Глава 4. Восстановление и конец рязанской самостоятельности. 1385-1402

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4. Восстановление и конец рязанской самостоятельности. 1385-1402

Летописную формулу московско-рязанского примирения, заключенного в 1385 г. при посредничестве преп. Сергия Радонежского, «мир вечный», не стоит понимать буквально, как свидетельство нерушимости отношений в будущем. В посольской практике XVI в. «мир вечный» означал тридцатилетнее перемирие[431], под «веком», очевидно имевшее в виду время человеческой жизни[432], так что «мир вечный» надо, очевидно, понимать как соглашение, действующее при жизни заключивших его великих князей, московского и рязанского. На самом деле так оно и случилось – следующее московско-рязанское дркончание было заключено после кончины обоих князей: Дмитрий Иванович скончался через четыре года, в 1389 г., Олег Иванович пережил свата на тринадцать лет и умер летом 1402 г.

1402 г. стал принципиальной вехой в истории взаимоотношений Москвы и Рязани. Во второй половине его, одно за другим, произошли три взаимосвязанных события, полностью изменивших характер московско-рязанских отношений. «Июля в 5» скончался великий князь рязанский Олег Иванович[433], после чего наследник «стола», князь Федор Ольгович «иде во Орду ко царю Шадибеку з дары и со многою честию… и пожалова его царь, даде ему…великое княжение Рязаньское улус свои и отпусти его»[434]. Вернувшийся с ярлыком на великое княжение в Рязань новый суверен 25 ноября того же года заключил новый договор с московским шурином, великим князем Василием Дмитриевичем (женой Федора Ольговича была, как известно, сестра последнего, Софья Дмитриевна).

Московско-рязанское докончание 1402 г. стало переломным моментом в истории взаимоотношений двух великих княжеств. Неравноправный договор, заключенный в пользу московского князя, провозглашал великого князя рязанского вассалом («брат молодшии») Василия Дмитриевича, и лишал князя Федора Ольговича возможности проводить самостоятельную внешнюю политику[435]. Неудивительно, что после 1402 г., как отметил Д. И. Иловайский, «дальнейшая история Рязани представляет только постепенный переход к окончательному соединению с Москвою»[436]. То, что мы знаем о формах и масштабах этого «соединения» на протяжении XV – начала XVI вв. – а речь надо вести о прямой опеке Москвой Рязани, почти случайно оборвавшейся в 1521 г. – подтверждает слова маститого историка[437].

Докончание 1402 г. стало вторым в истории московско-рязанских отношений неравноправным договором, заключенный в пользу Москвы. Первый, докончание великого князя Дмитрия Ивановича Московского с двоюродным братом и союзником, серпуховским князем Владимиром Андреевичем и Олега Ивановича Рязанского, относится к лету 1381 г.[438], и в него, как помним, впервые была включена принципиальная формула вассальной зависимости Рязани от Москвы, провозглашающая московского князя «братом стареишим», а рязанского «молодшим». Как следствие московского «стареишинства», в докончание 1381 г. были внесены статьи, лишающие Рязань права проводить самостоятельную внешнюю политику в отношении Орды и Литвы. Вновь заключенный договор 1402 г. включал в себя те же положения.

Сравнивая содержание двух московско-рязанских докончаний, разделенных во времени двадцатью одним годом, В. А. Кучкин пришел к выводу, что в тексте грамоты 1402 г., в сравнении с договором 1381 г., «статус рязанского князя и обязательства сторон претерпели явные изменения в выгодную для Рязани сторону»[439], с чем трудно согласиться. Что касается статуса великого князя рязанского Федора Ольговича, то тут никаких изменений в формулировках договоров вообще не произошло, и он в 1402 г., как и его отец, Олег Иванович в 1381 г. по отношению к Дмитрию Ивановичу, «брат молодшии» великого князя московского Василия Дмитриевича. Обязательства же Рязани следовать в русле внешней политики Москвы в докончании 1402 г. действительно сформулированы иначе, чем в 1381 г., что никоим образом по сути ничего в отношениях княжеств не меняет. Более того, относительно сношений с Ордой обязательства Федора Ольговича Москве прописаны не мягче, но наоборот, много детальнее, чем в 1381 г. и касаются не только войны и мира, но и всего комплекса отношений с ханами.

В возможных вооруженных конфликтах Москвы с Ордой Рязань теперь обязывается, кроме участия, как и ранее, в совместных военных действиях против татар, не иметь с Ордой никаких самостоятельных сношений, «не приставати… к татарам никоторою хитростию». Кроме того, на пограничное Рязанское княжество теперь фактически возлагается дополнительная обязанность по несению разведки и сторожевой службы в пользу Москвы с непременным обязательством оповещать о вестях с гонцами («что ти слышав от Орды, то ти нам поведати. А вести к нам слати»). В известном смысле рязанский «брат молодшии» по докончанию 1402 г. отвечает за последствия ордынских набегов на московские земли, даже в случае их внезапности.

Договор 1381 г. никак не регламентировал дипломатические отношения Рязани и Орды, докончание же 1402 г. подробно расписывает их порядок.

