2.3. Философские поиски новой «Тверди»

2.3. Философские поиски новой «Тверди»

Основной вопрос философии. Во времена духовного кризиса появляется и даже обостряется интерес к философии. Человеку нужен Смысл, а значит надо знать, что реально, что иллюзия, куда мы идем и что надо делать. Философские системы отличаются друг от друга ответом на главный вопрос философии. (Марксисты называют его основным, М. Хайдеггер – ведущим, Leitfrage). Человек с самого зарождения прекрасно знал, как много вокруг морока, обмана, неподлинного. Человеку непосредственно даны все его ощущения и впечатления, идущие от органов чувств, а также мысли, образы, желания, воспоминания, предчувствия, которые возникают у него в голове. Очевидно, признание всех наших представлений одинаково реальными, – такая позиция пуста и бесплодна. Вот простейший бытовой пример. Быть уверенным на 100 % в реальности того или иного события, даже происходящего в данный момент, мы не можем. Когда мы непосредственно видим излом ложки, наполовину опущенной в стакан с водой, мы только верим, что ложка не сломана, исходя из своего прежнего опыта. Тем более это верно в отношении события прошлого или территориально удаленного. Поэтому для философии основным вопросом всегда был вопрос выявления, что есть «настоящая реальность», несомненная и безусловная.

Как же отвечали на него философы?

Эммануил Кант разделил реальность вещи на два разряда – «вещь-для-нас» и «вещь-в-себе». Мы всегда имеем дело только с вещами-для-нас, феноменами. Феномен – это явление, данное нам в ощущениях или конструируемое рассудком на их основе. У нас нет способов и инструментов узнать что-либо о вещи-в-себе, ноумене, соответствующем феномену. Другие философы делают совсем разные выводы из этой констатации.

Эдмунд Гуссерль: о вещи-в-себе ничего не знаем? – А нам и не нужно ничего знать о ней. Надо разобраться с феноменами (то, на что направлено наше сознание) и с нашим сознанием как органом познания истины, очистить его от психологизма, исторических, расовых и иных особенностей субъектов познания. Это первый шаг выделения «подлинной» реальности, с которым согласны практически все философы, – очищение явлений, наших исходных впечатлений, т. е. предметов восприятия и сознания, а также самого сознания от дефектов психики, от групповых, расовых и прочих особенностей человека. Предметы и представления, реальность которых утверждена таким процессом очищения, Э. Гуссерль называет феноменами.

В период становления научного мировоззрения гораздо более важным для идейной борьбы того времени было отделить сферу науки от религии. В философии это проблема разделения материи и духа.

Материалисты верят, что знания о мире, полученные с соблюдением научной методологии – это не только феномены, т. е. воспринимаемые пятью органами чувств, и понятия, конструируемые разумом на их основе, это отражение реальных предметов и законов их движения (т. е. по Канту, вещей-в-себе, ноуменов). Это единственная реальность – материя. Она «дана нам в ощущениях». При этом все свойства вещей и связи, отношения между ними содержатся в наших представлениях, феноменах. Так что на долю вещи-в-себе как некой непознаваемой сущности ничего не остается. Сам вопрос Маркс формулировал так: что первично – дух, идея или материя?

Артур Шопенгауэр. О любом объекте исследователь имеет только свое представление. Но это Шопенгауэра не удовлетворяет. Действительно ли «мир проходит перед нами как бесплотное сновидение, или призрак, не достойный нашего внимания»? «Мы хотим знать смысл этих представлений. Этот смысл… остался бы навсегда скрытым, если бы сам исследователь был только чисто познающим субъектом, крылатой головой ангела без тела… Но ведь он сам укоренен в этом мире».

Здесь Шопенгауэр в прекрасном образе выразил ту неудовлетворенность, которую высказывали многие философы. Это неудовлетворенность «чисто научным» определением истины, согласно которому достоверность любого факта-представления подтверждается только его закономерно-причинными связями с другими такими же фактами-представлениями, а истинность каждого утверждения удостоверяется лишь его логическими отношениями (пусть даже установками и правилами действий, подтвержденными практикой) с другими утверждениями. Для изучения природных явлений и взаимодействия с природой этого, возможно, достаточно. Здесь успешность практики подтверждается соответствием результатов эксперимента – показаниями пяти органов чувств человека или, скажем, объемом производимой продукции. Но для жизни общества, для истории такое понимание истины делает его неприемлемо релятивистским, безосновным, беспочвенным, поскольку у каждого исторического субъекта – своя практика и свои критерии ее успешности.

