Глава седьмая

Глава седьмая

Как одна из построенных римлянами башен сама собою рухнула. – Как после большого кровопролития римляне завладели первой стеной и как Тит делал нападение на вторую. – О римлянине Лонгине и иудее Касторе.

1. В следующую ночь в римском лагере произошла неожиданная паника. Одна из пятидесятилоктевых башен, воздвигнутая Титом впереди каждого вала для того, чтобы они прикрывали последние от стоявших на стене иудеев, обрушилась сама собой среди глубокой ночи. Страшный грохот, произошедший при ее падении, навел на войско ужас; все бросились к оружию в том предположении, что неприятель делает нападение; ужас и смятение воцарились в легионах, и так как никто не мог объяснить, в чем дело, они в своем отчаянии предполагали то одно, то другое. Когда врагов все-таки нигде не было видно, они начали пугаться самих себя: каждый в страхе спрашивал у другого пароль, боясь, не прокрались ли иудеи в самый лагерь. В этом паническом страхе они оставались до тех пор, пока Тит не узнал о происшедшем и не приказал объявить во всеуслышание причину грохота. С трудом они дали себя этим успокоить.

2. Иудеи храбро сопротивлялись против всякого рода нападений; но башни причиняли им много вреда: оттуда именно они одновременно были обстреливаемы более легкими машинами, копьеметателями, стрелками и пращниками; вместе с тем эти башни по своей высоте были недосягаемы для иудеев; не могли они также быть опрокинуты и взяты по своей тяжести; а железная броня предохраняла их от огня. Если же иудеи удалялись за пределы выстрелов, то они не могли больше останавливать наступление таранов, которые своими беспрестанными ударами, хотя медленно, а все-таки достигали кое-каких результатов. И уже стена поддалась Никону{39} (так иудеи сами называли самый большой таран, вследствие того, что он все побеждал); а иудеи между тем давно уже были истощены от борьбы и бодрствования по ночам вдали от города. К тому же они еще по легкомыслию или потому, что вообще плохо обдумывали все свои действия, считали излишней охрану этой стены ввиду того, что за ней оставались еще другие две, и большей частью малодушно отступали от нее. Таким образом римляне [347] вторглись в стенные отверстия, пробитые Никоном, после чего все стражи бежали за вторую стену. Те, которые перешли через стену, открыли ворота и впустили все войско. На пятнадцатый день осады, в седьмой день месяца артемизия, римляне овладели первой стеной. Большую часть ее они разрушили, равно как и северную часть города, как раньше это сделал Цестий (II, 19, 4).

3. Тогда Тит, заняв все пространство до Кидрона, построил свой лагерь внутри стен в так называемом Ассирийском стане{40}. Так как он находился еще на расстоянии выстрела от второй стены, то немедленно начал наступление. Иудеи разделились по позициям и защищали стену упорно, люди Иоанна боролись с замка Антония, северной храмовой галереи и гробницы царя Александра{41}, а отряды Симона заняли вход в город у гробницы Иоанна{42} и защищали линию до ворот, у которых водопровод загибает к Гиппиковой башне. Часто они бросались из ворот и вступали в рукопашные схватки, но каждый раз были отбиваемы за стены; ибо в стычках на близком расстоянии они, не посвященные в римское военное искусство, были побеждаемы, между тем как, сражаясь со стены, они одерживали верх. Римляне обладали силой вместе с опытностью; на стороне иудеев была смелость, усиленная отчаянием, и присущая им выносливость в несчастье. Наряду с этим последних все еще поддерживала надежда на спасение, а первые в той же степени надеялись на быструю победу. Ни одни, ни другие не знали усталости; нападения, схватки около стен, вылазки мелкими партиями происходили беспрерывно в течение всего дня, и ни одна форма борьбы не осталась неиспробованной. Рано утром они начинали, и едва ли ночь приносила покой – она проходила бессонной для обоих лагерей и еще ужаснее, чем день: для иудеев потому, что они каждую минуту ожидали приступа к стене, для римлян потому, что они всегда боялись наступления на их лагерь. Обе стороны проводили ночи под оружием, а с проблеском первого утреннего луча стояли уже друг против друга готовыми к бою. Иудеи всегда оспаривали друг у друга право первым броситься в опасность, чтобы отличиться перед своими военачальниками. Больше, чем ко всем другим, они питали страх и уважение к Симону. Его подчиненные были ему так преданы, что по его приказу каждый с величайшей готовностью сам наложил бы на себя руки. В римлянах храбрость поддерживали привычка постоянно побеждать и непривычка быть побежденными, постоянные походы, беспрестанные военные упражнения и могущество государя, но больше всего личность самого Тита, [348] всегда и всем являвшегося на помощь. Ослабевать на глазах Цезаря, который сам везде сражался бок о бок со всеми, считалось позором; храбро сражавшиеся находили в нем и свидетеля своих подвигов, и наградителя, а прославиться на глазах Цезаря храбрым бойцом считалось уже выигрышем. Многие поэтому выказывали часто превышавшее их собственные силы военное мужество. Когда, например, в те дни сильный отряд иудеев стал перед стенами в боевом порядке, и оба войска обстреливались еще издали, один всадник, Лонгин, вырвался вперед из рядов римлян, врубился в самый строй иудеев, разорвал его своим набегом и убил двух храбрейших из них – одного, ставшего против него в упор, а другого, обратившегося в бегство, заколол сбоку вытянутым у первого копьем и тогда ускакал из рук врагов обратно к своим. Это был, конечно, совсем исключительный подвиг, но многие старались подражать ему в геройстве. Иудеи нисколько не печалились о причиненных им потерях. Все их помыслы и усилия были направлены на то, чтобы и со своей стороны наносить урон. Смерть казалась им мелочью, если только удавалось, умирая, убить также и врага. Для Тита, напротив, безопасность солдат была столь же важна, как победа; стремление вперед без оглядки он называл безумием и признавал храбрость только там, где обдуманно и без урона шли в дело. Поэтому он учил свое войско быть храбрым, но не подвергать себя опасности.

