1. Лицом к лицу с противником

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Лицом к лицу с противником

Первые, самые приблизительные слухи о развернувшемся в Сибири крупномасштабном мятеже начали курсировать по Томску уже вечером 25 мая. Именно тогда в военно-революционный штаб поступило ошеломляющее известие о событиях в Мариинске. Об этом через тайных осведомителей сразу же узнали местные подпольщики и постарались как можно скорее распространить долгожданную новость в среде своих единомышленников. Не менее оперативно сработало и так называемое сарафанное радио, в течение нескольких часов оповестившее и растормошившее значительную часть городского обывательского населения. А когда на следующий день в одной из томских газет появилось небольшое, но уже полуофициальное сообщение о мариинских событиях, некоторые из жителей, как мы уже указывали выше, предчувствуя, что вскоре и в их городе могут начаться серьёзные вооруженные инциденты, до того разволновались, что даже в спешке стали покидать родной Томск.

Вся территория Томской губернии указом военно-революционного штаба после полученных известий из Мариинска, а потом и Новониколаевска была сразу же объявлена на военном положении[427]. В район Мариинска, а также в помощь новониколаевским товарищам томские большевики в ближайшие же дни (27–28 мая) выслали два небольших красногвардейских отряда. Оба они проследовали по железной дороге через станцию Тайга. Здесь, кстати сказать, они встретили не очень радушный приём со стороны местных железнодорожников, поддавшихся, как мы уже отмечали в одной из предыдущих глав, правоэсеровской агитации и ещё до всех этих событий осуществивших попытку мирного отстранения большевиков от власти в своём станционном посёлке. Ну а когда в Тайгу пришли известия о свержении вооруженным путём Советов в Мариинске и Новониколаевске, железнодорожники местного депо одобрили и поддержали выступление поселковых подпольщиков, совместными усилиями распустив исполком и передав всю полноту власти избранному ими комитету общественного спасения.

Последнее обстоятельство также в немалой степени побудило томских коммунистов направить на станцию Тайга дополнительные воинские силы и специальную делегацию во главе с военным комендантом Томска Иваном Лебедевым. Последний был в прошлом профессиональным военным, имел звание капитана, поэтому именно ему поручили организовать первую линию обороны в районе станции Тайга, после чего, если позволит оперативная обстановка, выдвинуть часть сил в район Юрги[428]. Вместе с ним тогда же и с той же целью прибыли из Томска: заместитель начальника городской Красной гвардии Михаил Александров, член исполкома П. Коляда, а также ещё один весьма видный советский функционер — левый эсер Николай Мазурин — член исполкома совета железнодорожных депутатов Томской железной дороги и одновременно (с мая месяца) главный советский комиссар этой дороги.

Мазурин во время начала чехословацкого мятежа находился в Красноярске, оттуда он сразу же отбыл в Мариинск с поручением от Енисейского исполкома заключить с восставшими легионерами перемирие хотя бы на несколько дней. Однако переговоры с капитаном Кадлецом — вождём повстанцев — ни к чему положительному для большевиков не привели, и Николай Владимирович тем же следом выехал из Мариинска в Томск для того, чтобы в губернском центре срочно организовать отряд красных железнодорожников и направить их на борьбу с мятежниками. Отсюда Мазурин 28 мая и проследовал на станцию Тайга, оставил там в распоряжение Лебедева набранную в Томске вооруженную группу железнодорожников, а сам двинулся дальше на анжеро-судженские шахты — формировать дополнительные силы для отпора врагу.

Усилиями томских большевиков в деповском посёлке Тайга очень быстро был восстановлен прежний правовой порядок, а зачинщиков протестного движения против советской власти арестовали и отправили под конвоем в Томск. После этого красные военспецы приступили к основной своей задаче — к организации прочной линии обороны на главной узловой станции Томской железной дороги. На запад в направлении полустанка Яшкино в качестве боевого авангарда или, так скажем, железнодорожного блокпоста выдвинулась из Тайги небольшая группа разведчиков под командованием левого эсера В. Буренина, а также подразделение воинов интернационалистов во главе с венгром И. Силади. Кстати, точно такой же заградительный отряд под началом ещё одного левого эсера — П. Хорхорина — Советы выдвинули из Томска в район посёлка Самусь, в устье Томи, для того, чтобы воспрепятствовать возможному продвижению чехословаков от Новониколаевска к Томску речным путём.