Шопенгауэр дает следующий ответ на эту неудовлетворенность. Любой объект – только мое представление. Любой, кроме собственного тела. Здесь объект (то, что вызывает представление) и субъект (воспринимающий его) совпадают. Тело и все его взаимодействия с другими объектами появляются в сознании не только как представления, но и как боль, желания, способность выбирать и оценивать. Этот иной вид знания о своем теле по сравнению с другими представлениями (объектами) Шопенгауэр называет волей.

Строго говоря, из этого соображения следует позиция, близкая к солипсизму Беркли и Фихте. Мир состоит из моих представлений обо всех объектах и из того особого вида знания, которое я имею только о самом себе – моей воли. Эту позицию Шопенгауэр признает теоретически неопровержимой (теоретический эгоизм) и встречающейся на практике, когда «только собственную личность рассматривают как действительную, а во всех остальных видят лишь призрака и соответственно обращаются с ними (практический эгоизм) [23, с. 96]. Однако он не принимает этой позиции всерьез («как серьезное убеждение ее можно найти только в сумасшедшем доме»).

Чтобы избежать солипсизма и наделить свойством реальности все объекты, а не только свое индивидуальное тело, Шопенгауэр рассуждает достаточно убедительно: «Мы будем рассматривать все объекты по аналогии с нашим собственным телом и признаем поэтому, они… суть представления субъекта, и… если устранить их бытие в качестве представлений, то остаток должен быть тем, что в себе мы называем волей» [23, с. 97].

Фридрих Ницше уточнил, что речь идет о воле к власти. Надо признать, что для эпохи, когда главной ценностью, безраздельно доминирующим смыслом существования в европейской культуре становится Дело, практическая Деятельность, категория воля – воля к власти как всеобщая субстанция оказывается очень даже адекватной. Несмотря на это, благодаря ошеломляющим успехам науки и техники, научно-материалистическое мировоззрение побеждает.

В русском языке слово «воля» имеет два различающихся смысла. Один, связанный с силой воли, утверждением своей власти, достижением своих целей, преодолением препятствий. И другой, близкий к словам «произвол», «свобода» – высвобождение от сковывающих, ограничивающих внешних условий. В немецком языке слово Wille, используемое Шопенгауэром и Ницше, гораздо ближе к первому из русских смыслов. Для второго используется слово Freiheit.

Попытка Шопенгауэра и Ницше заполнить проблемное пространство вещи-в-себе конкретной реальностью воли (Wille) выглядит необоснованной ограниченностью (возможно на мой недостаточно европейский взгляд?). Воля – только одна из функций или свойств нашей психики, которая имеет сложную многогранную структуру. Непосредственные ощущения, восприятия, осознание… реальности, истинности, существенности, возможности, важности, не прозрачности… события, чувства, представления, образы, утверждения… далеко не сводятся к тому содержанию и тем ассоциациям, которые связаны со словом «воля», или Wille. Выбор этой категории представляется гораздо более произвольным (или «преднамеренно навязанным», если использовать термин Хайдеггера), чем категорий материи или души.

Шопенгауэр признает: «То, что в камне проявляется как сцепление, тяжесть и устойчивость данного положения, это по своему внутреннему существу то же самое, что я познаю в себе как волю, и что он признал бы как волю, если бы только он обрел познание» [23, стр. 112]. Трудно понять, почему камень должен осознать силу тяжести как волю, а не, скажем, как любовь, Судя по всему, это трудно не только для меня. Однако представить, что каждое дерево и каждая машина имеет душу, гораздо проще. И не только потому, что до прихода христианства мы все только так и представляли себе мир: каждая стихия, каждое дерево – это духи, демоны или боги. Вернуться от мира чуждых человеку бесстрастных и, как правило, опасных стихий и конструкций, постигаемых только рациональным мышлением, к картине мира, населенного существами с живыми душами – это задача не только для индустрии кино. Это и для атеистически ориентированных интеллектуалов мог бы быть путь преодоления духовно-идеологического кризиса, поиск утерянного Смысла. В изданной в 1979 г. книге Джеймса Лавлока «Гея: новый взгляд на жизнь на Земле» обосновывается гипотеза, согласно которой Земля является саморегулирующимся телом, подобным телу человека. И если человечество нарушит хрупкий экологический баланс, планета сможет, подобно разумному существу, вступить в борьбу против человека и подорвать его господство.

