2. Согласно вновь утверждённому плану

2. Согласно вновь утверждённому плану

На основании последних указаний из Харбина от министра Краковецкого руководство сибирским сопротивлением установило в апреле месяце связь сначала с представителями поволжского подполья, а затем и со столичными деятелями антибольшевистской оппозиции. Известно также, что член Учредительного собрания от эсеровской партии латыш Иван Брушвит после освобождения из тюрьмы примерно в то же самое время совершил специальную поездку из Самары в Сибирь, где встречался с членами Западно-Сибирского комиссариата и другими руководителями подполья, во время бесед с которыми был согласован общий план действий в предстоящем вооруженном выступлении («Вечерняя заря», Самара, № 141 за 1918 г.). А современник тех событий Пётр Парфёнов в своей монографии «Гражданская война в Сибири», вышедшей в Москве в 1924 г., сообщает, что в апреле в Москву по документам кооперативного объединения «Закупсбыт» ездил представитель сибирского центрального штаба капитан Коншин[304].

Там он встречался с представителями Академии генерального штаба подполковником[305] Александром Сыромятниковым и генерал-майором Михаилом Иностранцевым. Те, в свою очередь, свели Коншина с ещё более высокопоставленными людьми — членами союзного дипломатического корпуса (читай с представителями иностранных спецслужб): французскими штаб-офицерами генералом Лавернье и полковником Корбейлем, а также генеральным консулом Великобритании в России Брюсом Локкартом. Все эти люди, — а ещё французский посол Жозеф Нуланс и небезызвестный политический авантюрист, а по совместительству английский шпион Сидней Рейли (урождённый одесский еврей Соломон Розенблюм, между прочим) стояли во главе широко разветвлённого так называемого «заговора послов» и организовали в 1918 г. целый ряд вооруженных выступлений против советской власти[306]. Попав в сферу деятельности такого рода мощных заговорщических структур, успешно «прикрывших» к тому времени уже не одно правительство и ввиду того что на карте стояли весьма крупные интересы очень серьёзных людей, сибирским подпольщикам больше не оставалось, что называется, пути назад. Таким образом, хочешь — не хочешь, а нужно было принимать теперь те правила игры, которые предлагал в создавшихся условиях более опытный, а самое главное — несравнимо более могущественный союзник.

В инструкциях, которые капитан Коншин тогда получил на встрече с иностранными консультантами, сибирским нелегалам настоятельно рекомендовалось, прежде всего, в корне изменить всю систему руководства своим подпольным движением. Ввиду того что постоянно сомневавшиеся в правильности выбранного ими пути эсеры не могли, по мнению большинства заграничных специалистов по подрывной деятельности, обеспечить полномасштабное стратегическое управление готовившимся мятежом, а также из-за отсутствия у них практического опыта по тактическому планированию предстоящих военных операций, сибирским подпольным структурам было предписано в срочном порядке назначить на руководящие посты во всех относящихся к предстоящему делу нелегальных организациях профессиональных военных, желательно штаб-офицеров[307], оппозиционно настроенных к советской власти и имеющих богатый боевой опыт. Это, во-первых. А во-вторых, сибирским подпольщикам столь же настоятельно рекомендовалось как можно скорее наладить связь с командованием двигавшегося по Транссибирской железнодорожной магистрали в направлении на Владивосток Чехословацкого корпуса с целью совместного вооруженного выступления против большевиков.

С такого рода инструкциями капитан Коншин где-то уже к концу апреля 1918 г. вернулся в Томск, и после чего в центральном военном штабе западносибирских подпольных организаций, а также во всех подконтрольных ему структурах началась перестройка практически всей системы управления согласно вновь утверждённому плану. Так, во главе центрального штаба встал теперь уже хорошо известный нам подполковник А.Н. Гришин-Алмазов. Сам же центральный штаб решили тогда же перенести из удалённого от Транссиба губернского Томска в уездный Новониколаевск, располагавшийся, во-первых, на главном пути железнодорожной магистрали; во-вторых, от Новониколаевска шла отдельная ветка на Барнаул; а в-третьих, этот город находился на берегу реки Обь и контролировал, таким образом вдобавок ко всему прочему ещё и крупнейшую водную артерию Западной Сибири. Ну и, наконец, в-четвёртых (вот сколько преимуществ сразу), на запасных путях железнодорожного вокзала Новониколаевска в вагонах-теплушках была временно расквартирована большая часть военнослужащих 7-го Татранского полка Чехословацкого корпуса. Данные факты в совокупности с новыми инструкциями, привезёнными из Москвы капитаном Коншиным, как раз и повлияли на то, чтобы штаб-квартиру центрального военного руководства Западной Сибири перенести из Томска, всеми признанного центра автономистского движения, в Новониколаевск[308].

