Глава 2. Последняя московско-рязанская война. От Тохтамыша до Коломны 1382-1385

Глава 2. Последняя московско-рязанская война. От Тохтамыша до Коломны 1382-1385

Признание в докончании 1381 г. за Олегом Ивановичем статуса «брата молодшего» московского князя и его обязательство действовать в согласии с Дмитрием Ивановичем относительно татар, «литвы» и русских князей, казалось, привязывало все последующие внешнеполитические шаги Рязани к Москве. Ход дальнейших событий показал, однако, что и московское «стареишинство», и прочие пункты обязательств 1381 г. были быстро забыты как Рязанью, так и Москвой. Более того, четыре с половиной года спустя после Куликовской битвы Рязань полностью вернула себе суверенитет и территории Окско-Донского междуречья в результате военных действий. Вооруженное противостояние Москвы и Рязани через два года после Куликовской битвы и через год после заключения неравноправного договора, охарактеризованное докончанием 1402 г. как «нелюбье», стало своеобразным «побочным продуктом» набега на Москву ордынского хана Тохтамыша.

Сам набег в исходе лета 1382 г., достаточно подробно описанный в летописях[169], завершился не только сожжением татарами Москвы и Серпухова, столиц уделов Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата и союзника Владимира Андреевича, но и Рязани, причем вскоре, «на ту же осень» вторично разоренной, на этот раз московской ратью и с еще бо?льшей жестокостью, чем Тохтамыш: «Землю всю (рязанскую. – А. Л.) до остатка взяша… и пусту сотвориша, пуще ему (Олегу Рязанскому. – А. Л.) и татарьскые рати»[170].

Причиной разгрома Рязанского княжества московскими войсками в историографии считается нарушение Олегом Ивановичем договора 1381 г.[171] Обвинение в адрес рязанского князя, ставшее поводом для ответных, по мнению летописца, действий Москвы, сводится к двум пунктам: встретив Тохтамыша «близ предел Рязаньскиа земли», Олег Иванович, во-первых, «обведе царя около своеи отчины» и, во-вторых, «оуказа емоу вся (! – А. Л.) броды, сущаа на реце на Оке». Инвектива, надо сказать, выглядит сомнительно, на что уже обращалось внимание в историографии[172].

Если следовать летописному изложению событий, то дело надо понимать так, что Олег Рязанский как-то убедил, наверняка небескорыстно, Тохтамыша следовать к Оке, минуя собственный удел. С этой точки зрения совершено неясно, в чем же собственно заключалось нарушение Рязанью буквы договоренностей докончания 1381 г.

Московско-рязанское докончание на самом деле содержало, как помним, пункт об обязательном участии Рязани, в случае конфликта Москвы и Орды, в совместных военных действиях, инициатива в ведении которых, однако, должна была исходить от «брата стареишего», Дмитрия Ивановича. Неожиданность нападения Тохтамыша (буквально накануне появления татар под Москвой о грядущем набеге даже не догадывались[173]) сняла с повестки дня вопрос о совместном отпоре, что, заметим, Олегу Ивановичу в вину и не ставилось – ставилась, выражаясь современным языком, нелояльность Москве.

Можно, правда, предположить, что помимо московско-рязанского договора лета 1381 г. между князьями существовали какие-то другие договоренности о совместном отпоре Орде, не зафиксированные докончанием. Возможно, речь идет о результатах княжеского съезда ноября 1381 г., как полагают исследователи, собранного Дмитрием Ивановичем для укрепления единства Руси в связи с угрозой ордынского нашествия, на котором должен был присутствовать и Олег Иванович Рязанский[174].

Хорошо известная источникам XVII в. татарская сакма, ведущая от левобережья нижнего течения Волги к правобережью Верхнего Дона, которой в 1382 г. воспользовался Тохтамыш[175], действительно выводила нападающих «близ предел Рязаньскиа земли». Эти «пределы» в соседстве с владениями Олега Ивановича были территориями, примыкавшими к Рязанскому княжеству с запада. Скорее всего, речь надо вести о «месте Тула» докончания 1381 г., с лета этого года принадлежавшем, как помним, Москве и, возможно, имевшего выход к правому берегу Оки. Единственным городом на левобережье реки, разоренным татарами во время движения к столице московского князя, был Серпухов («царь же, перешед реку Оку и преже всех взя град Серпохов… и оттуду… поиде к Москве»). Вблизи Серпухова Тохтамыш собственно и форсировал Оку[176].

Ситуация с переправами через Оку также дает основания отнестить к обвинениям Олега Ивановича скептически. Она хорошо известна по документам XVI в.: и два столетия спустя река оставалась естественным рубежом «от Поля», охранявшимся от вторжений крымских татар. Русский географический справочник, Книга Большому чертежу, знает единственный брод через Оку, «брод Быстрой» в верховьях реки недалеко от г. Кромы, «а в тот брод лезли татаровя, как 79 году (1571. – А. Л.) шел царь (крымский хан Девлет Гирей – А. Л.) под Москву»[177]. Других бродов ниже по течению на Оке не существовало – имелись «перевозы», места, приспособленные для переправ[178], причем всего два – один в районе впадения в Оку р. Черепеть[179], второй же действительно в районе Серпухова. «Перевоз от Серпухова дорога на Тулу», известный по разрядным книгам XVI–XVII вв. как Сенькин брод или Сенькин перевоз, замыкает целую цепочку бродов через реки правобережья окского бассейна, «а ходят в тот брод татарове, как бывает царев ход мимо Тулы… лазят… выше Тулы верст 8 реку Шат, а перелезши Шат и речку Шиворонь, лазят реку Упу»[180]. Не случайно именно у «Сенкина перевоза» для «бережения» в XVI в. специально выставлялся «полк левой руки» берегового разряда[181]. Многие годы спустя, когда «береговая служба» в Российском государстве канула в вечность, а охраняемые рубежи «от Поля» ушли далеко на юг, «перевоз у Серпухова» продолжал оставаться в сознании современников «обычной переправой татар»[182]. Понятно, что он служил не толькоь военным целям – в 1570 г. здесь действовал «мыт» («Сенкин мыт»), собиравший налоги с тех, кто пересекал Оку по торговым надобностям[183].