Сам великий князь рязанский, похоже, был лишен права ездить в Орду[440], а своих киличеев теперь был обязан отправлять в ханскую ставку, «явив» об этом Москве. Если в Рязань вдруг ненароком явится татарский «посол» то, что специально оговаривается, Федору Ольговичу это не должно ставиться в вину как недружественный по отношению к Москве жест («а тебе не в измену»)[441]. Характерно, что докончание предусматривает всего две уважительные причины неявки на митрополичий третейский суд одной из договаривающихся сторон – «рать» т. е. обстоятельства военного времени и «или у кого (Москвы или Рязани. – А. Л.) будет посол татарьскои в земле», причем обе ситуации красноречиво именуются «временем замятным».

Что же касается литовских обязательств Рязани в докончании 1402 г. дело, на первый взгляд, обстоит прямо противоположным договору 1381 г. образом. Если Олег Иванович после Куликовской битвы обязывался разорвать некое соглашение с «Литвой» и действовать против нее в русле московской политики, то договор 1402 г. как будто бы дает Федору Ольговичу полную свободу действовать по своему усмотрению: «А въсхочет с тобою тесть мои князь великы Витофт любви, ино тебе взятии любовь» с обязательством заключить возможный мир «со мною по думе»[442]. Однако эта свобода действий Рязани в отношении Литвы, как в свое время показал Л. В. Черепнин, была на руку Москве, соответствовала политическим видам Василия Дмитриевича, заинтересованного в поддержании «немира» Рязани со своим влиятельным родственником[443].

Относительно свободы Рязани в выборе литовской политики, заметим также, что докончание 1402 г. предусматривает только один вариант обстоятельств, при которых заключения рязанско-литовского договора («взятие любви») было допустимо с московской точки зрения, желание литовского князя иметь такое соглашение с Федором Ольговичем. Трудно представить, каким бы образом Василий Дмитриевич мог воспротивиться воле своего могущественного тестя, пожелай великий князь литовский «любви» с Рязанью. Московско-рязанский договор всего лишь констатирует, что обе заключившие его стороны никак не могут повлиять на политику Литвы, совместная же «дума» в подобной ситуации – очевидная пустая формальность. Таким, вынужденным для Рязани, стало, похоже, докончание, заключенное в 1427 г. Витовтом и сыном Федора Ольговича, великим князем рязанским Иваном Федоровичем, «что ся ему далъ в службоу», предусматривавшее, в частности, участие Рязани по указанию Литвы в действиях против московского внука Витовта, великого князя Василия Васильевича[444], двоюродного брата рязанского князя. Возможно, именно такого оборота событий опасался в 1402 г. его отец, Василий Дмитриевич.

На самом деле, за двадцать один год, разделяющие два московско-рязанские докончания, в отношениях Москвы и Литвы случилась принципиальная перемена: в 1391 г. Василий Дмитриевич женился на дочери Витовта Софье, и внешняя политика московского князя оказалась на долгие годы прикованной к Литве. В ситуации, когда Витовт являлся фактическим гарантом благополучия московской родни, претензии Василия Дмитриевича на руководство литовской политикой Рязани, если таковые были бы, по образцу ордынских, включены в договор 1402 г., выглядели бы более чем странно.

Таким образом, нет никаких оснований считать условия договора 1402 г. более легкими для Рязани, чем аналогичные статьи предыдущего, докончания 1381 г.

Отмечая существование в истории московско-рязанских отношений двух разновременных, но одинаково неравноправных для Рязани договоров, гораздо более важно подчеркнуть кардинальные отличия в исторических обстоятельствах, сопровождавших их заключение. Докончание 1381 г. стало для Рязани расаплатой за неучастие в Куликовской битве и явилось следствием политического усиления Москвы после разгрома Мамая, в том числе в Окско-Донском регионе. Однако это усиление было временным. Внешняя политика Рязани в период между 1385 и 1402 гг., годом кончины великого князя Олега Ивановича, в том числе и по отношению к Москве, носила подчеркнуто самостоятельный и независимый характер. Сохранившиеся сведения о Рязани и ее отношениях с Москвой после примирения 1385 г., как кажется, не дают никаких оснований мотивировано объяснить вторичную, фактически добровольную, утерю княжеством суверенитета.

Высказывалось мнение, что гипотетический договор 1385 г. основывался на положениях московско-рязанского докончания 1381 г.[445] Как помним, последний лишал «брата молодшего» права проведения самостоятельной внешней политики в отношении и Орды, и русских княжеств, и Литвы. То, увы, немногое, что мы знаем о политических шагах Олега Ивановича после 1385 г., свидетельствует об обратном. Великий князь рязанский в течение последних семнадцати лет своего правления, вплоть до кончины в 1402 г., действовал как совершенно самостоятельный суверен на всех трех направлениях. Так что, судя по всему, договор 1381 г. после «взятия мира» между Москвой и Рязанью в 1385 г. перестал действовать и, если письменное соглашение все-таки существовало, то его основные позиции никак не могли включать в себя вассальную зависимость Рязани от Москвы, в том числе во внешнеполитической области.