Шопенгауэр прав: на вопрос, существует ли у объектов мышления какая-либо реальность кроме представления, не может быть положительного ответа, который можно научно доказать. Но в период духовного вакуума становится боле важным обратное. В арсенале науки нет таких методов и категорий, с помощью которых она может доказать, что таким сущностям, как вулкан Везувий или христианская Церковь не соответствует некая реальность, аналогичная непосредственно мной ощущаемой или осознаваемой реальности моей души.

В период торжества Просвещения доблестью и славой венчались мыслители, которые убедительно показывали: нельзя доказать, что Бог существует. Похоже, теперь важнее доказывать обратную сторону этой истины: нельзя доказать, что Бога нет.

Сложность основного вопроса философии связана с многообразием типов реальности как в мире физическом, так и духовном, смысловом. Каждый человек убежден в том: что он лично обладает свободой выбора, т. е. способностью создания в мире чего-то нового, не обусловленного причинными закономерностями объективного мира, т. е. способностью к творчеству. И это главный интеллектуальный аргумент философов, доказывающих реальность вещей-в-себе, природа которой отлична от чисто рационально-мыслительных представлений науки. Эту реальность, в отличие от материи, называют духовной, или душой. Обладание этой реальностью признается только за человеком или за Богом (для верующих). Вера в существование души у животных и растений, а тем более у «бездушных» стихий или машины – это несомненный признак суеверия, дремучей отсталости, необразованности, некультурности. Но вот, известный физик Илья Пригожин, получивший в 1977 г. Нобелевскую премию за работу по термодинамике неравновесных систем, в 1979 г. издает книгу, где показывает, что природа тоже способна создавать новое, не содержащееся в прошлом. Он пишет: «Возможное богаче реального. Природа дарит нам образ творчества, непредсказуемого, новизны… Наука – это диалог с природой» [20, с. 83, 177]. Иными словами, за природными объектами признается антропоморфная черта, требующая для своего описания категорий, присущих человеческой духовности.

Обращаясь к основному вопросу, философы обычно ставили задачу найти единый принцип, единое понятие, охватывающее все сущности, или предметы, которым приписывается атрибут реальности. Стремление свести все многообразие явлений к небольшому числу «начал» или субстанций характерно уже для первых древнегреческих и древнекитайских философов. В дальнейшем утвердилась неизменная тенденция к монистическому мироощущению и в прозрениях философов Древней Греции, и в откровениях религиозных пророков. Эта тенденция, наверно, генетически заложенная в человеческой культуре, исключительно плодотворна. Проблема объединяющего начала стала главной мыслью Парменида (VI–V в. до н. э.), который назвал это начало, или свойство бытием.

Охватить структурировать, описать все многообразие представлений и смыслов, присутствующих в сфере сознания в виде философской системы, – такая задача вряд ли выполнима. Видимо, Шопенгауэр был все же прав, когда отмахнулся от солипсизма. Солипсизм признает единственной несомненной реальностью только представления, присутствующие в сознании конкретного человека. Не надо быть специалистом-социологом, чтобы знать: как представления об объектах, так и собственные желания и мечты отдельного человека (моя воля) в подавляющем числе случаев определяется той культурой, теми религиозными, научными, бытовыми представлениями, которые доминируют в обществе, где живет данный индивид в современной ему среде. Поэтому, конечно, для исследования интересны представления, стремления, желания, характерные не для индивида, а для общества в целом, для культуры, для науки. Философия, как и наука, это специальный вид освоения мира человеком, цель которого – учение об общих принципах мироздания и пребывания человека в мире, взаимодействия с ним. Знания об индивидуальных вещах и событиях становятся интересны для философа в том случае, когда единичное, индивидуальное явление приобретает значение общее, становится фактом истории, природы, общества, культуры.

Видимо, вполне осмысленно и плодотворно говорить о реальности таких сущностей, как душа организации и той религии или идеологии, которая лежит в ее основе – о таких сущностях, которые представляют их в духовно-идеологической сфере. Ведь когда мы говорим о служении государству или служение театру, это вовсе не метафора, за этим стоит вполне «материальная» реальность поведения людей. Наверное, именно такие сущности имеет в виду св. Иоанн Богослов, начиная Откровение с обращения Иисуса Христа к Ангелам семи церквей (Откр: 2–3). Хотя телесные воплощения этих духовных сущностей состоят из людей, было бы не правильно сказать, что они существуют только в головах отдельных людей. Они, конечно, не похожи на небесные звезды и галактики, совершающие свои предначертанные от века пути и безучастные к земным скорбям и радостям. Но отдельный человек не может ими распоряжаться, как бездушной вещью. Наиболее удачный образ применил к «бытийным» сущностям М. Хайдеггер в его известной формуле: «Человек – пастух бытия».