Ситуацию с «бродами» на Оке подтверждают документы Разрядного приказа, относящиеся к весне 1572 г., когда на Руси готовились отразить нападение крымцев. Были спешно перекрыты надолбами «перелазы гладки да мелки», находившиеся выше Жиздры и «на Угре на устье, от устья вверх» т. е. в верхнем течении Оки; среднее течение, где не было бродов, просто патрулировалось, и Орда форсировала реку выше упомянутым «Сенкиным перевозом» в районе Серпухова, которым в течение одной ночи на левый берег переправилось несколько десятков тысяч человек[184]. Как видим, собственно броды на Оке находились только в верхнем течении реки, вдалеке от исторических границ Рязани, возможность же для удобного форсирования имелась только одна, в районе Серпухова. Судя по всему, этой переправой воспользовался в 1382 г. и Тохтамыш, который вряд ли нуждался в рязанском князе – проводнике к единственному «перевозу», несомненно, не бывшему ни для кого секретом.

Таким образом, вряд ли речь шла о нарушении Олегом Ивановичем обязательств докончания 1381 г. Не исключено, что, кроме последнего, существовали и еще какие-то не зафиксированные договором обязательства Рязани по участию в совместном с Москвой отпоре Орде, установленные осенью 1381 г. на княжеском съезде, в котором, очевидно, принимал участие и Олег Иванович[185].

Непросто объяснить и последовавший после сожжения татарами Москвы и других городов княжества разгром Переяславля Рязанского, вотчинной столицы Олега Ивановича, вчерашнего «благодетеля» и едва ли не союзника, если верить летописной повести, Тохтамыша. В историографии его традиционно связывали с обычным коварством степняков[186]. В то же время И. Б. Греков и А. А. Горский тонко подметили, что удары ордынцев по русским городам носили избирательный характер[187], и с этой точки зрения уничтожение Переяславля Рязанского выглядит необъяснимым исключением.

Еще один существенный момент московско-рязанского «нелюбья», сопровождавшего набег 1382 г. Кроме Рязани Дмитрий Иванович Московский мог предъявить, но не предъявил, претензии, причем реальные, еще двум великим князьям, Дмитрию Константиновичу Нижегородскому и Михаилу Александровичу Тверскому.

Первый ранее всех на Руси узнал о появлении Тохтамыша, но также, как и Олег Иванович, не поспешил оповестить о появлении татар московского князя. Надо сказать, что всего пятью годами ранее, в 1377 г., когда «ополчилися иноплеменници ити на Русьскую землю на Новгородъ на Нижнеи», Дмитрий Константинович не нашел никаких препятствий для того, чтобы послать «весть» о татарском набеге «ко князю к великому Дмитрию Иванович[у] на Москву»[188].

Итак, не известив московского зятя о приближении татар, нижегородский князь послал к хану, с той же целью, что несколько позднее и рязанский, отвести удар от своих владений, двух сыновей, князей Василия и Семена Дмитриевичей. Оба нижегородских князя, нагнавшие Тохтамыша где-то близ Оки, вынуждены были сопровождать ордынцев до Москвы. После четырехдневной безуспешной осады каменного Кремля хан, как известно, начал с москвичами переговоры, пообещав уйти из-под Москвы после того, как осажденные откроют ворота и выразят покорность; согласившиеся на эти условия горожане были обмануты, татары сожгли Москву, перебив население и ограбив город[189]. Понятно, почему осажденные отнеслись с доверием к мирным предложениям Тохтамыша: гарантами на переговорах с ханом выступили нижегородские шурины, братья жены Дмитрия Ивановича («имите веру нам, мы есме ваши князи крестьянстии, вам на том правду даем»). Таким образом, ближайшие родственники великого князя, пусть и невольно, способствовали разгрому и сожжению Москвы.

При этом Нижний Новгород не был разгромлен, как Рязанские земли, Москвой. Более того, действия тестя и шуринов московского князя, похоже, если и испортили отношения Дмитрия Ивановича с нижегородской родней, то только на время. Предательское, по характеристике В. А. Кучкина, поведение нижегородских князей лишило их отца поддержки московского зятя[190]. Однако уже в 1386 г. нижегородцы приняли участие в походе коалиционной армии под руководством Дмитрия Ивановича на Новгород[191]. А еще через год один из виновников сожжения и разгрома Москвы, Василий Дмитриевич Кирдяпа вместе с братом, как и он клявшимся в 1382 г. москвичам в мирных намерениях Тохтамыша, овладел столицей удела, отняв его у дяди, князя Бориса Константиновича с помощью московских полков, данных братьям Дмитрием Ивановичем Московским[192].

Что же касается позиции Твери, то в год набега Тохтамыша на Русь, кроме Олега Ивановича Рязанского, формальным обязательством воевать на стороне московского князя был связан и тверской князь Михаил Александрович. Но в московско-тверском докончании 1375 г. это положение было сформулировано для Твери жестче и определеннее, чем такое же обязательство Рязани докончания 1381 г.: если в последнем, в качестве условия выступления Олега Ивановича на помощь Москве речь шла только о «немире» с татарами, который можно было бы понимать достаточно широко, то в московско-тверском договоре 1375 г. напрямую говорится об обязанности Твери участвовать в отражении набегов Орды («а поидут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с одиного всем противу них»[193]).