Теперь, уже непосредственно переходя к томским событиям, необходимо ещё раз подчеркнуть, что и губерния, и сам её центр, по замыслам организаторов планировавшегося всесибирского эсеро-белогвардейского мятежа, должны были стать в авангарде процесса по захвату власти, а затем — основной базой для дальнейшего наступления на Сибирь. Однако преждевременное выступление легионеров Чехословацкого корпуса буквально за один день спутало все прежние планы, и в этой обстановке перед томскими подпольщиками встала задача — срочно внести необходимые коррективы, соответствующие создавшемуся положению прямо, что называется, по ходу пьесы.

И надо сказать, что для принятия такого рода вынужденных и срочных решений очень кстати представился как раз и вполне удобный случай. Дело в том, что в конце мая в Томск на очередную региональную конференцию планировали собраться руководители сибирского эсеровского антибольшевистского сопротивления. Для участия в ней должны были съехаться что-то около 17 делегатов. Однако ко времени начала выступления чехословацких легионеров на месте оказалось всего, по разным подсчётам, толи 7, толи 9 человек[429], включая трёх членов Западно-Сибирского комиссариата. Ввиду чрезвычайных обстоятельств, совершенно отчётливо при этом понимая, что времени для раскачки у них уже практически не осталось, эсеры решили открыть и провести своё совещание в урезанном составе, то есть тем количеством делегатов, которое имелось на тот момент в Томске; обсудить создавшееся положение и принять ряд конкретных мер по немедленному разворачиванию собственных повстанческих знамён в поддержку чехословацкого мятежа.

В понедельник 27 мая[430] в 9 часов вечера на конспиративной квартире по улице Ярлыковской (теперь Карташова) в доме № 3 собрались все участники экстренного совещания («Сибирская мысль», Томск, от 31 мая 1918 г.), среди которых присутствовало три члена Западно-Сибирского комиссариата Временного правительства автономной Сибири: Павел Михайлов, Борис Марков и Василий Сидоров. Известно также, что в работе этого тайного совещания принимали участие: член Всесибирского краевого комитета ПСР Моисей Фельдман («Голос народа», Томск, за 20 июля

1918 г.) и ещё два представителя от томской губернской организации правых эсеров — П.Г. Лихачёв и некто Орлов («Сибирская мысль», Томск, от 31 мая 1918 г.). Собрание удалось провести почти в полном объёме и рассмотреть на нём несколько очень важных вопросов, и среди них — главный — о восстании. Решено было всем подпольным организациям Западной и Средней Сибири немедленно присоединиться к мятежу Чехословацкого корпуса и оказать тем самым вооруженную поддержку легионерам в их борьбе с советско-большевистской диктатурой. В самом же Томске боевым группам приказали выступить 29 мая, ровно в 7 часов утра («Голос Сибирской армии», № 20 от

29 мая 1919 г.). И вот, когда эсеры уже почти заканчивали своё совещание, к ним неожиданно нагрянули с «визитом» рабочие-красногвардейцы.

О подозрительной вечеринке на Ярлыковской сообщил в штаб Красной гвардии некий почтальон[431]. По указанному им адресу членом красногвардейского штаба молодым и напористым Матвеем Ворожцовым сразу был выслан дежурный наряд, и уже через несколько минут, поскольку штаб-квартира Красной гвардии располагалась[432] всего лишь на расстоянии одного квартала от Ярлыковской, все участники эсеровской сходки оказались задержанными. Как свидетельствуют источники, во время этой операции красногвардейцы конфисковали много важных документов, разоблачавших «коварные замыслы заговорщиков», а также оружие — один пистолет системы «Браунинг» с патронами, — что, видимо, и послужило формальным поводом для задержания эсеров и помещения их в тюрьму, Последнее обстоятельство вызвало конечно же крайнее неудовольствие с их стороны.