Для истории, а тем более для искусствоведения, для анализа и оценки художественных произведений понятие реальности, реализма неразрывно связано с понятием правды, правды жизни. Вот в фильме А. Смирнова «Жила-была одна баба» показана жизнь в дореволюционной России, а затем во время гражданской войны. И создается такое впечатление, что жизнь в России была (да видимо, и будет) ужасной и невыносимой всегда. Похожее впечатление выносит зритель о жизни в Германии эпохи раннего Ренессанса после фильма Сокурова «Фауст». Но ведь мы знаем описание жизни крестьян в России и после освобождения от крепостного права в 1861 году, и до этой даты, вовсе не оставляющие такого впечатления безысходности. И жизнь горожан и крестьян в Германии, которую мы видели на полотнах великих мастеров живописи, совсем иная, чем у Сокурова.

Современный зритель, конечно, прекрасно знает, что претензия на реализм подобных «открывателей правды» настолько же продиктована их художественно-эмоциональной (или религиозно-философской) позицией, как, скажем, соцреализм. Только с обратным знаком. Их авторы просто в данный момент ненавидят всю русскую жизнь или даже всю земную жизнь человека. Вопрос о «подлинной реальности» или «заказной» агитационности художественных образов – наглядное свидетельство острой актуальности философской проблемы: что считать реальностью, Бытием? Могут ли философы уйти от этой проблемы, сказав, что это вопрос личного видения художника или политиков, формирующих общественное сознание? Мы в России привыкли отвергать и высмеивать партийное требование к творцам в искусстве и литературе создавать произведения в стиле социалистического реализма. Вполне можно понять возмущение художников и режиссеров, когда судьба их творений зависит от бюрократов, невежественных в вопросах искусства. И это оправдано философией, которая признает культуру народов их настоящим Бытием. Но разве эта философия не признает не менее важной ценностью и частью Бытия народа – ту идеологию, которую разделяет народ и которая служит главной опорой государства? Мы прекрасно знаем, что для многих выдающихся писателей и кинематографистов требование противопоставить царящей бездуховности образ героя, беззаветно верящего в торжество Идеи, лежало в основе их собственного внутреннего восприятия действительности. Значит, метод соцреализма вполне оправдан философски (и религиозно, если заменить термин социалистический на термин, скажем, христианский). Дело только в том, какими методами обеспечивается культурная политика в обществе и какие люди ее формируют. В СССР не хватало людей, достаточно мудрых, чтобы обновлять Идеологию и, соответственно, чтобы формировать культурную политику.

Бытие: существование и жизнь. Для создания расширенной категориальной базы, очевидно, надо более содержательно представить, в каком виде требуется ответ на основной вопрос философии. Чтобы служить базой для сопоставления и обсуждения материальных и смысловых реальностей, конечно, нужна единая всеобъемлющая категория. Но этого не достаточно. Необходимо выявление структуры и иерархии категориальной системы, соответствующих многообразию в единстве самих смысловых реальностей. Для сферы естественнонаучных высказываний и реальностей, как уже отмечалось, такой всеохватной категорией служит материя. Можно установить иерархию реальности по признаку «достоверное – возможное (вероятное)». Возможное событие – это, конечно, тоже реальность. Но она тем «менее реальная», чем ниже вероятность такого события.

В сфере смыслов и ценностей единую всеохватывающую категорию найти очень трудно. Самые пламенные идеи и духовные вершины, привлекающие миллионы и миллиарды верящих и готовых следовать за учителями и вождями, постепенно теряют свою силу и встречают яростных противников.

Монотеисты верят в вечного Бога – Всеведущего и Всемогущего, ведущего мир ко всеобщему благу. Но Его служители на земле искажают Его заповеди и используют веру в своих алчных и греховных интересах.

И появляются гуманисты: религия – это для убогих и немощных. «Все в человеке, все для человека». «Человек – это вершина развития Вселенной».

Вот восходит заря Коммунизма:

«Никто не даст нам избавления…

Добьемся мы освобождения

Своею собственной рукой!»

Но когда коммунизм потерпел поражение, приходят сомнения и разочарование во всем гуманизме. «Кто же верит в это слабое, капризное, ненадежное, убогое существо – человека? В эту «плесень» на шарике, затерянном в бесконечном космическом пространстве? Да все ли у этого «верящего» в порядке с психикой? Скорее всего, это симптомы паранойи и мании величия».

