Бакунин – слава и позор революционеров

Бакунин – слава и позор революционеров

Третий тип революционера – наряду с праздным барином и сошедшим с ума публицистом – является нам в лице Бакунина.

Будущему певцу революционных бурь, сгинувшему в самом их начале, поэту Александру Блоку очень нравились слова Герцена о Бакунине, которые он, вероятно, относил и к себе: «Меня, если б знали во всех изгибах, поставили бы, может, на одну доску с Бакуниным, т. е. талант и дрянной характер». При всем почитании, собственная блоковская характеристика Бакунина убийственна. Бакунин, по его словам, «вопил на всю Европу, или «ревел, как белуга», грандиозно и безобразно, чисто по-русски. Сидела в нем какая-то пьяная бесшабашность русских кабаков: способный к деятельности самой кипучей, к предприятиям, которые могут привидеться разве во сне или за чтением Купера, – Бакунин был вместе с тем ленивый и сырой человек – вечно в поту, с огромным телом, с львиной гривой, с припухшими веками, похожими на собачьи, как часто бывает у русских дворян. В нем уживалась доброта и крайне неудобная в общежитии широта отношений к денежной собственности друзей – с глубоким и холодным эгоизмом».

В своем объемном сочинении «Былое и думы» Герцен не забывает напомнить читателю, что Бакунин был препровожден в армию отцом, который, вероятно, надеялся приобщить эту пылкую натуру к дисциплине. Не вышло. Бакунин «одичал, сделался нелюдимом, не исполнял службы и дни целые лежал в тулупе на своей постели». Пока не получил отставки. В Москве, попав в руки «революционным демократам», он получил от них применение – друзья заразили его философией. «Бакунин по Канту и Фихте выучился по-немецки и потом принялся за Гегеля, которого методу и логику он усвоил в совершенстве – и кому ни проповедовал ее потом! Нам и Белинскому, дамам и Прудону». Свои фантазии Бакунин дополнил фантазийно воспринятыми фантазиями немецких философов. Чтобы потом отречься от всего, «излечившись от метафизики».

Герцен рассказывает два страшных эпизода из авантюрной жизни Бакунина. Во время восстания в Германии, Букунин участвовал в организации обороны Дрездена и советовал выставить на городские стены против прусской артиллерии «Мадонну» Рафаэля и картины Мурильо. Мол, пруссаки – люди ученые, не станут стрелять. В другой раз Бакунин стал случайным свидетелем волнений в каком-то германском местечке. Узнав, что крестьяне не умеют добраться до своего обидчика, укрывшегося в замке, Бакунин между делом научил, как поджечь замок и спокойно продолжил свой путь, не дожидаясь развязки.

Вероятно, Герцен был единственным русским, кто до отъезда Бакунина за границу сохранил с ним дружеские отношения. Притом что только Герцен был способен выдавать Бакунину бессрочные и безвозвратные кредиты и не поминать о них. И прощать за впечатляющие подлости. Герцен был единственным, кто провожал Бакунина на чужбину. Потому что всем его друзьям отвратительна была сцена, в которой Бакунин оскорбил своего приятеля публициста Каткова и тут же вызвал его на дуэль. А потом, испугавшись, попросил отложить ее и перенести за рубеж. Дуэль так и не состоялась. Огарев самым кратким образом оценил Бакунина: подлец. Позднее Огарев вновь сойдется с Бакуниным на почве «нечаевщины» – проповеди террора, от которой они также солидарно потом откажутся.

Михаил Александрович Бакунин

Белинский несколько ранее и мягче говорил о Бакунине в позитивных тонах, но также видел «чудовищное самолюбие, мелкость в отношении к друзьям, ребячество, леность, недостаток задушевности и нежности, высокое мнение о себе насчет других, желание покорять, властвовать, охоту говорить другим правду и отвращение слушать ее от других». Вряд ли эту характеристику Бакунин искупил своими страданиями в тюрьмах и участием в революционных боях.

