Средневековые затворники

Средневековые затворники

Келья эта получила известность около трехсот лет назад, с тех пор как г-жа Роланд, владелица Роландовой башни, в знак скорби по отцу, погибшем в крестовых походах, приказала выдолбить ее в стене собственного дома и навеки заключила себя в эту темницу, отдав все свое богатство нищим и Богу и не оставив себе ничего, кроме этой конуры с замурованной дверью, с раскрытым летом и зимой оконцем. Двадцать лет неутешная девица ждала смерти в преждевременной могиле, молясь денно и нощно о спасении души своего отца, почивая на куче золы, не имея даже камня под головою; облаченная в черное вретище, она питалась хлебом и водой, которые сердобольные прохожие оставляли на выступе ее окна, так вкушала она от того милосердия, которое ранее оказывала сама. В смертный свой час, прежде чем перейти в вечную могилу, она завещала эту временную усыпальницу тем скорбящим женщинам, матерям, вдовам или дочерям, которые пожелают, предавшись великой скорби или великому раскаянию, схоронить себя заживо в келье, чтобы молиться за себя или за других.

Парижская беднота устроила ей пышные похороны, со слезами и молениями <…>

Большинство верующих удовлетворялось тем, что свято чтило память г-жи Роланд и, как святыню, берегло кусочки ее лохмотьев. Город в память знатной девицы прикрепил рядом с оконцем ее кельи общественный молитвенник, дабы прохожие могли останавливаться около него и помолиться, дабы молитва наводила их на мысль о милосердии и дабы бедные затворницы, наследницы г-жи Роланд, позабытые всеми, не погибали от голода <…>

Эта жуткая келья, представлявшая собой как бы промежуточное звено между домом и могилой, между кладбищем и городом; это живое существо, обособившееся от человеческого общества и считающееся мертвецом; <…> этот теплящийся в могиле огонек жизни; это дыхание, этот голос, это извечное моление из глубины каменного мешка <…>

Гюго В. Собор Парижской Богоматери //

Собр. соч. Т. 3. М.,1972. С. 203–204.

Суд божий над епископом

Были и лето и осень дождливы;

Были потоплены пажити, нивы

Хлеб на полях не созрел и пропал;

Сделался голод, народ умирал.

Но у епископа милостью неба

Полны амбары огромные хлеба;

Жито сберег прошлогоднее он:

Был осторожен епископ Гаттон.

Рвутся толпой и голодный и нищий

В двери епископа, требуя пищи;

Скуп и жесток был епископ Гаттон:

Общей бедой не тронулся он.

Слушать их вопли ему надоело;

Вот он решился на страшное дело:

Бедных из ближних и дальних сторон,

Слышно, скликает епископ Гаттон.

«Дожили мы до нежданного чуда:

Вынул епископ добро из-под спуда;

Бедных к себе на пирушку зовет», —

Так говорил изумленный народ.

К сроку собралися званные гости,

Бледные, чахлые, кожа да кости;

Старый, огромный сарай отворен:

В нем угостит их епископ Гаттон.

Вот уж столпились под кровлей сарая

Все пришлецы из окружного края…

Как же их принял епископ Гаттон?

Был им сарай и с гостями сожжен.

Глядя епископ на пепел пожарный,

Думает: «Будут мне все благодарны;

Разом избавил я шуткой моей

Край наш голодный от жадных мышей».

В замок епископ к себе возвратился,

Ужинать сел, пировал, веселился,

Спал, как невинный, и снов не видал…

Правда! Но боле с тех пор он не спал.

Утром он входит в покой, где висели

Предков портреты, и видит, что съели

Мыши его живописный портрет,

Так, что холстины и признака нет.

Он обомлел; он от страха чуть дышит…

Вдруг он чудесную ведомость слышит:

«Наша округа мышами полна,

В житницах съеден весь хлеб до зерна».

Вот и другое в ушах загремело:

«Бог на тебя за вчерашнее дело!

Крепкий твой замок, епископ Гаттон,

Мыши со всех осаждают сторон».

Ход был до Рейна от замка подземный;

В страхе епископ дорогою темной

К берегу выйти из замка спешит,

«В Рейнской башне спасусь», – говорит.

Башня из рейнских вод подымалась;

Издали острым утесом казалась,

Грозно из пены торчащим, она;

Стены кругом ограждала волна.

В легкую лодку епископ садится;

К башне причалил, дверь запер и мчится

Вверх по гранитным крутым ступеням;

В страхе один затворился он там.

Стены из стали, казалися, слиты.

Были решетками окна забиты,

Ставни чугунные, каменный свод.

Дверью железною запертый вход.