Тем не менее, в 1382 г. тверской князь не только не вмешался на стороне Москвы в конфликт[194], но наоборот, отправил к «царю (Тохтамышу. – А. Л.)» своего посла, отпущенного из ханской ставки в Тверь «с жалованьем к великому князю Михаилу, с ярликы»[195]. И в этом случае ни о каких репрессивных шагах Москвы по отношению к нарушителю договора неизвестно.

Таким образом, рязанский князь оказался единственным «ответчиком» за последствия набега Тохтамыша. Если, по справедливому замечанию А. А. Горского, набег 1382 г. при всех тяжелейших потерях, все-таки не стал для Великого княжества Московского катастрофой[196], то для Рязани, безусловно, стал, причем двойной, татарской, а затем московской, разделенных во времени едва ли не несколькими неделями[197]. Совершенно очевидно, что удар осени 1382 г. по Рязани, ранее уже обращенной в пепел Тохтамышем, не имел для Москвы никакого стратегического смысла и не мог преследовать цели захвата добычи.

Нападение явилось полной неожиданностью для Олега Ивановича, второй раз в течение короткого времени вынужденного бежать из Переяславля Рязанского. В практике межкняжеских отношений существовала некая форма денонсации договоров, «сложение целования» с официальным оповещением об этом одной из сторон[198], в данном случае очевидно Москвой не использованная. В итоге московско-рязанское докончание 1381 г., содержавшее, кроме всего прочего, обязательство о взаимном «соблюдении» уделов, в том числе, разумеется, и Москвою рязанского, невозможно было считать действующим уже год с небольшим спустя после его заключения.

В начавшемся «нелюбье» ответный ход рязанского князя, теперь явно не скованного никакими обязательствами перед Москвой, последовал только через три года, однако он оказался более чем эффективным. Весной 1385 г., несмотря на особо подчеркнутое докончанием 1381 г., обязательство Олега Ивановича «блюсти» вотчину Дмитрия Ивановича, Коломну и «все московские волости Коломенские»[199], рязанцы «изгоном» захватили южный форпост Великого княжества Московского, город, представлявший исключительное стратегическое и хозяйственное значение[200].

Московско-рязанское «нелюбье» 1385 г. потерялось на фоне грандиозных событий предшествующих лет – Куликовской битвы и кровавого набега Тохтамыша, оставшись в сознании современников событием «местного значения». Военный конфликт из-за Коломны не нашел отражения ни в тверских, ни в новгородских, ни в псковских летописях, под этим годом рассказывающих исключительно о региональных делах. И только в московских летописных сводах «нелюбье» получило отражение[201].

Краткий летописный рассказ сводится к тому, что 25 марта 1385 г. рязанцы под руководством великого князя Олега Ивановича неожиданно, «изгоном» захватили город, взяв в нем большую военную добычу и уведя в плен в Рязань коломенского наместника с «прочими бояры» и «лутчими («лепшими») мужами». Однако уже к концу года, «на Филипово говение», конфликт был исчерпан, причем мирным путем. По просьбе московского великого князя Дмитрия Ивановича в Рязань, послом к Олегу Ивановичу ходил преп. Сергий Радонежский, благодаря которому «нелюбье» завершилось заключением «мира вечного» между противоборствующими сторонами[202]. В долгой и непростой истории московско-рязанских отношений события 1385 г. вокруг Коломны действительно стали последним вооруженным противостоянием[203], а «мир вечныи», кроме прочего, даже способствовал возрождению в Рязани, при участии московских зодчих, великокняжеского каменного строительства, прерванного на полтора столетия татаро-монгольским погромом[204].

Несколько забегая вперед, отметим еще одно важное наблюдение, зафиксированное в отечественной историографии относительно конфликта 1385 г. вокруг Коломны и его мирного разрешения. Очевидно, в результате мирных переговоров была достигнута договоренность о возвращении Рязани Тулы в обмен на захваченную Коломну[205]. Действительно, в договорах, заключенных после примирения Дмитрия Ивановича Московского и Олега Ивановича Рязанского их наследниками, докончаниях 1402, 1434 и 1447 гг., неизменно подчеркивается принадлежность Тулы Рязани, в то время как в первом сохранившемся московско-рязанском докончании, 1381 г., заключенном за четыре года до конфликта вокруг Коломны, Тула – бывшее рязанское владение, отошедшее Москве, о чем писалось выше. Относительно статуса Тулы московско-рязанского договора 1402 г. высказывалось и иное мнение, о нейтральном, не московском и не рязанском, характере территории[206], что в нашем случае дела не меняет. Возвратиться в состав Рязанского княжества или стать впервые рязанской Тула могла, так или иначе, только с согласия Москвы, что и произошло, очевидно, в результате московско-рязанского примирения 1385 г.

А. Б. Мазуров предложил гипотетическую реконструкцию пунктов «мира вечного» Дмитрия Ивановича Московского с Олегом Ивановичем Рязанским, среди которых был возврат рязанскому князю Тулы в обмен на признание Коломны вотчиной Дмитрия Ивановича[207]. Даже если договор 1385 г. и не был оформлен письменно[208], с таким предположением надо, с несущественными оговорками, согласиться[209]. Но справедливым оно будет только в том случае, если великий князь рязанский, после нападения на Коломну марта 1385 г., присоединил ее к своим владениям, сделав государственную принадлежность Коломны предметом торга на переговорах с московским князем конца этого года. Между тем, летопись ничего не сообщает о судьбе города после мартовского «изгона», а в историографии высказывалось убеждение, что «Олег вскоре оставил разоренную Коломну, не надеясь удержать ее за собою»[210].