4. Наконец, под личным руководством Тита был установлен таран против средней башни северной стены, где один хитрый иудей, по имени Кастор, стоял на страже с десятью ему подобными после того, как другие бежали перед стрелками. Некоторое время они, притаиваясь за брустверами, тихо лежали; но, когда башня начала колебаться, они выскочили с разных мест; Кастор при этом простер свои руки, как человек, умоляющий о пощаде, взывая к Цезарю, и жалобным голосом просил сжалиться над ним. Тит прямодушно поверил ему, вознадеявшись, что иудеи теперь намерены переменить свой образ мыслей; он приказал поэтому остановить таран, запретил стрелять в просящих и пригласил Кастора говорить. Когда тот заявил, что он хочет сойти и сдаться, Тит ответил, что он приветствует его разумное решение и будет очень рад, если все последуют его примеру, так как он, со своей стороны, охотно протянет городу руку примирения. Пять из десяти присоединились к лицемерным просьбам Кастора, между тем как другие кричали, что они никогда не сделаются рабами римлян, пока у них будет возможность умереть свободными людьми. В этом споре [349] прошло долгое время, в продолжение которого наступление было приостановлено. Кастор между тем послал сказать Симону, что он может совершенно спокойно совещаться со своими людьми о делах, не терпящих отлагательства, ибо он еще долго задержит римское войско. В то же время он делал вид, будто старается склонить на сдачу также и сопротивлявшихся ему, а те, точно в негодовании, подняли обнаженные мечи над брустверами, пронзили себе щиты и пали на землю, как будто заколотые. Изумление охватило Тита и его окружающих при виде решимости этих людей и, будучи не в состоянии видеть снизу все в точности, они дивились только их мужеству и жалели вместе с тем об их участи. Тогда один из римлян ранил Кастора в лицо у носа; Кастор вытащил стрелу, показал ее Титу и жаловался на несправедливое обращение. Цезарь сделал выговор стрелявшему и дал поручение Иосифу, стоявшему возле него, идти к стене и протянуть руку Кастору Но Иосиф отказался, ибо он подозревал, что просящие замышляют недоброе, и удерживал также своих друзей, желавших поспешить туда. Перебежчик по имени Эней вызвался на это дело, а так как Кастор кричал еще, чтобы кто-нибудь пришел за получением денег, хранившихся при нем, то этот Эней еще проворнее побежал и подставил свой плащ; но Кастор поднял камень и швырнул его вниз; в него самого он не попал, так как тот был настороже, но ранил сопровождавшего его солдата. Этот обман привел Тита к убеждению, что снисходительность на войне только вредна, между тем как строгость больше предохраняет против хитрости. Разгневанный этим издевательством, он приказал заставить действовать таран с большей неукротимостью. Когда башня колебалась уже под его ударами, Кастор и его люди подожгли ее и прыгнули сквозь пламя в находившийся под нею тайный проход, чем еще раз удивили своей храбростью римлян, полагавших, что они бросились в огонь. [350]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.