Особенно вызывающе вёл себя при аресте, как гласит предание, Павел Михайлов, он всячески стыдил осуществлявших данное мероприятие красногвардейцев, среди которых он узнал тогда некоторых бывших членов ПСР, перешедших к тому времени в стан левых эсеров и ставших лучшими друзьями большевиков. Михайлов призывал своих товарищей по борьбе хорошенько запомнить лица «предателей» для того, чтобы, когда вновь придут к власти «наши», не забыть рассчитаться по всей строгости закона с этими «большевистскими прихвостнями». Вениамин Вегман, современник и, более того, непосредственный участник многих из тех событий, отмечал ещё, что все заговорщики достаточно необычно выглядели тогда при аресте. У большинства из них, в том числе и у П. Михайлова, видимо, по старой, конспиративной привычке, была сбрита почти вся «растительность» на голове и на лице, а у некоторых — даже и брови.

Всех без исключения арестованных — виднейших и известнейших сибирских революционеров — тут же отвели в тюремное отделение на Воскресенской горе («Сибирская мысль», Томск, от 31 мая 1918 г.) и содержали все последующие дни под усиленной охраной. Особенно «повезло» в этом плане трём членам Западно-Сибирского комиссариата[433], которых в отличие от остальных «подвергли сугубой изоляции», распределили по отдельным камерам и у каждой поставили по часовому из числа наиболее сознательных охранников.

Документальный компромат, изъятый у эсеровских заговорщиков при аресте, свидетельствовал о том, что в Томске готовится вооруженное восстание. Так, в частности, при обыске на Ярлыковской якобы удалось обнаружить текст заранее заготовленного воззвания, предназначенного для оповещения томичей о свершившемся в городе перевороте и о низвержении диктатуры большевиков. Из других документов явствовало, что эсеры уже распределили между собой основные управленческие полномочия и должности на случай предполагавшейся победы, а также, — что они намеревались привлечь в помощь местным подпольщикам не менее 300 военнослужащих Чехословацкого корпуса из Новониколаевска. И, наконец, был обнаружен приказ подпольному штабу — провести операцию по затоплению в устье Томи нескольких пароходов с целью: воспрепятствовать томским коммунистам бежать из города по реке. Однако главная информация — дата и время начала вооруженного выступления — в тот раз каким-то образом всё-таки ускользнула из рук томских чекистов.

Арестованные руководители эсеровского подполья, успевшие на своём совещании назначить конкретную дату начала антисоветского мятежа в Томске, вряд ли что-либо сообщили на сей счёт во время допросов[434]. (Хотя, это только наши предположения.) Но, тем не менее, большевикам, в конце концов, всё-таки удалось тогда выведать столь желанную для них тайну. У историков, занимавшихся исследованием данного вопроса, есть две достаточно правдоподобные версии на этот счёт.

По одной из них в тот же самый день, а точнее в ночь на 28 мая, в Томске якобы удалось арестовать ещё одну группу заговорщиков. Во время рейда красногвардейского патруля по уже мирно спящему городу за ставнями одного из домов был замечен свет, и это насторожило караул: ведь комендантский час давно уже наступил. Красногвардейцы решили проверить на всякий случай, нет ли там чего-нибудь криминального, направились к подозрительному дому и тут же напоролись толи на эсеровских боевиков, толи на офицеров-подпольщиков, а возможно — на тех и других одновременно, собранных вместе на нелегальную сходку. Завязалась ожесточённая перестрелка, через некоторое время сюда же прибыл дополнительный вооруженный отряд красных в количестве 20 человек во главе с самим начальником городской пролетарской гвардии тридцатилетним поляком Феликсом Галинским. Подпольщики сопротивлялись отчаянно, несколько человек из числа красных бойцов получили ранения, в том числе их командир Галинский[435]. Однако ввиду численного превосходства противника, боевики вскоре прекратили сопротивление и отступили, рассеявшись в спасительной ночной темноте.

И всё-таки некоторых из подпольщиков удалось тогда задержать и допросить. И вот с ними, как оказавшими вооруженное сопротивление представителям законной власти, надо полагать, уже не стали особо церемониться. Кто-то из арестованных, возможно, не выдержал допроса с применением физических мер воздействия и выдал, как полагают комментаторы тех событий, не только дату начала общегородского восстания, но и имена некоторых офицеров, находившихся по заданию подпольщиков в рядах городского красноармейского отряда. Таковыми оказались: поручик Максимов и штабс-капитан Николаев; их тем же следом арестовали.

