по сей день.

Всеми правдами и неправдами многие жители не покидают дома, хотя угроза того, что произошло в январе 1990 года, не снята с повестки дня и сегодня. Ныне на Беловеской горке установлен телеретранслятор, который устойчиво принимает из Махачкалы три программы по первому, второму и седьмому каналам.

… Я интересовался, почему холм, нависший над городом, носит имя некого Беловеского. Однако вплотную этим вопросом занялся только в конце 70-х годов. Первым делом я отправился в семью Беломазовых, коренных темирханшуринцев.

Мария Беломазова еще до революции окончила женскую гимназию, знала много историй, связанных с нашим городом. Дочь ее, Галина, училась со мной в школе № 1. Начитанная, любознательная, она также могла быть мне полезной.

Итак, я постучался в квартиру Беломазовых. Мать и дочь оказались дома. Сказав, по какому поводу беспокою их, раскрыл блокнот и вот что узнал от этих двух женщин:

«Адам Беловеский имел роскошный сад. В нем, отражая синь неба или бегущие по небу облака, покоился большой пруд, в котором водилось множество черепах. Они выползали греться на сушу, но при появлении людей поспешно уходили в воду.

Беловеским принадлежали два дома. Тот, что выше, представлял собой постройку дачного типа, с большой верандой. Рядом находилась красивая беседка, увитая хмелем.

Сад Беловеских с верхнего дома тянулся до нынешней ул. Красной, где стоял второй дом из кирпича.

Адам Григорьевич Беловеский

Сад от улицы, ведущий на макушку горки, был отгорожен колючей проволокой. За нею пролегала канава, которая почему-то всегда была влажной, хотя по ней только в дождь урчала вода. Детвора там собирала ежевику.

Беловеские разводили яблони, груши, черешню, персики.

Урожаи бывали высокие, иначе чем объяснить, что в этом же саде действовал небольшой консервный завод. На банках пестрели очень красивые этикетки с печатью императорского двора. Свою продукцию – компоты и варенья – Беловеские поставляли царскому семейству».

Затем я встретился и с сестрами Лебедевыми. Младшая из сестер вспомнила: «Мой отец, как вы знаете, работал на почте. Беловеским поступало много корреспонденции. Из уважения к Адаму Григорьевичу родитель пешком отправлялся на их ферму. Это к вечеру. Отца обычно сопровождала я. Мы часто заставали жену Беловеского Марию Иосифовну за доением коровы. Не было случая, чтобы добрая женщина не угостила меня парным молоком.

Писали Беловеским из самых разных уголков мира, в том числе из Франции. Мы с сестрой рассматривали журнал, в котором была помещена фотография, изображавшая свадебный процесс внука Беловеских с дочерью Шаляпина. Всех нас поражали ее босоножки – невиданная обувь в наших краях.

Длинный массивный стол постоянно был накрыт на веранде для гостей. К супруге Адама Григорьевича Марии Иосифовне и ее двум сестрам приходили пожилые темирханшуринки. Они вели светские разговоры.

У Беловеских было три дочери. Одна, Людмила, умерла еще до революции. Другая, Евгения, в Петрограде вышла замуж за датчанина инженера-химика.

В 1938 году до Буйнакска докатился слух, что эта чета проживает во Франции. Мария Иосифовна получала письма от своей дочери. Та звала свою мать во Францию, но в ту пору выехать из СССР за границу было так же невозможно, как попасть ей, скажем, на Северный полюс.

Третью дочь Беловеских, приемную, звали Анной. Анна до третьего класса занималась в Буйнакской школе № 1, затем переехала в Москву, куда она вызвала маму… Там и умерла Мария Иосифовна».

Так по крупицам я стал собирать сведения о хозяевах горы.

Я знал, что ни Адама Григорьевича, ни его супруги, ни других родственников в живых не было. Все надежды теперь я возлагал на третью дочь Беловеских – Нюсю (Анну).

Много воды утекло с тех пор, пока я узнал, что ближайшая подруга Анны живет в Белоруссии. К моему удивлению, последняя оказалась моей бывшей одноклассницей – Ираидой Носковой-Литвиновой.

Срочно отправляю письмо в г. Жидино. Мое нетерпение трудно представить. Первые строки от Ираиды о Буйнакске, школьной жизни. Так, мол, и так, а дальше: «… много было в их имении сирени и разных цветов. Кроме фруктовых деревьев, имелись орешники. Этим делом занимался сам Беловеский. Ему помогал аварец по имени Магома.

Дом Беловеских всегда посещался народом. Гостей принимали с распростертыми объятиями. Надо знать изумительный климат Темир-Хан-Шуры. Сюда летом приезжали на отдых богатые люди из Баку, Красноводска, Петербурга и других городов. Все они квартировались на даче Беловеского».

