А.В. Топычканов Охрана и музеефикация культурного наследия России в XVIII – начале ХХ века
А.В. Топычканов
Охрана и музеефикация культурного наследия России в XVIII – начале ХХ века
По каким бы отраслям мы ни служили археологии, извлекаем ли из недр земли останки старины, группируем ли их в витринах музеев или занимаемся их научной обработкой – все мы работаем во имя одной, освящающей наш труд идеи: просветить людей, научить их уважать былое как источник их собственного благополучия и трудиться на дальнейшее развитие человечества.
Председатель Императорской археологической комиссии граф А.А. Бобринский[928]
В модерных обществах отношение к культурному наследию и музейному делу является одним из главных показателей отношения к прошлому вообще. Саму историю сохранения и публичной репрезентации памятников принято подразделять на несколько периодов; каждый из них характеризуется своей особой стратегией как сохранения, так и уничтожения материальных свидетельств минувшего[929], сочетанием прежних и новых форм музеефикации. Каждый из таких периодов далее мы будем рассматривать как время формирования и распространения определенной модели отношения к культурному наследию. Эти модели могли сосуществовать параллельно или присутствовать в практике одного и того же специалиста[930]. Поэтому далее при описании этих моделей мы иногда будем нарушать хронологические границы их преимущественного бытования. В данной статье лишь намечен новый подход к анализу охраны памятников и музейного дела. Детальное и глубокое изучение каждой из выделенных моделей с учетом их изменений и трансформаций в различные периоды истории дореволюционной России – дело будущего.
Культурное наследие в XVIII веке: «куриоз» или географический объект?
Как известно, культурные преобразования Петра I привели к резкому противопоставлению «старины» и «новизны». Хотя Пётр I оценивал прошлое России (если пользоваться весьма огрубленным обобщением) как варварское, тем не менее он признавал в его свидетельствах определенные культурные ценности – либо в качестве курьезов (своей необычностью они оказывали эмоциональное воздействие), либо в качестве источников по истории России (прибегая к более поздней терминологии), либо в качестве мемориальных объектов, свидетельствующих о конкретном историческом событии или правителе и подтверждающих легитимность верховной власти, а также ее территориальных владений. Культурные ценности в эпоху Петра получили название «древности»[931]. Этот термин оставался общепринятым вплоть до начала XX века, когда стали указывать на его недостатки[932].
Пётр I принял ряд законодательных мер для сохранения древностей. Во-первых, он потребовал присылать «куриозные вещи» в Москву и Санкт-Петербург для пополнения сначала собственного собрания, а с 1714 года – Кунсткамеры (указы 1704, 1718, 1722 годов[933]). В этих указах формулируются первые критерии культурного наследия: «куриозность и необыкновенность», к чему относится все, что «зело старо», т. е. создано до Смуты начала XVII века[934]. Далее, в связи с задачей написания истории России при Петре I начали собирать (преимущественно в списках) «древние жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, также книги исторические рукописные и печатные», «куриозные, то есть древних лет рукописные на хартиях и на бумаге церковные и гражданские летописцы, степенные, хронографы и прочие сим подобные» (указы 1715, 1720, 1722 годов[935]). Кроме рукописей, царь намеревался собрать для подготовки исторических сочинений надписи на камнях, монетах, гробницах, а также «ветхости или старые вещи»[936]. Наконец, Петр отдавал поручения о сохранении конкретных объектов культурного наследия: крепости Болгар на Волге, Коломенского дворца под Москвой, кораблей, галер и яхт в Переславле-Залесском и т. д. Петровские указы подтверждались в течение длительного времени, регулярно цитировались и дополнялись преемниками Петра на императорском престоле[937] (например, последнее подтверждение указа 1718 года относится к 1832 году[938]).
Пётр задал основные формы мемориализации культурного наследия. Прежде всего, по его инициативе появились протомузеи: Арсенал («Цехгауз») в Москве (1702), в котором выставлялось трофейное вооружение «для памяти на вечную славу»[939], Арсенал («Цехгауз») Петропавловской крепости (1703), Модель-камера для хранения чертежей и моделей кораблей (1709), собрание Кабинета Петра I (1711). Эти коллекции, по сути, выполняли функции исторических музеев. Так, например, арсеналы должны были хранить оружие старше 40 лет (было разрешено переливать только те пушки, «которые не старинные и никакого куриозства не имеют»)[940]. После создания в 1714 году Кунсткамеры Пётр I распорядился закупать
каменья необыкновенные, кости человеческие или скотские, рыбьи или птичьи, не такие, какие у нас ныне есть, или и такие, да зело велики или малы перед обыкновенным; также… старые подписи на каменьях, железе или меди, или какое старое и ныне необыкновенное ружье, посуду и прочее все, что зело старо и необыкновенно (1718)[941].
Этот указ вышел после второго заграничного путешествия Петра I (состоявшегося в 1716–1717 годах), во время которого царь получил ясное представление о собраниях европейских музеев, кабинетов натуральной истории, художественных галерей и о нумизматических коллекциях. К самым ранним примерам музеефикации можно отнести сохранение первого дворца Петра I в Петербурге («Красные хоромы», или Домик Петра, 1703 год), для чего Пётр I распорядился выстроить специальную галерею[942].