На самом деле, в отношении Орды Рязань в последние полтора десятилетия XIV и первые годы XV вв. вела более чем активную и вполне независимую от Москвы политику, вплоть до организации самостоятельного дальнего похода вниз по Дону, на Червленый Яр, очевидно, один из ордынских улусов[446]. Никоновская летопись содержит ряд уникальных известий, характеризующих интенсивность рязанско-ордынских отношений в 90-е гг. XIV в., от трех нападений татар на Рязань[447] до описания приезда в 1398 г. в Переяславль Рязанский ордынского посла, «а с ним много татар и коней и гостей»[448].

Что касается русских земель, то и на этом направлении Олег Иванович после 1385 г. действовал вполне самостоятельно. Под Рождество Христово 1386 г. Дмитрий Иванович с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским и «со всеми князи рускими» во главе объединенной рати предпринял поход на Новгород с целью заставить новгородцев возобновить выплату ордынского «выхода»[449]. В обширном списке участников похода, приведенном в летописной статье новгородского происхождения[450], Рязань не значится, хотя по докончанию 1381 г., если бы договор продолжал действовать и после 1385 г., Олег Иванович был обязан принять участие в новгородском походе[451].

Совершенно самостоятельно чувствовал себя Олег Иванович и в остром конфликте московского князя с главой русской церкви. В 1389 г. московский митрополит Пимен предпринял третью поездку в Царьград вопреки воле великого князя московского[452]. Суть «распри» летописи объясняют независимым поведением Пимена, который отправился в путешествие, даже не сообщив о поездке Дмитрию Ивановичу, «великого князя утаився». Тем показательнее подчеркнуто теплый прием, учиненный Пимену рязанским князем, через владения которого пролегал путь от Оки к верховьям Дона.

Олег Иванович «с сынове» лично встретил митрополита на Оке, в пограничном Перевитске, проводив Пимена и его спутников до Переяславля Рязанского. Здесь первоиерарх был торжественно принят со всяческими почестями, после чего Олег Иванович устроил Пимену не менее почетный «отпуск», «с многою честию и любовию». Провожала митрополита через всю территорию княжества, до южных границ Рязани многочисленная свита рязанских бояр и духовенства под охраной великокняжеской дружины[453].

Из Москвы митрополит выехал в сопровождении смоленского епископа Михаила, однако в Переяславле Рязанском Пимена ждали еще пять епископов с «архимандрити, и игумени, и иноци», торжественно проводившие его до южных рязанских «пределов» в свите князя Олега Ивановича. Очевидно, речь шла не только о расхождениях между первоиерархом и московским князем, но и принятии стороны Пимена значительной частью епископата[454]. Тем показательней, что этот по существу поместный собор с немалыми полномочиями[455] имел место в Рязанском княжестве.

С этой точки зрения неординарным представляется способ движения и маршрут Пимена по владениям Олега Ивановича. Если бы речь шла об обычной поездке через рязанские земли, то для митрополита и его спутников не было никакой необходимости покидать суда у Перевитска и следовать пешком через Великое княжество Рязанское. Хорошо известный «донской путь» из Руси в Царьград предусматривал проезд по воде Москвой-рекой вниз по Оке, минуя и Перевитск, и Переяславль Рязанский, до впадения Прони, Пронею вверх по течению и далее на юго-запад по притоку Прони, Ранове, от верховьев которой до верховьев левого притока Дона, р. Воронеж, путешественников отделял только небольшой во?лок в 10–15 верст[456]. Тем не менее, Пимен выбрал сухопутный и несомненно более продолжительный по расстоянию и времени путь. Достаточно сказать, что путешествие митрополита от Москвы через владения Олега Ивановича до южных границ Рязани заняло целых две недели, в то время как почти тысячекилометровая поездка в судах, кстати, предоставленных Пимену рязанским князем, до устья Дона – всего три[457].

Независимо от того, какие разногласия разделяли в это время главу церкви и великого князя московского, рязанский князь явно держал сторону Пимена. В проведении церковной политики Олег Иванович придерживался, похоже, собственной, а не московской ориентации. При встрече Пимена в Перевитске присутствовал рязанский владыка, «Еремеи епископ гречин»[458], рукоположенный, как предполагается, в Царьграде митрополитом Киприаном[459], не принятым Дмитрием Ивановичем и вынужденно жившим вплоть до кончины великого князя в Киеве.

Что же касается политики Рязани в отношении Великого княжества Литовского, то если конец 80-х гг., совпавший с кончиной великого князя Дмитрия (1389), принес мир в московско-рязанские отношения, то именно в это время началась острая конфронтация Рязани и Литвы, едва ли не союзников еще десятилетием ранее. Объектом притязаний стал литовский Любутск, форпост Литвы на рязанском рубеже[460].

Когда Любутск стал литовским – неизвестно, но, как полагал М. К. Любавский, ранее крепость принадлежала Рязани[461]. На территории княжества, кстати, одновременно существовал, похоже, другой населенный пункт с таким же названием, Любутск, располагавшийся ниже по течению Оки, при впадении в нее Цны[462]. Так или иначе, но борьба за Любутск стала камнем преткновения в отношениях Рязани и Литвы. Как помним, литовская политика Рязани по докончанию 1381 г., если бы оно действовало после 1385 г., должна была определяться Москвой, однако инициатором конфликта выступила не Москва, а Рязань, причем отношения с Литвой переменились с мирных на военные в течение нескольких месяцев.

