10 сентября

10 сентября

Опять на шоссе Мадрид – Лиссабон. До Санта-Олальи никакого движения, почти безлюдно. Санта-Олалья переполнена автомобилями, орудиями, солдатами, санитарами. В штабе обедают, настроение неплохое, потому что противник два дня не тревожит. Полковник, нет, теперь уже генерал Асенсио свеж, спокоен, улыбается. Он теперь командует всем центральным фронтом, подразумевая под этим сектора, прикрывающие Мадрид. Печать пышно восхваляет его прошлые заслуги, особенно в марокканских войнах, быстроту карьеры (ему сорок четыре года). Его считают умным и знающим военным, самым умным из офицеров на стороне республики, при этом человеком неясным, политически и морально сомнительным.

Асенсио снял две тысячи человек из своих частей на Гвадарраме, он присоединяет к ним четыре тысячи каталонцев и хочет ударить на Талаверу. Но операция эта откладывается со дня на день. По словам Асенсио, он совершенно лишен средств управления и связи, работа штаба сводится к тому, что три офицера носятся взад и вперед по шоссе, собирают информацию и развозят приказы, которые начальники колонн не признают и не выполняют. Линия соприкосновения с противником проходит в десяти километрах от Талаверы. Дальше окопались марокканцы и иностранный легион. А мы – окопались или нет? Асенсио усмехается, он говорит, что для этого у частей нет ни сил, ни инструментов, ни терпения. Он докладывал военному министру о необходимости окопаться кругом Мадрида, но сеньор Ларго Кабальеро считает, что окопы чужды складу ума испанского солдата. От огня противника испанец в крайнем случае укроется за деревом. Зарываться в землю ему не по душе. Нужен будет по меньшей мере год, чтобы приучить его к этому, – за это время три раза кончится война.

Оставив Асенсио, выехал вперед. Шоссе загромождено автобусами – это те же, что мчались неделю назад из Талаверы. Машины повернуты передом к Мадриду, это стало уже обычаем. Кругом машин, по обочинам шоссе, жмутся дружинники – лежат на траве, курят, закусывают. Еще, еще вперед – части кончаются, но противника в бинокль не видно. Дамасо мчит, как сумасшедший, он лишь чуть-чуть косит глазом на меня, – если я не остановлю, он так и ворвется на скорости сто тридцать в город. Мы уже миновали столб с дощечкой «Талавера – 4 км», я говорю ему придержать машину. Кругом полная тишина, на горизонте видны дымовые трубы и шпиль церкви. Слева, в поле, чернеет фигура, но не солдата, а крестьянина, – он наклонился, видимо, над трупом.

На обратном пути в Санта-Олалью я говорю Асенсио, что на три километра перед Талаверой противника нет. Он оспаривает это. Услышав, что я это видел сам, он несколько смущен. И выходит из положения, сказав:

– Я хотел вас обмануть, чтобы не подвергать опасности. Конечно, штабу известно, что мятежники окопались почти у самой Талаверы.

По-моему, он врет. Но странно: готовясь контрнаступать, почему сей полководец сам отодвинул свое исходное положение на семь километров назад? Для разбега, что ли? И это тоже соответственно складу ума испанского солдата?

Сделав крюк через Торихос, ночью приезжаем в Толедо. В воротах сонно проверяют бумаги – в ночное время бдительность здесь резко падает. Кромешная тьма, и когда Дамасо тушит фары, средние века тесно сжимают нас в еще накаленных жарой улицах-коридорах. Ясное дело, тут не обойтись без шпаги, куда там с маузером! Шпагой можно проткнуть врага или хоть его тень, если он неслышно метнется из-за угла. Кровавое Толедо, страшное Толедо, уже ты стало, состарившись, диковиной для праздных заморских зевак, а вот опять испанцы бьются в тесных твоих стенах, опять громыхает пушка, опять мавры рвутся на выручку осажденному Алькасару. У старых камней Европы человечество в который раз спорит о свободе и рабстве, о независимости и угнетении.

Почти ощупью среди мрачных, окованных железом дверей и порталов мы находим гостиницу. В столовой, на деревянных диванах, на столах спят вповалку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.