В первой четверти XVIII века были предложены две формы выявления культурного наследия, которые ожидала большая будущность – анкетирование и экспедиции. Они возникли и развивались в рамках географической науки. Первое анкетирование, начавшееся в 1724 году, уже включало вопросы о местных древностях. Полученные ответы картограф и статистик Иван Кириллович Кириллов (1695–1737) использовал в книге «Цветущее состояние Всероссийского государства» (1727)[943]. Выявлением объектов культурного наследия занималась первая научная экспедиция Д.Г. Мессершмидта по Сибири 1719–1727 годов. Материалы этой экспедиции поступили на хранение в Кунсткамеру.
Модель отношения к культурному наследию, заданная Петром I, сохраняла свою актуальность до конца XVIII века[944]. Усилилось только мемориальное значение некоторых музеев. Кунсткамера, переданная Академии наук, в 1729 году включила в свой состав Императорский кабинет Петра I, а в 1730-е годы – коллекцию личных вещей Петра I и коллекцию Я.В. Брюса. Оружейная палата в XVIII веке стала выполнять функции хранилища коронационных предметов правящей династии. С середины XVIII века открываются новые музеи: Музей слепков при Академии художеств (1757), Музей натуральной истории при Московском университете (1791) и др. Появились провинциальные музеи: Иркутский музеум (1782), Барнаульский и Нерчинский музеи (1820-е). Первые сибирские музеи создавались с целью пробуждения интереса к специфике местного края, поэтому они экспонировали исключительно региональный материал. Следует отметить, что из-за отсутствия финансирования эти музеи просуществовали недолго[945].
Императорская академия наук с середины 1720-х годов становится одним из главных центров изучения наследия прошлого – в том числе в ходе экспедиций в Сибирь, Поволжье, Приуралье, Предкавказье и на Север[946]. Исследования почти не затрагивали территорию Средней России, что было обусловлено, с одной стороны, интересом к «куриозностям», которые значительно реже встречались в Средней России, а с другой – стремлением укрепить российскую власть на окраинах империи. Участники экспедиций занимались древностями в первую очередь как объектами географического изучения и описания[947]. Лишь некоторые исследователи (прежде всего В.Н. Татищев и Г.Ф. Миллер) подошли к изучению археологических памятников в качестве исторического источника[948].
В XVIII веке предпринимались попытки провести анкетирование в регионах России. Хорошо известны опыты В.Н. Татищева по анкетированию территории Сибири и Казанской губернии в 1730-е годы[949]. М.В. Ломоносов как руководитель Географического департамента Академии наук в 1758 году выступил с инициативой проведения анкетирования территории империи с целью исправления и дополнения Атласа России. Ученый обращал внимание на необходимость изучения Средней России и описания исторических городов[950]. С 1770-х годов больше внимания уделяется центральным провинциям, особенно Москве и Московской провинции[951]. Так, например, известный исследователь Сибири Г.Ф. Миллер в 1778 году изучал Московскую провинцию с целью «учинить ей географическое описание»[952]. По инициативе М.В. Ломоносова и других членов Академии наук Синод начал собирать сведения о храмах и монастырях России[953]. К концу XVIII века во многих регионах составляются и издаются географические, топографические и экономические описания губерний, уездов и городов[954].
Качество ремонтных работ на архитектурных памятниках выросло после того, как в 1730-е годы ответственность за ремонт старых зданий легла на архитекторов (ранее подрядчики выполняли многие работы самостоятельно)[955]. Церковные здания нередко ремонтировались или «по прежнему», или «против прежнего» («как и впредь было»), что допускало изменение облика здания при сохранении плана и общей композиции. Только небольшой круг памятников, обладающих особым мемориальным значением, действительно сохранял свой облик при ремонтах. К ним, прежде всего, относились памятники Московского Кремля: Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы, стены и башни Кремля. Сохранность памятника зависела и от условий ремонтных работ, профессионализма архитектора и его представлений о ценности культурного наследия. В 1740-е годы в России зародилась реставрация станковой живописи: тогда в Россию были приглашены немецкие специалисты для «починки картин», которая заключалась в переносе красочного слоя на новую основу[956].
С 1770-х годов растет число изданий о российских древностях. Н.И. Новиков в 1775 году предложил программу первой специализированной серии «Сокровище российских древностей», в которой предполагалось публиковать описания церквей и монастырей, исторических гербов, монет, портреты и биографии российских правителей, библиографии по истории российских древностей. Для этого издания московский архиепископ Амвросий (Зертис-Каменский) (1708–1771), знаток и любитель церковной архитектуры, контролировавший реставрацию Кремлевских храмов, подготовил описание Успенского, Архангельского и Благовещенского соборов Московского Кремля, однако в свет тогда вышел только корректурный экземпляр сборника[957].
В рамках этой модели отношения к культурному наследию национальные памятники вызывали противоречивые оценки современников: самостоятельная эстетическая ценность русских древностей отрицалась, зато признавалось их историческое значение. В этом плане показательно отношение к ансамблю Московского Кремля. С одной стороны, при перестройке Кремля в 1769–1774 годах В.И. Баженов, оценивавший совершенство старых построек по близости к ордерным началам, отмечал, что зодчие прошлого,
без всякого правила и вкуса умножая украшения, ввели новый род созидания, который по времени получил от искусных исполнителей, хотя и не следующих правилам, огромность и приятство[958].