В ноябре 1393 г., под письменное поручительство Олега Ивановича королю Владиславу-Ягайло, был отпущен на свободу плененный Витовтом в ходе междоусобной борьбы, вспыхнувшей после кончины в 1377 г. великого князя Ольгерда, его сын, Дмитрий-Корибут[463]. Последний был зятем рязанского князя[464], и очевидно отношения Рязани и Литвы в этот момент еще носили мирный характер, позволявший Олегу Ивановичу выступать гарантом в такого рода переговорах.

Однако либо в исходе того же года, либо скорее в следующем, 1394 г. рязанские полки предприняли поход на литовский Любутск; ответные действия Литвы последовали немедленно – «Литва… Рязань воевала»[465]. Зимой 1395–1396 гг. Витовт еще раз «посылал рать на Олга Рязанского… повоеваша землю Рязаньскую»[466].

Второй поход рязанской армии князя на Любутск относится к осени 1396 г. Город подвергся осаде, снятой только при посредничестве великого князя московского Василия Дмитриевича: «князь… великы посла к нему (Олегу Ивановичу Рязанскому. – А. Л.) и отведе его от Любутьска»[467]. Но, несмотря на, казалось, мирный характер завершения конфликта, осенью того же года Витовт «иде ратью на Рязань», причем с бо?льшим успехом, чем его противник на Любутск, «прогна (из Переяславля Рязанского. – А. Л.) князя Олга… а люде исъсече и в полон поведе»[468]. Вложенная в уста Витовта авторами Хронографа редакции 1512 г. фраза, адресованная союзнику литовского князя, Тохтамышу (она читается в статье под 1399 г.) о планах совместных военных действий против «царя Темиръ Кутлуя», «а ты мене посади на Московскомъ великомъ княжении и… на Новегороде Великом и на Пъскове, а Тферь и Рязань моа и есть»[469], очевидно, отражает успешные результаты похода.

Трудно сказать что-либо конкретное о мирной миссии московского зятя рязанского князя под Любутском – возможно, Василий Дмитриевич имел здесь какие-то собственные интересы. А. Е. Пресняков полагал, что его участие в посреднических переговорах не обязательно носило мирный характер, он мог «отвести» рязанского князя угрозой совместных действий Москвы и Литвы[470]. Скорее, однако, речь должна идти о несамостоятельности внешней политики Москвы этого времени. В год первого похода Олега Ивановича на Любутск, открывшего череду военных действий между Рязанью и Литвой, московский князь выдал замуж за «подручника» Витовта, князя Семена-Лугвеня Ольгердовича сестру, «и бысть свадьба на Москве»[471]. Сразу после разгрома литовскими полками Рязани осенью 1396 г. Витовта встетился с Василием Дмитриевичем в принадлежавшей Москве Коломне[472]. Три-четыре года спустя, не позднее 1401–1402 гг. Любутском, похоже, владела не Литва, а двоюродный дядя московского князя, Владимир Андреевич Серпуховской, получивший его вместе с Козельском непосредственно от Василия Дмитриевича[473]. И если это так, то нет никаких сомнений, что переход литовской крепости на Оке мог быть произведен только с санкции Витовта.

Между первым и вторым походами Олега Ивановича на Любутск обозначилось другое направление конфронтации с Литвой, смоленское.

В 1395 г. Витовт захватил смоленский удел, наследственный суверен которого, великий князь Юрий Святославич был женат на дочери Олега Ивановича и «бе в то время… у тестя своего»[474]. В 1399 г. армия Витовта была разгрома татарами на Ворскле, и в 1401 гг. Олег Иванович, воспользовавшись ослаблением Литвы, вернул смоленский стол Юрию Святославичу, лично возглавив поход[475]. Вторично и навсегда Юрий Святославич лишился Смоленска в 1404 г., но произошло это, заметим, после кончины рязанского тестя.

Оценивая ситуацию вокруг Смоленска, А. Е. Пресняков увидел в действиях рязанского князя полную самостоятельность, шедшую вразрез политики Москвы[476].

На самом деле, с одной стороны Василий Дмитриевич, не считая недолгого, между 1405 и 1408 гг. «розмирья» с тестем[477], постоянно пребывал в союзниках литовского князя, назначив его в двух духовных грамотах опекуном своей семьи[478] и утвердив, как минимум одну из них, в Вильно[479]. Формальным признанием Москвой прав Литвы, а не Юрия Святославича, на смоленское княжение можно считать два визита московских родственников к Витовту в Смоленск после включения его в состав Великого княжества Литовского: самого великого князя (1396) и его жены Софьи Витовтовны с детьми (1398)[480].

С другой стороны, именно на время рязанско-литовского противостояния вокруг Смоленска приходятся два показательных брака.

В 1400 г. в Москве состоялась женитьба младшего брата Василия Дмитриевича, звенигородского и галицкого князя Юрия Дмитриевича на дочери Юрия Святославича, Анастасии Юрьевне, внучке Олега Ивановича Рязанского по матери[481]. В следующем, 1401 г. другая внучка рязанского князя, дочь Федора Ольговича, Василиса (Васса) вышла замуж за князя Ивана Владимировича, старшего сына серпуховского князя Владимира Андреевича[482], союзника и ближайшего родственника Василия Дмитриевича.