Точно известно также, что 28 мая был задержан и бывший прапорщик (по другим сведения — поручик), а к тому времени уже священник Николай Златомрежев. Как писала потом одна из томских газет, его схватили на собственной квартире, отвезли в гостиницу «Европа», «в подвалы совдепа, и оттуда он уже не вышел живым». Жестоким допросам, по всей видимости, подвергся в те дни ещё один демобилизованный прапорщик, член правоэсеровской партии Иван Иванов, он и до этого неоднократно задерживался большевиками по подозрению в «контрреволюционной» деятельности, но до того момента ему каким-то образом удавалось избегать ответственности. Однако в трагические дни конца мая судьба оказалась к нему не так благосклонна, как раньше, после ареста он точно так же сразу же бесследно исчез, а в начале июня его труп обнаружили в реке со сломанной, видимо, во время допросов челюстью и выбитым глазом.

Ещё одну версию того, как красным удалось узнать о дне и времени вооруженного выступления, приводит в одной из своих статей упоминавшийся уже нами очевидец тех событий, журналист, а впоследствии известный советский историк В. Вегман[436]. По его словам, подпольщики на самое последнее перед восстанием совещание допустили по неосторожности двух большевистски настроенных юношей (Бориса Качинского и Бориса Максимовича), которые, о многом там узнав, сразу же сообщили обо всём в исполком.

Таким образом, благодаря полученным тем или иным способом сведениям у томских большевиков появилась возможность заранее подготовиться к отражению атаки боевых групп заговорщиков. Тем они, видимо, и спасли себя от, возможно, точно такого же сокрушительного разгрома, которому подверглись их товарищи в Мариинске, Новониколаевске и Челябинске. Так из всё той же полученной накануне восстания секретной информации стало известно, что заговорщики планировали нанести удар главным образом, по следующим целям: по Дому свободы, где располагался штаб Красной гвардии[437], по гостинице «Европа», где уже несколько месяцев размещался губернский исполком и офис ЧК, а также по тюрьме на Воскресенской горе, где содержались в тот момент члены Западно-Сибирского комиссариата ВПАС, ну и, конечно, по военным складам с целью захвата оружия. Узнав об этом, красным оставалось лишь усилить к утру 29 мая охрану данных объектов, укрепить их дополнительными пулемётными точками, а также попытаться нанести упреждающий удар по штабу восстания, который, по полученным сведениям, должен был находиться на момент начала мятежа в здании учительского института[438], располагавшегося тогда на улице Александровской (теперь Герцена), почти на самой окраине города. Зданием учительского института в ту пору улица заканчивалась, дальше никаких строений не существовало, только — лес, так что место являлось весьма подходящим для конспирации.

Подпольщики, в свою очередь, узнав о провале, решили, тем не менее, не отменять намеченного выступления. Однако для того, видимо, чтобы фактор внезапности с их стороны каким-то образом всё-таки сработал, они перенесли время начало мятежа с семи часов утра на четыре часа ночи 29 мая[439]. Но и эту точку отсчёта потом уже, видимо, по ходу дела им также пришлось скорректировать. В статье Вегмана, опубликованной сразу по горячим следам тех событий («Знамя революции», № 105 за 30 мая 1918 г.), говорится о том, что нападение на Дом свободы началось двадцать минут шестого утра, то есть как минимум на час позже вторично запланированного времени «Х». И всё, видимо, потому, что ударом большевиков по штабу восстания были окончательно спутаны все планы подпольщиков, и они начали атаковать красных уже без какого-либо общего руководства, а каждая группа стала действовать по собственному усмотрению.