Наука ищет неизменные законы природы, действующие всегда и везде. Но каждый раз убеждается, что каждый закон действует только в области, ограниченной по времени и пространству и по другим параметрам. И вот она ищет их все дальше – в космосе и в микромире. Но что нам до них, и им до нас! Мы живем в мире неопределенности, риска и катастроф. И многие начинают исповедовать религию «Звезды, что сорвалась и падает»:

«Призрачно все в этом мире бушующем.

Есть только миг, – за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим —

Именно он называется жизнь».

Мы проиллюстрировали разнообразие ценностных и духовных установок, играющих важную историческую роль. А какое многообразие мироощущений человека связано просто с различиями психологических типов! Их описание можно прочитать в книгах Карла Юнга и его последователей.

В 2010 г. вышла книга А. Дугина о Хайдеггере [24], где он ставит Хайдеггера на самую высшую ступень, даже не только в истории философии, но в истории мысли. Действительно, Хайдеггер внес наверно наибольший конструктивный вклад как в прояснение основной проблемы, которую призвана решать философия, так и в подходы к ее решению. Доказательством этого служат ссылки на его работы и использование введенных им понятий чуть ли не каждым философом XX века. Моя оценка – не профессионала-философа, к тому же познакомившегося с работами Хайдеггера по существу через книгу А. Дугина, не многого стоит. Рискуя вызвать заслуженный упрек в недостаточном знании трудов этого крупнейшего мыслителя, я все же решил дать свое упрощенное (а потому, возможно, вульгаризованное) понимание обрисованной им фундаментальной задачи, которая стоит не только перед философами, а фактически перед всем интеллектуальным сообществом. Эта задача вытекает из его критики философской, мировоззренческой основы всей западноевропейской цивилизации, которая стала одним из главных факторов, приведших эту цивилизацию к современному нигилизму и духовному вакууму. Хайдеггер не считал, что он дал решение этой задачи, но он указал путь к ее решению. Этот путь проходит через поиск ответа не на вопросы, как сделать жизнь лучше, как служить Богу, а на вопросы: что такое жить, или быть? Кто или что такое Бог? Кто или что формирует мои желания, мою волю? Направление работ Хайдеггера, возможно, наиболее адекватная на сегодня и исключительно актуальная попытка создать философскую базу для объединения или хотя бы взаимопонимания и сближения людей Науки и людей Веры, научного и религиозного мировоззрений, а также и людей разных мировых конфессий.

Схематично концепцию Хайдеггера можно изложить следующим образом. То по преимуществу мыслительно-рассудочное овладение миром, которое было начато Платоном и Аристотелем и завершено Декартом и Ницше, стало важнейшим фактором, заведшим западноевропейскую цивилизацию в тупик духовного вакуума. Чтобы избежать этого пути, и направить разум человека по пути истины, Хайдеггер возвращается к философам-досократикам и ставит задачу выделения из всего «сущего» (т. е. всего что есть – всей массы вещей, представлений, феноменов, смыслов) того, что философы называют сутью вещей, а религиозные люди – священным, сакральным. Это должно быть наделено статусом подлинного существования, Бытия. Для обозначения этого выделения, различения Хайдеггер использует два способа написания в немецком языке слова, обозначающего бытие: современное – Sein и устаревшее – Seyn.

Хайдеггер не дает строгого определения Seyn-бытия. Оно, как поэтический образ или откровение пророка, может быть дано только иными человеческими способами выражения – аналогиями, намеками, противопоставлениями, ассоциациями. Главное, что подчеркивает Хайдеггер в качестве отличия Бытия от всего существующего, – то, что Бытие воспринимается, осознается, как озарение, «подобно вспышке божественной молнии». Проявление Бытия не является гарантированным. В своем эссе «К чему поэты?» Хайдеггер, опираясь на философские стихи Рильке и Гёльдерлина, фактически описывает Бытие как состояние пророческого и поэтического вдохновения. Когда речь идет о создании или поиске надолго гарантированного, некой тверди (как в заглавии настоящей статьи), Хайдеггер мог бы это принять только как приход нового Начала, нового направления в философии и во всей истории. Считать, что Бытие есть всегда как вечное и неизменное, значило бы лишать его творческой способности. Бытие проявляется, обнаруживает себя не в мире, но в войне (Хайдеггер принимает мудрость Гераклита: «Война – отец всех вещей. Все возникает через вражду и взаимообразно»).