Так что родство и союз московского князя с Витовтом не стали препятствием для укрепления связей через браки московских и рязанских Рюриковичей.

К 1402 г., году кончины великого князя рязанского Олега Ивановича, последний, как видим, смог вернуть себе рязанские владения на правобережье Оки, отошедшие Москве по докончанию 1381 г., военными и политическими действиями дезавуировав унизительный для Рязани договор и восстановив status quo в московско-рязанских отношениях по ситуации до Куликовской битвы, вернул смоленское княжение своему ближайшему родственнику и проводил достаточно энергичную и независимую от Москвы политику в отношении Орды и Литвы. Мнение А. Е. Преснякова о том что «политика великого князя Олега потерпела полное и решительное крушение» и «вся энергия, затраченная Олегом на борьбу с Литвой, пропала даром»[483], справедливое в исторической перспективе, тем не менее, не кажется таковым относительно времени правления Олега Ивановича.

После успешного решения «смоленского вопроса», в 1402 г. Олег Иванович отправил рязанские дружины на Брянск. Возможно, акция носила карательный характер: наместником Витовта в только что возвращенном Юрию Святославичу Смоленске сидел брянский князь Роман Михайлович, вместе со своими боярами оказавший ожесточенное сопротивление сторонникам возвращения на княжение смоленского князя. А. А. Горский, однако, полагает, что поход Олега Ивановича мог иметь и более серьезную внешнеполитическую мотивацию. Брянское княжество, сильнейшее из государственных образований, сложившихся после распада Черниговского княжества, еще в 90-е гг. XIII в. попало под власть смоленских Рюриковичей. Они рассматривали Брянск как собственный удел, и, вернув родовой Смоленск зятю, Олег Иванович, возможно, получил от Юрия Святославича право на брянский удел. В таком случае поход 1402 г. надо рассматривать как попытку реализации такой договоренности князей-родственников[484].

Поход возглавил не сам великий князь рязанский, как это бывало почти всегда ранее, а его сын, Родослав Ольгович. Выступление полков не могло начаться ранее первой декады мая, когда просыхают дороги, а 5 июля Олег Иванович скончался. Возможно, назначение сына на пост главнокомандующего для Олега Ивановича (даже первый раз упомянутого как участника военного похода)[485] было связано с нездоровьем и преклонным по русским средневековым меркам возрастом[486]; всего годом-двумя ранее Олег Иванович лично водил рязанцев на Смоленск.

На этот раз удача отвернулась от Рязани. «Побиша литва рязанцев, а князя Родослава изнимаша и приведоша его с нужею к Витовту и сковаша его и ввергоша в темницу, и пребысть в нуже тои великои 3 лета, дондеже Витовт взя на нем… окупа и отпусти его». Сумма «окупа», указанная в летописях, колеблется от 2 тыс.[487] до 3 тыс.[488] рублей. Случайно или нет, но пленен был Родослав Ольгович под Любутском, утерянным его краткосрочным владельцем, Владимиром Андреевичем Серпуховским, около этого времени.

Традиционно считается, что старшим сыном Олега Ивановича был наследовавший рязанский «стол» в 1402 г. Федор Ольгович[489]. Однако, как кажется, первенствующим в семье рязанского князя был все-таки Родослав, в момент кончины отца находившийся, как видим, в литовском плену.

Первое упоминание имени сына Олега Ивановича относится к 1386 гг., когда Родослав «прибежа» из Орды в Рязань[490]. Что делал Родослав Ольгович в Орде, когда и при каких обстоятельствах там оказался, летопись не сообщает, но высказывалось мнение, что в ханской ставке рязанский княжич удерживался в качестве заложника[491]. Недавно Ю. В. Селезнев обратил внимание на то, что кроме Родослава Ольговича в ставке хана Тохтамыша в это же время в качестве почетных пленников, «аманатов» по более поздней русской терминологии, удерживались сыновья других великих князей: московский Василий Дмитриевич, тверской Александр Михайлович и суздальско-нижегородский Василий Дмитриевич. Автор связал эту практику, впервые зафиксированную в истории русско-ордынских отношений, с неустойчивостью власти Тохтамыша над Русью[492].

Обратим внимание на то, что три последних «аманата» были старшими сыновьями в великокняжеских семьях и, следовательно, прямыми наследниками родовых «столов». Василий Дмитриевич станет великим князем московским в 1389 г., Александр Михайлович, носивший кстати прозвище Ордынец[493], был старшим из здравствующих сыновей княжившего в Твери Михаила Александровича[494], равно как и Василий Дмитриевич Кирдяпа – старшим сыном суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича[495].

Надо заметить, что трое последних, так или иначе, оказались в Орде в связи с событиями 1382 г. Нижегородский князь был задержан Тохтамышем непосредственно во время набега на Москву, Василий Дмитриевич в том же году был послан в ханскую ставку отцом, тверской князь тогда же ездил к Тохтамышу с сыном и вернулся в Тверь, а Иван Михайлович был, как и прочие, удержан в Орде на несколько лет.

