3. М. Н. Муравьев и его роль в создании университетского Устава 1804 г

3. М. Н. Муравьев и его роль в создании университетского Устава 1804 г

Михаил Никитич Муравьев — одна из самых замечательных фигур начала александровского царствования. Учитель великих князей Александра и Константина по русской словесности и нравственной философии, поэт-сентименталист, литературный предшественник Карамзина, отец двух декабристов Никиты и Александра, родной дядя Лунина, воспитатель Батюшкова и покровитель Жуковского, Муравьев оставил о себе удивительно единодушную память среди современников, почитавших его доброту, честность, верность какому-то особому гуманистическому идеалу человека внутренне свободного и думающего только о благе других, который он выработал в течение всей своей жизни. Так, бескорыстной помощи Муравьева была обязана своим появлением «История государства Российского», ведь именно он выхлопотал для Карамзина звание историографа и возможность свободной работы с источниками. При попечителе Муравьеве Московский университет вступает в полосу расцвета.

М. Н. Муравьев родился в 1757 г. в Смоленске. Детство он провел в Оренбурге, где его отец, Никита Артамонович, был вице-губернатором, а затем вслед за отцом, как того требовала его служба, много ездил по России. С 11 лет он живет в Москве, учится в университетской гимназии, а с 1770 г. — в университете, где находится в числе самых прилежных учеников. С большим интересом слушает Муравьев знаменитые тогда в Москве лекции профессоров Барсова, Шадена, особенно увлеченно изучает классическую литературу, античную поэзию. Близкая дружба, со школьных лет и на всю жизнь, связала его с И. П. Тургеневым. Из стихотворного послания Муравьева к нему мы узнаем об окружавшей их атмосфере «храма науки», проникнутой искренним стремлением к знаниям, просвещению:

С тобою почерпать мы прежде тщились знанья:

Счастливы отроки, в возлюбленных местах,

Где, виючись, Москва в кичливых берегах

Изображает Кремль в сребре своих кристаллов,

Где музам храм воздвиг любимец их Шувалов,

Где, Ломоносова преем ля лирный звон,

Поповский новый путь открыл на Геликон,

Где Барсов стал по нем ревнитель росска слова

И Шаден истину являет без покрова…[17]

Подробности об университетской жизни Муравьева находим мы в воспоминаниях его неизвестного товарища по учебе (подписавшегося инициалами Н. Р.), которые тот изложил в письме к вдове Муравьева, Екатерине Федоровне, по ее просьбе вскоре после кончины попечителя. По приглашению Никиты Артамоновича Н. Р., сам будучи казеннокоштным студентом, а по возрасту пятью годами старше своего соученика, поселился у них в доме, чтобы заниматься с юным Муравьевым. «Почему и ездили мы в университет вместе с М<ихаилом> Н<икитичем>: в университете же обучались мы французскому, немецкому, латинскому языкам, истории, географии и математике; дома же заданные уроки повторяли. Итак, извольте из сего усмотреть, что я не столько был учителем М<ихаила> Н<икитича>, сколько сотоварищем в учении. При сих наших домашних упражнениях весьма часто изволил бывать и слушать покойный родитель Н<икита> А<ртамонович>, и сколько мог я приметить, он был оными весьма доволен. У нас время текло так, что мы не знали ни малейшей скуки. В учении Михайла Никитич, будучи еще дитя, шел как исполин; он не доволен был классическими книгами, но старался разбирать труднейшие сочинения особливо в латинском языке… Он был кроток и смирен; приятелями он имел одного или двоих одинаких лет и одинаких нравов; был весьма добродетелен: ибо ежели из бедных просил кто у него милостыни, то отдавал он все, что у него было. В университете пробыл Михайла Никитич не более 3 или 4 лет»[18].

Кумиром, нравственным примером, точкой отсчета для Муравьева, как в литературе, так и в жизни, с университетской поры становится Ломоносов. Особенно обогатила его представления об этой личности поездка на север, которую он предпринял вместе с отцом в 1770–1771 гг. Муравьев увидел Архангельск, Холмогоры и Куростров, его переполняло восхищение перед гражданским подвигом Ломоносова, желание следовать его примеру, которое он сохранит на много лет. Вынужденный жить в провинции, Муравьев беспокоится, как бы уровень его образования не упал, продолжает самостоятельно заниматься. Постепенно молодым человеком осознается его литературное призвание — поэзия:

Я, блеском обольщен прославившихся россов,

На лире пробуждать хвалебный глас учусь

И за кормой твоей, отважный Ломоносов,

Как малая ладья, в свирепый понт несусь[19].

