28 мая

Мадам приехала ровно в три часа утра. Я поставил чемодан в ее маленький «Рено». Мы подъехали затем к небольшой красивой вилле в глубине сада. По гудку вышел финляндский офицер, в пиджачке, в пенсне, похожий на бухгалтера. В автомобиле мы вежливо разговаривали о Финляндии, об озерах, о водопадах. Водопад Иматра в Финляндии. Водопад Кивач в России. Водопад Ниагара в Америке. Водопад Виктория, кажется, в Южной Африке. Да, да, в Африке, в Экваториальной.

Аэродром Парм, на полпути между Байонной и Биаррицем. Темные ангары, трава, роса, несколько теней вокруг самолета. Вот летчик Лапорт, без шляпы, молодой человек, молчит; он, кажется, в плохом настроении. Представитель комитета осмотрел самолет и отметил в акте, что машина гражданская. Проверил бумаги, пилота и мои. Посветил фонариком на чемодан.

– Простите, но формально я обязан…

– Пожалуйста, пожалуйста, будьте любезны…

– Мерси. Я вижу. Я и не сомневался… Можно закрыть. Никогда не думал, что буду исполнять обязанности таможенника… Очень милый чемодан. Белый.

– Недорогой. Имитация свиной кожи. Такой же из свиной кожи стоит в четыре раза дороже, но, по существу, разницы никакой.

Сел в самолет. Начали грузить марлю. Большие кипы, без всякой упаковки, уже слегка запыленные. Их привезли слишком много, три кипы лишние. Жалко оставлять, в Бильбао, говорят, совсем нет перевязочного материала для раненых. Я сказал – выгрузить чемодан и взять две кипы.

– Оставляю у вас на хранение, мадам. На обратном пути возьму.

– Он будет в полной сохранности. Вы очень милы. Я должна буду вам вернуть за багаж, который вы оплатили.

– Это пустяки!

Завели мотор. Лапорт сел в пилотское кресло и долго смотрел на приборы, как если бы он их видел в первый раз. Я хотел помахать рукой мадам, но провожающие не были видны в темноте.

Пилот протянул левую руку вверх и нажал костяную кнопку. В ящичке забурчало, красная лампочка на щитке засветилась. Он попробовал еще раз. Опять то же самое. Еще раз. Еще.

Винт работал прекрасно. Уже можно было стартовать. Лапорт, однако, упорно и нескончаемо долго испытывал добавочную батарею. Он качал головой и все нажимал на костяную кнопку. Батарея не работала.

– Зачем это вам нужно?

Он обернулся, хмуро посмотрел и ответил после паузы:

– Чтобы менять шаг винта.

– Ладно, обойдемся.

– Это дает добавочную скорость.

– Я знаю, но нам лететь, самое большее, полтора часа, разница небольшая.

– Это особенный полет.

– Да, я знаю. Особенный – и потому давайте стартовать. К дьяволу нам нужно менять шаг винта! Ну, действуйте! Уже рассветает.

Он ничего не ответил и стал вылезать из самолета. Я остался сидеть демонстративно и безнадежно. Было совершенно понятно, что эта скотина не полетит. Это было ясно с того момента, когда он сел за штурвал. Какая скотина! Какой трус! Какой жалкий предлог он выдумал! Ну и скотина!

Кто-то подошел к дверце и предложил мне выйти.

– Самолет не пойдет. Батарея разряжена. Чтобы зарядить ее, нужно двенадцать часов.

– Но это ерунда, можно отлично долететь и не меняя шага винта.

Все были согласны с этим, но никто не брался уговаривать пилота. Все-таки это особенный полет, пусть Лапорт сам решает. А он уже решил. Он сказал, поставить аккумулятор в зарядку. Он готов полететь в семь часов вечера. А как же конспирация, начальник аэродрома, шпионы, истребители? Мадам спросила меня, не лучше ли будет отложить до завтрашнего утра. Она совсем растерялась.

– Нет. В семь – так в семь. В любой час, когда Лапорт полетит, я лечу с ним. Днем – так днем, в семь – так в семь, в девять – так в девять. Но я не верю, что он полетит. Он трус, ваш Лапорт. Хоть и француз, а трусливая скотина.

– Бывают и французы трусы.

– Видимо, бывают, мадам.

Слонялся весь день по городу, съездил на трамвае в Биарриц, бродил по пустому пляжу, купил у какого-то жулика на улице бинокль «по случаю» вместо тысячи франков за четыреста. Бинокль оказался дерьмо, он не стоит и полутораста. Пришли парижские газеты – правительство не предприняло ничего в связи с разбойничьим нападением на французский гражданский, почтовый самолет. Более того – правые газеты заявляют, что «Пиренейский воздух» подозрительная организация, что правительство должно ее обследовать и закрыть.

Оказывается, испанские фашисты в Байонне несколько раз приходили к Гали с предложением: сделать по пути в Бильбао посадку, якобы вынужденную, на сан-себастьянском аэродроме. Они обещали изъять из самолета только пассажиров и почту, а пилота отпустить дальше. За это они предлагали ему двести двадцать пять тысяч франков – из них сто тысяч тут же, в Байонне, а остальные на аэродроме в Сан-Себастьяне. Параллельно французской воздушной линии через территорию Франции же проходит германская линия Штутгарт – Бургос, формально именуемая «Штутгарт – Лиссабон». Каждый день германские фашистские самолеты, прилетая из Штутгарта, делают посадку в Марселе, затем летят через весь пограничный юг Франции, проходят над Биаррицем и Эндейей, спокойно садятся в Сан-Себастьяне или прямо в Бургосе. Никто не чинит им никаких препятствий или задержек. А если кто-нибудь и попробовал бы, германские фашисты добились бы охраны своих интересов большей, чем пользуется «Пиренейский воздух». Терпеть столько не стали бы.

В шесть часов я самосильно приехал на аэродром. Там были все в сборе – и мадам, и финляндский офицер, и корреспондент Гаваса, и сам начальник аэродрома, и еще куча народу. Не было только одного – самого Лапорта. Я стоял, как последний дурак, у самолета, у своего идиотского белого чемодана; было совершенно очевидно, что Лапорт не появится, а я все-таки стоял. Кто-то позвонил и сообщил, что Лапорт поехал в Сен-Жан де Люс, встречать раненого Гали, которого доставил английский миноносец. В восемь мы разъехались. Лапорт после свидания с Гали окончательно отказался лететь в Бильбао. «Не будь самоубийцей, – сказал ему Гали. – Ты летишь безоружный и беззащитный. Твое собственное правительство тебя не обороняет и даже не протестует против твоего убийства. Платят, правда, хорошо, но башка стоит дороже. Ради чего же ее терять?»

Этот разговор мне передала мадам, я ее видел в десять часов. В конце концов, они по-своему тоже правы – и Гали, и эта скотина Лапорт.

– У меня нет больше пилотов, – сказала мадам. – Линия прерывает свою работу. Они добились, чего хотели.

– Кажется, я найду вам пилота, – сказал я.

– Он француз?

– Да, француз. Бывают французы храбрые люди, мадам.

Мы распрощались с ней, по-видимому в последний раз. Я не улетел в Бильбао. Я вряд ли доберусь туда, хотя попробую еще и еще. Пятнадцатого июня в Валенсии открывается Международный конгресс писателей, надо быть там за несколько дней, где же тут успеть к баскам! А Бильбао окружено уже почти со всех сторон. Людям там тяжело. Меня там нет. Я не попал в Бильбао. Я не нахал. Я слишком много о себе воображаю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.