Следуя этой логике, рязанским заложником в Орде должен был также быть старший, а не младший из сыновей великого князя Олега Ивановича. И им, очевидно, был не Федор, а Родослав Ольгович. При каких обстоятельствах он оказался в ставке Тохтамыша неизвестно, но и для Родослава Ольговича, скорее всего, это был тоже набег 1382 г. – князь мог быть насильно удержан Тохтамышем либо во время переговоров с Олегом Ивановичем перед походом на Москву, либо каким-то образом захвачен татарами во время разгрома Рязани на обратном пути от Москвы.

Возвращаясь к Брянскому походу рязанцев 1402 г. отметим, что, учитывая серьезность операции и ее политическую значимость, коль скоро прав в своих предположениях А. А. Горский, возглавить полки должен был все-таки не младший, а старший из рязанских князей[496]

Если все вышеизложенное верно, то Родослав Ольгович только по стечению обстоятельств не сумел в 1402 г. после кончины Олега Ивановича воспользоваться правом первородства, поскольку летом этого года находился в литовском плену. При этом в Рязани он продолжал считаться князем. В московско – рязанском докончании 1402 г. Василий Дмитриевич обязуется «не вступатися» «в землю Рязанскую и во все князи в рязанские»[497], т. е. совместное владение двух сыновей скончавшегося Олега Ивановича, занявшего рязанский стол Федора Ольговича и находившегося в момент заключения договора в плену Родослава Ольговича. В интитуляции двух грамот племянника Родослава Ольговича, великого князя рязанского Ивана Федоровича на «придачи» Солотчинскому монастырю 2-й четверти XV в. имя Федора Ольговича стоит впереди имени брата,[498] но вероятно не в силу старшинства, а потому, что первый титуловался с 1402 г. великим князем, а второй после возвращения в Рязань из плена в 1405 г. просто князем[499].

Два года спустя после возвращения из Орды в Рязань, в 1407 г., Родослав Ольгович скончался[500], и это третье и последнее упоминание сына великого князя рязанского Олега Ивановича на страницах русских летописей.

Олег Иванович, первый из рязанских суверенов, носивший титул великого князя рязанского[501], был последним на Руси великим князем, известным под «непрямым» языческим именем: крестильное имя Олега Ивановича в летописях фигурирует один единственный раз, в статье о его кончине[502]. Двойное имянаречение, «княжим» («русским», «мирским») и крестильным, взятым из святцев именами в княжеской среде исчезает к концу XIII в., сохраняясь позднее только в Рязанской земле[503].

Имя «Олег» традиционно для дома черниговских Рюриковичей[504], из которого вышла династия рязанских князей. В известной степени прямым политическим предшественником Олега Ивановича надо считать его тезку, рязанского князя Олега Ингваревича, при котором «оформилось владычество Орды над Рязанью, ордынские чиновники «изочли» Рязанскую землю… была установлена татарская власть» и «как бы заново началась история Рязанской земли»[505]. От сына последнего, Романа Ольговича, погибшего в Орде, собственно и пошла династия рязанских князей[506].

Даже отрешившись от давнего спора о том, кто же из рязанских князей с именем Иван был отцом Олега Ивановича, согласимся с мнением А. Ф. Литвиной и Ф. Б. Успенского о «стратегической» подоплеке имянаречения в княжеской среде, когда «выбор имени…был попыткой задать династическую судьбу ребенка… репликой правителя, обращенной в будущее»[507]. Возможно, таким имянаречением сына рязанский князь, либо Иван Иванович Кортопол, либо Иван Александрович[508] заявил о своих династических претензиях на «черниговское наследство».

В известной мере имя «Олег» было на Руси нарицательным. В Лаврентьевскую летопись, написанную в 1377 г. в Суздале для суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича вставлены три не имеющих никакого отношения к летописному изложению известных литературных памятника, среди которых – послание XII в. великого князя киевского Владимира Мономаха дальнему предку Олега Ивановича Рязанского и его тезке, Олегу Святославичу Черниговскому. Последний, известный «Гориславич» «Слова о полку Игореве» – своеобразный антигерой сочинения, причем не только Мономаха, носитель не лучших черт нрава и характера[509].

А. А. Горский предположил, что сочинения Мономаха, включая и упомянутое письмо, были заимствованы составителем летописи из архива заказчика свода, князя Дмитрия Константиновича Суздальского[510]. Не было ли включение послания в летопись, написанную для тестя Дмитрия Ивановича накануне Куликовской битвы своеобразной политической аллюзией современнику Дмитрия Константиновича и потомку Олега Святославича, Олегу Ивановичу Рязанскому, постоянному политическому оппоненту московского зятя заказчика свода? В. А. Кучкин отмечал резко-негативное отношение к Олегу Ивановичу в памятниках русской литературы, созданных после нашествия Тохтамыша[511], но определенная репутация «строптивого» рязанского князя сложилась в Москве гораздо ранее событий лета 1382 г.

Несомненно, политический смысл содержало и наречение первенца Олега Ивановича, как и его отца, «непрямым» именем. Христианское имя Родослава Ольговича вообще не известно, и он так и останется в русской истории последним претендентом на великокняжеский титул с языческим именем.