Вообще вне поля зрения остается целый ряд вопросов, связанных с московско – рязанским конфликтом 1385 г. вокруг Коломны. Среди них – и стратегические цели захвата Олегом Ивановичем одного из самых значимых московских владений, и разнообразные условия, приведшие к успеху этой, без сомнения неординарной с военной точки зрения операции, и ряд обстоятельств выхода из конфликта. Не менее любопытно проследить и корни конфликта вокруг Коломны 1385 г., как представляется, впрямую не связанные с соперничеством двух князей за город на левобережье Оки.

Напомним, что Коломна, изначально владение рязанских князей, перешла к Москве, скорее всего, еще в начале XIV в.[211], став очередной потерей рязанских Рюриковичей на левобережье Оки. При этом летописи не сообщают ни об одной попытке Рязани в течение почти восьми десятилетий вернуть Коломну, в отличие от, например, Лопасни – «Лопастны» русских источников. Бывшую рязанскую волость, захваченную, как и Коломна, Москвой, судя по всему также в начале XIV в., рязанцы пытались вернуть вооруженным путем в 1353 г.[212]

К моменту нападения отрядов Олега Ивановича на Коломну отношения между княжествами, казалось бы, регулировались докончанием 1381 г. В договоре, заключенном почти год спустя после Куликовской битвы, присутствует обязательство рязанского князя «блюсти» домениальные владения Дмитрия Ивановича, причем отдельный пункт посвящен собственно московскому уделу и отдельный – Коломне и Коломенскому уезду, «блюсти… Москвы и Коломны и всех московских волостеи и волостеи коломенских, что ся потягло к Москве и къ Коломне по реку по Оку»[213]. В любом случае взаимная договоренность о признании границ и ненападении («а вотчины вы моее блюсти, а не обидети. А мне вашие вотчины блюсти, а не обидети») дефакто, как и весь договор, перестала действовать уже в начале осени 1382 г. Возвращаясь к событиям весны-зимы 1385 г., связанным с захватом рязанцами Коломны, отметим, что Олег Иванович определенно чувствовал себя свободным от обязательств по договору 1381 г. «Изгон» был ответом на московский погром княжества начала осени 1382 г.

Нападение увенчалось полным успехом как будто бы потому, что было коварно предпринято рязанцами на праздник, совпавшие в этом году Благовещение и великопостную Лазареву субботу[214] – злодеяние, за которое Олегу Ивановичу, как полагал А. К. Зайцев, якобы даже грозило отлучение от церкви[215]. Но, похоже, сам по себе церковный праздник нисколько не был препятствием для ведения военных действий не только для рязанского князя, но и для московского, равно как и для его ближайших потомков.

В 1386 г., например, Дмитрий Иванович с двоюродным братом и соправителем, серпуховским князем Владимиром Андреевичем «прииде ратию к Новгороду» в канун одного из важнейших праздников христианского календаря, «в Филипов пост перед Рождеством Христовым»[216] (подробнее о новгородском походе, как представляется, определенным образом связанном с коломенскими событиями 1385 г., ниже). В ночь под тот же праздник Рождества Христова 1446 г. бояре московского и тверского князей «изгоном» захватили Москву, едва не пленив князя Дмитрия Шемяку, в этот момент стоявшего всенощную в Успенском соборе Кремля[217]. А девятью годами ранее другой воевода великого князя московского Василия Васильевича, князь Г. И. Оболенский с «десятильником» ростовского митрополита (!) И. Булатовым планировали убийство брата Шемяки, князя Василия Юрьевича Косого не более не менее как «на порании Велика дни на заутрени» т. е. во время пасхальной службы[218].

Дело, похоже, заключалось не столько в легендарном коварстве рязанского князя, сколько в определенном расчете. Совершенно очевидно, что после «двойного», татарского и московского, разгрома Рязани в 1382 г. и понесенных в ходе военных действий людских потерь от Олега Ивановича просто не ожидали сколько-нибудь серьезной военной угрозы. Кроме того, и без учета потерь 1382 г. понятно, что людские ресурсы Рязани и ее немногочисленных союзников были несопоставимы с московскими. Если Олег Иванович и решился пойти на атаку Коломны, то речь в любом случае не могла идти о долгой осаде, но только о неожиданном, хорошо просчитанном нападении малыми силами. Столь же очевидно, что военный потенциал Рязани вряд ли давал возможность удержать захваченную Коломну в случае осады ее московскими полками. Смысл и задачи «изгона» становятся понятными в связи с ответом на вопросы, почему ответное нападение последовало только в 1385 г., три года спустя и случайной ли здесь была дата рязанского «изгона», 25 марта.

Что касается месяца и даты нападения на Коломну, то успех операции, так или иначе, зависел от того, насколько атакующей стороне удастся незаметно форсировать Оку, московско-рязанский пограничный рубеж, явно пребывавший под неусыпным наблюдением. Начало весны как время атаки, разумеется, бюыл выбрано не случайно.

Гипотетическая попытка переправы рязанцев через Оку летом натыкалась на ряд непреодолимых природных факторов. В принципе «перелезть» реку в теплое время года, наверное, не было проблемой, если бы не тщательное наблюдение за правым берегом с московской стороны. На Оке ниже Серпухова по течению иногда намывались, например, «мелкие места» и «броды», которые тщательно «дозирались» московскими чинами, регулярно промеривавшими фарватер[219] и, надо думать, принимавшими, в случае обнаружения новых мелей, соответствующие меры военного характера.

