28 сентября

28 сентября

На вокзале ждал Дамасо. Не заезжая домой, мы помчались сразу на толедскую дорогу. В первый раз я торопил разбойника шофера; он ехал, как пьяные озорники в комических фильмах, толпа сыпалась горохом по обе стороны. Неужели я не увижу больше этот город, окаменелое исступление улиц-щелей, суровое щегольство темных порталов и тесных площадей, скульптурные мечты из темного песчаника, монастырь-казарму с еврейскими плитами, синагогу с крестом на медном шарике, с мавританским алтарем, поросшим травой? И колдунью Исабель Дельгадо, и пленных мавров, и рабочих оружейного завода, с кем ползли мы по крутым обрывам замка? А дом Греко – неужели я так и не постою, хоть одну минуту, у деревянных его колонн, не подымусь по холодным изразцовым ступеням, не потрогаю ветви железной решетки у камина?

На полпути в Ильескас все имело спокойный вид. Дальше, вниз, еще двадцать километров шоссе почти пусто, только отдельные группы солдат и крестьян, очень маленькие. Глупо спрашивать у них, взято ли Толедо; да оно, видимо, и не взято – куда девались бы войска, штабы, беженцы, раненые? Ветер свистит в ушах, Дамасо застыл смуглой мрачной статуей за рулем, он готов завезти меня хоть в пекло, я знаю, лишь бы лететь без оглядки, в жажде движения, в бесконечном линейном стремлении вперед. Он не завел сегодня радио, он даже не насвистывает, как всегда, в пути.

Толедо показалось на горе. Ну вот, хорошо, Я налью золотого аликанте в больничную чашку тяжело раненного Бартоломео Кордона и согрею его простреленную грудь. За жизнь, за победу мы выпьем с ним, за счастливую кастильскую землю. Я буду, сегодня непременно, в доме Греко! Еще два поворота, шесть километров – мы въедем на мост через Тахо, предъявим пропуска…

Впереди на шоссе какая-то свалка. Дамасо круто затормозил, мы оставили машину в двадцати шагах, подошли. В центре группы командир в автомобильном шлеме ругается и уже почти дерется с солдатами. Он уговаривает их пройти вперед, выслать заставу, они не хотят. Он хватается за пистолет, они с винтовками и на него. Это Фернандо, художник, он раньше работал в эскадрилье Андре. Волнуясь, он рассказывает: командир колонны сбежал, а его, помощника командира, солдаты не слушаются и хотят укокошить. Четверть часа назад из Толедо пришел броневик, пострелял и ушел. Потом самолеты взрывали шоссе с воздуха, – неизвестно, чьи самолеты.

Фашисты вошли в Толедо сегодня рано утром. Вчера в полдень полковник Москардо из осажденного Алькасара предъявил командующему толедским правительственным гарнизоном ультиматум – до шести часов вечера уйти из города. Мятежники в это время продвигались с запада, от Македы и Торихос. Подполковник Бурильо, назначенный вместо Барсело, не ответил на ультиматум, но Алькасар фактически уже был свободен – деморализованные дружинники-анархисты покинули посты и баррикады. Перед самым закатом солнца фашистские пушки сделали первые выстрелы по городу. Группа анархистов вошла в штаб, в кабинет Бурильо. Их вожак спросил Бурильо, что все это значит.

– Что вы имеете в виду?

– Разве вы не слышите? Фашистская артиллерия стреляет по нам.

– Конечно. Ну и что же? Мы будем обороняться.

– О, не рассчитывайте на это! Мы не намерены стать пушечным мясом. По-видимому, правительство не хочет нам помогать. Если вы не можете прекратить стрельбу фашистов в течение пятнадцати минут, мы покидаем город. Ищите себе других дураков.

Он так и сказал: «Если вы не прекратите стрельбу фашистов».

В сумерках часть осажденных просочилась в город и, соединившись с подпольем, начала стрелять из пулеметов с крыш. Анархисты ушли около восьми часов. Бурильо решил продержаться еще ночь, поутру он, потеряв возможности управления, ушел через восточные ворота с последними дисциплинированными колоннами. Вся эвакуация – в направлении на Аранхуэс. На рассвете марокканцы и иностранный легион появились на улицах. Отряд мятежников вошел в военный госпиталь и перебил всех раненых, кроме двадцати шести человек, вывезенных три дня тому назад. В маленьких палатах раненых прикалывали штыками, в больших – кидали в кровати ручные бомбы. Гражданский губернатор остался в городе и официально примкнул к мятежникам. Телефон с Алькасаром из его кабинета работал вовсю!

Кто-то кричит: «Смотрите на дорогу!»

Всё кидается врассыпную по обочинам и затихает. Потом вдруг всем неловко. Из-за поворота силуэтами возникает караван беженцев – взрослые, дети, согбенные старухи, нагруженные скарбом ослы.

Откуда? Из Баргаса. (Это селение в пяти километрах на восток от Толедо.) Их забросали бомбами с самолетов. Самолеты черные, с большими крестами на хвостах, летали очень низко. Много домов разнесло в куски. Много убитых. Прятались в погребах. Когда самолеты с крестами улетели, они, крестьяне, собрали вещи и ушли. Они были уже в пути, когда на деревню стали ложиться артиллерийские снаряды.

Значит, мятежники могут сейчас наступать скорее всего на Баргас. Мы едем туда по боковой дороге, сопровождаемые советами не попасть в плен.

Едем медленно, останавливаясь часто и заглушая мотор, чтобы прислушаться. На третьем километре в тишине окрик. Это двое дружинников, они отстали. Фашисты уже в Баргасе. Просят взять в машину третьего, раненого товарища. Он рядом, в крестьянском домике.

Тускло горит керосиновая лампа. Дети ужинают с матерью за круглым столом. Они едят гарбансас – большие бобы с оливковым маслом, хлеб, пьют воду, подкрашенную вином. Раненый лежит на кровати. Хозяин чинит втулку колеса.

– Это для телеги? Для пути?

Э нет! Хозяин не собирается пока никуда уезжать. Он должен молотить зерно. Эта втулка от молотильного колеса. Раненый не пугает его. Мало ли что бывает в жизни. Надо молотить. И раненый тоже очень спокоен. Оставшийся кусок хлеба лежит рядом с ним на кровати.

Фронт и тыл перемешались. Там вооруженные люди в панике бегут. Здесь, на самой линии огня, чинят молотилку, пасется скот, играют дети.

Кругом, через Торехон де ла Кальсада, через Конехос, по проселочной дороге, мы едем в Аранхуэс. Туда, полями, пашнями, пешеходными тропами повалили части, покинувшие Толедо.