Узник не знает, куда приютиться;

На пол, зажмурив глаза, он ложится…

Вдруг он испуган стенаньем глухим:

Вспыхнули ярко два глаза над ним.

Смотрит он… кошка сидит и мяучит;

Голос тот грешника давит и мучит,

Мечется кошка; невесело ей;

Чует он приближенье мышей.

Пал на колени епископ и криком

Бога зовет в исступлении диком.

Воет преступник… а мыши плывут…

Ближе и ближе… доплыли… ползут.

Вот уж ему в расстоянии близком

Слышно, как лезут с роптаньем и писком;

Слышно, как стену их лапки скребут;

Слышно, как камни их зубы скребут.

Вдруг ворвались неизбежные звери;

Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери.

Спереди, ссади, с боков, с высоты…

Что тут, епископ, почувствовал ты?

Зубы об камни они навострили,

Грешнику в кости их жадно впустили,

Весь по суставам раздернут был он…

Так был наказан епископ Гаттон.

Средневековая баллада / Пер. В. А. Жуковского.

Полет на шабаш

Мефистофель

За ребра скал обеими руками

Держись: не то ты свалишься в обрыв.

Лес потемнел: в туман весь погруженный,

Шумит он. Вот, глаза раскрыв,

Взлетает филин пробужденный,

И ломятся колонны

Зеленого лесного дома.

Ты слышишь ли раскаты грома,

Стволов паденье, шум ветвей,

И леса стон, и скрип корней?

Ствол за стволом друг друга кроет

В глубокой пропасти, на дне,

И ветер свищет, буря воет

Среди обломков в глубине.

Слышишь крики – дальше, ближе?

Слышишь вопли – выше, ниже?

Между скал, по скатам гор

Шумно мчится дикий хор.

Хор ведьм

На Брокен все! Толпа густа;

Посев был зелен, рожь желта.

Там Уриан⁶⁰ вверху сидит:

К вершине ведьмам путь лежит

Средь гор и скал, с метлой, с козлом, —

И вонь, и гром стоят кругом.

Голос

Старуха Баубо⁶¹ в стороне

Летит на матушке-свинье!

Хор

Хвала, кому хвала идет!

Вперед же, Баубо! Пусть ведет!

На дюжей свинке Баубо-мать

Достойна хором управлять.

Голос

Откуда ты?

Голос

Чрез Ильзенштейн⁶² я шла:

Там я сову в гнезде нашла.

А та глаза себе таращит!

Голос

О, чтоб тебя нелегкая взяла!

Кой черт тебя так скоро тащит?

Голос

Она зацепила меня, пролетая:

Глядите-ка, рана какая!

Хор ведьм

Нам всем дорога тяжела, —

К чему друг друга задевать?

Нас колют вилы, бьет метла:

Дитя убила – лопнет мать⁶³.

Колдуны (полухор)

Улиткой наши все ползут,

А бабы все вперед бегут.

Где зло, там женщина идет

Шагов на тысячу вперед.

Другая половина хора колдунов

Не будем в споре тратить слов!

Нужна им тысяча шагов;

Мужчина вздумает – и вмиг

Одним прыжком обгонит их.

Голос (сверху)

Вперед, вперед, вы, из озер!

Голос (снизу)

Мы рады влезть на скаты гор;

Мы мылись – чисты хоть куда,

Зато бесплодны навсегда.

Оба хора

Вот вихорь стих, звезда мутна.

За тучи прячется луна;

Темно повсюду с этих пор,

И мечет искры шумный хор.

Голос (снизу)

Подождите! Тише, тише!

Голос (сверху)

Кто кричит в скалистой нише?

Голос (сверху)

Это я! Да, это я!

О, возьмите вы меня!

Триста лет я здесь копаюсь

И к своим попасть пытаюсь.

Оба хора

На вилах мчись, свезет метла,

На жердь садись, седлай козла!

Пропал навеки тот, поверь,

Кто не поднимется теперь.

Полуведьма (внизу)

Тащусь я здесь за шагом шаг,

Другие ж вон умчались как!

Я раньше всех сюда пошла,

А все угнаться не могла.

Хор ведьм

Мазь⁶⁴ ведьме бодрость придает,

Тряпье – за парус нам сойдет.

Корыто – лодка. Не взлетит

Вовеки, кто теперь сидит!

Оба хора

Взлетев к вершине в этой мгле,

Мы ниже спустимся к земле,

И чащу леса всю собой

Наполнит наш волшебный рой.

(Спускаются) Мефистофель

Толкают, жмут, бегут, летают,

Шипят, трещат, влекут, болтают,

Воняют, брызжут, светят. Ух!

Вот настоящий ведьмин дух!

Гете И.-В. Фауст / Пер. Н. Холодковского.

Минск, 1956.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.