ГЛАВА 7. МАМИНЫ СЕСТРЫ

ГЛАВА 7.

МАМИНЫ СЕСТРЫ

ПО ДИКОМУ ЛЕСУ

К середине ноября навалило много снегу, пошли крутые морозы. Федя каждое утро разгребал снег деревянной лопатой, расчищал проход от дома до улицы Ивановки. Бабушка Маша дала мне старые Федины валенки и шубейку из овчины, которую он носил мальчишкой. Только ходить в них мне было некуда. Почти безвылазно я дома сидел. Но однажды под вечер к нам прибежала Нина Дунаева.

– Витя, Витя! – закричала она с порога. – Мама твоя приехала! Бежим скорее к нам!

Меня не пришлось уговаривать. Через минуту вместе с Ниной я уже бежал к дому Дунаевых.

– На чем же она приехала? – спросил я на ходу.

– На санках Тоню везли через лес. Оля помогала. Ходила за ними в Сиверскую.

– А бабушка Фима? Как же она?

– Ты разве не знаешь? Она уже неделю живет у нас. Ее дядя Леша Шилин привез на лошади.

Я с обидой подумал: даже не сообщили мне о бабушке Фиме!

Мама, не дав мне раздеться, охватила мою шею все еще холоднющими руками, стала целовать меня в щеки, в губы, в лоб. Губы ее тоже были холодные. Только слезы из глаз капали теплые и соленые.

– Сынушка! Родненький мой! – шептала она.

– Мамочка! Мамочка! – шептал я в ответ и тоже расплакался.

Слезы наши смешались.

Рядом стояли Оля, бабушка Дуня, тетя Сима и Нина. Тоня отогревалась на русской печке. Спала, наверно, после такой дороги. Понемногу мы успокоились, сели за стол. Пили чай с цикорием. Оля стала рассказывать:

– Из Реполки позавчера я вышла перед рассветом. По лесу до Лядов я когда-то ходила, но в летнее время и не одна. А сейчас зима, все снегом покрыто. Очень обидно было, что никто не согласился быть мне напарником. Взяла свой школьный компас, подобрала крепкую палку, чтобы отбиваться от волков и медведей. Но еще больше я боялась встретить в лесу партизан или немцев-карателей. От страха почти бежала, увязая в сугробах.

Оля налила чаю, погрела руки о стакан, отпила немного. Все ждали продолжения рассказа.

– В Сиверской я день отдохнула, помогла Настеньке собраться. А сегодня вышли мы ночью, в пятом часу. Светила луна, яркие звезды. Тоню укутали так, что одни глаза видны были. Санки тянули по очереди. По дороге шли быстро, к Лядам пришли в десять часов. А дальше – почти двадцать километров по бездорожью, по дикому лесу, да с санками. Тропинки не видно, кругом сугробы, кочки, коряги. На кочках Тоня часто выпадала из санок в снег. Как колобок. Не стонала, не плакала. Только глаза выдавали испуг.

– У нее и сил-то не было плакать, – вставила мама. – Тоня даже есть отказалась, когда мы перекусывали. Мы с Олей все время двигались, и то коченели наши руки и ноги. А каково было ей без движения!

– Это точно, – подтвердила Оля. – Санки мы вдвоем тащили и тоже часто падали в снег лицом. Несмотря на две пары варежек и меховые рукавицы сверху, руки мои коченели так, что приходилось отогревать их под мышками в ватнике. Как мы не обморозились, одному Богу известно, – Оля помолчала, вздохнула и продолжала: – Через каждые пять минут мы с Настенькой выбивались из сил. Больше всего боялись, что не успеем засветло выйти к деревне, что застанет нас темнота в лесу. Фонарика нет, спички отсырели – костра не разжечь. А мороз-то за двадцать градусов! Верная погибель была бы!.. Сейчас, уже дома, особенно жутко представить себя в темном лесу. Брр! У меня и сейчас еще руки холодные, никак не согреются. И мурашки бегают по спине.

Помолчали. Потом Нина сказала:

– Вы настоящий подвиг совершили. Я бы ни за что так не смогла!

– Это Господь нам помог, – тихо сказала мама. – Всю дорогу я молилась Спасителю.

Я сразу вспомнил о бабушке Фиме. Ведь она так часто молилась за всех нас.

– А где же бабушка Фима?

– Она хворает. Лежит в маленькой комнатке. Пойдем, я провожу тебя, – сказала Нина.

Бабушка спала, тихо похрапывая. Такой сухонькой, маленькой она мне показалась. Неожиданно для себя я вдруг взял и перекрестил ее. Машинально как-то. И не потому, что в Бога верил (в Реполке я даже перед обедом забывал креститься), а потому, наверное, что в бабушку Фиму верил. Любил я ее.

К бабушке Маше уже поздно было идти. Мы с мамой устроились спать на полу в доме бабушки Дуни.

