Диктатура «временных» и легитимность Советов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Диктатура «временных» и легитимность Советов

После Февраля власть перешла в руки либералов. А потом – умеренных социалистов (эсеров и меньшевиков). Но они, и стоявшая за ними либеральная буржуазия, эту власть упустили, не продержавшись на российском Олимпе и года. В определенных кругах по данному поводу принято скорбеть – дескать, упустили демократическую альтернативу, вновь показали свое азиатско-деспотическое нутро. На самом же деле русский народ отказал в доверии «временным» именно потому, что не желал идти за нелегитимной диктатурой.

В сущности, Временное правительство было самой настоящей диктатурой, хотя и слабой. Его никто не выбирал, оно не опиралось ни на какое всероссийское представительство. Конечно, имел место постоянный треп об Учредительном собрании, но ведь оно было делом неясного будущего. Кстати говоря, еще не известно, как «временные» поступили бы с этим собранием (октябрь 1993 года показал реальное отношение российских демократов к парламентаризму). А вот диктаторская хватка у «временных» была вполне заметна. Провозгласили же они 1 сентября 1917 года Россию республикой – без всякой там «учредилки». Да и страной тогда управляла всего-навсего пятерка властителей – Директория, состоявшая из Керенского и четырех верных ему министров. Против этого правления выступали уже не только крайне левые, но и эсеры с меньшевиками, которые 24 октября потребовали отставки Временного правительства.

В сущности, у либералов и либерал-социалистов был шанс продержаться у власти хотя бы год-два. Для этого им надо было опереться на единственный орган, легитимный в феврале 1917 года, то есть на Государственную Думу. Тогда можно было бы плавно переходить к реформированию страны и созыву того же самого Учредительного собрания. Именно такой проект и предлагал один из лидеров антимонархического движения М.В. Родзянко, бывший спикером Думы. Но кадетский вожак Милюков и его сторонники о Думе и не думали. Точнее, они думали, как бы ее нейтрализовать под благовидным предлогом. В конце концов, глава Временного правительства В.Е. Львов, как сейчас сказали бы, «развел думцев как лошков». Он устроил собрание депутатов всех четырех Госдум – вместо того чтобы собрать последнюю – Четвертую Государственную Думу. В последнем случае имело бы место заседание законно избранного парламента, однако дело ограничилось встречей ветеранов российского парламентаризма. После этого Думу можно было считать политическим трупом. Как, впрочем, и российский капитализм, который упустил единственную, пожалуй, возможность легитимизировать себя в российских условиях. Тем самым он еще раз доказал свою чужеродность России.

Но очень скоро такими же трупами стали Львовы и Милюковы. Временное правительство сотрясали различные политические кризисы, до тех пор, пока его не сдуло ветром Октября. Отказавшись от услуг думских депутатов, оно невольно открыло дорогу для депутатов рабочих, солдатских и крестьянских. В стране поднималась новая сила – Советы. И она была мощнейшей альтернативой буржуазному парламентаризму. В Советы избирались не по общегражданским округам (как на Западе), а от предприятий (фабрик, заводов, иногда профсоюзов) и воинских частей. Кроме того, депутаты Советов могли быть отозваны самими избирателями. Это придавало российской демократии действительно народный и самобытный характер.

В условиях нарастающей демократизации и подъема массовых движений именно Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов стали восприниматься как легитимные органы власти. Более того, в них постепенно стали видеть некую замену ушедшей российской государственности. За власть Советов стояли большевики – наиболее твердая и дисциплинированная сила на тот момент. И массы увидели в этой силе ту же самую силу, которая управляла Россией на протяжении многих веков. Точнее сказать – не столько увидели, сколько почувствовали, и это было государственническое чутье. При всех своих огромных минусах большевики все же выгодно отличались от кадетствующих и эсерствующих политиков-масонов.

Весьма любопытную и показательную беседу описывает в своем петербургском дневнике Зинаида Гиппиус: «1917, ноября 18. Сегодня в (Петропавловской) крепости (И.И.) Манухин (деятель Красного Креста) при комиссаре-большевике Подвойском разговаривал с матросами и солдатами. Матрос прямо заявил:

– А мы уж царя хотим.

– Матрос! – воскликнул бедный Ив. Ив. – Да вы за какой список голосовали?

– За четвертый (большевицкий).

– Так как же?..

– А так. Надоело уже все это…

Солдат невинно подтвердил:

– Конечно, мы царя хотим…

И когда начальствующий большевик крупно стал ругаться, – солдат вдруг удивился с прежней невинностью:

– А я думал, вы это одобрите».

Любопытно, что в ряде случаев красная пропаганда была основана на этаком монархо-советизме. Так, один из вождей красных партизан Сибири Щетинкин выпускал провокационные воззвания, в которых ссылался на волю великого князя Николая Николаевича: «Пора покончить с разрушителями России, с Колчаком и Деникиным, продолжавшими дело предателя Керенского… Во Владивосток приехал уже Великий Князь Николай Николаевич, который и взял на себя всю власть над Русским народом. Я получил от него приказ, присланный с генералом, чтобы поднять народ против Колчака. Призываю всех православных людей к оружию. ЗА ЦАРЯ И СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ». Очевидно, что такие вот призывы находили весьма благоприятную почву. Многие действительно готовы были увидеть «в комиссарах взрыв самодержавия» (Н. Клюев).