То, что выше в тексте было обозначено как важное, значимое, ценное, но что было определено только чисто мыслительно, рассудочно, как платоновские идеи, – это тоже попытка выделить «сущность, суть из сущего». Так определенное Бытие Хайдеггер обозначает Sein. Но такое определение Бытия как некоего свойства, присущего всему сущему, «сущность сущего» – это именно тот путь, который привел западноевропейскую философию к нигилизму. Строго формально определить альтернативное (правильное) понятие Бытия, обозначенного Хайдегге-ром как Seyn – невозможно. Можно только дать о нем косвенное понятие: «Имеющий уши, да слышит».

Хайдеггер для выражения своих идей фактически создает свой специальный язык, конструируя новые слова из старых корней и придавая словам, имеющимся в немецком языке, новый смысл. Это стало одной из причин, определивших трудность для понимания его философии, особенно для не говорящих на немецком языке. Тем не менее, многие его идеи были усвоены экзистенциалистами и оказали большое влияние не только на философов, но и на развитие всей культуры.

Я попытаюсь сделать понятным для современного российского читателя основное направление философии Хайдеггера (как я его понял) и, прежде всего, его категорию Бытия через понятие жизни. (Видимо, многое в философии Хайдеггера параллельно высказывалось представителями так называемой «философии жизни».) Мы не говорим, что человек существует, если он умер. Настоящая, подлинная жизнь не сводится к биологическим функциям организма. Если человек лишен страстных желаний, упорных стремлений, интереса к окружающим событиям, мы говорим: «Разве это жизнь? Это не жизнь, это только существование».

Наиболее наглядное отличие бытия от существования связано с идеей небытия, ничто. Многим нравится известное рассуждение якобы устраняющее из человеческой жизни проблему смерти: «Пока есть я, смерти нет. А когда будет смерть, не будет меня». Подобная мысль присутствует уже у Парменида: бытие есть, небытия нет. Но это не больше, чем софизм. Смерть реально присутствует в нашей жизни, когда мы учитываем риск, опасность, в виде сознания ее неизбежности, смертности человека. Важнейшим элементом Бытия Хайдеггера и всех философов-экзистенциалистов является Ничто – Nichts.

Конечно, как Бытие не идентично биологической жизни, также и Ничто не идентично биологической (физической) смерти. Современная либеральная идеология, боящаяся возвращения массовых идеологий XX века, а также и накаленной религиозной духовности, стремится к утверждению, что физическая жизнь – это высшая ценность для человека. С этим не согласятся все те, для кого слова «Родина», «Вера отцов», или «Да здравствует свобода!», «Да здравствует коммунизм!» – не пустой звук.

Бытие М. Хайдеггера можно рассматривать как расширенное понятие Жизни. Полнотой жизни обладает человек, который поглощен великой любовью, или любимым делом и, конечно, духовно связан со своим сообществом – народом, людьми культуры или науки, живет его победами и поражениями, чувствует боль и радость человечества, как свою собственную, – это и есть настоящая Жизнь. Живое, обладающее бытием – это не вечно неизменное, независимое от иного бытия. Это то, что может быть утрачено, что связано с риском. По мнению некоторых протестантских теологов (напр., Карла Михельсона), смысл истории придает именно эсхатологическая вера в ее конец.

Если у жизни нет Смысла, нет духовной основы, то все движение вокруг – только суета, похожая на жизнь. А если это жизнь, то жизнь не моя. Она отчуждена от меня. Человек, для которого нет ничего священного, сверхценного, что страшно потерять, чему не противостоит Ничто, – тот не причастен к бытию, в нем нет жизни. Так понимают бытие поэты, пророки, герои. Вспомним пастернаковское:

И надо никакою долькой

Не отрекаться от лица

И быть живым, живым – и только.

Живым и только, до конца.

Об этой же Жизни писал Маяковский:

Потому что ненавижу всяческую мертвечину,

Потому что обожаю всяческую жизнь.

Духовные ценности, священные верования, которые дороже, чем физическая жизнь – это главный источник жизни. Хайдеггер называет его другим Началом, Seyn-бытием. Бытие – это то, что отличает живое от неживого, важное от безразличного, священное от обыденного. В современном русском языке самым близким к этому обобщенному понятию, наверно, надо считать слово духовность.

А можно ли вынести из нашего краткого рассмотрения какой-то современный ответ на вопрос, который долгое время считался основным в философии: что есть реальность? что первично? что такое бытие?.. – Вопрос не может иметь строго сформулированного ответа. Такой ответ мог бы в лучшем случае удовлетворить тех, для кого высшая ценность – научное познание или научно-технический прогресс. Для тех, кому небезразлична судьба человечества в целом, его история, его место в мироздании, приемлем ответ: конечная реальность, Бытие – это те Духовность, Идеология, которые дают смысл жизни и деятельности.