Быструю и надежную переправу можно было осуществить только через приспособленные для этого природные объекты, «перевозы», но их на Оке по состоянию на конец XVI–XVII вв. было всего два, и ближайший к Коломне, уже упоминавшийся «Сенькин перевоз», находился выше по реке, в районе Серпухова. Нет сомнений, что и в предыдущие века этот «перевоз», стратегическое значение которого было огромно, находился под неусыпным вниманием московских властей.

Существовали и иные способы летнего форсирования реки. Переправиться нападавшие, разумеется, могли бы в любом месте, одолев Оку вплавь или с помощью каких – то подручных средств, в том числе и непосредственно в районе Коломны, как это сделали татары в 1451 и 1455 гг. Но в обоих случаях речь никак не шла об «изгоне», более того, такая переправа явно требовала определенного времени, и московские войска успевали подтянуться к местам, где нападающие «перевезошася», оказав им, во втором случае, вооруженное сопротивление непосредственно на берегу[220]. А при попытке хана Ахмата в 1472 г. форсировать Оку значительно выше «перевоза», под Алексином, где брода не было («вринушася в реку вси (татары. – А. Л.) хотящеи переити на нашу сторону»), атакующие были отбиты стрельбой из луков, так и не достигнув левого берега[221]. Так что шансов на успех у немногочисленного отряда рязанцев, пожелай Олег Иванович напасть на Коломну в летнее время, практически не было.

Иная ситуация складывалась зимой. Пересечь Оку можно было по льду в любом необходимом месте. Однако нет никаких сомнений в том, что коломенский гарнизон внимательно наблюдал за ситуацией на правом берегу. Важно отметить, что дата захвата рязанцами Коломны, 25 марта, совпадает с началом ледохода на Верхней Оке, обычно приходящимся на рубеж марта-апреля[222]. Вспомним, кстати, что по времени года рязанская атака близка дате Ледового побоища 1242 г., 5 апреля, когда подтаявший весенний лед Чудского озера сыграл важную стратегическую роль в победе новгородцев.

Разумеется, точное время начала ледохода в 1385 г. нам неизвестно, но праздник Благовещения, по русскому календарю начало весны[223], явно было выбран как дата нападения с определенным расчетом. Переправа по непрочному ледяному покрову или в первый день ледохода для тяжеловооруженных всадников была рискованным делом. Скорее всего, с ослаблением или вскрытием льда наблюдение из Коломны за правым берегом Оки было ослаблено, если не отменено, чем и воспользовались рязанцы во главе с князем Олегом Ивановичем.

В практике ведения военных действий на Руси известны удачные операции по захвату городов, осуществлявшиеся «изгоном» крайне немногочисленными отрядами. Так, в 1410 г. воевода нижегородского князя Даниила Борисовича Семен Карамышев ухитрился, «приидоша лесом… безвестно» «изгоном» захватить один из самых укрепленных и больших городов Руси, Владимир на Клязьме, располагая при этом всего тремя сотнями конных нижегородцев и татар[224]. Еще более скромными силами, «вмале 90 или во 100 человекъ», пытаясь пленить Дмитрия Шемяку, бояре московского и тверского князей в Рождественскую ночь 1446 г. захватили Москву[225].

Владимирский «изгон» 1410 г. увенчался успехом еще и потому, что, как отмечает летопись, городские укрепления в этот момент то ли ремонтировались, то ли строились заново[226]. В каком состоянии находились деревянные стены Коломны после сожжения города Тохтамышем всего тремя годами ранее рязанского «изгона», неизвестно. Возможно, нападавшие воспользовались какими-то прорехами в фортификационных сооружениях города. Совершенно очевидно, тем не менее, что времени для строительства новых или исправления прежних стен у коломничей в течение этих трех лет было достаточно. Известно, что сопоставимые масштабами с Коломной деревянные укрепления Владимира в 1492 г. «срубиша… въ два месяца»[227], а «град на Туле древян» в исходе первого десятилетия XVI в. «поставили» «с нуля» всего за год[228]. Так что если стены Коломны к исходу марта 1385 г. еще не были приведены в порядок, это лишний раз подтверждает, что нападения, в том числе рязанского, никто не ожидал.

Летописный рассказ не содержит известий о том, что происходило в Коломне после взятия города, отмечается только «многая корысть» взятая победителями и захваченные пленные, московский наместник Александр Андреевич Остей «с прочими бояры» и «лучшими людми». Сосредоточение в Коломне верхушки великокняжеского двора именно в это время, за неделю до Пасхи, тоже вряд ли было случайностью и, безусловно, учитывалось нападавшими, равно как и ситуация с состоянием льда на Оке, в качестве важнейшего фактора при выборе даты «изгона».

Родной брат знаменитого Ф. А. Свибло, коломенский наместник А. А. Остей действительно принадлежал к узкому кругу ближних бояр великого князя московского[229]. Что же касается «прочих бояр», плененных в Коломне, то, судя по конструкции летописной фразы, это были «думцы» Дмитрия Ивановича, в иерархическом отношении «сидевшие» в великокняжеской думе ниже А. А. Остея. Согласно второй духовной грамоте великого князя московского (1389), таковых было четверо, включая брата наместника, боярина Ф. А. Свибло[230]. И если это так, то во время нападения на Коломну 25 марта 1385 г. в рязанский плен попали как минимум трое бояр великого князя московского, коломенский наместник и еще двое, если не больше, «думцев» («прочие бояры»), судьбой которых должен был озаботиться Дмитрий Иванович.