Мария Иосифовна Беловеская с дочерью Анной

«Не помню точно, – сообщала мне далее Ирина Носкова-Литвинова, – то ли в 1934, то ли в 1935 году, сестер Беловеских выселили, а сад, дома отобрали. В нижнем из них организовали инкубаторную станцию, которая почему-то вскоре сгорела. Палисадник выломали, цветы вытоптали. Сад был запущен, пруд высох.

Сестры Беловеские скитались по частным квартирам. Чтобы не умереть с голоду, нянчили чужих детей, ухаживали за больными, помогали прибрать по дому. Что можно было заработать таким способом?

Однако и в таком положении сестры делились чем могли с теми, кто был беднее их. В частности, когда приболела моя мама, они, как ангелы-хранители, оказались у ее постели. Особенно отличалась Мария Иосифовна. Умерла она в войну в подмосковном городе Жуковском, где жила ее приемная дочь Нюся.

После войны Анна приезжала в Буйнакск, много раз со мною поднималась на горку.

Анна Адамовна Беловеская

В последний раз родной город она посетила в 1962 году. Никак не узнавала место, где был их верхний дом и сад. Все было застроено новыми хозяевами. С Нюсей мы дружим по сей день и ездим друг к другу. Она уже на пенсии. У нее сохранились фотографии матери, близких. Она хороший человек, отзовется на твою просьбу…»

Ирина завершила письмо адресом Анны Адамовны.

Я немедленно отправил письмо в Жуковское. От ее ответа теперь зависело, насколько обогатится материал о семье Беловеских.

Недолго мне пришлось ждать письма из Подмосковья. Анна Адамовна обещала помочь во всех моих исканиях, однако считала, что лучше всего будет, если я сам приеду к ней.

Лучшего совета мне не надо было. Едва дождавшись летних каникул, мы с супругой уехали в Жуковское.

Находим дом Анны Адамовны. Она оказалась моложавой, симпатичной, хорошо сложенной для своих лет женщиной. Былая красота еще не сошла с ее лица.

Анна Адамовна сразу доверилась нам, из сарая притащила ветхий чемодан больших размеров, битком набитый письмами. Принесла она и уйму пожелтевших от времени фотографий. Я даже немного опешил.

Началось знакомство. Письма непосредственного отношения к моим поискам не имели. Отобрав несколько конвертов, привлекших мое внимание, другие отложил в сторону. Больше всего меня занимали фотографии. Я стал их сортировать. Те, что были связаны с семьей Беловеских, откладывал в отдельную стопку.

– Для чего вы это делаете? – спросила Анна Адамовна.

– Если позволите, – отвечал я хозяйке дома, – я их пересниму.

– Нет в этом надобности, – произнесла она.

У меня екнуло сердце. Я перестал перебирать фотографии и уставился на свои руки, будто они сделали что-то недозволенное.

– Хотел бы, – робко выдохнул я, – сделать с них копии.

– Зачем столько мороки, совсем заберите!

Я не поверил своим ушам.

– Да-да, – потребовала Анна Адамовна, – это и это Вы можете забрать. Эти обязательно берите.

И я забрал, но далеко не все, что предлагала добрая женщина, только десятую часть.

– А что я с ними буду делать? – спросила она – Может, Вам в чем-то действительно помогут.

Пронумеровав понравившиеся мне фотографии, я попросил Анну Адамовну каждую из них прокомментировать.

Под № 1 у меня значилась фотография Адама Григорьевича Беловеского. По рассказу Анны Адамовны получилось, что он в Темир-Хан-Шуре оказался по приглашению какого-то князя. Прибыл он из Польши, сделался управляющим у князя. Освоившись с новой должностью, Адам Григорьевич на склоне горки купил землю и разбил на ней сад, вырыл пруд, запустил туда рыб. В верхней и нижней части сада построил два дома.

«В верхнем доме было 13 комнат. Дом был покрашен в белый цвет. Окна были зарешечены – зимой, бывало, к дому подходили волки. Однажды, – вспоминала Анна Адамовна, – я насчитала стаю из семи волков во главе с вожаком. Страшно выли. Я спряталась под кроватью.