С 1772 г. Муравьев переезжает в Санкт-Петербург, где поступает в лейб-гв. Измайловский полк. Свободное время он тратит на литературные упражнения и пополнение своего образования, посещает лекции профессоров Академии наук, учит языки. К двадцати годам он свободно владел французским, немецким, итальянским, латинским и греческим языками, читал по-английски. Его любовью остается древняя филология, и латинский язык он знает настолько хорошо, что даже переводит на него с русского языка поэму Ломоносова «Петр Великий». Среди знакомых Муравьева по военной службе и светским салонам — известные русские писатели того времени, которые благосклонно принимают ученика; вскоре его поэтические произведения, куда входили басни, оды, эклоги, прочие стихотворения, становятся известными в петербургском обществе. Зимой 1777 г. в первый раз со времени окончания учебы посетив Москву, Муравьев избран членом Вольного собрания любителей российского слова при университете, которое желало поощрить молодого поэта. Там же он знакомится с Новиковым и Херасковым, и Новиков приглашает поэта к сотрудничеству в журнале «Утренний свет»[20].

Картину мировоззрения М. Н. Муравьева нам позволяют увидеть его дневники и записки (изданные лишь частично). Это небольшие зарисовки, созданные автором в результате наблюдений над самим собой, своего рода «беседа в уединении», которая, по мнению Муравьева, более полезна, чем беседа в обществе. Перед нами портрет личности цельной, глубоко нравственной. Главное в ней — верность добродетели, т. е. стремлению делать другим добро, в котором и заключены все наслаждения человека. Наиболее действенное средство для приобретения добродетели — просвещение, причем ценность той или иной науки заключена в мере ее нравственного воздействия, ведущего к усовершенствованию личности. Вся система наук — спокойное убежище от пороков страстей и праздности[21].

Также улучшать человека призвана и литература, и писатель должен быть проповедником истины, моральным примером не только в своих произведениях, но и в жизни. Сам Муравьев мечтает посвятить себя поэтическому творчеству, чтобы научиться полнее выражать собственные чувства и мысли. Способность чувствовать, дорожить любовью, дружбой, сопереживать обидам и несправедливостям в отношении других — вот, по его мнению, черты души истинно просвещенного человека. Черствость души, замечает Муравьев, больший ее недостаток, нежели чувствительность.

Логика творчества Муравьева ведет его к сентиментализму.

Его по-прежнему привлекают античные классики, образцы европейского классицизма: Тассо, Расин, Клопшток, Виланд, Ломоносов, и он по-прежнему стремится создать образцы поэзии истинно высокого рода — эпопею или трагедию. Но наиболее естественным жанром, раскрывающим чувства автора, становятся дружеские послания, элегии. В русской литературе впервые появляется психологически обоснованный индивидуальный портрет стихотворца[22]. Очень характерно при этом отстаивание Муравьевым внутренней свободы своего творчества, достоинства поэта. «Величие мое в душе моей, а не в производстве, не в чинах, не в мнениях других людей… Имя философа знаменитее титла камер-юнкера». Литература есть призвание более высокое, чем офицерское[23].

В 1785 г. Екатерина II искала для своих внуков, великих князей Александра и Константина, наставника в русской словесности, который бы удовлетворял ее требованиям как по уровню знаний, так и по философскому образу мыслей. Ее выбор остановился на Муравьеве. Таким образом, он начал преподавать наследнику престола литературу и, кроме того, нравственную философию и русскую историю, играя тем самым в его обучении роль, сравнимую по значению с ролью главного воспитателя Лагарпа. Важно, что и Лагарп, и Муравьев при воспитании наследника руководствовались сходными принципами, внушая ему те же просветительские идеи, которые после восшествия Александра на престол Муравьев претворял в жизнь на посту попечителя университета. Оставшиеся от этого времени многочисленные исторические очерки и нравоучительные заметки Муравьева были написаны специально для чтения великих князей. Особенно интересны краткие наставления государю в форме афоризмов древних мудрецов, где обрисованы главные черты, отличающие «счастливого правителя»: забота о народном благе, милость и прощение, присутствие бескорыстного друга, который заменял бы толпы ласкателей, пожертвования частными пристрастиями ради общей пользы. Слава народа такого правителя — в развитии письменности и просвещения. Многие из произведений Муравьева этого периода написаны не без влияния идей Руссо, хотя в отличие от него, Муравьев не идеализировал естественное состояние человека и не считал науки препятствием к достижению им счастья. Как прозаик он воспринял традицию изображения сельской идиллии, с ее утопической картиной доброго помещика и его патриархальных отношений с крестьянами («Эмилиевы письма»). Вместе с тем Муравьев резко отрицает «рабское состояние» слуг, которых господин держит ради прихоти, и высказывается в пользу ограничения произвола жестокого крепостника.

