Мехтиабад

Мехтиабад

Я всегда знала, что там, за горами, вершины которых я вижу каждое утро из своего окна, живут мои родные… Мне надо было многое понять — я поехала в Иран…

Я становлюсь иранкой всегда, когда вспоминаю восторженные рассказы отца о Йезде. Этот почти сказочный для меня город искала еще на ученической карте и ненавидела жирную красную границу, отделявшую папин город от меня. Только через 75 лет после изгнания из Ашхабада жителей персидского происхождения мне удалось-таки попасть в Йезд. В поездке меня сопровождало Божественное сопутствие, которое иные почему-то называют мистикой. Во-первых, в иранском консульстве быстро, без проволочек, выдали визу. Во-вторых, быстро нашлись друзья моих друзей, которые приветливо встретили в перевалочном для меня пункте, в Мешхеде. Однако им я заявила, что славный город Мешхед осмотрю потом, а завтра сразу в Йезд. Это очень далеко — так меня попробовали оставить хоть немного передохнуть. Как это — далеко!? В начале прошлого века тысячи иранцев ехали в наш город. Наверное, все же не так далеко? Новые друзья посмотрели на меня с сомнением, потом, расстелив карту на столе, показали, что между Ашхабадом и Йездом огромная Соляная пустыня. Я поняла свою давнюю ошибку и ошибку ученической карты. В-третьих, иранские друзья добыли новый номер телефона моих родственников и смогли дозвониться им. Наутро я села в ночной автобус и отправилась в путь, навестить тех, кого никогда не видела.

Йезд в самом сердце Ирана, а я гуляла в самом сердце этого древнего города. Его благополучно миновало монгольское нашествие. Провидение сохранило здесь островок зороастризма, даже когда на смену этой религии пришло, как и положено по идее развития духовной цивилизации, новое откровение Творца — ислам. Сохранившаяся община сегодня скорее лишь яркий и красочный, почти музейный экспонат духовной истории. Осталось не более 5 с половиной тысяч горожан, продолжающих соблюдать принципы и культы учения Заратуштры. Когда-нибудь и от христианства и ислама останутся лишь такие заповедные островки. Никуда не денешься — таков исторический путь развития всех мировых религий. Яркое процветание заканчивается постепенным угасанием.

Святыня зороастрийцев — храм Аташкеде. Он отстроен заново, но не из глины, как прежний, а уже из жженого кирпича. Я почти прилипла к стеклу, разделяющему музейную и сакральную часть храма, чтобы разглядеть, как вечно голодный Агни в огромной металлической чаше жадно поглощает стволы больших ореховых деревьев. Огонь этого древнего культа зажгли от пламени горного святилища, которому уже минимум два с половиной тысячелетия. Фасад Аташкеде удивительно четко, как в зеркале, отражается в воде культового бассейна. Иранцы все строят с непревзойденным вкусом! Над входом в храм прикрепили барельеф древнейшего символа, принятого многими ранними религиями, а потом и зороастрийцами. Это — фаравахр, крылатый диск с верхней частью тела человека. «Башни молчания», на которых оставляли покойников на вершинах специальных башен на растерзание птицам, закрыли только лет тридцать назад. Воздух Йезда напоминает о близости Соляной пустыни, которую, кстати, я преодолевала в автобусе 18 часов. Хорошо, что ночью. Днем жару даже кондиционер не выдерживает. Вода в городе только из кяризов. Она идет по подземным каналам с отдаленных гор в городские бассейны под глиняными полусферами, увенчанными четырехгранными вентиляционными башнями — бадгирами, они захватывают потоки ветра и направляют охлаждать воду. Такие причудливые строения придают старому городу колоритный, может, даже некий космический вид.