***

Утром мама, я и Тоня отправились к бабушке Маше, чтобы жить в ее доме. Встретила она нас приветливо – всех расцеловала, поставила чайник на стол.

– Как же вы добрались через лес по такому морозу? – спросила бабушка.

– Господь помог да сестра Оля. Мать моя не решилась на такой трудный путь по возрасту. Михаил побоялся партизан и карателей, а больше помочь было некому.

– Что же Оля нам не сказала? Может быть, Дуся или Федя пошли бы с ней в Сиверскую.

– Не знаю, не знаю. Оля говорит, что никто не согласился быть ей напарником, – ответила мама.

Разговор продолжался как-то вяло, с недомолвками. Наконец бабушка Маша решилась на трудное объяснение:

– Вот что я скажу тебе, Настенька. Располагайтесь в малой комнате. Там на кровати ты можешь спать с Тоней. А Витя на сундуке моем пристроится. Но питаться вашей семье надо отдельно. У меня запасов нет. Федя с Дусей лето и осень работали на Германа. Обещал хороший расчет – и мукой, и картошкой. А рассчитался рублем советским, чтоб ему трижды в ад провалиться, подлому кулаку, эстонцу проклятому.

Мама слушала, не перебивала бабушку. Потом тяжко вздохнула, опустив голову:

– Ну что же, и на этом спасибо. Будет хоть крыша над головой.

Она встала, повела нас в малую комнату. Там обхватила меня и сестру и разрыдалась. Тоня тоже расплакалась за компанию.

Я наивно пытался утешить маму:

– Не надо, мама, не плачь. Я не буду капризничать за столом, как раньше. Буду есть все-все, что придется. Даже один раз в сутки готов есть. Ничего, потерплю.

Мама даже улыбнулась сквозь слезы:

– Глупышка ты мой! Еще не знаешь, что такое настоящий голод, – вслух размышляла она. – Михаил, крестный твой, тоже сказал, чтоб на него не рассчитывали. Что у него и так пять ртов, сам шестой. Шура, старшая сестра, хоть и с коровой, и с достатком хорошим, а скорее лопнет от жадности, чем горсть очисток подарит. Работы зимой нигде не найдешь, менять на продукты нам нечего. Так-то вот. С таким трудом мы добрались до Реполки, где все родные и близкие. Но, оказывается, только на Божью помощь можем надеяться.

Под вечер, видимо, переговорив с Федей и Дусей, бабушка Маша принесла нам полведерка картошки и две турнепсины.

– Ты не сердись, Настенька, за мою прямоту. Это чистая правда, что нет у нас никаких запасов. Вот разве ботва картофельная сушеная, что лежит на чердаке. Собиралась опрыскивать огурцы да капусту раствором этой ботвы. Так можешь брать ее, если захочешь, на лепешки да на похлебку. Федя покажет, где она лежит.

Это уже было что-то. Мама даже поцеловала свекровь.

***

Через несколько дней морозы немного ослабли. Дуся и Федя собрались в лес добывать кору от деревьев и мох. Позвали меня с собой. Мама захворала, не могла пойти с нами. У нее болело горло, усилился кашель. Видимо, сказался ужасный переход по лесу из Сиверской.

Лес начинался недалеко от кладбища. Дуся привела нас на небольшую поляну, на которой было много моховых кочек, покрытых толстым слоем рыхлого снега. А по краю поляны стояли молодые осины. К ним направился Федя с топором и ножом. Дуся выбрала кочку покрупнее, стала ее расчищать деревянной лопатой. Я помогал ей железной. Вскоре кочка открылась.

Но мох оказался промерзшим. Дуся взяла железную лопату и стала вырубать кубики мха. А мне надо было отряхивать их от остатков снега и складывать в мешок. Работа закипела. Вскоре мне стало жарко. Я хотел снять шубейку, но Дуся запретила:

– Не смей раздеваться. Лучше помедленнее работай, времени у нас много.

Закончив обрабатывать одну кочку, мы отрыли вторую, третью, и так далее. Часа через три наши мешки были заполнены. Окликнули Федю. Он ответил:

– Идите домой, я вас догоню.

Мой небольшой заплечный мешок был плотно набит мхом и показался мне довольно тяжелым. Я с трудом переставлял ноги по глубокому снегу. Федя догнал нас у самого дома. Мама и бабушка обрадовались нашей добыче. Мох разложили на противнях, чтобы высушить и перетереть в муку. Кору деревьев ссыпали в деревянное корыто, измельчили сечкой, которой раньше капусту рубили. Такая кора годилась в похлебку, а обваленная в муке из мха шла на лепешки. Они сильно горчили, но притупляли чувство голода. Все поделили на три части – согласно затраченному труду. Долгой зимой еще много раз нам приходилось ходить на эту поляну.