Преподаваемое Муравьевым великим князьям «нравоучение» (т. е. нравственная философия) воспринималось им как практическая наука, сила которой в правильном, гармоничном развитии личности. Оно включало в себя естественное право, обязанности граждан, народное право (применительно к международным отношениям). В очерках по истории Муравьев также подчеркивает нравоучительные черты: его интересует не только политическая история, но и развитие культуры, успехи изящных искусств, литературы, просвещения, внутренние условия народной жизни. В курсе словесности понятие хорошего литературного произведения связывается им с его действием на читателя, которое должно увеличивать благородство его души. Таким образом, к лучшим сторонам педагогики Муравьева можно отнести его веру в просвещение, интерес к практическим мерам по нравственному улучшению человека. С другой стороны, его идеализм, часто необоснованный исторический оптимизм, так характерный для эпохи Просвещения, способствовали формированию подобного идеалистического направления в характере Александра I[24].

В годы занятий с наследником престола Муравьев окончательно сформировался как писатель-сентименталист. Форма и язык его произведений — «Эмилиевы письма» и «Обитатель предместья» — предваряют прозу Карамзина. Вместе с великими князьями он путешествует по России, считая путешествия одним из важнейших образовательных средств. В дороге Муравьев ведет путевые заметки, которые хотел позже обработать и издать, предвосхищая знаменитые карамзинские «Письма русского путешественника»[25].

В феврале 1796 г. срок воспитания наследника закончился и Муравьев подает в отставку, находясь к этому времени в чине бригадира лейб-гв. Измайловского полка. Но новый император Павел I с подозрением смотрит на учителя своих сыновей, и Муравьев попадает в немилость. Его переводят в гражданскую службу без повышения чина, однако вскоре все улаживается: в 1800 г. он назначен сенатором, а с вступлением на престол его бывшего ученика начинается новый взлет карьеры Муравьева. С 1801 г. он секретарь при особе государя по принятию прошений на высочайшее имя, с 1802 г. входит в комитет по рассмотрению новых уставов академий и университетов, а после учреждения министерств становится товарищем министра народного просвещения. При слабом и бездеятельном министре Завадовском руководство делами министерства фактически ложится на плечи Муравьева. Кроме того, с 1803 г. после вступления в силу Предварительных правил Министерства народного просвещения, вводивших систему учебных округов, Муравьева утверждают в должности попечителя Московского университета и его учебного округа.

В течение всей жизни М. Н. Муравьев поддерживал связь с Московским университетом. Его товарищами и учителями были Новиков и Херасков, со школьной скамьи не прерывалась дружба с И. П. Тургеневым. С ноября 1796 г. последний стал директором университета, и через его письма Муравьев узнавал о текущем состоянии дел и университетских проблемах. Его возмущали интриги кураторов, запущенность российского «храма науки». И когда по инициативе самих профессоров, сделавших новому императору представление о необходимости изменения прежних университетских законов, в 1802 г. начинается работа над проектом устава Московского университета, Муравьев активно в нее включается и занимает одну из ведущих ролей. И современники, и позднейшие исследователи единодушны в том, что Муравьев как воспитанник Московского университета ближе к сердцу принимал свое поручение, теснее вникал в его проблемы и насущные нужды.