В отличие от имени «Олег», достаточно широко распространенного, имя «Родослав» относится к числу редких[512]. Такая устойчивая приверженность старой традиции двойного имянаречения в семье рязанских Рюриковичей, практически везде на Руси давно изжитой, сочетается с подмеченным С. Б. Веселовским архаизмом формуляра рязанских грамот[513], возможно, отражавшим архаизм не только великокняжеской канцелярии, но и устройства рязанского двора. С имянаречением старшего сына Родославом рязанский князь связывал политические планы, о которых мы можем только догадываться.

Для нашей темы, связанной с судьбой московско-рязанско-литовских отношений после Куликовской битвы особого внимания заслуживает операция «окупа» сына рязанского князя из Литвы. Суровые условия содержания пленника могут быть объяснены ожесточением Витовта относительно наступательной политики рязанского князя в отношении Смоленска. Надо также помнить, что, возможно, огромные денежные контрибуции были частью внешней политики Витовта, неслучайно имевшего на Руси репутацию корыстолюбца. Среди прочих грешников, оказавшихся в аду «ради… лихоимъства и сребролюбия и немилосердия» преп. Пафнутий Боровский «виде… во огни… Витовта краля и мурина (беса. – А. Л.)… емлюще руками изо огня златница и в рот мечущу ему и глаголющее сице: «Насытися, окаянне»[514].

После страшного поражения 1399 г. от татар на Ворскле военная мощь Литвы была значительно ослаблена, а в 1402 г., в год похода рязанцев на Брянск и пленения Родослава Ольговича, Витовт был занят очередным обострением отношений с Орденом, доверив оборону своих восточных владений младшим Гедиминовичам[515], князьям Семену-Лугвеню Ольгердовичу и Александру Патрикеевичу Стародубскому, которые и пленили сына рязанского князя. Последнее обстоятельство, кстати, не помешало год спустя заключению брака между младшим братом Василия Дмитриевича, Андреем Дмитриевичем, и дочерью стародубского князя[516].

Впечатляет и огромная сумма, выплаченная за освобождение Родослава Ольговича – 2000, а по другим данным 3000 рублей. «Окуп», запрошенный Витовтом за рязанского пленника, составлял от половины до двух третей ежегодного общерусского «выхода» в Орду. Сразу после Куликовской битвы он исчислялся в 4000 рублей, а к концу столетия достиг 7000 за счет присоединения к Москве новых уделов, и из этой суммы на Рязань приходилось всего 750 рублей[517].

Таким образом, сумма выкупа трех – четырехкратно превышала ежегодную дань Рязани Орде, выплату которой, естественно, никто не отменял, и ее надо было производить параллельно литовскому «окупу». И повторимся, речь шла о судьбе старшего из сыновей Олега Рязанского, ответственность за судьбу которого неожиданно пала на плечи младшего.

Летописи зафиксировали и несравненно большую сумму «окупа». В 1371 г. Дмитрий Иванович заплатил в Орде долг в 10 000 рублей князя Ивана, сына великого князя тверского Михаила Александровича, увезя его с собой в Москву[518]. Великий князь московский при этом руководствовался в первую очередь практической целесообразностью, намереваясь сделать из тверского княжича предмет политического торга с его отцом. Сравнивая финансовые возможности Москвы и Твери, C. М. Соловьев отметил, что «важно…, что тверской князь принужден был задолжать… 10 тысяч, а московский князь имел средства выкупить его – борьба была неравная!»[519].

Трудно сказать что-либо определенное о финансовых возможностях Рязани, но, как и у Твери, они были несопоставимы с московскими. Известно, с какой ужасающей периодичностью подвергалась татарским погромам Рязанская земля[520], и это не считая ударов со стороны Литвы и Москвы. Положение Москвы, безо всякого сомнения, выглядело более надежным. Только с Новгорода после похода 1386 г. великий князь Дмитрий Иванович получил восемь тысяч рублей, не считая задолженности по ордынскому «выходу»[521] и такую же сумму тремя годами ранее московский князь оставил в Орде, противодействуя попыткам Александра Михайловича Тверского перехватить ярлык на великое княжение[522].

Сама операция по выкупу плененного Родослава Ольговича, возможно, проходила с финансовым участием и при посредничестве московского князя. Василий Дмитриевич неоднократно «окупал» почетных пленников. В 1390 г. послами московского князя был выкуплен плененный Витовтом смоленский князь Глеб Святославич[523], а около интересующего нас времени Василий Дмитриевич выкупил у того же Витовта попавшего в литовский плен знатного ордынского вельможу[524].

Кроме того, все предшествующие годы Литва и Рязань пребывали в состоянии войны, и в таком случае посредничество Василия Дмитриевича в деле выплаты «окупа» было для Рязани неизбежным. Когда в 1426 г. Витовт ходил ратью на Псков, принудив псковичей на выплату «мзды тысячю рублев», то в Вильно деньги отвозил псковский посадник в сопровождении московского посла, специально прибывшего во Псков для сопровождения «мзды» ко двору Витовта[525].