На подходах к учительскому институту красные в два часа ночи устроили засаду и провели несколько задержаний прибывавших туда подпольщиков. Там же была перехвачена подвода с винтовками и убит офицер[440], сопровождавший этот внушительный арсенал. А несколькими днями ранее совершенно случайно большевики обнаружили ещё и закопанный в земле схрон с оружием. Однажды утром, вскоре после событий у женского монастыря, к часовому Дома свободы подошёл рабочий и сообщил, что в Лагерном саду во время копки песка для ремонта печей он нашёл зарытые в землю винтовки и цинки с патронами. Направленный туда наряд, по воспоминаниям красногвардейца Александрова, конфисковал целый арсенал в сто винтовок, по всей видимости, как раз те трёхлинейки, которые в конце марта похитили со склада 39-го полка и которых недосчитались томские чекисты при раскрытии эсеровского тайника на квартире Николая Немиро.

В завершение наших предварительных замечаний нужно ещё отметить, что силы противоборствующих сторон в Томске находились в количественном отношении в примерном равенстве. У подпольщиков имелись две объединённые боевые группы — эсеровская и офицерская — всего, по всей видимости, не более 700 человек, а у Советов — сравнительно небольшой отряд рабочей гвардии, красногвардейцы-интернационалисты и две вряд ли надёжные роты красноармейцев (пехотинцы и артиллеристы). И хотя подпольщики имели некоторое преимущество в опытных офицерских кадрах, зато томские большевики, так же как и их товарищи в других городах Сибири, обладали значительным и, главное, качественным превосходством в вооружении. Таким образом, шансы на победу у заговорщиков, с учётам всех этих обстоятельств, а также многочисленных неудач, предшествовавших их выступлению, были не так уж и велики. Им явно не помешала бы в тот момент помощь со стороны чехословаков, но ни одного батальона с легионерами на железнодорожных станциях Томска, а также в непосредственной близи от города в тот момент не наблюдалось. И всё-таки томские оппозиционеры приняли решение — выступить…

Утром 29 мая сразу в трёх местах города, как свидетельствуют источники, разгорелись бои. В районе Дома свободы, у здания исполкома, а также около учительского института. Как писал В. Вегман, «из разных углов местности… начали выходить небольшие группы белогвардейцев», так же как и в Новониколаевске, с бело-зелёными повязками на рукавах. Эти люди ещё до наступления комендантского часа успели вечером 28 мая рассредоточиться по конспиративным квартирам, чердакам, подвалам и другим укромным местам[441].

Интенсивная перестрелка (два-три залпа, потом — одиночные выстрелы) между противоборствующими сторонами продолжалась, в общей сложности около пяти часов и начала стихать лишь только к 10 часам утра. Однако редкие отзвуки вооруженного противостояния были слышны ещё примерно до часу дня.

Самый ожесточённый бой утром 29 мая произошёл, по всей видимости, у Дома свободы. Здесь находились основные силы красногвардейцев, сюда же были направлены, надо полагать, и лучшие боевые группы повстанцев. Краткую зарисовку этого уличного сражения сделал несколько дней спустя всё тот же Вениамин Вегман, находившийся во время тех событий как раз в Доме свободы.

— Вставайте!.. Началось!..

Я протираю глаза.

— Что такое? — спрашиваю.

— Перестрелка началась!

Я взглянул на красногвардейца и сейчас же догадался в чём дело.

— Уходите из своего кабинета!

— Зачем?

— Уходите — говорю вам.

И не успел он проговорить последнее слово, как послышался сухой треск оружейных пуль, которые врезались в стену дома. Послышался звон стекла.

Я взглянул на часы, было 20 минут шестого.

Я вышел из кабинета и пошёл осматривать, что делается в других углах дома.

Кругом — движение на диво упорядоченное. Наша молодая Красная гвардия, как я — большой скептик — лично убедился, хорошо дисциплинированна.

Отряды то уходят, то приходят и каждый раз приносят трофеи: то арестованных белогвардейцев, то захваченные револьверы и винтовки.

Стреляли главным образом из городского сада. Красногвардейцы отдельными отрядами начали наступать и теснить, а затем и окружать наступающих белогвардейцев.

Вскоре был захвачен первый отряд белогвардейцев — 24 человека. Их повели в караульную команду. Вслед за тем в Дом свободы доставили воз с винтовками. Офицер, взявшийся, как видно, доставить винтовки в Учительский институт, где находился штаб, убит.