Одной из главных задач Муравьева на первых порах явилась реабилитация наук и научного знания в глазах правящих слоев. Вопрос, поставленный Великой французской революцией: почему Франция, достигшая первых во всей Европе успехов просвещения, первой была ввергнута в революционный водоворот — требовал разрешения. В докладе комитета по рассмотрению уставов, в который входил Муравьев, после высокой оценки роли Петра I и начальных лет царствования Екатерины II в развитии системы образования в России говорится: «Но напоследок — потрясение славного просвещением государства… к несчастью слишком приписываемое философам и писателям, послужило, кажется, к остановлению сей монархини посреди ее таковых подвигов. С тех пор науки и произведения их представляются в некотором противуположении с общественным благосостоянием. Они понесли наказание за употребление их во зло несколькими извергами». В докладе подчеркивается необходимость свободы для ученых: «Дарование во все времена ненавидело принуждение. Самая тень унижения для него несносна. Подчинять его своей власти — все равно, что истреблять его»[26].

Просветительские взгляды Муравьева нашли отражение в Предварительных правилах, а также в Уставной грамоте и Уставе Московского университета, утвержденных 5 ноября 1804 г., в создании которых, как мы увидим ниже, он принимал непосредственное участие. Однако составление этих основных документов проходило в ходе обсуждения различных мнений членов Главного правления училищ, учитывало накопленный в этой области опыт как России, так и европейских стран. Можно определенно утверждать, что на содержание Предварительных правил повлияли проект Кондорсе (1792 г.), вводивший новую французскую систему образования, и материалы Эдукационной комиссии в Польше (в ее работе участвовали Чарторижские).

Также определенную роль сыграли мнения иностранных корреспондентов. Муравьев, знаток древней филологии, почетный член Виленского университета и Лейпцигского общества латинской литературы, вел обширную заграничную переписку. За советами по преобразованию Московского университета он обратился в Геттинген к профессору Мейнерсу, автору книг по эстетике и теории изящных искусств, который приобрел известность в России благодаря своему труду по истории немецких университетов[27]. Вот его основные мысли, вызвавшие живой отклик у Муравьева: свободное преподавание без опеки сверху, диктующей характер и методы изложения предмета, участие профессоров в составлении устава (по настоянию Муравьева в состав комитета по рассмотрению уставов был включен профессор Баузе). Попечитель не должен постоянно находиться в одном городе с университетом, что утвердит его роль беспристрастного арбитра и не позволит подпасть под влияние партий среди профессоров и пристрастно вмешиваться во внутренние дела университета, (Так, согласно Предварительным правилам, попечителю был назначен лишь срок для обязательного посещения округа — один раз в два года, и действительно, Муравьев во время пребывания в должности большую часть времени жил в Петербурге, где его удерживали обязанности товарища министра.) Профессора и преподаватели своим примером должны оказывать нравственное влияние на воспитанников; прививая любовь к ученым занятиям, они сохраняют нравы юношества в наибольшей чистоте. Разумная свобода студентов, не ограниченная принуждением и посторонним вмешательством, благотворнее действует на их развитие, чем строгая дисциплина (как видим, эти идеи созвучны педагогике Муравьева). Попечитель разделял также мнение Мейнерса о необходимости глубокого изучения в университете основных новых и древних языков, из которых латынь должна быть разговорной — для диспутов и защиты диссертаций. И Муравьев, и Мейнерс полагали, что ограничения по возрасту не могут служить преградой для поступления в университет и единственным критерием является достаточный уровень предварительной подготовки (что и было закреплено в уставе).

С другой стороны, ряд мыслей Мейнерса Муравьев отверг, так как они не подходили к условиям молодого российского университета. В уставе не было предусмотрено соперничество профессоров в рамках одного предмета (такой конкуренции и не могло еще возникнуть в этот период). Если Мейнерс выдвигал принцип углубленного преподавания теоретических знаний, несколько в ущерб практике, даже на медицинском отделении, то характер преподавания в Московском университете в первые годы после реформы и, например, деятельность замечательного врача М. Я. Мудрова, к советам которого Муравьев охотно прибегал, свидетельствуют о грамотном сочетании практических и теоретических занятий, насколько те соответствовали состоянию наук, и медицины в частности, в России. Мейнерс опасался, что принцип баллотировки на выборах в правление университета приведет к тому, что пассивное большинство профессоров будет подчиняться определенной партии из меньшинства, но опыт показал, что при небольшом общем числе профессоров — участников выборов — и при относительной активности в последующие годы нескольких их групп выбор ректора и деканов, как правило, оправдывал себя и преобладающего влияния какой-либо партии не было[28].