Интересно, в Ашхабаде есть башня, очень похожая на бадгир, она на здании фабрики, построенной в три дцатые годы. Высокий четырехгранник украшают часы, которые до сих пор показывают время, когда они остановились, — это время начала Ашхабадского землетрясения. Ведь только эти высотки — башня с часами и купол храма бахаи — не развалились. Я думаю, что построить башню-бадгир было идеей иранского архитектора. Придет время, откроют архивы, и тогда мы все узнаем доподлинно. Однако и сейчас знаем, что Йезд и Ашхабад строили иранские мастера. В Йезде я ходила по улицам начала прошлого века, которые видела на старых фото Ашхабада. Как на прежней ашхабадской Базарной улице, сплошные торговые ряды, и лабазные двери «гармошкой» закрывают торговцы Йезда на ночь тоже бульдожьими замками, как на фото старой «Текинки». Тротуары политы водой, усатый важный цирюльник сидел у порога маленькой парикмахерской с газетой в руках, рядом лавочки медной посуды, кондитерские магазины с лакомствами.

Мой девяностолетний дядя был моим переводчиком и гидом. Русский помнит еще с Ашхабада, где семья до насильственной высылки имела свой дом на улице Некрасова. Английский выучил, когда работал в Иране с иностранной компанией. Имел в Йезде велосипедную мастерскую, такую, как в Ашхабаде. Однако денег смог наскрести только на участок в бедном квартале зороастрийцев, чтобы построить на нем свой глиняный домик. Хотя лично меня это жилище очень радовало. Ведь кто еще из современных исследователей имел такую же возможность пожить среди последователей Заратуштры. Я подмела двор, хотела и полить, но дядя сказал, что воду надо экономить для душа. Пошла дальше наводить порядок и в углу у сарая увидела уже ржавую, но (вот это да!) ту самую ашхабадскую «зингер» — подарок моих родителей. При шахском режиме тетя Салтанат шила на ней наряды для иранок, тогда все стремились одеваться по европейской моде. Сейчас жена ее внука тоже работает в сфере моды, но в ее магазине торгуют лишь черными одеяниями для мусульманок. Интересно, в Иране настолько уважают швейную машину этой фирмы, что на одном из перекрестков Мешхеда ей поставили памятник.

Иран помог мне в полной мере осознать страдания и ужас положения бахаи при советской власти, понять, почему мой отец молчал о корнях семьи, скрывал истинную роль своих родителей в героическую эпоху истории новой религии. В Йезде ходили по гостям, многое вспоминали. Я там восстанавливала все недосказанное отцом. Знакомые дяди принесли фото тех лет, на котором в Йезде были засняты вместе эмигранты, то есть высланные ашхабадцы. Вот они, дедушки и бабушки, не увиденные нами, ашхабадскими внуками. Знаменательно, в шиитской стране сидели на скамьях вместе мужчины и женщины с открытыми лицами, как положено у бахаи. Я сразу узнала дедушку. Совсем уже старый, такой же, как на нашей семейной фотографии. Сумрачное лицо, характерные складки у рта, печальные глаза. Рассказали, что в ашхабадской тюрьме перед высылкой в Иран его сильно били по щекам, а он смеялся и говорил тюремщикам, что ему не больно, а хорошо и сладко. Показали еще одно фото. Спасибо я, конечно, сказала, но такое фото есть в моем архиве — снимок с памятного торжественного мероприятия закладки первого камня храма. Но почему родственники выделили рамкой на групповом фото только двоих? Один в чалме, в руках оцинкованное ведерко с раствором. Узнала. То был доверенное лицо бахаи — хаджи мирза Мухаммад Таги Афнан, тот самый, который приехал из Йезда, чтобы возглавить строительство Машрикуль-Азкара. А рядом неизвестный: крупный, сильный молодой в длинном черном пальто. В руках котомка с камнем. «Краеугольным»? Для закладки в фундамент? Слышу от родственников, что это и есть мой дедушка. Почему же тогда он, простой садовник, как мне всегда рассказывал отец, стоит рядом с такой великой личностью да еще во время торжественной фотосъемки? Опять узнала неожиданное, оказывается, иранский дедушка возглавлял группу строителей ашхабадского храма. Мои же вопросы продолжались. Трудно было понять, почему мой дедушка внезапно сменил свой религиозный путь, почему по призыву нового Посланника Бога Бахауллы одним из первых бросил недвижимость, работу и ушел в неизвестную землю? Мое незнание истории семьи удивило иранских родственников. Оказалось, что дедушка уже родился в семье бахаи. За религиозную деятельность его отца жестоко преследовали шииты. Сумели схватить в селе Мехтиабад. Мы с родственниками приехали туда вечером. Развалины дома, где скрывался прадед от преследователей. Сардоба, водохранилище, тутовое дерево в несколько обхватов — свидетели тех скорбных событий.