Сад – уникальное детище Адама Григорьевича. Гости удивлялись, когда видели на одном, скажем, дереве фрукты двух-трех сортов. Деревья он привозил из-за границы. У нас росли редкие сорта груш и яблок. Груши имели красную мякоть. Зимние сорта яблок весили до 700 граммов. Около пруда скопились желтые с пупырышками ароматные яблоки. Таяли во рту. Сорок абрикосовых деревьев выгнулись от верхнего дома вниз. Тополи-гиганты, в два обхвата, кронами ушли в самое небо, а под ними журчит ручей с чистой водой. К стволам тополей мы приспособили перекладины, нечто вроде турника и качелей. Адам Григорьевич поддерживал связь с Мичуриным, ездил к нему обмениваться опытом. Думаю, ученому из Козлова было чему поучиться у темирханшуринца. Уверена, что такого сада, как у нас, более в Дагестане в ту пору не было. Черешня, вишня, айва, курага, малина, смородина, крыжовник, барбарис…

А цветы! Сирень! Обыкновенная, персидская, махровая, красная, бордовая. Акация – белая и розовая.

Осенью опавшие листья мне по пояс. Мы, дети, барахтались в них или во время игры в прятки могли так зарыться, что и не обнаружишь.

Обычно за садом ухаживали Адам Григорьевич и наш работник Магома. Адама Григорьевича я помню – крупный, рослый, атлетическая фигура. В последнее время, это уже при Советской власти, работал бухгалтером в одной организации.

Внезапно заболел грудной жабой и умер в 1924 году. Похоронили рядом с дочерью Людмилой.

Народ у нас бывал с утра до вечера: семьи генерала Лазарева, Магомы, Лебедева, генерала Макухо, наши родственники, приезжавшие из Польши.

Я запомнила жену покойного генерала Т. И. Мищенко, с которым Адам Григорьевич имел тесные отношения. Я училась у нее читать, писать, игре на фортепиано. Генеральша прекрасно владела инструментом. Мы часто бывали у нее. В саду у них росли карликовые деревья, фруктовые деревья, цветы, бил фонтан. Сад Мищенко незаметно переходил в лес.

А как прекрасно было зимой. Разве забудешь катание на санках! Весь город собирался на Беловескую горку для этого. У нас были самые модные сани с рулевым управлением. Скользили здорово, до самой черты города. Наверх сани тащили наши собаки. Люди удивлялись этому зрелищу.

Этот сказочный мир окружал меня до 1928 года. Затем пошло-поехало. У нас отобрали все, приказав за 24 часа убраться восвояси.

Мы поселились у двух старушек Рябчевских, затем у одного учителя.

Из Буйнакска я уехала в 1938 году в Баку. Затем очутилась в Жуковском, где живу до сих пор. Работала конструктором самолетов 30 лет. Сейчас на пенсии. Мама умерла в войну – в октябре 1944 года».

Другая дочь Марии Иосифовны, Евгения, окончила Темир-Хан-Шуринскую женскую гимназию. Блестяще играла на пианино. Евгения Адамовна в совершенстве владела, кроме русского, английским, французским, немецким, итальянским и польским языками. Муж ее, датчанин, Даниил Гарднер, инженер-химик, вошел в историю как изобретатель защитного цвета хаки.

У них было двое детей: дочь носила имя матери, а сын имя отца – Даниил.

Сын, как и отец, инженер-химик, женился в США на дочери Ф. И. Шаляпина Марфе. Когда началась война, связь с ними прекратилась. Что и как с ними, Анна Адамовна не знала.

В этом месте, не вдаваясь в подробности, замечу, что после долгих поисков мне удалось связаться и с Марфой Федоровной Шаляпиной. Она живет в Англии и охотно откликнулась на мои письма.

Фотографий, которые мне подарила Анна Адамовна, и историй, связанных с ними, хватило бы на отдельную повесть. Я этого не стану делать, а позволю поговорить еще о двух личностях, имеющих непосредственное отношение к самой Беловеской горке.

Об аварце Магоме, которого приютил Адам Григорьевич, так рассказывала Анна Адамовна: «Магома жил у нас, считался членом семьи. Его обязанностями были: обрезка, опрыскивание, побелка деревьев. Дед выделил ему дом из двух комнат. Я часто бывала у него. Добрейшей души человек. Русский язык коверкал, чем доставлял нам, детям, удовольствие. Марию Иосифовну называл «Хозяйка», меня – «Нуса». Когда я шла в церковь, он меня сопровождал. Кроме ухаживания за садом, он пилил, колол дрова, следил за нашими двумя коровами, ослом и лошадью».

Магома со своей семьей оставался у хозяев в дни радости и в самые трудные дни.

Когда Беловеских выселили в 24 часа, что стало с Магомой и куда он делся, этого мне Анна Адамовна не смогла сказать.

Наконец, из тех, кто привлек внимание, мне остается досказать о старшей дочери Адама Григорьевича и Марии Иосифовны – Людмиле Беловеской. О ней Анна Адамовна мало что могла вспомнить. Дело в том, что Людмила, как мне рассказывали мать и дочь Беломазовы, умерла еще до революции. И я бы о ней ничего не знал, если бы не дневник Людмилы.