Таким образом, архитектор признавал эстетическую значимость построек, ранее считавшихся варварскими. Одновременно руководитель Каменного приказа Н. Кожин утверждал, что Соборная площадь «есть сама по себе в древности славна, то и оставается к сохранению своего вида по прежнему»[959]. Современники отмечали, что памятники Соборной площади являлись «святынями» и «древностями», т. е. объектами религиозного и мемориального значения. Это подчеркнул Г.Р. Державин в стихотворении «На случай разломки Московского Кремля для построения нового дворца». При этом он высказал уверенность, что эта перестройка позволит кремлевскому ансамблю «прежней красоты чуднее процветать», т. е. улучшит внешний вид «великолепных зданий»[960].
С другой стороны, в начале XIX века руководитель Экспедиции кремлевского строения Пётр Степанович Валуев (1743–1814) накануне коронации Александра I сообщал императору, что многие постройки в Кремле «помрачают своим неблагообразным видом все прочие великолепнейшие здания», и предлагал их уничтожить[961]. В 1801–1808 годах один за другим были разобраны Сретенский собор, Хлебный и Кормовой дворцы, Троицкое подворье, Гербовая башня, часть Потешного дворца, Годунов дворец, некоторые постройки Государева двора. Руководствуясь теми же принципами, П.С. Валуев навел порядок и в Оружейной палате, освободив ее от ветхих вещей и поновив оставшиеся (полихромные изразцы, например, были покрашены краской). Подобные противоречивые оценки отечественных древностей можно встретить на протяжении XVIII и первой половины XIX века, что, по мнению А.А. Формозова, позволяет рассматривать соответствующие споры в контексте борьбы классицизма и романтизма, понимаемых уже не просто как художественные стили, но как определенные типы мировоззрения[962]. Очевидно, что отрицание ценности российских древностей имело и другие причины: географический взгляд на древности, преобладавший в рамках этой модели, сужал их значение до объектов исторического ландшафта; в связи с отсутствием в историческом сознании того времени идеи органического и непрерывного развития страны культурное наследие обретало легитимность только благодаря своим связям с царствующей династией. Если эта связь не прослеживалась, историческая ценность памятника ставилась под сомнение.
«Иконография» культурного наследия: первая половина XIX столетия
В начале XIX века начинается формирование новой модели отношения к культурному наследию, которая получает распространение в царствование Николая I. Для нее характерно признание за российскими древностями значения ценностной и эстетической категории, внимание к иконографии культурного наследия, выделение его мемориального значения, подчеркивание связи наследия с принципом народности[963]. В процессе осмысления национальных основ российской государственности утверждалось представление о ценности русских древностей, вне зависимости от их отношения к классицизму и классической традиции. Однако классицистическая концепция продолжала оказывать влияние на отношение к материальному наследию прошлого. Во-первых, памятники прошлого оценивались с точки зрения иконографии, внешнего облика – «вида», форм, которые ассоциировались с определенными эпохами (собственно материальное воплощение почти не представляло интереса для историков, археологов и архитекторов)[964]. Во-вторых, существовала убежденность в стилистической однородности памятников одного периода, что позволяло широко использовать аналогии и не всегда указывать их источники[965]. Конечно, круг аналогий был крайне узок, зачастую включал памятники других эпох или памятники, восстановленные с существенными искажениями (например, Теремной дворец Московского Кремля), поэтому представления об иконографии были достаточно обобщенными. В-третьих, памятники воспринимались как материальные свидетельства ушедшего прошлого, что также подразумевало отсылку к «первоначальному» виду и назначению этих памятников, которые понимались порой довольно условно и приблизительно[966].
Император Александр I, на взгляды которого оказала влияние классицистическая концепция, в большей степени интересовался памятниками Причерноморья. Именно на них распространялось первое в России распоряжение об охране всех объектов культурного наследия (на практике оно касалось только казенных владений) – высочайшее повеление «Об ограждении от разрушения древностей Тавриды» (1805). Император запретил «частным лицам» собирать и вывозить древности, найденные на Керченском и Таманском полуострове, а также потребовал предоставлять сведения о находках и месте их обнаружения в Академию наук[967]. Император Николай I ценил не только произведения античного искусства, но и остальное культурное наследие России[968]. По его поручению уже в 1826 году министерство внутренних дел выпустило циркуляр о собирании сведений об «остатках древних замков и крепостей или других зданий древности» и их сохранении[969]. На основе поступивших из губерний материалов был составлен первый свод сведений о памятниках[970]. Для сохранения памятников большое значение имел Строительный устав 1835 года, вобравший в себя все предшествующие законодательные акты об охране архитектурных памятников. Серия указов 1820–1840-х годов обозначила основные принципы отношения к памятникам древности: все древние здания (в том числе церковные) должны сохраняться, их реставрация допускается только по разрешению Технико-строительного комитета министерства внутренних дел (при финансировании работ из казны) или императора, при реставрации должен оставаться «древний стиль византийского зодчества», все археологические находки должны передаваться в Академию наук[971]. В 1840-е годы Синод издал распоряжения по сохранению церковных памятников, основанные на этих же принципах.