Кроме кровнородственных мотивов подтолкнуть московского князя к участию в судьбе рязанского родственника могли и чисто практические цели. Связанный с Витовтом и родственными узами, и политическим соглашением, Василий Дмитриевич, как полагал Л. В. Черепнин, «молчаливо поддерживал те силы, которые могли противостоять намечавшемуся литовскому захвату русских областей»[526]. Родослав Ольгович, как помним, был пленен в районе Любутска, накануне рязанского похода утерянного московскими Рюриковичами и отошедшего к Литве.

Говоря о возможном участии Москвы в выкупе из Литвы рязанского князя, обратим внимание на показательную единицу расчета «окупа», рубль. В интересующее нас время на Руси это были клейменые серебряные слитки около 200 г серебра или два слитка половинного веса, полтины, которые изготавливались централизованно в Москве из серебра, собранного с удельных княжеств для выплаты дани в Орду[527]. Существовали в это время и литовские рубли, в серебряном эквиваленте почти идентичного московским веса[528], что должно было облегчать взаимные расчеты. Само же Рязанское княжество в княжение и Олега Ивановича, и Федора Ольговича собственной монеты не чеканило[529]: когда в 1428 г. Витовт встречался на территории Литвы с великим князем Иваном Федоровичем, то получил от рязанского князя «много подарков, коней, соболиные меха и татарские монеты»[530].

Таким образом, резкий поворот во внешней политике Рязанского княжества, зафиксированный докончанием 1402 г., возможно был связан с неожиданно возникшими финансовыми обязательствами нового рязанского великого князя, Федора Ольговича, своему московскому шурину, взявшему на себя «окуп» из литовского плена первенца скончавшегося Олега Ивановича Рязанского. Это мог быть тот рычаг давления, который и повернул Рязань, формально еще более века сохранявшую самостоятельность, целиком в русло Москвы.

Возможно, этот долг рязанского великого князя московскому или его часть был погашен более полувека спустя. Между 1456 и 1462 гг., в княжение сына Василия Дмитриевича, Василия Васильевича Темного, к Москве перешла едва ли не половина территории Рязанского княжества. Границы новых московских владений зафиксированы в московско-рязанском докончании 1483 г., а само приобретение названо «куплей»[531]. Актуализация двадцатилетие спустя более раннего приобретения и целый ряд иных договоренностей, связанных с распределением полномочий между Москвой и Рязанью на Верхнем Дону, очевидно диктовалась резким изменением политической обстановки на южнорусском пограничье, концом золотоордынского ига в 1480 г. и необходимостью организации обороны на новых принципах и в новой внешнеполитической обстановке[532].

Мы можем осторожно предположить, что в конце княжения Василия Темного произошел перевод финансовых обязательств Рязани московским князьям начала XV в. в земельные.

В истории складывания домениальных владений московских Рюриковичей известны подобного масштаба крупные территориальные приобретения, также называвшиеся «куплями» и, как и рязанская «купля» докончания 1483 г. юридически зафиксированные много лет спустя после заключения сделки. Речь идет о так называемых «куплях Ивана Калиты», приобретениях в Галицком, Белозерском и Углицком уделах. Как и рязанская «купля», не упоминаемая в духовной Василия Темного, они также не попали в духовную Ивана Калиты и впервые фигурируют в духовной только его внука, Дмитрия Ивановича.

Разумеется, столь впечатляющий временной разрыв в обоих случаях может быть и случайным совпадением, но может в известном смысле отражать и сам механизм приобретения, когда по каким-то причинам финансовые обязательства переводились в земельные по истечении определенного срока. Существовала, например, практика «отложенных платежей» при форс-мажорных обстоятельствах. В докончании Василия Васильевича Темного с Борисом Александровичем Тверским (ок. 1456 г.) предусмотрено, например, что если «на кого будет пеня давная, и в ратное время того не искати, и не искати на обе стороны»[533]. В княжение в Москве Василия Дмитриевича и Федора Ольговича в Рязани такого рода прецедентов было сколько угодно – достаточно вспомнить нашествие Едигея, завершившееся для Рязани разгромом княжества, а для Москвы «окупом» в 7000 рублей.

Вообще характер «купель» Калиты вызывает до сих пор серьезные дискуссии среди специалистов[534]. Не вдаваясь в их содержание, отметим лишь, что рязанская «купля» никак не может быть наследием московских князей по бракам, на чем применительно к «куплям» Калиты настаивает К. А. Аверьянов[535], хотя бы потому, что нет никаких достоверных сведений о браках московских князей и рязанских княжен, во всяком случае, в XV в.[536]. Речь должна идти о сделке, в которой участвуют деньги. Русским правовым актам XV в. хорошо известна формула «дать в куплю», означающая выделение части удела в чужое пользование за соответствующую плату[537]. Очевидно именно о такой операции, погашении долгового обязательства Рязани и зашла речь в княжение в Москве Василия Темного. Так что «купля» московско-рязанского докончания 1483 г. возможно явилась отдаленным последствием событий последних десятилетий XIV и первых лет XV вв., времени расцвета государственной самостоятельности Рязани эпохи полувекового правления Олега Ивановича.

Таким образом, 1402 г., год кончины Олега Ивановича и пленения Родослава Ольговича действительно стал переломным в истории московско-рязанских отношений, отмеченных восстановлением московского вассалитета над Рязанью, и, соответственно, возвращением Москвы в Окско-Донской регион.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.