Другим важным источником, откуда черпались подготовительные материалы для нового университетского устава, был т. н. «план университета», составленный по инициативе Екатерины II комиссией по учреждению училищ в феврале 1787 г. (На необходимость учесть опыт этой комиссии указал в своем докладе еще комитет 1802 г. по рассмотрению уставов.) В намерения императрицы входило открытие нового университета (предлагались города Псков, Чернигов, Пенза). Комиссия, в состав которой входили такие деятели екатерининского царствования, как П. В. Завадовский, будущий министр народного просвещения, должна была составить план этому университету и гимназиям, руководствуясь в общих чертах австрийской системой учебных заведений при Марии-Терезии и Иосифе II. В ходе работы обсуждались предметы и учебные программы. Важным достижением, зафиксированным в окончательном плане, был принцип свободы преподавания. К лекциям получали доступ все любознательные посетители, студенты и посторонние. Замечательно было подтверждение в плане принципа всесословности образования. Именно этот принцип, не имевший аналогий в Европе, активно защищал Ломоносов, и комиссия осталась верной ему, указывая на пример Ломоносова как доказательство того, что даже «люди самого низкого состояния приобрели себе науками бессмертную славу»[29].

О ходе работы М. Н. Муравьева над текстом устава Московского университета мы можем судить по трем его проектам, которые были уложены попечителем в особую папку с надписью «Бумаги, оставленные для Никитеньки» (т. е. Н. М. Муравьева, сына попечителя) и, видимо, по мнению отца, представляли главные итоги его трудов в сфере народного просвещения[30]. Подробный анализ этих трех проектов и их сравнение с окончательным текстом устава чрезвычайно интересны и раскрывают многие характерные черты представлений того времени об идеальной системе высшего образования и организации научной деятельности; мы приведем здесь их основные результаты.

Прежде всего остановимся на взаимосвязи этих проектов между собой. Первый из них, самый ранний, черновики которого мы находим в записной книге Муравьева за 1803 г.[31], представлен здесь беловым писцовым экземпляром с многочисленными собственноручными поправками, включающими изменения и добавления отдельных статей[32]. Все эти исправления учтены в другой беловой рукописи без правок (проект № 2), которая, таким образом, является окончательной авторской редакцией университетского устава, принадлежащей Муравьеву, и датируется первой половиной 1804 г. (судя по упоминаемым в ней пожертвованиям П. Г. Демидова). Все общие контуры здания «ученой республики» уже содержатся в этом проекте Муравьева, но стиль его и многие конкретные статьи сильно отличаются от окончательного текста устава. Напротив, третий проект, хотя и не представляет собой законченного текста, по структуре глав и общему стилю изложения близок к завершающей редакции устава. Этот документ в большей своей части дает сводку статей уже утвержденных уставов Виленского и Дерптского университетов, в их общей части примененимых к Московскому (скорее всего, его автором был не М. Н. Муравьев, а другой член Правления училищ, возможно, участвовавший в обсуждении проектов устава В. Н. Каразин[33]).

При сравнении первых двух проектов, принадлежавших самому Муравьеву, обращает на себя внимание то разнообразие в построении факультетов, которое они предлагали. Перед глазами Муравьева было несколько европейских моделей преподавания. Сначала он копирует геттингенскую модель, устанавливая в университете пять факультетов: богословский, медицинский, философский (нравственных и градоправительных наук), который бы включал в себя юридические предметы, философию, политическую экономию, технологию и статистику (вспомним доклад комитета 1802 г.!), физико-математический факультет и факультет словесных наук. Но во второй редакции он возвращается к более привычной для Московского университета (и восходящей еще к средневековой традиции) схеме, где юридические и философские предметы существуют отдельно, при этом к последним присоединяются и естественные науки, а физико-математический факультет исчезает. Таким образом, в авторском тексте его устава 5 факультетов идут в таком порядке: богословский, гражданских наук (юридическо-политический), медицинский, умственных и естественных наук (философский), словесных наук (факультет свободных искусств). Характерно присутствие в обоих проектах богословского факультета из трех кафедр: «1) догматического богословия, гомилетики и катехитики; 2) ерменевтики и эксигетики; 3) церковной истории и чтения святых отец»[34]. Профессора этого факультета должны были назначаться Святейшим синодом из лиц духовного звания и не могли занимать должность ректора, а его выпускники получали свидетельство, открывавшее им дорогу к получению прихода. Видимо, лишь на последней стадии обсуждения устава из него был исключен богословский факультет (его введение вряд ли было бы одобрено Синодом, поскольку нарушало сложившуюся структуру духовного образования) и восстановлены по немецкому образцу предметы четырех других факультетов.

