Правда о поджигателях{17}

Правда о поджигателях^{17}

Холодная война началась не сразу. Зерна раздора зрели давно. В январе 1945 года Илья Эренбург с неприязнью писал о неких «американских обозревателях», никого не называя по имени:

Когда летом Красная Армия нанесла немцам тяжелое поражение в Белоруссии, некоторые американские обозреватели объясняли победу русских слабостью немцев. Вряд ли эти обозреватели после арденнского интермеццо вернутся к старым мелодиям. Но что-нибудь они придумают… Говорят, что американцы — реалисты. Читая статьи в некоторых американских газетах о Красной Армии, я начинаю в этом сомневаться. Забыли ли американские читатели, что мы — это «колосс на глиняных ногах»? Если не забыли, пусть спросят своих обозревателей, почему «тигры» бессильны перед глиной и как на глиняных ногах Россия дошагала от Волги до Одера. Вполне вероятно, что американские читатели помнят также о том, что Москва должна была пасть осенью 1941 года. Как случилось, что обозреватели, писавшие о неизбежном падении Москвы, не переменив даже для приличия своих подписей, стали писать о неизбежном падении Берлина… Почему обозреватели, уверявшие в 1939 году, что мы якобы хотим завоевать мир, в 1944 году стали уверять, что мы из-за злостных побуждений не перейдем нашей государственной границы? Почему они обижаются, когда мы идем, обижаются, когда мы останавливаемся, и обижаются, когда мы снова идем? Можно подумать, что Красная Армия занята не разгромом Германии, а оскорблением некоторых американских обозревателей.

Статьи Эренбурга были адресованы американской аудитории. В США их распространением занималось информационное агентство United Press — оно передавало их в 1600 газет, а их радиоаудитория составляла 10 миллионов человек.

На официальном уровне отношения Москвы с Вашингтоном после Победы были лучше некуда. Вредили им анонимные «круги» и «силы», а также «антисоветский элемент», засевший в Госдепартаменте и других федеральных ведомствах, но об этом не говорилось вслух. Судя по советской прессе, в отношениях союзников царила полнейшая идиллия. Она выражалась в обмене лидеров наилюбезнейшими посланиями, совместными парадами в поверженном Берлине, вручении советских государственных наград — в июне 1945-го в Москве орден «Победа» получили Эйзенхауэр и Монтгомери, в декабре в советском посольстве в Вашингтоне — участники северных конвоев.

Противоречия, касающиеся прежде всего послевоенного политического устройства Европы, возникли еще на Тегеранской конференции «большой тройки»; они нарастали и усугублялись в Ялте и Потсдаме. Но широкая советская публика об этом ничего не знала.

Сталинский пропагандистский аппарат оказался в непривычной ситуации: у страны не было внешнего врага. На идее враждебного окружения строилась не только международная политика Кремля — ею оправдывалось бедственное положение народа-победителя, от которого требовали все новых жертв.

Неуютно чувствовал себя и сам вождь. Ни разу не побывавший на фронте, он боялся фронтовиков. Люди, прошедшие через ад войны, освободились от страха. Младшие офицеры научились принимать решения. Они узнали, что такое честь и личное достоинство. Так же, как в свое время героям наполеоновских войн, победителям Гитлера казалось, что эпоха деспотизма миновала. Возвращаясь домой, они дерзили начальству, смотрели на партноменклатуру с презрением, как на тыловых крыс. Они собственными глазами видели благосостояние Европы.

Дабы не допустить нового движения декабристов, в последние месяцы войны в действующих войсках была развернута охота за «контрреволюционерами». 135 тысяч солдат и офицеров были осуждены по политическим статьям в 1945 году. «Окопная правда» вытравлялась из сознания народа — помнить надлежало лишь о том, что страну и весь мир спас от неминуемой гибели отец и благодетель. И конечно, требовался новый могучий враг.