Благодаря личному контролю императора удалось упорядочить работу соответствующих ведомств. Основной контроль за охраной памятников осуществляло министерство внутренних дел. Губернские статистические комитеты, подчинявшиеся Центральному статистическому комитету министерства внутренних дел, вели учет памятников и иногда создавали музеи[972]. Финансирование памятникоохранительной деятельности было возложено на губернские органы власти. Технико-строительный комитет министерства внутренних дел рассматривал проекты перестройки и реставрации зданий. Сложившаяся к 1840-м годам система охраны объектов культурного наследия в целом работала неэффективно и не могла остановить повсеместное разрушение памятников, особенно в провинции. Для сохранения культурного наследия необходимо было усиление государственного и общественного контроля за охраной памятников. Возможно, именно поэтому император поддержал создание в 1846 году Санкт-Петербургского археологическо-нумизматического общества, целью которого было «изучение классической археологии», а также «археологии и нумизматики новейших времен стран западных и восточных»[973]. После переименования Императорское русское археологическое общество издало программу описания российских древностей – «Записку для обозрения русских древностей», составленную И.П. Сахаровым (СПб., 1851)[974]. Эта программа так и не была реализована.
Александр II продолжил политику своего отца. В 1856 году он поручил председателю Общества истории и древностей российских при Московском университете графу С.Г. Строганову, неоднократно субсидировавшему археологические раскопки в Причерноморье, заведовать археологическими разысканиями в России[975]. Через три года, в 1859 году, С.Г. Строганов возглавил учрежденную Императорскую археологическую комиссию при министерстве Императорского двора. Комиссия должна была заниматься выявлением и изучением древностей. Ресурсов комиссии хватило лишь на контроль за археологическими раскопками, преимущественно в Причерноморье, и на заведование Керченским музеем древности. Выявленные комиссией памятники чаще всего передавались в собрание Эрмитажа[976].
В рамках данной модели отношения к культурному наследию развиваются различные формы его мемориализации. С 1820-х годов обнаруживается тенденция специализации музеев по различным профилям – историческому, археологическому, военно-историческому, нумизматическому и другим[977]. Показательно разделение Кунсткамеры Академии наук на несколько подразделений – Азиатский, Египетский, Этнографический, Нумизматический музеи и Кабинет Петра I (1836). Ряд протомузеев (собрания Эрмитажа, Вольного экономического общества, Модель-камера при Адмиралтействе) был преобразован в музеи.
В 1806 году Оружейная палата стала музеем. По словам ее директора П.С. Валуева, Оружейная палата превратилась в «исторический кабинет» правящей династии, поэтому в историографии ее принято считать первым историческим музеем России[978]. В царствование Николая I был создан еще ряд исторических музеев: Исторический музей в Нижнем Новгороде (1827), Музей Рижского общества истории и древностей (1834), Музей древностей при Киевском университете (1835), Музей Русского археологического общества (1846), Музей древностей в Вильно (1856). Археологические музеи создавались преимущественно в Причерноморье: в Николаеве (1806), Феодосии (1811), Одессе (1825), Керчи (1826), Херсонесе (1827). Заслуга создания керченского музея принадлежит керченскому градоначальнику И.А. Стемпковскому, автору первой программы археологического изучения Причерноморья[979]. В рассматриваемый период создаются мемориальные музеи, например, музей в селе Васьки близ Переславля-Залесского (1803), Кутузовская изба в деревне Фили под Москвой. Признание эстетической ценности отечественного средневекового искусства привело к тому, что музеи стали комплектоваться предметами быта и произведениями древнерусского искусства. И.М. Снегирёв, неоднократно указывавший на историческую и эстетическую ценность древнерусских памятников, в 1848 году выступил с программной статьей «О значении отечественной иконописи (Письма графу А.С. Уварову И.М. Снегирёва)»[980], в которой подчеркнул значение соответствующих памятников. Уже в 1856 году при Академии художеств открывается Музей православного иконописания[981]. Музейные предметы часто оценивались с точки зрения эстетических предпочтений, поэтому нередко встречаются примеры уничтожения предметов. Так, например, Оружейная палата в 1840 году переплавила 400 кг подлинных серебряных изделий[982].
В 1805 году известный коллекционер и основатель Депо манускриптов (Рукописного отдела) Публичной библиотеки Пётр Петрович Дубровский (1754–1816) впервые поднял вопрос о создании «всеобщего Музея древностей русских» и разработал его программу[983]. Это тогда так и не стало предметом публичного обсуждения. На рубеже 1810–1820-х годов члены Румянцевского кружка Ф.П. Аделунг, друживший с П.П. Дубровским, и Б.-Г. Вихман вновь предложили создать Российский национальный музей[984]. Эти проекты не были реализованы, хотя повлияли на организацию в 1831 году государственного Румянцевского музея, созданного после смерти Н.П. Румянцева на основе его коллекций рукописных и старопечатных книг, карт, медалей и археологических памятников. Музей стал одним из первых музеев в ведении министерства народного просвещения и был открыт для посещения раз в неделю.