Теснимые со всех сторон, многие белогвардейцы — на рукавах у некоторых из них были повязки из материи белого и зелёного цвета — побросали ружья, револьверы и патроны, которые потом находили в саду и даже на улицах. («Знамя революции», № 105 за 30 мая 1918 г.)

Обстрел Дома свободы вёлся в то утро не только с территории Городского и Соборного садов, но и с чердаков некоторых близлежащих зданий, и вроде бы как даже из слухового окна одного из них по красногвардейцам прицельно и весьма умело строчил пулемёт (маловероятно, однако сообщения об этом имеются). Опасность захвата оплота революционного большевизма, таким образом, была, видимо, достаточно велика, но, тем не менее, красным всё-таки удалось отстоять свою цитадель, после чего перейти в наступление и, выражаясь совсем уже военным языком, полностью опрокинуть противника. Ровно с тем же результатом закончились примерно к 10 часам утра бои и в других районах города. Все объекты, подвергшиеся атаке со стороны мятежников, Советам удалось удержать, захватить пленных и даже уничтожить некоторое количество боевиков. Потери же самих красных в тот день оказались совсем невелики: один красногвардеец по фамилии Герасименко[442] получил тяжелое ранение в живот, а ещё один — Потеряев — погиб. К сожалению, не обошлось без жертв и со стороны мирного населения. Так, смертельное ранение получила одна пожилая женщина, спешившая в то злополучное утро на улицу Торговую (ныне Вершинина) пораньше занять место на продовольственном базарчике.

Положение большевиков, несмотря на одержанную победу, оказалось, тем не менее, довольно шатким. Во-первых, вскрывшаяся накануне измена в рядах красноармейских подразделений, сильно подорвала доверие Советов к ним, и военно-революционный комитет, по некоторым сведения, практически не использовал их для борьбы с мятежниками, опасаясь перехода набранных по контракту военнослужащих на сторону эсеро-белогвардейских боевиков. Во-вторых, более преданные, с этой точки зрения, отряды пролетарской и интернациональной гвардии были уже достаточно утомлены не прекращавшимися уже несколько дней круглосуточными дежурствами да вдобавок ко всему оказались ещё и изрядно потрёпаны в результате только что закончившегося многочасового боя.

Поэтому во избежание повторного вооруженного выступления со стороны оппозиции, которое на этот раз, возможно, могло и пересилить потенциал красных, томские большевики решили прибегнуть к элементарному запугиванию своих противников и развесили днём 29 мая по улицам официальное объявление, подписанное председателем военно-революционного штаба Семёном Канатчиковым. В нём мятежники извещались о том, что, в случае возобновления ими боевых действий, красная артиллерия сразу же начнёт обстрел «тех мест города, где таковые попытки последуют». Для большей убедительности в устье реки Ушайки была поставлена на якорь баржа с размещёнными на ней несколькими пушками, стволы которых навели на торговую часть в центре города, откуда, предположительно, и ожидалось нападение на губисполком. Пушки, кстати сказать, установили на особых платформах, при помощи которых они достаточно легко и быстро поворачивались в любую сторону.

И толи это предупреждение подействовало, толи силы мятежников также оказались уже изрядно истощены, но только к часу дня 29 мая повстанцы полностью прекратили вооруженное сопротивление властям, и стрельба в Томске окончательно утихла. Есть сведения, что вооруженная оппозиция, реально оценив свои возможности, решила не предпринимать больше попыток самостоятельно свергнуть власть большевиков, а попросить помощи у чехов. По распоряжению штаба мятежников, в Новониколаевск к легионерам направили специального представителя, а проще говоря — гонца. История даже сохранила нам его фамилию — А. Чернецкий. Наступавшие с запада по Транссибу чехословаки уже успели к тому времени захватить Юргу (28 мая) и Яшкино (29 мая), так что до них было совсем рукой подать. Однако на их пути ещё находилась станция Тайга, контролировавшаяся достаточно сильным красным гарнизоном из Томска.

Несмотря на полное прекращение боевых действий, напряженность в Томске 29-го и 30 мая не спадала.