5 марта 1946 года Уинстон Черчилль преподнес Сталину долгожданный подарок — произнес свою знаменитую фултонскую речь. Черчиллю, хоть он и был в то время отставным политиком, вождь ответил лично. На девятый день в «Правде» появилось интервью Сталина, в котором фултонский оратор был назван «поджигателем войны» (каковым он и был в предвоенные годы в зеркале советской и немецкой пропаганды). Далее следовало указание на то, что Черчилль пользуется поддержкой за океаном и что он и его сторонники ничем не отличаются от Гитлера:

И господин Черчилль здесь не одинок, — у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки. Следует отметить, что господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные должны господствовать над остальными нациями мира.

После такого афронта советские пропагандисты с энтузиазмом засучили рукава. Публицист Давид Заславский ухватился за выражение «железный занавес», которое до Черчилля употребил Геббельс (хотя употреблялось оно и до Геббельса):

Совпадение полное: Черчилль повторил Геббельса… Перед своим издыханием Геббельс словно напутствовал будущих антисоветских клеветников… послал им последнее мерзостное лобызание.

Борис Исаков опубликовал в «Правде» статью «За бархатным занавесом»:

Тяжелые складки бархатного занавеса скрывают звуки выстрелов, человеческие стоны, ропот недовольства, — скрывают, но не могут заглушить.

Именно тогда в печати появился термин «англо-саксонские державы», началась кампания борьбы с «низкопоклонством перед Западом», с «наплевизмом и безыдейностью» в искусстве, а самое главное, с проповедью «реакционной буржуазной морали». В августе — сентябре 1946 года грянул целый залп постановлений Оргбюро ЦК ВКП (б) по вопросам культуры. В постановлении «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» говорилось, что на страницах этих журналов «стали появляться произведения, культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада… проникнутые тоской, пессимизмом и разочарованием в жизни». Постановление «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» называло «наиболее грубой политической ошибкой» внедрение в репертуар театров пьес буржуазных зарубежных драматургов, являющихся «образцом низкопробной и пошлой зарубежной драматургии». Далее следовала грозная фраза: «Постановка театрами пьес буржуазных зарубежных авторов явилась, по существу, предоставлением советской сцены для пропаганды реакционной буржуазной идеологии и морали, попыткой отравить сознание советских людей мировоззрением, враждебным советскому обществу, оживить пережитки капитализма в сознании и быту». В постановлении «О кинофильме „Большая жизнь“» имеется совершенно анекдотическая формулировка, своего рода шедевр:

Режиссер С.Эйзенштейн во второй серии фильма «Иван Грозный» обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-Клукс-Клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером, — слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета.

Наконец, Андрей Жданов в своем докладе о журналах «Звезда» и «Ленинград» поставил задачу противостоять гнилому буржуазному искусству и западной пропаганде:

Буржуазному миру не нравятся наши успехи как внутри нашей страны, так и на международной арене… Империалисты, их идейные прислужники, их литераторы и журналисты, их политики и дипломаты всячески стараются оклеветать нашу страну, представить ее в неправильном свете, оклеветать социализм. В этих условиях задача советской литературы заключается не только в том, чтобы отвечать ударом на удары против всей этой гнусной клеветы и нападок на нашу советскую культуру, на социализм, но и смело бичевать и нападать на буржуазную культуру, находящуюся в состоянии маразма и растления… Весь сонм буржуазных литераторов, кинорежиссеров, театральных режиссеров старается отвлечь внимание передовых слоев общества от острых вопросов политической и социальной борьбы и отвести внимание в русло пошлой безыдейной литературы и искусства, наполненных гангстерами, девицами из варьете, восхвалением адюльтера и похождений всяких авантюристов и проходимцев. К лицу ли нам, представителям передовой советской культуры, советским патриотам, роль преклонения перед буржуазной культурой или роль учеников?! Конечно, наша литература, отражающая строй более высокий, чем любой буржуазно-демократический строй, культуру во много раз более высокую, чем буржуазная культура, имеет право на то, чтобы учить других новой общечеловеческой морали.

