29 сентября
29 сентября
Прославленная резиденция испанских королей переполнена солдатами. Знаменитые дворцы и парки довольно скромны, – это скорее Гатчина и Павловск, чем Петергоф и Царское Село. Изумительна только огромная платановая аллея. Сейчас вдоль нее кучками сидят солдаты, некоторые согревают на маленьких кострах консервные банки. Вид у них довольно бодрый, совсем не как у разбитой армии. На городской площади происходит тягостная процедура. По приказанию подполковника Бурильо командиры колонн и батальонов, те, кто не исчез, собирают своих бойцов. Они встали каждый на тумбе или в подъезде дома и хмуро выкрикивают:
– Батальон Канариас!
– Колонка Атлас! (Орлы)
– Батальон Пи и Маргаль!
– Школа стрелков!
– Сеговийская милиция!
– Батальон лос фигарос! (Парикмахеры)
– Группа спортсменов!
– Батальон Кропоткин!
«Орлы» нехотя собираются у подъезда булочной. Кропоткин насчитывает только семнадцать человек, группа спортсменов совсем исчезла, один батальон собрался в полном составе, но хочет уезжать в Мадрид, батальон парикмахеров пошел промышлять себе обед, остальные тридцать или сорок колонн и групп совсем обезличились, превратились в бесформенную кучу вооруженных или побросавших оружие бродяг.
В низеньком зале опустошенной таверны, за столиком, у телефона, сидит усатый подполковник Бурильо и терпеливо, со стоическим спокойствием пробует привести части в порядок, разыскать командный состав, учесть оружие. Молодой белокурый офицер для поручений помогает ему.
Группа очень шумных и очень вооруженных мужчин входит в таверну. Они требуют от подполковника Бурильо поезда в Мадрид. Свои автобусы они растеряли под Толедо.
– Я вам не дам никакого поезда. Зачем вам Мадрид?
– Сегодня вечером в Мадриде предстоит чествование нашего батальона и концерт. Мы должны быть все к шести часам.
– Вы никуда не поедете. За что вас чествовать? За сдачу Толедо? Соберите всех солдат, мы вернемся на позиции, чтобы противник не пришел за нами сюда, из Аранхуэс.
Делегаты смущены твердым тоном Бурильо, они направляются к двери. Но, пошептавшись, возвращаются назад, опять с нахальным видом:
– Кому вы подчиняетесь, подполковник?
– Здесь я не подчиняюсь никому, а вообще – военному министру.
– Ну вот и отлично! Дайте, мы позвоним в Мадрид…
– Я вам не дам телефона. Еще одно слово – и вы будете расстреляны за организацию коллективного дезертирства.
Они сразу уходят, очень испугавшись, хотя Бурильо не может их сейчас арестовать. Единственная дисциплинированная часть осталась на толедской дороге, она дожидается продвижения мятежников, чтобы сдержать их.
Мы едем туда; по дороге с вокзала слышна перестрелка. Завернули туда – ожесточенное сражение – перебежками по рельсам, с киданием гранат, с ранеными и убитыми, дым коромыслом. Это анархистский батальон решил штурмом захватить мадридский состав.
Другие охотники эвакуироваться проявили бдительность и отразили атаку. Если бы так дрались под Толедо!
По дороге на запад – двенадцать километров – ни души, зной, пшеница, сады, крестьяне. Неужели весь этот путь пробежали обезумевшие колонны? Вот наконец виден высокий, до небес, столб дыма и пламени. Это горит Толедо. Фашисты пока не движутся из города, мы всего в трех километрах от них. Небольшая колонна народной милиции пробует укрепиться здесь, на холмах Альгодора. Мобилизовали крестьян с хуторов, и те охотно помогают пробивать бойницы в толстых стенах пустых конюшен, прорывать кое-какие канавки, устраивать насыпи и укрытия.
Маленький смуглый парень с красной звездой на черной фуражке подходит ко мне. От шофера он узнал, что я русский. Он смотрит на меня в упор, и его волнение передается мне.
– Скажите, вам в России во время гражданской войны приходилось отступать?