И эти взрывы действительно потрясали красную элиту. Ярчайший пример – сталинизм, который можно смело считать левой версией монархо-советизма. Обычно исследователи сталинизма и просто интересующиеся личностью Сталина делают упор на авторитаризме вождя. Одни – со знаком минус, другие – со знаком плюс. Между тем, Иосиф Виссарионович не был чужд и демократизма. Как ни покажется странным, но Сталин считал необходимым сочетать сильную власть главы государства с мощнейшей советской вертикалью. И это был вполне органический, славянофильский подход, предполагающий соединение монархической власти и народного представительства.

Показательно, что еще в 1917 году Сталин предложил свой собственный советский проект, который расходился с планами коммунистической партократии. Важный пункт сталинской программы того периода составляют его специфические взгляды на Советы. Как известно, после победы Февральской революции в Петрограде и других регионах стали возникать Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Но общенационального, всероссийского Совета так и не возникло. По сути, деятельностью других советов руководил Петроградский Совет, бывший собранием столичных левых политиков, не всегда точно учитывающих интересы трудового населения столь огромной страны. Формально над Советами возвышался их съезд, то есть общенациональный орган. Однако он созывался время от времени и не был постоянно действующей структурой, способной конкурировать со столичными политикам, которые были рядом с центральной властью.

25 октября 1917 года Ленин провозгласил власть Советов, однако, это была всего лишь голая декларация. Очень скоро Советы, созывавшие свои съезды нерегулярно, попадут под жесткий контроль собственного Центрального исполнительного комитета (ЦИК), представлявшего коллегию столичных бюрократов. А сам ЦИК окажется подмят партийной бюрократией.

Если бы Советы имели свой общенациональный постоянно действующий орган, то в России возникло бы действительно народное представительство, свободное от буржуазного парламентского политиканства западного типа (выборы могут быть свободными только тогда, когда нет ни бюрократического диктата, ни подкупа избирателей крупными капиталистами). Оно сочеталось бы с мощной правительственной, исполнительной вертикалью, но не подавлялось бы ей.

Так вот, Сталин предлагал российским революционерам именно этот вариант. В двух своих мартовских статьях «О войне» и «Об условиях победы русской революции» он выступил за создание органа под названием Всероссийский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Тогда проект Сталина, предполагавший установление реального советовластия, был отвергнут как «правыми» сторонниками Л.Б. Каменева, так и «левыми» радетелями Ленина. К чему это привело – известно.

Тем не менее партия большевиков не пошла ни за Каменевым, ни за Сталиным. Победил Ленин сумевший раздавить всех своим авторитетом.

Противостоять этому было невозможно, и Сталин благоразумно согласился с Ильичом. Тем не менее, он осторожно пытался протащить свой проект создания Всероссийского Совета, а также указывал на необходимость сочетания идей социализма и патриотизма.

Различия межу подходами Сталина и Ленина прямо-таки бросаются в глаза после сравнения двух вариантов воззвания партии большевиков, опубликованных 10 июня в «Солдатской правде» и 17 июня в «Правде». Первый принадлежит Сталину, второй, отредактированный, Ленину. В сталинском тексте написано: «Дороговизна душит население». В ленинском: «Дороговизна душит городскую бедноту». Разница налицо. Сталин ориентируется на весь народ, имея в виду общенациональные интересы, тогда как Ленин апеллирует к беднейшим слоям, пытаясь натравить их на большинство.

Сталин желает: «Пусть наш клич, клич сынов революции, облетит сегодня всю Россию…» Ленин расставляет акценты по иному: «Пусть ваш клич, клич борцов революции, облетит весь мир…» Как заметно, Сталин мыслит патриотически, в общенациональном масштабе, Ленин – космополитически, в общемировом.

Надо сказать, что Сталин выступал за мирное развитие революции, понимая, что экстремистские крайности только ухудшат положение трудящихся, а, кроме того, окажутся на руку внешней силе. Ему была крайне неприятна мысль о вооруженном восстании. Даже после разгона июльской демонстрации, когда партия фактически ушла в подполье, он все равно пытался ориентировать ее на мирное развитие революции. Эта его позиция зафиксирована в статье «По выборам в Учредительное собрание», опубликованной 27 июля.

Он отказывается принимать участие в деятельности т. н. «Информационного бюро по борьбе с контрреволюцией», созданном в сентябре при ЦК для организации переворота. Будущий Генсек не вошел и в Военно-революционный комитет при Петросовете, который фактически и руководил Октябрьским восстанием. Правда, его включили в Военно-революционный центр при ЦК. Но, во-первых, ВРЦ не играл главной роли в организации выступления, а, во-вторых, сам Сталин занимал там пассивную позицию. В протоколах заседания ЦК от 24 октября 1917 года ему не дается никаких поручений, связанных с подготовкой переворота. Сталин, впрочем, и не был на этом заседании.