«Город, — по воспоминаниям одного из безымянных очевидцев, — как-то насторожился и сосредоточился. Неровно и тревожно шли занятия в учреждениях. С тревогой и шумом носились по мостовой советские автомобили и грузовики. Тяжко громыхая, проползла куда-то мортирная батарея. На заборах появился свежий и сырой от клейстера декрет: «Ввиду предательского выступления белогвардейских банд, военно-революционный штаб предупреждает граждан Томска, что в случае новых попыток выступления будет открыт артиллерийский обстрел…». Появились слухи, что чехи подходят к Тайге с востока и запада, и даже вроде бы имя Гайды впервые прозвучало уже в эти дни» («Голос Сибирской армии», № 20 от 29 мая 1919 г.).

Находившиеся в крайнем напряжении большевики теперь, когда выступление вооруженной оппозиции в городе вроде бы временно прекратилось, с нетерпением ждали последних известий из Тайги от военного коменданта Лебедева о том, как развиваются события на порученном ему для контроля 75-километровом участке железнодорожного пути Тайга-Яшкино-Юрга. Прорваться до станции Юрга, как мы уже поясняли, необходимо было для того, чтобы соединиться там с наступавшим с юга отрядом добровольцев из Кемерово, Кольчугино и других рабочих посёлков Кузбасса. После чего совместными усилиями этой объединённой пролетарской группировки планировалось атаковать Новониколаевск и выбить из города мятежных чехословаков.

В тот ответственный момент проявили революционную сознательность и представители городского союза фронтовиков, рядовых участников минувшей войны, стоявших по преимуществу на левых политических позициях. Как вспоминает В. Вегман[443], придя в губисполком, они заявили о желании сформировать из своего состава отряд добровольцев для отправки на тайгинский фронт. Данное предложение большевики конечно же восприняли как дельное и при этом весьма своевременное, но вместе с тем у них возникли некоторые опасения по поводу того, а не повернут ли фронтовики оружие против советской власти, и поэтому объявили им, что винтовки и пулемёты они получат не в Томске, а только после того, как прибудут на станцию Тайга в распоряжение коменданта Лебедева. На том, собственно, и порешили, однако выполнить данный план в полном объёме, кажется, так и не удалось.

В те дни в Томске начала осуществляться ещё одна тактическая задумка большевиков, также направленная на успешное осуществление операции по освобождению Новониколаевска. Товарищам М. Сумецкому и Е. Фефуру военно-революционный штаб поручил срочно привести в порядок и вооружить два речных

парохода для того, чтобы по получении известий о взятии Лебедевым Юрги немедленно перебросить на этих бортах по Томи и Оби в район Новониколаевска дополнительные силы и нанести удар с тыла по частям чехословацких мятежников[444]. Таким образом, к вечеру 30 мая на пары было поставлено, как и планировалось, два парохода. Один большой — под названием «Ермак»[445] и другой — поменьше, с новым революционным именем «Федеративная республика». На нижнюю палубу «Ермака» втащили несколько лёгких орудий и около

30 станковых пулемётов, а также другое, более лёгкое вооружение и боеприпасы.

В пять часов вечера 30 мая Вегман зашёл в губисполком и с удовлетворением отметил для себя, что там царит очень благоприятная обстановка («Заря», Томск, № 12 от 9 июня 1918 г.). Только что из Тайги пришло сообщение об успешном бое в районе Юрги, о том, что противник разбит и в панике отступает к Новониколаевску. В этих условиях военно-революционный штаб планировал уже к утру следующего дня отправить по железной дороге на запад около 150 добровольцев-фронтовиков, а по реке — отряд красноармейцев в район Новониколаевска. Всё складывалось настолько удачно, что члены штаба поручили Вегману отразить данное обстоятельство каким-то образом в завтрашнем номере «Знамени революции». Посоветовавшись с товарищами, Вениамин Давыдович решил разместить на передовой полосе своей газеты специальный политический «аншлаг», извещавший городское население обо всех последних победах советской власти в борьбе с мятежниками. Заголовок редакционной статьи, по замыслу автора, должен был быть набран большими буквами через всю страницу и звучать следующим образом: «Никогда ещё Советская власть не стояла так прочно и незыблемо, как теперь».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.