Расположение факультетов Муравьев увязывал с общим ходом обучения студентов в университете. Так, в первом проекте он писал, что студенты, сначала поступая на словесное или физико-математическое отделение, приготовляются к слушанию градоправительных или врачебных наук, а для студентов, переведенных из семинарии, словесный факультет послужит подготовительным к богословскому. Таким образом, Муравьев стремился выровнять уровень подготовленности студентов и способствовать их энциклопедическому образованию. Хотя эти положения не были закреплены в университетском уставе, на практике именно ими руководствовалось начальство университета, назначая студентам на первом году обучения общеобразовательные лекции сразу нескольких отделений. Срок обучения в проектах Муравьева был установлен в три года для всех факультетов, причем студенты, с успехом учившиеся в течение двух лет, могли требовать у ректора (после небольшого испытания в присутствии профессоров) выдачи им свидетельства об учебе для поступления на гражданскую службу в соответствующем студенческому званию 14 классе. Остальные же студенты, полностью окончившие курс обучения, производились в ученые степени, причем звание кандидата Муравьев первоначально закреплял лишь за казеннокоштными воспитанниками педагогического института, а своекоштные студенты могли требовать экзамен на степень магистра или доктора.

Много места во второй редакции своего устава Муравьев уделяет формулировке общих принципов, на которых должна строиться жизнь университетской корпорации. Эти принципы, давно признанные в Европе, теперь только утверждались в России и были призваны закрепить здесь дух высокой научной этики, стремления к глубоким, целенаправленным ученым поискам в атмосфере равноправия, взаимоуважения и терпимости. Цель обучения в университете — «распространение знаний, возвышающих общее благоденствие и составляющих истинного гражданина, и неразлучное с оным распространением исправление нравов. Университету принадлежит согласовать беспрестанно нравственную пользу слушателей своих с просвещением разума и соединить благоразумную свободу размышления с почтением к законам и положением общества. Нетерпение мнения, порицание варварских времен столько же мало прилично сему знаменитому сословию, сколько дух своеволия, неверноподобных утверждений и бесполезного прения… Университету должно прилагать к тому все старания, чтоб быть всегда наравне с состоянием наук в других странах Европы и приобщать к курсу учения все новые откровения, получившие одобрение ученых. С другой стороны, должен он блюсти внимательно, чтобы не вкрались в него ложные умствования, которые вместо просвещения омрачают разум и развращают сердце». Но, как бы то ни было, мнения о науках никогда не должны служить поводом к гонениям. К сожалению, именно этим положением проекта Муравьева, не включенным в окончательный текст устава, в университетской истории очень часто пренебрегали.

Из вышесказанного ясно, что во многих местах второго проекта ярко проявился идеализм Муравьева, столь свойственный его творчеству и мировоззрению. Попечитель мечтал, что благородные принципы эпохи Просвещения будут пронизывать всю деятельность университета. Так, например, взаимоотношения ректора и студентов представлялись ему в том духе, что «ректор облечен отеческой властью в рассуждении учащихся и должен растворять строгость снисхождением, рассуждая, что суду его подвержены будущие члены гражданского общества, над коими увещания более наказания действуют. Во всякое время должен он склонять сердца их к добру, воспрещая развратникам обольщать их неопытность, удерживая их от расточения и имея неусыпное наблюдение над всеми поступками их, когда они наименее того опасаются». Соответственно и наибольшим наказанием для студента может быть «внушение ему от ректора оставить университет или отсылка от оного, из коих последнее подтверждается общим собранием, по Предложению ректора». За меньшие проступки, которые давали надежду к исправлению виновника, предполагалось его заключение в университетскую темницу, которое «не должно содержать в себе ничего вредного здравию учащегося, но оно предполагает совершенное уединение и более одного виновного не может быть в одном месте».