В европейской культуре, по сравнению с восточной, человек занимал всегда гораздо «более центральное» место – и не только после торжества гуманизма. Античные боги всегда антропоморфны. В исламском изобразительном искусстве человек и антропоморфные изображения запрещены. А на христианских иконах не только Христос и святые, но и сам Творец и Вседержитель всегда пишется в виде вполне реалистичного конкретного старца. В китайской живописи веками доминирует пейзаж. Причем, если на картине и присутствует человек, то это небольшие фигурки, которые не сразу и отыщешь среди гор и деревьев. Христианство призывает к милосердию и любви к ближнему – человеку. Индусские традиции учат любви ко всему живому, ко всем живым существам.

Такое же выделение человека как центра внимания, как главного Субъекта, часто «по умолчанию», характерно и для философии. Возможность и необходимость сохранить в том или ином виде центральную роль человека во Вселенной, в сфере внимания и значимости всегда остается важной проблемой. Без нее рушится Смысл жизни европейца. Богословие авраамических религий полностью осознает Единого Бога как вездесущего и всемогущего, пути Которого неисповедимы. Но ведь Он – в постоянном диалоге с человеком. Христианин любит Бога, и Бог любит его. По слову немецкого мыслителя и мистика Ангелуса Силезиуса (XVII век): «Я знаю, что без меня Бог не может прожить мгновения, если я обращусь в ничто. Он должен по необходимости испустить дух» [25, Ангелус Силезиус, с. 46].

Гуманизм и научное мировоззрение фактически ставят Смысл жизни в зависимость от успехов человечества в научно-техническом развитии, от суммы знаний о космосе и о микромире, от вопроса: «Царь я или не царь (природы)?». Сейчас в духовном пространстве появился новый мощный вызов – присутствие рядом с нами представителей явно более высокоразвитой цивилизации – инопланетян или пришельцев из параллельных миров. Сможет ли справиться с этим вызовом наше научно-интеллектуальное сообщество, если не «вспомнит» и не оживит, не осветит новым светом духовные богатства, «забытые» в музеях и библиотеках, и сохраненные в провинциальных религиозных общинах?

Человек не может быть «мерой всех вещей». Он лишь одна из мировых сущностей. Откуда берутся его прозрения и открытия, восхищение и ужас, что определяет его выбор вопросов и направления поисков? Сказать, что их источник сам человек – значит, не решить проблему, а просто отбросить ее.

При крутых переменах в жизни общества или в личной судьбе, многие не могут справиться с трудностями, утрачивают смысл жизни, спиваются или по другим причинам быстро гибнут. Устоять часто помогает укорененность в вере, в духовности. То же для народа или для иного сообщества. Справиться с историческими вызовами и кризисами, обрести и не утерять жизненные Смыслы может только то сообщество, которое основано на духовных богатствах, накопленных человечеством. В первую очередь на опыте осознания роли и места человека во Вселенной – во Вселенной, которой управляет не человек, а Бог. И роль человека – не центральная, но необходимая для мироздания. На уровне человеческой истории это соответствует согласию жить в многополярном мире, принять, не отвергнуть жизнь в прекрасном мире многообразия Смыслов.

Римский Папа Бенедикт XVI признал возможность существования инопланетян, пришельцев как представителей более продвинутой цивилизации. Это никак не противоречит вере в Единого Бога – Творца и Вседержителя. Инопланетяне созданы Богом также как человек, также как ангелы и демоны.

Хайдеггер – не религиозный мыслитель в том смысле, что он не принадлежит ни к одному официальному вероучению. Однако главная цель, ради которой он работает, – дать новое направление истории, которое привело бы человечество от доминирования «плоского», чисто рассудочного и расчетно-прагматичного нигилизма – к «объемному» восприятию мира, устранило бы искусственно воздвигнутые им барьеры, закрывающие для него главный источник Жизни.