Есть основания полагать, что такой представительный сбор великокняжеских бояр в Коломне под Пасху 1385 г. был традиционным. В 1511 г. великий князь московский Василий Иванович пожаловал «в кормленье» своего слугу, И. С. Писарева «мехом коломенским прошлым, что не брат на Велик день в лете семь тысяч осмого на десять»[231]. Как видим, И. С. Писарев получил некие доходы с Коломны[232] за предыдущий 1510 г., изымавшиеся, надо полагать, именно на Пасху («Велик день»). Практика приурочивания времени сбора пошлин к церковным праздникам вряд ли была особенностью только Коломны: в Саввино-Сторожевском монастыре оброк с крестьян, например, собирался «на три праздники, на Рождество Христово, да на Велик день, да на Петров день»[233].Существовали и иные виды поступлений с Коломны в великокняжескую казну, например, налог под характерным названием «поворотное коломеньское», в начале XVI в. дававшийся «в кормление» чинам московского двора[234].

Если кормленщики времени великого князя московского Василия III сами приезжали в Коломну для получения «милости», то не исключено, что нечто подобное имело место и в XIV в., и бояре великого князя Дмитрия Ивановича, оказавшиеся на свою беду в Коломне под Пасху 1385 г. и там плененные рязанцами, приехали за своей долей налогов, собиравшихся в городе.

В XIV–XV вв. Коломна с волостями давала великокняжеской казне огромный доход: более трети сумм ордынского «выхода» с Великого княжества Московского приходилась на Коломну[235]. Коломенские наместники, и надо думать А. А. Остей в их числе, обычно получали половину городовых доходов[236], вторая же уходила в Москву. Время ежегодных приездов московских бояр в Коломну для раздела «коломенского меха», вероятно, имевших место регулярно в течение многих лет, если не десятилетий, и приуроченных к Пасхе, наверняка было известно и в Рязани. Если такая практика существовала и в конце XIV в., то в таком случае дата нападения на Коломну рязанского отряда и пленения в городе верхушки московского великокняжеского двора выбиралась не спонтанно, а с определенным расчетом, в итоге обеспечившим успех мартовского «изгона».

Что касается дальнейшей судьбы плененных бояр, то в летописной статье под 1353 г., описывающей аналогичные коломенским события, успешное нападение рязанцев на бывшее собственное владение на окском левобережье, «Лопастну»-Лопасню, особо подчеркивается жестокость подданных Олега Ивановича и печальная судьба коллеги коломенского наместника А. А. Остея, московского наместника Лопасни, Михаила Александровича: «изнимаша… и поведоша его на Рязань и биша его, и многы пакости сътвориша ему, и потом одва выкупили его»[237]. Лопастненский наместник, как и плененный позднее в Коломне А. А. Остей, принадлежал к числу «больших бояр» великого князя Дмитрия Ивановича[238]. Тем не менее, несмотря на одинаковый наместничий статус, содержание коломенского наместника в Рязани было, очевидно, более гуманным, а о его выкупе, как в случае с Михаилом Александровичем, вообще не шло и речи.

Примечательный факт – летописи ничего не сообщают об уничтожении рязанцами Коломны, сожжении укреплений и пр., чего логично было бы ожидать от Олега Ивановича, если бы рязанцы покинули город сразу после удачного «изгона».

Косвенным признаком укрепления в Коломне после захвата города 25 марта, гарнизона и администрации рязанского князя, по справедливому наблюдению А. Б. Мазурова, служит выбор маршрута путешествия митрополита Пимена из Москвы в Царырад. Иерарх выбрал не кратчайший путь, Москвой-рекой в Оку мимо Коломны, которым Пимен воспользовался позднее, для третьей поездки в Царырад в 1389 г., уже в ситуации «мира вечного»[239], а долгий обходной маршрут через Верхнюю Волгу[240]. Таким же окружным путем («Волгою къ Сараю»), не рискнув плыть мимо Коломны, в 1377 г. в Царырад проследовал епископ Дионисий, отправившийся к патриарху вопреки воле великого князя, более того, нарушивший клятву, данную Дмитрию Ивановичу, не совершать задуманную поездку и закономерно опасавшийся ареста. Кстати, именно в Коломне осенью 1381 г. был арестован возвращавшийся из Царырада в Москву митрополит Пимен[241].

Некоторый намек на ситуацию в Коломне после захвата ее отрядами Олега Ивановича 25 марта содержит пункт московско-рязанского докончания 1402 г., согласно которому «что в наше нелюбье Олег Иванович воевал Коломну…, что нашеи отчине взято что на нетцех, то отдати, а чего не взято, того не взяти. А с поручников порука и целованье свести»[242].

Близкий по смыслу пункт присутствует в московско-тверском договоре 1375 г.[243], и очевидно речь идет о захваченных рязанцами в Коломне заложниках из «лутчих людей», обложенных контрибуцией под поручительства других горожан. Если дело обстояло именно так, то после успешно проведенной операции Олег Иванович сразу покинул город с добычей и пленными, но оставил здесь свою администрацию, которая и должна была получить с колмничей – «поручников» контрибуцию, которой обложили уведенных в Рязань «нетцев». Речь, таким образом, надо вести о непродолжительном фактическом возвращении Коломны Рязанскому княжеству в 1385 г., несколько десятилетий спустя после присоединения ее к Москве.

Заметим, что рассказ о событиях весны – зимы 1385 г. ничего не сообщает о судьбе «волостеи коломенских, что ся…потягло къ Коломне». Очевидно, рязанцы, в силу малочисленности гарнизона, оставленного в Коломне, даже не пытались «воевать» окрестности города или установить собственный суверенитет над регионом, ограничившись только захватом волостного центра.