В этом аспекте третий проект, который рассматривал Муравьев, был гораздо более практическим и конкретным по духу, и окончательный устав возник в результате их синтеза, при котором сохранились отчасти и благородный, идеалистический дух первых проектов, и деловая направленность третьего варианта. Из положений последнего, не вошедших в завершающую редакцию, отметим, что, с одной стороны, его авторы заботились о расширении связей университета с Европой, предлагая беспошлинный ввоз всех учебных пособий из-за границы, облегченный въезд и выезд из России иностранных профессоров; с другой стороны, выдвинули несколько жестких статей: об университетской полиции, об обязательной цензуре, которую должны проходить все книги, выписываемые для университетской библиотеки и частных собраний профессоров и адъюнктов. Особая статья посвящалась порядку «состязания», которое должен выдержать желающий получить ученую степень, и мерах, позволивших бы избежать пристрастие к нему со стороны профессоров отделения, на котором он учился. Впрочем, третий проект не закончен, поэтому судить о полной программе его составителей довольно трудно.

Подготовка университетского устава Муравьевым и обсуждение его Главным правлением училищ проходило в течение полутора лет, и 5 ноября 1804 г. он был подписан Александром I и провозглашен от высочайшего имени. Университету даровалась Уставная грамота, над составлением которой также трудился Муравьев[35]. Следуя его тексту, император торжественно заявлял: «Обращая особенно внимание Наше на Московский Императорский университет, который через полвека имел столь великое участие в образовании людей способных для Государственной службы, в распространении знаний и наипаче в усовершенствовании отечественного языка, рассудили Мы за благо изъявить через сие торжественную признательность Нашу сему первому в России высшему Училищу, даровав оному новые права и преимущества, более сообразные с просвещением текущего времени». В грамоте подтверждались основные принципы университетской автономии, установленные Предварительными правилами. Император даровал пенсии вдовам профессоров и их детям; особыми льготами пользовалось звание заслуженного профессора. Грамота устанавливала ежегодную сумму, отпускаемую на нужды университета, в 130 тыс. рублей[36]. Существование Московского университета торжественно подтверждалось Александром I «за Нас и преемников Наших»[37].

По уставу (общая часть которого относилась к трем университетам: Московскому, Харьковскому и Казанскому) в состав университета входят профессора — ординарные и экстраординарные, разделенные по факультетам (отделениям), а также адъюнкты, магистры, учителя «языков, приятных искусств и гимнастических упражнений» и студенты. Ординарные и заслуженные профессора под председательством ректора образовывали университетский совет, который управлял учебной частью университета и его округа. В правление, занимавшееся хозяйственной частью, входили ректор, деканы факультетов, а также непременный заседатель, назначаемый туда попечителем из числа ординарных профессоров, «ближайший к ректору помощник в делах к правлению и университетскому суду принадлежащих», который обеспечивал преемственность дел правления после его перевыборов. Для обязательного участия в университетском суде из своей среды профессорами избирался ученый-законовед под названием синдика. Каждый университет должен был иметь педагогический институт, а также медицинские — клинический, хирургический и повивальный институты, типографию, был наделен правом цензуры. В уставе Московского университета при нем были предусмотрены подготовительные учебные заведения — академическая гимназия и благородный пансион, ученые общества; поощрялись благотворительные пожертвования от московского дворянства.

Новый устав строго упорядочивал систему преподавания и учебный план университета. Вводились 4 факультета: 1) нравственных и политических наук; 2) физических и математических наук; 3) врачебных или медицинских наук; 4) словесных наук. Вместо прежних 10 кафедр возникло 28, каждая из которых соответствовала одному преподаваемому предмету. Среди новых предметов, введенных уставом, умозрительная и практическая философия, дипломатика и политическая экономия, ботаника, минералогия, технология и науки, относящиеся к торговле и фабрикам, восточные языки. Личные симпатии попечителя Муравьева к античной культуре и древностям выразились в создании в Московском университете отсутствовавшей в других уставах кафедры теории изящных искусств и археологии. Устав устанавливал, что во главе каждого факультета стоял декан, ежегодно избираемый членами совета и представляемый попечителем на утверждение министра. И деканы, и ректор избирались сроком на 1 год, за 2 месяца до окончания курсов, с тем чтобы передача прав происходила на торжественном собрании университета в начале июля. В течение года два раза предусматривались каникулы: летом с 30 июня по 17 августа и зимой с 24 декабря до 8 января.