В царствование императора Николая I был накоплен и систематизирован значительный объем сведений о культурном наследии, прежде всего по иконографии памятников. С 1806 года Московское архитектурное училище начало собирать «сколько возможно чертежи и виды древних зданий, а паче в Кремле находящихся»[985]. По поручению А.Н. Оленина академик живописи Ф.Г. Солнцев рисовал старинную утварь, оружие и архитектуру в Москве, Новгороде, Киеве и других городах. Эти материалы были опубликованы в шести отделах издания «Древности Российского государства» (СПб., 1846–1853). Подготовке этого издания содействовал И.М. Снегирёв, участвовавший в нескольких иллюстрированных сериях: «Памятники московской древности» (1842–1845, рисунки Ф.Г. Солнцева), «Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества» (1846–1859, рисунки А.А. Мартынова), «Памятники древнего художества в России» (1850–1854, рисунки А.А. Мартынова), «Русские достопамятности» (1862–1866, рисунки А.А. Мартынова). В середине XIX века воспитанники Фёдора Фёдоровича Рихтера, директора Московского дворцового архитектурного училища и основоположника научной реставрации в России, подготовили издание обмеров, планов и разрезов памятников архитектуры[986]. В 1841–1862 годах вышло монументальное сочинение военного историка Александра Васильевича Висковатова (1804–1858) – «Историческое описание одежды и оружия российских войск» в тридцати томах, содержавших более 4000 таблиц. Таким образом, к 1860-м годам уже была отобрана и частично представлена публике обширнейшая иконография русских древностей. Наряду с собиранием иконографии памятников, предпринимаются и другие попытки обобщения данных о культурном наследии России. Например, профессор Харьковского университета Гавриил Петрович Успенский опубликовал «Опыт повествования о древностях русских» (Ч. 1–2. Харьков, 1811–1812)[987]. На рубеже 1810–1820-х годов З. Ходаковский обобщил данные о курганах на территории России[988].
Экспедиции этого периода стали более специализированными. В 1805 году П.П. Дубровский составил «План путешествия по России для собирания древностей» – первый план изучения российских древностей[989]. На основе этого плана была организована первая архитектурно-этнографическая экспедиция под руководством Константина Матвеевича Бороздина (1781–1848), участники которой в течение трех лет (1808–1810) изучали памятники Киева, Чернигова, Старой Ладоги, Вологды, Белозерска и других городов[990]. К.М. Бороздин писал А.Н. Оленину, что это – первая экспедиция, поставившая перед собой исторические цели:
Много было в России путешествий… Однако ж могу заметить здесь, что главный и единственный предмет их был всегда естественная история и ее отрасли. Древностей они или совсем не описывали, или описывали их только поверхностным образом, и то мимоходом. Следовательно, путешествие мое есть в России почти первое в своем роде[991].
Программы П.П. Дубровского и К.М. Бороздина повлияли на организацию археографических экспедиций в 1820-е годы. Примечательно, что покровитель П.П. Дубровского, граф А.С. Строганов, заложил традицию обучающих путешествий по России, составив программу путешествия своего сына П.А. Строганова вместе с архитектором А.Н. Воронихиным по России, от Белого до Черного моря, от Западной России до сибирского Зауралья.
На пути к осмыслению специфики древнерусской архитектуры встречаются попытки стилизации (Москворецкие ворота, Никольская и Боровицкая башни Московского Кремля, здание Синодальной типографии в Москве). Такой подход осуществлен и при реконструкции ансамбля Московского Кремля после 1812 года. Первым примером реставрации в архитектурной практике того времени можно считать воссоздание позакомарного покрытия Дмитровского собора во Владимире в 1806 году[992]. По мере увеличения числа архитекторов, имевших опыт работы с античными памятниками в Италии, складывается практика реставрационной работы[993]. Полученный в Италии опыт использовали К.А. Тон – при восстановлении ансамблей Кремлёвского дворца и Измайловского острова близ Москвы и Ф.Ф. Рихтер – при реставрации палат бояр Романовых и других объектов. Конечно, большинство архитекторов продолжали руководствоваться принципами, выработанными в практике XVIII века. Исключения составляли работы Ф.Ф. Рихтера в Москве и Н.А. Артлебена во Владимирской губернии, которые проводили реставрации на основе длительных изысканий и изучения памятника. В этот период зарождаются и методы консервации объектов культурного наследия[994]. Воссоздавая памятники, архитекторы стремились сохранить черты стиля и типологию сооружений, но «соединение… уцелевших или восстанавливаемых реалий в единое целое происходило на основе современных реставратору представлений о композиции. Реставрация в этом смысле была частью архитектурной практики»[995]. Классицистическое и эстетическое восприятие продолжало влиять на общую оценку объектов культурного наследия, поэтому, например, руины не считались памятниками древности, а при реконструкции допускались исправления с точки зрения симметрии, единообразия и целостного восприятия[996].