Если с конца марта 1385 г. под защитой стен Коломны действительно находился гарнизон, оставленный в городе Олегом Ивановичем, становится понятным дальнейшее развитие событий. У московского князя было два возможных направления ответного удара – либо непосредственно по Коломне с очевидным риском уничтожения в ходе военных действий городских укреплений, либо поход на правобережные владения Рязани. Овладев ими и отрезав источники снабжения через Оку, можно было вынудить рязанский гарнизон Коломны к сдаче без потери фортификационных сооружений. Князь Дмитрий Иванович выбрал последний вариант.

Летописное известие об ответном походе на Рязанское княжество датировки не имеет, но помещено между двумя событиями, имеющими даты, 9 мая (отправление митрополита Пимена из Москвы в Царьград) и 29 июня (рождение в Москве сына великого князя, княжича Петра Дмитриевича). Следовательно, военная операция Москвы последовала полтора – два с половиной месяца спустя после захвата рязанцами Коломны.

Если в Никоновской летописи поход на Рязань 1385 г. представлен как действия коалиции московского князя и союзников («собра воиньства много отовсюду», «и… на бою убиша бояръ многихъ московскихъ и лутчих мужеи новгородцкихъ и переславскихъ»[244]), причем среди них указаны совершенно невозможные в этой ситуации «новгородцы»[245], то из текста московских сводов следует, что операция была организована силами только одного удельного княжества, Боровско-Серпуховского и поручена Дмитрием Ивановичем двоюродному брату и соправителю, князю Владимиру Андреевичу. Поход закончился для Москвы поражением, разгромом армии одного из самых удачливых полководцев своего времени и гибелью «на тои воине… на Рязани» князя Михаила Андреевича Полоцкого[246]. Сын героя Куликовской битвы, полоцкого князя Андрея Ольгердовича служил не московскому, а серпуховскому князю. Ольгердовичи были близки двору Владимира Андреевича, женатого на тетке погибшего Михаила Андреевича, Елене Ольгердовне[247]. Возможно, возвращение Андрея Ольгердовича в Литву (не позднее октября 1385 г. князь получил назад Полоцк[248]) было как-то связано с гибелью Михаила Андреевича во время летнего похода на Рязань.

В историографии бытует убеждение, что военная операция лета 1385 г. носила широкомасштабный характер[249], поскольку в рязанском походе участвовали союзные Москве князь Роман Семенович Новосильский и тарусские князья[250]. Основывается оно на одном из пунктов московско-рязанского договора 1402 г., в котором великие князья московские, Василий Дмитриевич и рязанский, Федор Ольгович обязываются подвести черту («погреб») по пленным и «грабежу» под некими военными действиями времени княжения их отцов, «что была рать отца моего великого князя Дмитрия Ивановича в твоеи вотчине при твоем отци при великом князи Олги Ивановиче, и брата моего княже Володимерова рать была, и княже Романова Новосилского, и князеи торуских»[251]. Представляется, что события, которые имеются в виду в этом пункте докончания 1402 г., необязательно соотносить только с московско-рязанским конфликтом 1385 г.

Во-первых, из построения фразы московско-рязанского договора совершенно не следует, что речь идет об одной «рати» т. е. одновременном нападении на Рязань всех перечисленных князей, а не о, например, разновременных походах Дмитрия Ивановича и его союзников.

Во-вторых, летописное известие 1385 г. предельно четко гласит, что командовал операцией против Рязани серпуховской князь, в договоре же список открывает «рать» Дмитрия Ивановича, ни лично, ни иным образом к Перевитскому поражению не причастного. Кроме всего прочего, новосильский и тарусские князья были вассалами не Владимира Андреевича, а Москвы, и вряд ли бы приняли участие в походе на положении «подручников» серпуховского князя. Здесь скорее следует согласиться с А. Г. Кузминым, полагавшим, что этот пункт договора имеет в виду события не 1385, а осени 1382 г., когда после нашествия Тохтамыша Рязань действительно громили полки московского и серпуховского князей, возможно, при участии союзников первого[252].

Летописи ничего не сообщают о маршруте похода серпуховского князя на Рязань. Поздний источник рязанского происхождения указывает место, где полки князя Владимира Андреевича потерпели поражение: «рязанцы москвич побили под Перевицким»[253]. Рязанский город Перевитск на правом берегу Оки, сорока верстами ниже Коломны, занимал выгодное стратегическое положение, разместившись между водным путем по Оке и сухопутной дорогой из Переяславля Рязанского на Коломну и Москву[254]. Кроме важного стратегиченского положения, судя по всему, Перевитск располагал пристанью. Именно здесь в 1389 г., во время упоминавшейся выше третьей поездки первоиерарха из Москвы в Царьград, насады с Пименом и его спутниками причалили к рязанскому берегу, где митрополита торжественно встретил великий князь Олег Иванович «съ сынове»[255]. Не исключено, что через пристань Перевитска, ближайшую к Коломне, рязанцы в 1385 г. снабжали гарнизон всем необходимым, и именно это обстоятельство сделало город целью похода серпуховского князя.

Итак, карательный поход на Рязань провалился. Столь же неудачно для великого князя Дмитрия Ивановича закончилась в том же году и попытка военного похода московских полков на Муромское княжество[256], очевидно действовавшее на стороне Рязани. К исходу лета 1385 г. победа Рязани была полной.