Он каким-то образом попал моей однокласснице Галине Беломазовой-Яланской, а она передала его мне. Почерк неровный, не всегда понятный, некоторые строки так замазаны, что никак нельзя разобрать. И все-таки дневник Людмилы Беловеской для меня очень ценный документ.

Листаю пожелтевшие от времени страницы и удивляюсь, откуда могла черпать такие яркие краски девчонка-гимназистка, чтобы воспеть свою горку, которую называют не иначе, как Швейцарией.

В этом нисколько нет преувеличения, хотя бы потому, что наша юная темирханшуринка исходила немало троп в настоящей Швейцарии. Посетила она также Финляндию, Данию, Норвегию. Так что, называя Беловескую горку Швейцарией, она отдавала дань красоте дагестанской природы.

Дневник Беловеской – это исповедь о своей жизни, о близких, подругах-гимназистках, учителях, о событиях в областном центре Дагестана Темир-Хан-Шуре.

Все это не имеет прямого отношения к нашему повествованию, мне остается чуточку взглянуть ее глазами на темирханшуринскую Швейцарию.

«… 27 мая 1912 года. Лес – краса природы. Наша милая, широкая и чистая Швейцария, аллея с грибным запахом, старое кладбище в сквере, ферма Мищенко на юге – как все это дорого для меня.

«Шура – это дикая Италия», – сказал наш Луи Амико – итальянец».

Судьба Людмилы Беловеской оказалось трагической. Она рано ушла из жизни.

Перед тем, как поставить точку в этой части своей книги, я непременно должен сказать еще вот о чем.

В доме Беловеских бывало много интересных людей. К примеру, летом 1918 года академик живописи Е. Е. Лансере с семьей в течение нескольких месяцев жил на ферме.

Тут, в живописной местности, он делал рисунки для журнала «Танг Чолпан», портреты семьи Адама Григорьевича. Будучи в Москве в гостях у сына академика, я видел акварельные рисунки сада, пруда и других достопримечательностей дома Беловеских.

К Адаму Григорьевичу приезжало немало иностранцев, в том числе из Польши, Финляндии, Италии и других стран. На горке, в гостях у Беловеских, бывали и местные знаменитости, среди них Тату Омаровна Булач, которая очень тепло отзывалась о хозяевах фермы.

… Как-то лет 18–20 назад ко мне обратилась группа горожан с просьбой защитить их. Оказалось, их выселяют из коммунального дома, чтобы снести его и на его месте построить насосную станцию. Объясняю им, что я не депутат, не государственный деятель, не партийный чиновник и помочь им, к сожалению, не могу.

– Но вы же интересуетесь историей, – сказали эти люди мне.

– А при чем тут история?

– А при том, что этот дом, где мы живем, принадлежал Беловескому.

Пришедшие знали мое уязвимое место. В тот же день иду к председателю исполкома. Благо, он выпускник нашей школы. Председатель внимательно выслушал меня, вспоминая, как ходил со мной в походы.

Конечно, он понимает, что исторические памятники необходимо сохранять. Тем более, дом такого человека, открывшего первый консервный завод в Темир-Хан-Шуре и сделавшего много доброго для горожан и приезжих. Разумеется, уверил меня председатель, дом Беловеских пальцем никто не тронет.

Обрадованные ходоки не знали, как меня благодарить.

Прошло какое-то время, и уже сам председатель обратился ко мне: «Из-за того, что нет насосной станции, жители домов, прилегающих к Беловеской горке, остаются без воды. Он, председатель, понимает, что в истории ценно, однако жители не хотят этого понимать. Они требуют дать воду, хватают за горло».

Тем временем узнаю, что те, кто приходил ко мне с жалобой, уже получили в микрорайоне квартиры. Несколько раз меня приглашали в исполком. Когда же я услышал, что собираются послать ко мне делегацию жителей, остро нуждающихся в воде, я сдался. Но выдвинул условие: на стене насосной станции горисполком поставит мемориальную плиту с подобающей надписью о семье Беловеских. Кроме того, план дома и фотографии всех строений вручат мне…

Председатель клятвенно пообещал все условия джентльменского договора исполнить. Прошли дни, недели, месяцы, годы.

Глава города переехал в Махачкалу. Насосная станция работает, люди довольны. Единственный, кто считает себя обделенным, – это я.

– Выходит, Булач, говорю я сам себе, – ты был плохим учителем, неважно работал в школе, коль скоро один из учеников не исполнил данное им честное слово!

Беседа с краеведами на Беловеской горке перед дальним походом

Утешает то, что название горки навсегда сохраняет память об интересной польской семье Адама Григорьевича Беловеского.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.