При реставрации особое внимание уделялось памятникам религиозного и мемориального значения, особенно отмечалась связь с началом династии Романовых, первыми ее представителями (включая и Петра Великого), а также со знаменитыми историческими событиями[997]. Показательна серия реставраций 1850–1860-х годов. Идея восстановления Палат бояр Романовых и усыпальницы Романовых в Новоспасском монастыре была подсказана императору Александру II служащим Императорского Эрмитажа Б. Кене, уроженцем Пруссии, секретарем Берлинского нумизматического общества, одним из инициаторов создания Археологическо-нумизматического общества в Санкт-Петербурге. Возможно, Кене сообщил императору об опыте восстановления родовых замков Гогенцоллернов в Пруссии[998]. Воссоздание Палат бояр Романовых стало памятником коронации Александра II[999]. В 1850–1870-е годы были проведены ремонтные и реставрационные работы в кельях Михаила Романова (будущего царя Михаила Фёдоровича) в Ипатьевском монастыре (1858), в соборе Рождественского монастыря во Владимире, где прежде находились мощи Александра Невского (личного святого покровителя Александра II), реставрация Малого Николаевского дворца XVIII века (1874–1878), в котором родился Александр II.
Для того чтобы посетитель понимал историческое значение памятника, в середине XIX века достаточно часто стали использоваться текстовые или изобразительные пояснения. Так, например, на палатах Синодальной типографии были установлены клейма с изображениями царей Ивана IV, Михаила Фёдоровича, Алексея Михайловича и со сведениями о книгопечатной деятельности в их царствования[1000]. Тексты аналогичного назначения были помещены при входе в Покровский собор в Измайлове, отреставрированный К.А. Тоном в 1840-е годы.
В рамках этой модели отношения к культурному наследию формируется новая дисциплина – археология[1001]. Постепенно осмысляется ценность объектов наследия как источников познания «духа народа» и «народности». Поиски систематического взгляда на памятники древности привели к развитию «иконографического» подхода: художественный стиль, внешний облик становятся основой классификации объектов культурного наследия и приобретают значение эстетической ценности.
Подлинность культурного наследия: под знаком историзма
Следующая модель отношения к памятникам прошлого сформировалась благодаря признанию ценности их подлинности. Эта модель складывалась в 1860-е годы под влиянием археологических организаций: Русского археологического общества, Московского археологического общества и Императорской археологической комиссии. Сторонники такого подхода к культурному наследию признавали относительность современного им знания об архитектурных памятниках прошлого, поэтому не стремились к полной перестройке уже существующих зданий ради придания им «подлинного» вида, а более охотно допускали проведение фрагментарных реставраций и консерваций[1002].
Новое отношение к подлинности памятников ярче всего проявилось при воссоздании икон Успенского собора (1852), иконостасов Благовещенского собора Московского Кремля, Грановитой палаты к коронации Александра III (1882–1883), памятников Ростовского Кремля – Белой палаты, надвратного храма Григория Богослова, Успенского собора, надвратной церкви Воскресения Господня, Княжьего терема (1880-е), Дворца царевича Димитрия в Угличе (1890). Для этих реставраций характерно стремление максимально сохранить подлинные части памятника (при их замене подлинные фрагменты передавались на хранение в музей) и отказ от восполнения полностью утраченных элементов[1003].
В 1860–1880-е годы в деле охраны памятников, реставрации и археологии первенство принадлежало Московскому археологическому обществу, созданному в 1864 году по инициативе руководителя отдела русской и славянской археологии Академии наук графа Алексея Сергеевича Уварова (1825–1884). Московское археологическое общество ввело в практику обязательное утверждение проектов реставрации и разрешение археологических раскопок, организовывало в исторических городах археологические съезды, способствовавшие развитию охраны памятников[1004]. С 1871 года к съездам приурочиваются археологические выставки, влиявшие на развитие археологических исследований и музейного дела в регионе.
В 1886 году с назначением на должность руководителя Императорской археологической комиссии камергера Двора императорского Величества графа Алексея Александровича Бобринского (1852–1927) начались преобразования этого учреждения: было увеличено финансирование комиссии, она получила право избирать сверхштатных сотрудников и членов-корреспондентов[1005]. В 1889 году Императорская археологическая комиссия получает исключительное право проводить археологические раскопки, разрешать реставрации и ремонт древних зданий[1006]. Современный исследователь А.Л. Баталов считает, что к тому же году завершилось и становление дореволюционной системы охраны памятников[1007]. Длительное время шел раздел сфер деятельности между комиссией и общественными организациями, особенно непросто складывались ее отношения с Московским археологическим обществом[1008]. Местные общественные организации продолжали проводить исторические изыскания и занимались сохранением культурного наследия, хотя качество работ тут часто уступало столичным реставраторам. Наиболее масштабные и добротные реставрации проводила Комиссия по восстановлению древних зданий в кремле Ростова Великого[1009].
Одним из главных показателей нового отношения к культурному наследию явилось бурное развитие российских музеев, которые стали весьма значимыми культурно-просветительскими организациями. В результате интенсивного музейного строительства к 1917 году в стране насчитывалось более 600 музеев[1010]. В соответствии с уставом музеи должны были заниматься распространением экономических, географических, исторических знаний, знакомить посетителей с культурным наследием, хранить и приумножать коллекции, организовывать публичные лекции и беседы, экспозиции и выставки, научно-образовательные экскурсии, библиотеки. Они могли учреждать профессиональные учебные заведения[1011].