Советский Союз стремительно отгораживался от окружающего мира. В 1947 году советским гражданам были запрещены браки с иностранцами, ужесточились правила выезда, подписка на иностранную прессу была привилегией больших начальников. Еще более строгой стала цензура сообщений иностранных журналистов, аккредитованных в СССР. «Низкопоклонники перед Западом» вскоре трансформировались в «космополитов». Факты самого невинного общения с иностранцами стали предметом самого пристального внимания «органов».

В марте 1946 года председатель правления ВОКСа (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей) Кеменов докладывал в ЦК: «Встречи деятелей культуры с иностранцами проходят без всякого контроля, что позволяет работникам посольств завязывать связи с артистами, приглашать их к себе в посольство и т. д». «По окончании вечера некоторые его участники приняли приглашение „мисс Иган“ к себе „на чашку чая“, которая „оказалась заранее подготовленным ужином „а ля фуршет“ с продолжением граммофонного концерта“,» — сообщал другой информатор. В марте 1947 года завотделом агитации и пропаганды ЦК Михаил Суслов доносил Жданову под грифом «совершенно секретно»:

ВОКС без соответствующего на то разрешения МИД СССР систематически берет для просмотра заграничные фильмы в английском, французском, итальянском посольствах…

Английский фильм «Короткая встреча», изображающий мелодраму двух возлюбленных, был показан в ВОКС 15 раз. Этот фильм кроме работников аппарата ВОКС смотрели также члены секции права, литературы, театра, кино. Английский фильм «Мрак ночи», пропагандирующий мистику и пессимизм, демонстрировался в ВОКС 5 раз. В ВОКС были показаны также такие английские фильмы, как «Латинский квартал» (пропаганда спиритизма), «Приключения мистера Кейка», «Вопрос жизни и смерти», «Цезарь и Клеопатра» и др…

В Министерстве угольной промышленности западных районов СССР фильмы, получаемые из английского посольства, просматривались в помещении Министерства и на квартире у министра т. Засядько.

Эти просмотры организовывал заместитель управляющего делами Министерства член ВКП(б) Я. Шрагер, который лично поддерживал связь с английским посольством через сотрудника редакции «Британского союзника» советского гражданина Ю. Л. Шер…

Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) в начале апреля с. г. сообщил о связях Министерства угольной промышленности с английским посольством в МГБ СССР (т. Питовранову).

Спустя несколько дней т. Питовранов сообщил, что вышеизложенные факты подтвердились и Ю. Л. Шер арестован и в настоящее время находится под следствием.

Не осталась без внимания и газета «Британский союзник», издававшаяся на русском языке и распространявшаяся в СССР британским Министерством информации с 1942 года. Сталину докладывали:

На страницах этого журнала систематически публикуются статьи, прямо или косвенно преследующие цель — создать у советского читателя впечатление о преимуществах быта, культуры и «демократии» в «британском содружестве наций» по сравнению с советским.

Так, например:

а) в серии статей о новой системе социального страхования (т. н. законопроект Бевериджа) навязываются представления об обеспеченности английских трудящихся и о неусыпной заботе о них английского правительства;

б) систематически публикуются статьи, описывающие необычайный расцвет науки в британских колониях, причем значительное место в этих статьях отводится роли ученых-туземцев и подчеркиваются те якобы благоприятные условия, в которых они работают;

в) во всевозможных очерках и коротких рассказах, публикуемых в журнале, внешне как будто безобидных, описываются будни английской жизни, причем приводятся отдельные детали, рассчитанные на то, чтобы создать у советского читателя представление о необычайно высоком материальном уровне среднего англичанина…

В 1949 году газету закрыли.

О жизни за рубежом советскому гражданину надлежало узнавать из советских газет, а также из художественных произведений проверенных, идейно устойчивых авторов. Инициативы от них никто не ждал, не требовал и не поощрял — писателю или драматургу давалось поручение создать произведение на актуальную политическую тему. Такие поручения получили, в частности, Константин Симонов, Борис Лавренев, Николай Погодин, Александр Штейн, Сергей Михалков, Николай Вирта. Им были обеспечены повышенные гонорары, гарантированы постановки и экранизации. С каждым беседовал Суслов.