Там, в Новониколаевске, на новой штаб-квартире центрального штаба 3 мая состоялось совещание представителей большинства подпольных организаций Западной Сибири, на нём до сведения прибывших делегатов довели все последние изменения, связанные с разработанными и утверждёнными в Москве тактико-стратегическими планами предстоящего общесибирского восстания. Представителям этих организаций по окончании совещания был отдан приказ в ближайшее же время привести подконтрольные им группы в полную боевую готовность и ждать из Новониколаевска сигнала к общему выступлению.

По завершении совещания Алексей Николаевич Гришин-Алмазов вместе со своим помощником по центральному штабу полковником Петром Андреевичем Беловым (настоящая фамилия — Виттенкопф), российским немцем по происхождению, совершили две инспекционные поездки, соответственно — в Омск и Красноярск. В Омске им пришлось в течение пяти дней вести очень трудные переговоры с представителями местного подполья во главе с полковником Ивановым-Риновым, целью которых являлось добиться подчинения омской организации новониколаевскому центральному штабу.

Упорство в данном вопросе Иванова-Ринова, по мнению ряда исследователей, явилось следствием тех обещаний, которые он получил от генерала Флуга в период пребывания последнего в Омске. А именно: пролоббировать в Харбине вопрос о переносе главного штаба по руководству сибирским восстанием в Омск, а в будущем сделать этот город как бы столицей белого движения на востоке страны. Ясно, что такие авансы со стороны руководителя корниловской делегации давали Иванову-Ринову определённые надежды, в том числе и в отношении собственной политической карьеры. Вторая причина, по которой омские подпольщики так неохотно шли на контакт с Гришиным-Алмазовым, заключалась в том, что и сам начальник штаба, и его подчинённые были подконтрольны эсеровскому Временному правительству автономной Сибири, а люди, окружавшие Иванова-Ринова, да и он сам никаких дел с эсерами иметь не хотели. Напротив, они каким-то образом уже напрямую контактировали в то время с правобуржуазными политиками из харбинского Дальневосточного комитета защиты Родины и Учредительного собрания.

Однако долгие и, видимо, достаточно аргументированные уговоры со стороны представителей центрального западносибирского штаба в конце концов всё-таки возымели действие, и полковник Иванов, наконец, уступил — согласился в день «Х» неукоснительно выполнить все распоряжения из Томска и Новониколаевска. Многие исследователи полагают, что это произошло при определённых условиях со стороны Иванова-Ринова и курировавшей его группы правых политиков, а именно: признания Сибирского правительства как областнической идеи, но непризнания его персонального состава.

Ещё один визит накануне восстания Гришин-Алмазов и Белов нанесли в Красноярск — город, находившийся официально под юрисдикцией Восточно-Сибирского военного округа и подчинявшийся, соответственно, иркутским нелегальным структурам во главе с эсерами Николаем Калашниковым и Павлом Яковлевым. Однако, в силу того что новониколаевский (бывший томский) штаб получил в апреле очень большие полномочия от Москвы, решено было переподчинить ему напрямую, помимо губернских — омской и барнаульской — ещё и красноярскую подпольную организацию, а заодно и провести замену руководителя в ней.