С 1850-х годов для посетителей стали доступны государственные музеи: Эрмитаж (1852), Оружейная палата (1856), Румянцевский музей (1861), Морской музей имени Петра Великого (1867), Киевский церковно-археологический музей (1878), Артиллерийский исторический музей (1889) и др. В местных музеях увеличилось число дней для посещения, а некоторые музеи, например, Житомирский, Енисейский, Архангельский, были доступны «во всякое время». Для посетителей открываются частные собрания: Третьяковская галерея, Музей украинских древностей В.В. Тарновского в Чернигове, Театральный музей А.А. Бахрушина в Москве и др.
В крупных музеях проводится реорганизация основных экспозиций в соответствии с принципом историзма. Систематизация коллекций Артиллерийского музеума в Санкт-Петербурге в 1868–1869 годах привела впоследствии, в 1870-е годы, к утверждению хронологического подхода в структуре музейного собрания[1012]. В 1867 году по тому же принципу прошла реорганизация и Морского музея. Возникновению новых музеев способствовали всероссийские Этнографическая и Политехническая выставки 1867 и 1872 годов. Основными историческими отделами Политехнической выставки 1872 года, приуроченной к 200-летию со дня рождения Петра I, были Исторический и Севастопольский отделы. В последнем экспонировали реликвии недавней героической обороны Севастополя; исторические памятники пополнили также Военный и Морской отделы. Организаторы Севастопольского отдела выступили с инициативой создания общенационального Исторического музея[1013]. Московские историки – С.М. Соловьёв, И.Е. Забелин – сначала не участвовали в подготовительной работе, поэтому программную статью об организации музея предложил К.Н. Бестужев-Рюмин. Главным принципом построения экспозиции он определил принцип историзма, согласно которому материал должен был «следовать порядку историческому», т. е. общему ходу исторического развития как закономерного процесса, а посетитель мог бы «наглядно переживать те исторические изменения, которым подвергалась жизнь русского народа»[1014]. Таким образом, музей призван был служить иллюстрацией жизни русского народа. При разработке устава музея программа К.Н. Бестужева-Рюмина была упрощена, но даже в таком виде структура экспозиции, построенная на основе археологической классификации памятников, соответствовала лучшим европейским музеям (Музею северных древностей в Копенгагене и Сен-Жерменскому музею). В создании экспозиции принял участие И.Е. Забелин, один из ярких представителей «историко-археологической школы» русской истории[1015]. Открытие музея состоялось в 1883 году. Благодаря активной деятельности руководителей музея его фонды увеличились с 2443 единиц хранения в 1881 году до 300 тысяч к 1917 году. Это позволило отказаться от массового использования копий[1016]. Основными источниками поступлений стали дары коллекционеров и общественных организаций (музей так и не получил право проводить самостоятельные археологические раскопки).
Еще до своего открытия Российский исторический музей был признан самым авторитетным историческим музеем в России, поэтому предполагалось, что он станет ведущим органом охраны памятников и музейного дела. Так, например, по проекту закона об охране памятников, предложенному министерством народного просвещения в 1876 году, Российский исторический музей (тогда еще не действовавший) должен был стать основным учреждением по охране культурного наследия в России. Эту же мысль повторил А.С. Уваров в неутвержденном проекте нового устава Российского исторического музея 1882 года[1017]. Участники Предварительного музейного съезда 1912 года предлагали Российскому историческому музею стать организационным центром всей сети исторических музеев страны и координировать их деятельность[1018]. Эти предложения не были реализованы.
В этот же период открываются мемориальные музеи, посвященные военным событиям и видным деятелям культуры (относительно) недавнего времени, например: Севастопольский мемориальный музей (1869), Музей А.С. Пушкина при Царскосельском лицее (1879), Лермонтовский музей при Николаевском кавалерийском училище (1883), Кутузовская изба в Филях (после пожара 1868 года открыта вновь в 1887 году), Дом-музей П.И. Чайковского в Клину (1894), Панорама «Оборона Севастополя» (1905), Музей А.В. Суворова (1904), Дом-музей Л.Н. Толстого в Петербурге (1911), Музей-квартира Д.И. Менделеева при Петербургском университете (1911), Музей Великой войны (1916)[1019]. Мемориальный характер имели и некоторые полковые музеи.
В России впервые в мире появились педагогические музеи. Первый подобный музей, Педагогический музей военно-учебных заведений, был открыт в Петербурге в 1864 году (в 1875 году он вошел в состав Музея прикладных знаний). После участия музея во Всемирной выставке в Париже в 1875 году подобные музеи стали создаваться по всему миру.