А наутро поехали на старинный рынок медников. Была пятница — выходной день в Иране, я могла без опаски ходить с фотоаппаратом по пустым коридорам крытого базара. На моих фотоснимках — стертые ступени, по которым моего прадеда, крепко связанного веревками, вели на базарную площадь. Там перед огромной толпой убили его, человека, который тоже, как и палачи, верил в единого Творца, но мечтал о новом мире без границ и войн, о равенстве людей всех наций. Потом, опять же в назидание, волокли убитого на площадь перед мечетью. Людей заставляли смотреть на убитого, уверяя, что так поступят со всяким, кто свернет с пути ислама. К сожалению, такое происходит всегда при смене духовных эпох. В языческом Риме страдали мученики за Христову веру, в Аравии идолопоклонники убивали приверженцев Мухаммада. Насилие — оно, как масло, только разжигает пламя веры. Власти хотели отвратить горожан от новой веры, но случилось неожиданное: сотни жителей Йезда одновременно стали приверженцами Бахауллы. Известный своими добродетелями житель Йезда, бывший мусульманин, но принявший новую веру Бахаи, хаджи мирза Мухаммад Таги Афнан пригласил в свой дом на торжественный обед представителей древней общины зороастрийцев и рассказал о пророке Бахаулле. Как и все последователи мировых религий, зороастрийцы верили в возвращение Спасителя. Гости в духовном лидере бахаи признали обещанного Шаха Бахрама, который инициирует обещанные их Писанием изменения в жизни, начало эпохи благоденствия. Многие поехали строить Ашхабад и храм Машрикуль-Азкар, а там, обживаясь, разводили свои любимые черные розы и сладкий виноград. Иранцы строили добротные особняки, зачастую по своим традициям — с парадными на улицу. Много таких «иранских» домов с садами и виноградниками, бассейнами и розовыми беседками во внутренних двориках возродили и после разрушившего город землетрясения. Но теперь эти несколько кварталов, прозванных в народе «персидским заливом», мешают расширяющемуся строительству района, как уверяют городские власти.

Побывали мы и в семье Лор. Они тоже бахаи зороастрийских корней. Не успели мы сделать двух шагов по крытому двору, как женщины уже несли нам на маленьком подносе стаканы с холодной подслащенной водой. Удивили их лица. Внешне черты такие же, как у всех иранских зардошти, но выражение новое — радостное, просветленное настолько, как будто огонь внутри. Насчет огня. В их доме нашелся-таки маленький «семейный» аташкаде. Металлическая вазочка на ножке, миниатюрный прообраз огромной вазы, где пылает храмовый огонь. Впрочем, металлическая вазочка-аташкеде, или иначе афринаган, или аташгах, формой напомнила керосиновую лампу. А почему бы и нет. Даже когда при новой идее меняется содержание, форма зачастую еще долго остается прежней. Показали нишу для культового огня. Сейчас афринаган в семье бахаи зажигают лишь изредка, да и только чтобы целебным дымом очистить жилище. Присмотрелась к чаше и поразилась: так там наш, туркменский юзарлык, растение от ста болезней, которое, впрочем, известно во всем мире как рута. Удивило и то, как сложное архитектурное пространство старого дома с культовыми закутками хозяева удачно использовали для современного красивого и удобного жилища. Вот оно, реальное воплощение сознания бахаи, не зашоренное культовыми предрассудками. Я познакомилась и с Вахидом Кудратом. Его дедушка и бабушка, тоже минуя ислам, сразу стали приверженцами новой открывшейся им веры, за это Вахид уже успел отсидеть семь лет в шиитской тюрьме. А сейчас он рисует по памяти галерею портретов сокамерников, тех, кто в наше, кажется, просвещенное время отдал свои жизни за поиски Божественной истины. Я, полукровка, ощутила тогда на все сто процентов и свою персидскую кровь.