Но покуда маститые драматурги еще только затачивали перья, подвернулась сатирическая пьеса уже покойного Евгения Петрова «Остров мира», написанная в 1939 году и прежде не издававшаяся. Ее герой, «крупный коммерсант» Джозеф Джекобс, поражен редкой душевной болезнью — пацифизмом:

Я нормальный человек и к тому же христианин. А сумасшедшие те, кто изобретает все эти бомбы, пробивающие бетон, и газы, не имеющие ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Я не могу запрятать всех этих людей в сумасшедший дом. Их много, весь мир давно уже сошел с ума. Миром управляют сумасшедшие, и они до такой степени утвердились в своем сумасшествии, что теперь обыкновенный человек, не желающий никого убивать, а предпочитающий спокойно дышать воздухом, любить свою семью, попивать вечером портвейн и читать хорошие книжки, считается у них сумасшедшим. Таким сумасшедшим я охотно могу себя признать. Да! Я буйный помешанный, желающий провести свои последние дни у домашнего очага, а не в газоубежище, и умереть в своей постели естественной смертью, которую пошлет мне господь бог, вместо того чтобы быть разорванным на мелкие кусочки. Что ж, вяжите меня, господа!

Чтобы уцелеть в грядущей войне, Джекобс с семейством перебирается на безымянный тихоокеанский остров, которому не грозит военное нападение, потому что никаких природных богатств на нем нет. Он нарекает свое владение островом Мира. Однако на его беду на острове обнаруживается месторождение нефти, и у держав появляется повод напасть на него. Так в пьесе проиллюстрирован известный пропагандистский тезис о том, что империалистические страны просто не могут не воевать.

Сатира Петрова была поставлена на подмостках лучших театров, а в 1949 году режиссер Виктор Громов сделал из нее мультфильм, превратив англичанина Джекобса в американца Уолка. Мультфильм напоминает ожившие карикатуры журнала «Крокодил», и не случайно: эскизы к нему сделал карикатурист Борис Ефимов.

Из здравствовавших драматургов быстрее всех справился с заданием Константин Симонов, только что вернувшийся из поездки по США и Канаде. По его собственным словам, он за три недели написал пьесу из американской жизни «Русский вопрос». Она была мгновенно напечатана, удостоена Сталинской премии первой степени и сразу же принята к постановке в пяти московских театрах. «Когда я, — вспоминал впоследствии Симонов, — пришел в Комитет по делам искусств и попросил тогдашнего его председателя, чтобы — да простится мне это задним числом — пьесу не ставили хотя бы в пятом московском театре, в Вахтанговском, о чем я узнал в последнюю очередь, он в ответ только развел руками, сказал, что это вопрос решенный, решенный не им, и не в его возможностях что-либо тут менять».

В общей сложности «Русский вопрос» был поставлен в пятистах театрах СССР. А затем и экранизирован Михаилом Роммом.

^{Постер к фильму «Русский вопрос»}

Как раз в то время в Советский Союз приехал американский романист Джон Стейнбек. Он посмотрел пьесу и нашел ее совершенно лживой. Собственно говоря, он был — в известном смысле — ее героем. Вот как сам Стейнбек описывает замысел своей поездки:

В конце марта я сидел в баре отеля «Бедфорд» на 40-й улице Ист в Нью-Йорке. Пьеса, которую я четыре раза переписывал, растаяла и утекла между пальцев. Я сидел у стойки, размышляя, чем бы заняться теперь. В этот момент в бар вошел Роберт Капа (известный фотограф-репортер. — В. А.), вид у него был расстроенный. Альбом его ушел в типографию, и ему было нечего делать. Всегда приветливый бармен Вилли предложил нам suissesse — напиток, который он делает лучше всех в мире. Мы были подавлены не столько последними международными событиями, сколько тем, как они подаются… Вилли поставил перед нами два светло-зеленых suissesse, и мы принялись обсуждать, что может в этом мире сделать честный, свободомыслящий человек. Газеты каждый день публикуют тысячи слов о России. О чем думает Сталин, каковы планы русского генштаба, где размещены русские войска, эксперименты с атомным оружием и управляемыми ракетами — обо всем этом пишут люди, не бывавшие в России, источники которых отнюдь не безукоризненны. И вдруг нас осенило: в России есть кое-что такое, о чем никто не пишет, а это-то и есть самое интересное для нас. Во что там одеваются люди? Что они едят на обед? Как они веселятся? Какая там еда? Как они занимаются любовью, как умирают? О чем они говорят? Они танцуют, поют, играют? Дети у них ходят в школу? Нам показалось, что было бы недурно выяснить все это, сфотографировать и написать об этом. Русская политика столь же важна, сколь наша, но ведь есть и у них другая сторона жизни. Должна же быть у русских частная жизнь, но о ней негде прочесть, потому что о ней никто не пишет и никто ее не фотографирует.