Автономия университета распространялась на тяжбы между членами его корпорации, при которых первую инстанцию составлял ректор; в сложных случаях и для апелляций собиралось правление, а высшей инстанцией с правом обжалования решений только для особо важных дел, через Сенат, являлся совет университета. Таким образом, университет в административном и судебном отношении был независим от местных правительственных учреждений. Согласно уставу, студенты по всем важным вопросам своей жизни должны были обращаться в правление университета. Для приема воспитанника оно рассматривало свидетельство о его успехах в гимназии или ином заведении или, если юноша обучался дома, назначало комитет для его испытания. Правление определяло студенту необходимые предметы, а по окончании курса, когда декан отделения и несколько профессоров принимали у студента (по его желанию) экзамен на получение диплома кандидата, присваивало ему эту ученую степень. Студент, не подвергающийся испытанию, пройдя курс обучения, получал от правления аттестат о прослушанных предметах и свидетельство о своем поведении. Срок обучения определялся уставом в 4 года для медиков и 3 года для остальных факультетов. Им предусматривались также публичные экзамены, диспуты на латинском языке при защите диссертаций на ученые степени (которые, впрочем, в первые годы слабо практиковались). В зависимости от того, содержался ли студент во время учебы на свой счет, дома, или за счет государства, разделялись своекоштные и казеннокоштные студенты, но обучение для всех было бесплатное (лишь учителя «языков, приятных искусств и гимнастических упражнений», как записано в уставе, должны были получать от своекоштных студентов умеренную плату по назначению совета). Казеннокоштные студенты пользовались бесплатным питанием и общежитием. Над ними осуществлял надзор особый инспектор из ординарных профессоров и его помощники из кандидатов и магистров, живших вместе со студентами.

Для поощрения научной работы ежегодно совет, «следуя обряду, в иностранных Университетах и Академиях установленному», объявлял награду за решение определенной задачи, «служащей к распространению наук», однако и размер вознаграждения, и задача утверждались министром народного просвещения. Из выделяемых университету средств некоторая сумма отводилась для двухлетних заграничных путешествий лучших магистров (по 2 человека каждый год).

В штате университета были зафиксированы годовые оклады всех его членов: ординарных профессоров — 2000 руб., экстраординарных — 1200 руб., адъюнктов — 800 руб. и т. д. За исполнение обязанностей ректора, директора педагогического института, инспектора, деканов, синдика полагались надбавки от 600 руб. (ректор) и ниже.

Одновременно с уставом университетов 5 ноября 1804 г. был издан и устав подведомственных им учебных заведений.

Таким образом, оценивая устав 1804 г., подчеркнем, прежде всего, его главное достоинство: он придавал Московскому университету статус европейских высших учебных заведений, наделял его широкой автономией, создавал условия для его превращения в очаг просвещения, быстрого развития в нем науки. По сравнению с попытками других либеральных преобразований в царствование Александра I именно реформы университетов и системы народного просвещения зашли дальше всех, имели наиболее прогрессивный характер и глубокие последствия. Причину их успехов можно видеть в относительной легкости их проведения, отсутствии сопротивления косных элементов, потому что здесь впрямую не затрагивались основы крепостнического строя. Однако нельзя не заметить, что российская бюрократическая система наложила свой отпечаток и на устав университета, который во многих шагах был ограничен необходимостью их утверждения наверху и, главное, не был гарантирован от вмешательства государства в лице попечителя и министра народного просвещения в саму его внутреннюю жизнь, что, как мы убедимся, вскоре стало обыденным явлением. Составителю устава М. Н. Муравьеву, вопреки его желанию, не удалось в полной мере провести университетские свободы, и в его рукописях отразилась некоторая неудовлетворенность итогом преобразований. В уставе трудно было провести границу между благожелательной опекой над университетом со стороны попечителя (несомненно необходимой, особенно в тот период его становления в новом качестве, который мы рассматриваем) и произвольным вмешательством в его внутренние дела. Слишком многое для университета определялось личностью попечителя и министра, и если эти должности занимали люди с консервативными и, тем более, реакционными взглядами, это тут же сказывалось на атмосфере Московского университета, что и показывает его дальнейшая история.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.