Каким отношением Бакунин платил Герцену? О ней говорит бакунинская характеристика немецкого поэта и политического авантюриста Георга Гервега – соблазнителя жены его друга Герцена: «человек чистый, истинно благородный, с душою широкою, что редко бывает у немца». Так характеризовать бесспорного подлеца мог лишь человек, совершенно не разбиравшийся в людях и с полностью зачерствелой душой, обращенной лишь в собственным идеям.

Бакунина Герцен называет «Колумб без Америки и корабля». Нерастраченные силы так и не нашли своего применения: «В этом человеке лежал зародыш колоссальной деятельности, на которую не было запроса. Бакунин носил в себе возможность сделаться агитатором, трибуном, проповедником, главой партии, секты, иересиархом, бойцом. Поставьте его куда хотите, только в крайний край, – анабаптистом, якобинцем, товарищем Анахарсиса Клоца, другом Гракха Бабефа, – и он увлекал бы массы и потрясало бы судьбами народов». И в то же время, это человек, «тратящий силы на вздор», и инфантил – в свои пятьдесят все тот же «кочующий студент с Маросейки». Ответная характеристика Бакунина в «Исповеди»: «Он – человек добрый, благородный, живой, остроумный, несколько болтун и эпикуреец».

Бакунин страстно готовил разные заговоры, шпионские проекты, навязывая их наивным своим почитателям, случайно подвернувшимся под руку. Попав после австрийского ареста в русскую тюрьму, он с готовностью исполнил просьбу царя – написал объемистую покаянную «Исповедь». Потом, после милостивой отправки в Сибирь, где ему была, как ранее Герцену, найдена достойная служба, а также создана атмосфера правительственного благоволения, он пытался, как и в Европе, стать учителем всех и проповедником своих идей, дополненных почитанием и поддержкой всесильного губернатора Н. Н. Муравьева-Амурского. Но Бакунин не приобрел сторонников или друзей, а напротив, нажил яростных критиков из числа местных «прогрессистов» и околодекабристской публики. Взаимные оскорбления дошли до Лондона, где Герцену были представлены материалы против Бакунина. Тот отказался их публиковать в своем журнале: «Правда – мне мать, но и Бакунин мне – Бакунин».

Бакунина угнетало, что он получал деньги от золотопромышленника, к которому он был определен на службу, не выполняя никакой работы. Поэтому он письменно объявил, что считает все полученные деньги долгом и вернет его. Занять было не у кого, и Бакунин пишет письмо Каткову, которого странным образом продолжает считать своим приятелем. Катков же не считал Бакунина приятелем, не дал денег и так охарактеризовал «простоту» сибирского ссыльного: «Благородный рыцарь, он хотел подаянием уплатить подаяния, из чужих карманов восстановить свою репутацию во мнении откупщика. Мы не могли ему быть полезны, и письмо его осталось втуне».

Бакунин не вытерпел холодности общества, двусмысленной роли при губернаторе, финансовых затруднений и сбежал в Японию, а потом в Америку, бросив в Иркутске свою жену. Из Америки путь бунтаря-анархиста лежал снова в Европу – к прежним бесплодным буйствам. Россия, служба, семья – все ему было немило без свободы оглашать свои живодерские идеи и собирать вокруг себя хоть несколько десятков зачарованных слушателей.

Герцен резко выступал протии бакунинского бунтарства: «Дикие призывы к тому, чтоб закрыть книгу, оставить науки и идти на какой-то бессмысленный бой разрушения, принадлежат к самой неистовой демагогии и самой вредной». О Бакунине Герцен передает очень верное мнение одного из европейских буянов: «В первый день революции это просто клад, а на другой день надобно расстрелять». Именно по этому рецепту большевистская партия расправлялась с буревестниками революции, героями гражданской войны, ленинской гвардией. Бакунину повезло родиться в более гуманную эпоху и умереть своей смертью, пусть и в ссоре со всем миром революционеров.