В дальнейшем Сталин также проявлял свой демократизм, причем довольно часто и по значительным поводам. А на заседании Совнаркома от 20 ноября 1917 года им было предложено воздержаться от роспуска Учредительного собрания. Троцкий в письме к своему сыну Льву Седову (от 19 ноября 1937 года) признавался, что Сталин, в отличие от него и других красных вождей, был противником штурма мятежного Кронштадта. Ко всему прочему, «страшный тиран» выступал против грабительской продразверстки. Вот что пишет историк С.А. Павлюченков, вовсе не сталинист, о Сталине, который «в течение всей Гражданской войны находился в лагере непримиримых противников продовольственной диктатуры. Он отнюдь не был дилетантом в области отношений с крестьянством после партийных поручений по хлебозаготовкам в Поволжье в 1918 году и на Украине 1919 году, но, как обычно, оставался немногословен и лишь иногда разражался настоящей грубой бранью в адрес наркома Цюрупы, его аппарата и всей продовольственной системы Наркомпрода в целом».

В середине 30-х годов Сталин и его окружение разрабатывали проект проведения в стране выборов на альтернативной основе. Предполагалось, что в каждом округе между собой будут соревноваться кандидаты от разных организаций – партийных, комсомольских, профсоюзных. Трудовые коллективы могли выставлять и беспартийных кандидатов. Сохранилась даже фотокопия опытного образца бюллетеня, который содержал вымышленные фамилии предполагаемых альтернативных кандидатов.

По сути, Сталин предлагал создать оригинальную систему корпоративного представительства, в рамках которой и компартия была одной из организаций, пусть и наиболее важной. Выборы в такое представительство были бы соревновательными, однако они лишались того ажиотажа и коррупции, который свойственен западным выборам с их партийной борьбой и господством плутократии. Ведь сталинская реформа вовсе не ставила своей целью создание в стране буржуазной, многопартийной демократии (как то произошло в 1985–1991 годах). Сталинская модель должна была основываться на сочетании сильной власти Вождя и сильного же народного представительства. Примерно такая же модель всегда предлагалась революционными консерваторами правого толка – от славянофилов до Л. Тихомирова.

Об этих планах вождя обстоятельно писал историк Ю.Н. Жуков в любопытнейшем исследовании «Иной Сталин». Он же обратил внимание на то, что различные партийно-олигархические кланы настойчиво пытались эту реформу сорвать, ведь она создавала угрозу для их монополии на власть. Для этого они всячески стремились раздуть в стране революционную истерию, переключив внимание общества с преобразований на поиск «врагов». В принципе, в этом может удостовериться любой человек, внимательно (и без предубеждений) прочитавший хотя бы официальные партийные документы той эпохи. Так, на февральско-мартовском пленуме ЦК (1937 год) Сталин требует проведения открытых и свободных выборов. На опасения по поводу того, что во власть могут попасть враги Советов, он замечал – предотвратить такое развитие нужно посредством улучшения агитационно-пропагандистской работы. Напротив, выступления таких региональных партсекретарей, как Эйхе, Варейкис, Косиор и др., были пронизаны духом предельной нетерпимости и нацеливали партию на постоянный поиск врагов. Борьба разных группировок привела к ужасающему террору, который вихрем пронеся по верхушке ВКП(б), однако унес за собой и многих простых, совершенно невинных людей. Сталин сопротивлялся террору до конца, но когда он все-таки стал необратимым, то вождь активно включился в кампанию репрессий, постаравшись извлечь из нее максимальную кадровую выгоду. В течение 1937 года террор, становившийся все более неуправляемым, поглотил большую часть регионалов. А в 1938 году Сталин расправился с их ослабевшей верхушкой (Косиор, Эйхе и др.). После этого массовый террор пошел на спад, потом и прекратился вовсе. Более того, произошла частичная реабилитация невинно пострадавших.

Сталину так и не удалось реализовать свой «монархо-советский» проект. Хотя некоторые, положительные результаты все же было достигнуты. По Конституции 1936 года, к выборам были допущены все «бывшие» – дворяне, кулаки и т. д. Тем самым был ликвидирован позорный разряд граждан второго сорта и исправлена одна из самых больших несправедливостей революции.

Советы, как органы местной власти получили некоторую базу для самостоятельной деятельности. Это, между прочим, подтверждает и такой антисталински настроенный историк, как В. Сироткин. Он указал на то, что до 1936 года местные Советы были лишены права иметь свой бюджет. А ведь в первые месяцы после Октябрьской революции своих бюджетов не имели как раз местные отделения партии большевиков, которые финансировались Советами. (А правительство – Совнарком – официально было всего лишь отделом ВЦИК Советов.)

Но все это было лишь бледной тенью тех, настоящих преобразований, которые задумывал «красный монарх».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.