Чтобы читатели и последователи не отождествляли этот источник с церковным христианским учением или с иной определенной религией, чтобы было понятно, что он охватывает все философские позиции и духовные движения, Хайдеггер говорит о божественном, о богах, но не о Едином Боге. Хотя по существу единый источник духовности, определяющий существование и развитие Бытия, идентичен Единому Богу монотеизма. Отличие заключается лишь в конкретных проявлениях Бога монотеистов для людей в форме судьбоносных Событий и в Откровениях пророков. Т. е. отличие хайдеггеровского Бытия от Единого Бога богословов не больше, чем различия монотеистических религий. Недаром протестантские теологи свидетельствуют, что хайдеггеровское учение о Бытии может служить фундаментом для построения систематической теологии. Известный российский исследователь философии Хайдеггера Пиама Гайденко так суммирует мнение авторитетного протестантского теолога Генриха Отта: «Хайдеггеровское понимание мышления и языка по своему характеру не отличается от веры… Это позволяет преодолеть субъективизм «исторического существования»» [26, с. 133].

Хайдеггер – сын своего века. Века, когда христианская Церковь утеряла свой творческий дух. Смыслы перетекали от религиозной веры в новую, светскую духовность. Церковь становится одним из социальных институтов. И как любой социальный институт, она защищает свою духовную основу от проникновения новых смыслов догматическим каноном. Это отчуждает христианское учение от пассионарных взлетов, основанных на иной, живой духовности. По Хайдеггеру, боги, священное, сакральное – это вовсе не обязательно сущности, объекты религиозного поклонения. Это скорее любые проявления Seyn-бытия, или духовности. Или разные имена другого Начала. Слово «священное» (Heilige) принадлежит к сфере поэзии, Seyn-бытие – к философии [24, с. 166].

Философия Хайдеггера, его понимание Бытия – это, может быть, наиболее серьезная попытка построить мост, по которому современный интеллектуал, воспитанный на атеистической культуре, может подойти к вере в Единого Бога. Попытка сделать понятным и актуальным для него Смысл божественных Откровений.

Конечно, труды Хайдеггера сами по себе не могут привести мир к другому Началу – к возникновению новой духовности, объединяющей верующих и атеистов. Сам Хайдеггер понимает это лучше других. Движение духовной истории не в руках человечества (тем более – одного человека или нескольких философов). Хайдеггер считал Ф. Ницше последним философом западноевропейской философии, который стремился преодолеть западноевропейскую метафизику. Приводя возглас Ницше «Бог умер», Хайдеггер добавляет: «Уже полночь, а может быть, все еще нет». В интервью, опубликованном после его смерти, Хайдеггер говорит: «Видимо, теперь нас может спасти только Бог» [24, с. 90, 128].

* * *

Целью нашего краткого обзора движения философской мысли было показать, как философы пытаются устранить ограниченность и излишний ригоризм научного мировоззрения и снять, преодолеть необоснованный разрыв между познанием мира материального и мира духовного. Преодоление этого разрыва имеет не только познавательное, но и социально-политическое значение.

Носители идей монотеистических религий и восточных религиозно-этических учений и созданной в их рамках интеллектуально-мистической и художественно-эстетической духовности, по существу давно «научились» интерпретировать свои «мифологические» основания так, чтобы со всей серьезностью признавать научные результаты и переводить разногласия в регистр плодотворного диалога с наукой. Ученые – культурологи, создатели космогонических и физических теорий, исследователи аномальных явлений – со своей стороны также расширяют основу для такого диалога. Своя важная роль в создании объединяющей идеологии, несомненно, должна принадлежать и философии.

По мнению едва ли не большинства крупных философов, одной из причин нынешнего духовного кризиса является излишне прагматическое, рационально-волевое отношение человека к миру. А важным фактором, породившим такое отношение, служило практически безраздельное доминирование научного мировоззрения, как правило, противостоящее религиозному мировосприятию. Я присоединяюсь к тем, кто считает, что давно пора закончиться конфликту между этими мировоззрениями (см., напр., опубликованный в 2003 г. сборник [27]). Между теми, кто верит только в результаты науки, и глубоко верующими в Единого Бога, в Христа, в святых и пророков. На место противостояния Науки и Веры должно бы придти различение священного как высшего проявления Жизни от циничного и низкого как дыхания Смерти. Критика атеистического научного мировоззрения присутствует в философии и религиозно-философских учениях с самого момента его возникновения. Но его жизнеспособный синтез с религиозной духовностью или какое-либо новое учение, которое сдвинуло бы это мировоззрение с его доминирующего места в интеллектуальной жизни общества, пока не возникло. Возможно, мечта о синтезе этих видов мировосприятия неосуществима. Да и нужен ли синтез? Надо заботиться не только о единстве, но и о плодоносном многообразии видов. К чему можно и нужно стремиться, – так это симбиоз, а не синтез, взаимопонимание, дополнение и обогащение друг друга.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.