В Иране репрессии к бахаи продолжаются. Сотрудники государственной службы безопасности врываются в дома и забирают бахаи с собой. Облавы хорошо скоординированы и ясно свидетельствуют о стремлении руководства страны снова нанести удар и запугать иранскую общину. Как повторяются события, как повторяются методы и приемы запугивания бахаи в деспотических государствах! Тем не менее, рассказывают очевидцы, когда власти, держащие в тюрьме бахаи, не позволили ему похоронить умершую жену, то в ответ на этот беспредел к иноверцам пришли пять тысяч иранцев, чтобы проводить в последний путь землячку. В последнее время появились новости, что мусульманская молодежь Ирана стремится попасть на сайты бахаи, чтобы самим узнать правду о гонимой в их стране религии, вывешивают на улицах лозунги с полюбившимися изречениями Бахауллы: «Смотри на человека как на рудник, полный бесценных самоцветов. Только образование может извлечь сии сокровища и помочь человечеству обратить их себе на пользу». Выдающиеся иранцы, авторитетные люди всего мира постоянно призывают к свободе приверженцев веры бахаи, невинно заточенных в тюрьмах Ирана. Недавно в Ашхабаде познакомилась с выпускником тегеранского вуза и очень удивилась, когда узнала, что там на лекциях по теологии уделяли время изучению принципов религии бахаи. Конечно, такое позитивное отношение во многом зависело от мироощущения их талантливого и смелого преподавателя, а не от прогрессивных изменений в образовательной политике этой страны. Однако шаги уже делаются…

Вахид — архитектор, болеющий душой за сохранение исторического облика родного Йезда. Он водил меня по старым кварталам. Под толстым слоем пыли деревянные двери, узорчатые металлические решетки, фрагменты цветных оконных и дверных витражей, прекрасной работы сундуки, другая мебель из хорошего дерева, разбросанные на полу фото, помятые самовары и даже каменные жернова — все это оставлено зардошти, наспех уехавшими в веротерпимую Индию. Там они называются «парси», процветают в коммерции и, как могут, сохраняют угасающие культы своей древней религии.

В этом квартале полуразрушенных домов мы встретили бахаи, тоже из зороастрийцев. Он инвалид и одинок. Однако длинный коридор полуразрушенного дома заканчивается прекрасным балконом с видом на оживленную часть города. Там, сложив у бордюра костыли, старик проводит все время. Сверху, с балкона, он первым заметил нас. И весенний иранский ветер понес по улицам «Алла-у-Абха!», что означает: «Бог всеславен!» Конечно, это приветствие запрещено в Иране. Наверное, и в Ашхабаде было под запретом, когда мой тихий и законопослушный отец так здоровался с друзьями, а я, еще ребенок, тогда думала, что это обычное ашхабадское приветствие.

В доме иранского дяди я часто поднималась по глиняным ступенькам на прогретую солнцем крышу. Вспоминала детство, отца, свои давние мечты увидеть иранских родных. Я почувствовала себя маленькой девочкой и губами пыталась отрывать изумрудные градины с огромной кисти старинного сорта «халили». Отец выращивал в Ашхабаде виноград именно этого очень раннего сорта за нежный вкус. А может, в память о благословенном и любимом Иране, в котором он сам так никогда и не побывал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.