Совершенно очевидно, что военный потенциал Москвы и ее союзников был несопоставим с рязанским и вряд ли оказался серьезно подорваннным в ходе сражения под Перевитском. Всего полтора года спустя после захвата рязанцами Коломны и провала карательной операции против Рязани, на исходе 1386 г. Дмитрий Иванович Московский и Владимир Андреевич Серпуховской возглавили поход на Новгород. Князья-соправители сумели собрать серьезные военные силы, отправив на Новгород «рати Московьскаа, Коломеньскаа, Звенигородчкаа, Можаискаа, Волочкаа, Ржевьскаа, Серпоховьска, Боровьска, Дмитровьскаа, Переяславьскаа, Володимерьскаа, Юрьевьскаа, Муромьскаа, Мещерьскаа, Стародубьскаа, Суздальскаа, Городецкаа, Нижьняго Новагорода, Костромскаа, Углечскаа, Ростовьскаа, Ярославьскаа, Можаискаа, Моложескаа, Галичкаа, Бежичкаа, Белозерьскаа, Вологочкаа, Устижьскаа, Новоторжьскаа»[257]. Анализ состава более чем внушительных военных сил, отправленных на Новгород в 1386 г., сопоставленных А. А. Горским с армией, приведенной в 1375 г. Дмитрием Ивановичем под Тверь, позволил автору не только убедительно реконструировать состав полков, выведенных московским князем на Куликово поле, но и показал устойчивые мобилизационные возможности Москвы на протяжении десятилетия, разделяющего два эти события[258]. Московско-рязанское противостояние вокруг Коломны тоже пришлось на это десятилетие.

В связи с последним возникает естественный вопрос, почему московский князь, потеряв Коломну и потерпев поражение под Перевитском, не воспользовался явным перевесом в военной силе и не попытался организовать новый, более масштабный а, главное, абсолютно предсказуемый по результатам поход на Рязань. Как представляется, многое может объяснить ситуация с обострением московско – новгородских отношений, тех самых, что стали причиной выше уже упоминавшегося похода на Новгород кануна Рождества 1386 г.

А. Б. Мазуров и А. Ю. Никандров полагают, что конфликт возник из-за разгрома новгородскими ушкуйниками великокняжеских купцов на Волге[259], но корни его, безусловно, серьезнее. В. Л. Янин подчеркивает связь московско-новгородского противостояния с «обидами» предшествующего походу 1385 г., когда новгородцы отвергли требование московского князя выплатить «черный бор»[260]. Новгородская летопись относит московско-новгородский конфликт из-за «черного бора» к зиме 1385 г.[261], московская и тверская летописи – к весне того же года[262] то есть ко времени, совпавшему с захватом Олегом Ивановичем Рязанским Коломны. Московско-новгородское «розмирье» к лету 1385 г. было свершившимся фактом, требовавшим от Дмитрия Ивановича каких-то ответных действий.

«Черный бор», выплаты которого с Новгорода добивался московский князь, по подсчетам В. Л. Янина, собирался каждые 7–8 лет как особая форма «выхода» в Орду, «по запросу». Отказ новгородцев задевал интересы не только Великого княжества Московского, но и других русских земель, которые вынуждены были бы, в случае успеха новгородцев, разверстать между собой их долю в ордынском «запросе»[263]. Так что, в отличие от «регионального» московско-рязанского конфликта из-за Коломны, этот носил в известном смысле общерусский характер.

Кроме того, если высказанное выше предположение о захвате рязанцами одной Коломны верно и Коломенский уезд в ходе «изгона» и последующего полугодового пребывания в городе рязанского гарнизона не пострадал, неясно, почему Москва не попыталась вернуть город силами самих коломничей. Мобилизационный потенциал коломенского великокняжеского удела на рубеже XIV–XV вв., по подсчетам Ю. В. Селезнева, был наибольшим среди прочих владений Москвы и ее союзников[264]. В списке участников Новгородского похода 1386 г. «рать Коломеньскаа», которую, как видим, удалось собрать с уезда всего год спустя по завершении московско-рязанского конфликта, идет второй, непосредственно за московской. Тем не менее, колмничей, как помним, не посылали летом 1385 г. на Рязань, ограничившись серпуховскими полками и двором князя Владимира Андреевича. Последнее может быть связано как с недооценкой в Москве военного потенциала Рязани, так и начавшейся подготовкой похода на Новгород следующего, 1386 г.[265]

Разумеется, хронологическое совпадение между коломенскими событиями и московско-новгородским конфликтом может быть и случайным, однако факт остается фактом: Дмитрий Иванович, потеряв Коломну и потерпев поражение у Перевитска, не попытался собрать более мощное войско против Олега Ивановича, что было абсолютно реально. Более того, очевидно едва ли не сразу после разгрома рязанцами полков серпуховского князя, имевшего место, напомним, не позднее конца июня 1385 г., Дмитрий Иванович стал искать путь мирного выхода из вооруженного конфликта с рязанским князем.

Возвращаясь к оценке результатов московско-рязанского «нелюбья», в центре которого оказалась Коломна, мы вправе сделать вывод о том, что события, на первый взгляд, локального конфликта 1385 г. на самом деле были частью большой политической картины, в которой фигурировали не только Москва и Рязань, но и другие земли Руси.

Рязанский князь, очевидно, не помышлял о возвращении Коломны в состав домениальных владений, но воспользовался рядом благоприятных обстоятельств, связанных с конфликтом из-за «черного бора» и проявил безусловный талант политика и воина, захватив Коломну, сделав ее объектом торга за свои интересы и легко уступив город после достижения поставленных целей. Совершенно очевидно, что среди последних, кроме выхода из вассальных отношений с Москвой, установленных договором 1381 г., было и возвращение Рязани отторгнутых докончанием «мест», в первую очередь «места Тулы», имевшего, судя по всему, принципиальное стратегическое значение.

Таким образом, в результате решительных действий великого князя рязанского Олега Ивановича пошатнувшиеся было позиции княжества в Окско-Донском регионе были восстановлены. Переговоры по установлению мира между Москвой и Рязанью вывели на страницы истории региона одно из самых славных имен в русской истории эпохи Куликовской битвы, игумена Троицкого монастыря преп. Сергия Радонежского.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.