– Приходилось, конечно. Или вы думаете, что гражданская война была сплошным парадным, победоносным маршем Красной Армии? Бывали у нас и отступления, бывали поражения, бывали тяжелые месяцы, бывали тяжелые полугодия и очень трудный целый год. Белая гвардия иногда забирала у нас города, иногда осаждала их, и осада бывала неудачной.
– Я знаю. В Толедо мы изучали историю осады Сталинграда.
– Не Сталинграда, а Царицына. Сталинград никогда не осаждался белыми…
– Сталинград – это ваше Толедо?
– Трудно сравнивать. Во всяком случае, Царицын было несравненно труднее защищать…
Ему чудится в этом упрек. Он долго и хмуро молчит.
– У нас здесь очень сложные взаимоотношения. Вот смотрите, что пишет «Кларидад».
Он вынимает из кармана газету. Одно место резко отчеркнуто карандашом: «Со всей серьезностью мы должны обратить внимание товарищей анархистов на некоторые факты, имевшие место не далее как вчера, когда на одном фронте, близком к столице, часть бойцов сначала сражалась очень хорошо, а потом вдруг отступила в тот момент, который она нашла для себя нужным, и заявила, что подчиняется только своему (анархистскому) комитету. Подобное положение надо немедленно исправить».
– Вы в своей гражданской войне, я знаю, немедленно расформировывали подобные части, а ответственных за дезертирство сурово наказывали. А у нас об этом спокойно полемизируют в газетах!
Он очень печален. Всё идет не так. Всё идет не так, как в России. Это толедский рабочий-металлист, он так хочет, чтобы всё шло как в России! Я не знаю, как утешить его.
– Мы в Москве и в Ленинграде очень подробно изучали французскую и свою собственную революцию тысяча девятьсот пятого года, но не копировали их в ноябре семнадцатого года. Это только мещане выдумали, будто «ничто не ново под луной». Испанские рабочие сейчас борются вместе со всем народом за демократическую республику, против фашизма, – в этой борьбе вы создадите много новых форм организации.
– А комиссары?
Он спрашивает, потому что он комиссар.
Для перелома в войсках, для поднятия дисциплины Коммунистическая партия послала на днях несколько десятков человек, политически передовых, побывавших в боях. Они уже работают в частях, там, где больше беспартийных крестьян, членов социалистических профсоюзов и коммунистов. Они жадно нахватывают, где можно, начатки военной тактики, залезают в старые энциклопедические словари и школьные учебники, по нескольку раз смотрят в кино «Чапаева», учатся и учат одновременно.
Партийные комиссары пробуют цементировать разнохарактерный состав частей. Они пытаются контролировать приказы офицеров и – одновременно воздействовать на солдат при выполнении этих приказов, хотят вышибать сомнительных людей и создавать авторитет, доверие преданным республике командирам, которых при неудачах солдаты обвиняют в предательстве.
Комиссаров пока никто формально не утверждал, работают как выборные лица, с полномочиями от собрания бойцов. Роль их очень трудна. Надо примирять и объединять в одной роте пять разных партий.
Мы подходим к краю холма. Неподалеку от него высится второй. Группа крестьян в черных сатиновых блузах с огромным рвением насыпает нечто вроде земляного вала, какие воздвигались во времена Чингисхана. Комиссар осматривает эту фортификацию с некоторым сомнением. Ни правительство, ни военное министерство, ни генеральный штаб – никто не пришел ему на помощь; он сам, толедский слесарь, должен в критический момент создавать по своему разумению заслон против армии Франко – Муссолини – Гитлера, наступающей на республику. Он углубляется в пожелтевшую книжку с чертежами. Это руководство по постройке сельских плотин. Он размышляет. Подзывает крестьян. Вместе с ними долго совещается. Совсем забыл обо мне. И, только случайно обернувшись, храбро улыбается:
– Мы научимся, уверяю тебя, товарищ! И очень скоро!
К вечеру вернулись в Мадрид.
Половина фонарей в столице замазана синей краской – противовоздушная оборона; другая половина ослепительно сияет – надоело мазать, не домазали. Если оставить вечером свет в незавешенном окне, ночные караулы войдут в дом, а если он заперт, могут выстрелить в окно. Но тут же вдоль улицы горит вереница мощных уличных фонарей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.