Во второй половине XIX века возникает множество местных музеев, наиболее интенсивно они открываются в 1880–1890-е годы[1020]. Организацией музеев сначала занялись губернские Статистические комитеты, отделы Русского географического общества, а затем земские организации, ученые архивные комиссии. Музеи земств и научных обществ часто отличались более систематическим построением экспозиции. На окраинах России, например в Сибири, где в 1870–1890-е годы было открыто около 80 музеев[1021], преобладали комплексные музеи. Организаторы местных музеев в просветительско-любительском духе порой ставили перед собой утопические и всеохватные задачи «разрешения всех вопросов современности»[1022]. Большинство музеев имели исторические отделы, при этом основной тематикой экспозиций была естественная история. Исторические материалы обычно присутствовали и в музеях неисторического профиля, например, в сельскохозяйственных[1023]. К концу XIX века во многих музеях систематизация материала осуществлялась в соответствии с историческим и естественно-научным методами, представляя в комплексе и прошлое, и природу местного края. Большинство музеев не имели стабильного и достаточного финансирования. Комплектование фондов осуществлялось благодаря организации научных экскурсий (экспедиций), выставок и получению в дар коллекций.
Строительство местных музеев в этот период опирается на формирующееся региональное самосознание. Так, например, представители сибирского областничества открыто поддерживали музейное строительство в Сибири. Н.М. Ядринцев, говоря о первом общественном музее в Минусинске (1877), ставшем образцом для других музеев Сибири, писал: «Высоко следует ценить в деле Минусинского музея то, что он соединяет около себя все выдающиеся силы края, поднимает местное чувство на ноги и дает ему пищу и деятельность»[1024]. Государственная власть хорошо осознавала роль музеев в формировании национализма и регионализма, поэтому при необходимости сокращала объемы экспозиции местных музеев. Особым казусом стала, например, судьба собрания Виленского музея, которое после подавления Польского восстания 1863 года было проинспектировано специальной комиссией (и часть предметов была передана в Румянцевский музей)[1025]. В середине 1870-х годов был закрыт и Юго-Западный отдел Русского географического общества в Киеве по обвинению в политической деятельности и пропаганде сепаратизма.
В рассматриваемый период появилась новая форма церковных музеев – древлехранилища (до этого традиционно приходские храмы и монастыри хранили древности в своих ризницах). Первые древлехранилища возникли при духовных академиях: Киевской (1872), Петербургской (1879) и Московской (1880). Большинство церковных музеев было создано на рубеже XIX – ХХ веков при церковно-археологических обществах и при православных братствах[1026]. Целью церковных музеев было «собирание местных исторических памятников и развитие в местном обществе, и особенно в среде духовенства и духовных воспитанников, археологического интереса и знаний»[1027]. Музеи занимались собиранием, изучением, охраной церковных памятников древности, популяризацией историко-археологических знаний. Для централизации церковных музеев в 1914 году при Синоде была учреждена Архивно-археологическая комиссия.
Интерес к культурному наследию проявился и в росте посещаемости музеев. Так, например, число посетителей музеев Академии наук с 1857 до 1877 год выросло с 10 до 70 тысяч, а Румянцевский музей на следующий год после перевода в Москву посетило 42 тысячи человек[1028]. Посещаемость местных музеев почти никогда не опускалась ниже тысячи человек в год в пореформенный период и постоянно росла (скачок посещаемости, по наблюдениям Д.А. Равикович, пришелся на 1900-е годы). Например, посещаемость Иркутского музея выросла с 1764 человек в 1885 году до 30 тысяч человек в 1907 году. Среди посетителей преобладали мужчины, к 1910-м годам процент женщин заметно вырос; в некоторых музеях женщины составляли около трети посетителей. Музеи расширяли аудиторию за счет малоимущих слоев населения, для которых в воскресенья и праздники предлагалось льготное или бесплатное посещение. Так, например, Румянцевский музей в 1911 году бесплатно посетили 79 464 человека, а заплатили за вход всего 15 805 человек. На популярность музеев влияли различные события в стране. Так, например, рост ежегодного посещения Морского музея с 4701 до 61 916 человек в 1900–1916 годах был обусловлен не только проведением специальных экскурсий для военных чинов[1029], но и интересом общества к военной проблематике в годы Русско-японской и Первой мировой войн. Состав посетителей различался в зависимости от музея. Так, например, Исторический музей сравнительно мало интересовал учащихся и рабочих[1030], которые преобладали среди посетителей большинства центральных и всех местных музеев, где реже бывали представители других городских сословий.
Благодаря проведению экскурсий, народных чтений местные музеи заняли нишу организаций внешкольного образования[1031]. При некоторых музеях (например, при Московском политехническом, Нерчинском, Минусинском и др.) создавались образовательные отделы. После первой революции 1905 года музеи включились в политическое просвещение народа. Например: Политехнический музей предоставлял аудитории для монархистов, либералов и социал-демократов, в Историческом музее выступали преимущественно члены монархических организаций, Музей содействия труду Московского отделения Русского технического общества, занимавшийся пропагандой профсоюзного движения, сотрудничал с социал-демократами[1032].
В начале XX века происходило дальнейшее развитие форм мемориализации культурного наследия: были созданы Санкт-Петербургский и Московский археологические институты[1033], организовывались экспедиции[1034], увеличилось число фрагментарных реставраций[1035], появлялись новые музеи, росла их посещаемость (прежде всего, за счет учащихся), проводились исторические выставки. Возникают новые общественные организации в сфере охраны культурного наследия.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.