В тот период военный отдел красноярских нелегалов возглавлял некий поручик Лысенко. К сожалению, нам не удалось найти никаких выходных данных об этом человеке, даже инициалов его имени и отчества, поэтому мы можем лишь предполагать, допустим, что поручик Лысенко, имея достаточно невысокое воинское звание, несколько, так сказать, не соответствующее занимаемой им руководящей должности, по всей видимости, являлся ставленником эсеровских структур, а вполне возможно, что даже и состоял членом правоэсеровской партии. Так вот, в силу только что поступивших тогда инструкций из Москвы молодой поручик подлежал замене на более зрелого и имевшего богатый боевой опыт офицера. Именно таким образом вместо Лысенко на должность руководителя красноярской подпольной организации распоряжением Гришина-Алмазова был назначен сорокадвухлетний фронтовой полковник Владимир Платонович Гулидов[309]. Сохранились воспоминания жены полковника Гулидова Веры Владимировны о том, как к ним на квартиру в мае 1918 г., в самый канун общесибирского вооруженного восстания, пожаловали два гостя из Новониколаевска. «На Белова набросилась наша собака, когда он за столом сидел, в крайне потёртом мундире с поразившими меня засаленными манжетами». По некоторым данным, одним из ближайших помощников Владимира Платоновича Гулидова в тот период стал полковник Бронислав Михайлович Зиневич[310], также участник Первой мировой войны, русский поляк по национальности.

Теперь, что касается иркутского подполья. Оно, как мы уже выяснили в начале нашей книги, к концу апреля оказалось несколько ослаблено арестами, но в мае сумело всё-таки в значительной степени восстановить свои ряды благодаря усилиям, в том числе, и миссии генерала В.Е. Флуга. Вместе с тем, примерно в то же самое время, когда в Иркутске гостила делегация Добровольческой армии Юга России, здесь же находились и специальные секретные представители иностранных дипломатических служб, которые довели до сведения иркутского подполья последние установки по подготовке общесибирского восстания, согласованные и утверждённые в Москве. Так, известно, что в Иркутске в тот период побывал один из заместителей Локкарта английский разведчик У. Хикс, который в апреле-мае совершил официальную, то есть абсолютно легальную, инспекционную поездку по Сибири. Причём она была организована самими большевиками, полагавшими посредством миссии Хикса развеять миф о якобы формирующихся на востоке России крупных воинских формированиях из пленных немцев и австрийцев.

Активность в плане разведки на территории Сибири стали к тому времени проявлять, кроме англичан, французов и японцев, также и американские дипломаты. Так руководителем всего иностранного консульского корпуса в Иркутске[311] стал в конце весны 1918 г. американец Э. Гаррис, сменивший на этом посту французского консула А. Буржуа, основательно к тому времени скомпрометировавшего себя в глазах большевиков. Он в декабре

1917 г. оказывал всяческую поддержку восставшим против власти Советов юнкерам и политикам из оппозиционного лагеря, а в начале 1918 г. засветился, что называется, и на почве установления «неофициальных» связей с иркутским подпольным движением. В то же самое временя, о котором сейчас идёт речь, в Иркутск прибыл и американский военный атташе в Китае Дрисдейл, что ещё раз подтверждает факт активизации деятельности американской политической разведки в Сибири. Дрисдейл принял участие, как свидетельствуют источники, в совещании представителей всего иностранного дипломатического корпуса, на котором, видимо, и удалось окончательно согласовать все оставшиеся ещё неразрешёнными вопросы, касавшиеся предстоящего широкомасштабного вооруженного восстания.

Вследствие всех этих мероприятий иркутские подпольщики также получили, надо полагать, самую свежую и подробную информацию, что называется, из первых рук и точно так же, как и их западносибирские собратья по борьбе, вынуждены были в соответствии с новыми инструкциями произвести необходимые изменения в своих руководящих структурах. Именно поэтому в мае во главе иркутской подпольной организации вместо поручика-эсера Н.С. Калашникова встал сорокатрёхлетний боевой полковник Александр Васильевич Эллерц (подпольный псевдоним — Усов), командовавший на полях Первой мировой войны 58-м Сибирским стрелковым полком. Его юрисдикция, как руководителя, распространялась, согласно прежним указаниям военного министра Краковецкого, и на другие подпольные организации Восточно-Сибирского военного округа: до Читы — на востоке и до Канска и Нижнеудинска — на западе. Николай Калашников в результате вынужденных перестановок занял должность заместителя Эллерц-Усова по политической части. Таким образом, и в Иркутском подпольном военном округе в мае всё оказалось преобразовано в соответствии со вновь утверждённым планом, так что осталось только объявить в нужный момент долгожданный день и час «Х».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.