Герой пьесы Симонова — как раз американский журналист Гарри Смит, побывавший в Советском Союзе. Он честный и принципиальный человек, но его издателю Макферсону нужна клеветническая книга об агрессивной политике Москвы: покуда Смит путешествовал, курс на сотрудничество сменился курсом на конфронтацию.

Встречи с коллегами оставляют тяжкий осадок в душе Смита.

Смит берется исполнить заказ Макферсона. Издатель довольно потирает руки. Он еще не знает, что Смит решил написать правду о Советском Союзе.

Макферсон в ярости. Он угрожает оставить вольнодумца Смита без куска хлеба.

В итоге Смит лишается работы и крыши над головой, от него уходит жена. Единственное, что ему остается — это нести слово правды в массы, рассказывать на рабочих митингах, кто на самом деле является поджигателем войны.

Пьеса Симонова была гвоздем театрального сезона в Советском Союзе, и Джона Стейнбека на каждом шагу спрашивали, как ему понравился «Русский вопрос». Отрывок из «Русского дневника» Стейнбека:

Обычно мы отвечали так: 1) пьеса нехороша, на каком бы языке она ни была написана; 2) актеры не говорят, как американцы, и, насколько мы можем судить, не действуют, как американцы; 3) в Америке есть плохие издатели, но они не обладают и долей такой власти, какая показана в пьесе; 4) издатели в Америке не исполняют ничьих заказов, доказательством чего служат книги г-на Симонова, изданные в Америке. И наконец, мы хотели бы, чтобы об американской журналистике была написана хорошая пьеса, но эта — точно не такая.

Когда Стейнбеку и Капе надоели вопросы о «Русском вопросе», они сочинили сюжет под названием «Американский вопрос»:

В нашей пьесе «Правда» посылает г-на Симонова в Америку, чтобы он написал серию статей, доказывающих, что Америка — вырождающаяся западная демократия. Г-н Симонов приезжает в Америку и обнаруживает, что Америка не только не вырождается, но и не Запад, если только не смотреть на нее из Москвы. Симонов возвращается в Москву и втайне пишет, в соответствии со своим убеждением, что Америка — вовсе не разлагающаяся демократия. Он передает свою рукопись в «Правду». Его мгновенно исключают из Союза писателей. Он лишается своей дачи. Его жена, правоверная коммунистка, бросает его, и он умирает с голоду — именно так, как это должно произойти, согласно его пьесе, с американцем.

Но ни один из режиссеров, актеров или рецензентов не чувствовал этой фальши, а тот, кто чувствовал, не смел говорить об этом.

Самое интересное, что когда в начале 1948 года фильм Ромма был готов, художественный совет Министерства по кинематографии едва не запретил его. Вот что пишет об этом Симонов:

Отношения с Америкой за время, пока делалась картина, сильно обострились, ужесточились, и от Ромма хотели, чтобы эту новую ситуацию сильно ожесточившихся отношений он механически перенес в фильм, действие которого, как и пьесы, разворачивалось сразу же после окончания войны в той атмосфере, которая тогда существовала, а не в той, которая сложилась к сорок восьмому году. В сущности, от него требовали, чтобы он сделал другой фильм, этот к выпуску на экран не рекомендовали.

Этот спор закончился в пользу Симонова и Ромма: картина получила Сталинскую премию, и тоже первой степени.