Новые варвары

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Новые варвары

Мне представляется необходимым рассматривать культуру как определённое пространство, сакральное поле, из которого нельзя, как в игре в бирюльки, изъять одну какую-либо часть, не сдвинув остальные. Общее падение культуры непременно наступает при утрате какой-либо одной её части.

Дмитрий Лихачёв

Кто защитит град Петров в войне, которую развязали против него строительные компании и городские чиновники?

В середине 2000-х годов приезжие, выйдя из здания Московского вокзала, недоумевали: «У вас что тут, война?».

А что ещё могло прийти в голову? За углом, на Лиговском проспекте, — огромная яма, оставшаяся ещё с 1990-х годов, когда компания «Высокоскоростные магистрали» собиралась возвести здесь новый вокзальный комплекс, но так ничего и не построила, а взятый у европейцев кредит, несколько сотен миллионов долларов, пришлось потом возвращать из городского бюджета. Чуть наискосок от привокзальной площади, на углу Невского проспекта и улицы Восстания, — вообще снесён целый квартал жилых домов. Сначала в этом месте хотели провести масштабную реконструкцию, однако, разрушив одно из зданий и выкопав котлован под будущее строительство универмага, тем самым угробили все близстоящие строения: сперва они пошли трещинами, потом их расселили, а затем, когда, простояв несколько зим без отопления и с прохудившимися крышами, эти дома окончательно пришли в негодность, их объявили не подлежащими восстановлению и снесли. Ну, а ещё чуть подальше, на другой, нечётной, стороне Невского, — та же трагическая участь и по тем же причинам постигла два жилых здания с обеих сторон нового отеля «Невский Палас».

Если такое происходило на Невском проспекте, то уж в других, более скромных местах исторического центра разрушения шли полным ходом. На проспекте Декабристов зияла огромная яма — всё, что осталось от памятника конструктивизма — Дворца культуры имени Первой пятилетки, снесённого во имя строительства на этом месте второй сцены Мариинского театра. На Большой Морской улице, рядом с Домом архитектора, почти полностью разрушен жилой дом, оставлена только фасадная стена; все интерьеры внутреннего убранства утрачены безвозвратно. В квартале между Мытнинской набережной, проспектом Добролюбова и Зоологическим переулком уцелело только одно здание — дом Оболенского, который был спасён статусом вновь выявленного памятника архитектуры; остальные, увы, были защищены только принадлежностью к Объединенной охранной зоне, но этого оказалось недостаточно. Полностью уничтожено историческое здание на углу набережной Робеспьера и Литейного проспекта. На Литейном проспекте снесено здание Гвардейской артиллерийской бригады, из-за чего серьёзно пострадал и едва не был потерян стоящий рядом дом Мурузи. В самом начале улицы Белинского разрушен дом Симеоно-Аннинской церкви, построенный в 1777 году…

Ставлю многоточие, потому что перечень утрат огромен. Ещё весной 2008-го градозащитное общественное движение «Живой город» обнародовало список 94 исторических зданий, которых северная столица лишилась всего за пять предыдущих лет. И потом этот чёрный список приходилось неоднократно пополнять.

В Петербурге и вправду была развязана война — война строительных компаний и чиновников против одного из красивейших городов мира. Но агрессоры с самого начала стремились вовсе не к разрушению. Наоборот, они хотели здесь строить и как можно больше. Каждый новый квадратный метр приносит одним сотни процентов прибыли, другим тысячи, десятки и сотни тысяч «откатных» долларов.

Ради победы переписывались важнейшие документы, определяющие охранные зоны, высотный регламент и статус отдельных зданий как памятников культуры. В обход всех норм и правил стройки стали появляться на территории городских парков, садов и скверов. Осенью 2008-го правительство города представило в Законодательное собрание список из полутора тысяч зелёных зон, которые планировалось вывести из числа охраняемых, — якобы ради детей [2]. Там, где ещё вчера был сквер, возникал синий забор, за которым денно и нощно сразу в бешеном темпе принимались рыть котлован и били сваи под фундамент нового «элитного» жилого дома, торгового или бизнес-центра. Уплотнительная застройка осваивала квартал за кварталом, лишая микрорайоны ландшафтной перспективы, а жителей — возможности дышать. Старые здания после реставрации, а на самом деле после полной реконструкции прирастали вдруг на один или сразу на два этажа. Десятки жилых домов неожиданно украшались чубчиками мансард…

Параллельные заметки. Едва в Петербурге начался мансардный бум, все специалисты, включая тех, кто должен охранять культурное наследие по долгу службы, признали, что возведение мансард наносит непоправимый вред внешнему виду исторического центра города. Вот всего два мнения крупнейших экспертов. Никита Явейн, руководитель архитектурной мастерской «Студия-44»: «Мансарды сами по себе несовместимы со стилями классицизма и неоклассицизма, которые доминируют в центре Петербурга… Не знаю ни одной новой мансарды, которая не была бы отвратительна». Вера Дементьева, тогдашний председатель Комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры Администрации Санкт-Петербурга (КГИОП): «Удачных примеров мансардного строительства в Петербурге нет» [19]. Тем не менее сооружение новых мансард так и не было прекращено.

Пожалуй, наиболее сильно от разрушительно-строительной атаки пострадали ансамбли петербургских площадей. На Владимирской вырос монструозный торгово-развлекательный «Регент-холл», который похож на вздыбившиеся пласты асфальта, увенчанные раскоряченной колоннадой без крыши — пошлым реверансом в сторону колоннады стоящего напротив Владимирского собора. Этот громадный сундук из стекла и бетона совершенно задавил маленький дом Дельвига — тот самый, который во второй половине 1980-х на митингах отстояли тысячи ленинградцев. Ещё один торгово-развлекательный центр, но куда больших размеров, своими сине-стеклянными стенами почти полностью закрыл одну из сторон Сенной площади. По Шпалерной улице вплотную к площади Растрелли подступили жилые кварталы, спроектированные в стиле хайтек, изуродовав тем самым вид на гениальное творение зодчего — Смольный собор.

Панорамы старого Петербурга изуродованы и высотными зданиями, возведёнными в нескольких километрах от центра города. Так, 48-метровый жилой комплекс «Серебряные зеркала» на Петроградской стороне вторгся в панораму Петропавловской крепости, его видно даже с Сенатской площади. Над Стрелкой стали торчать две высотки, выстроенные в глубине Васильевского острова; после указания губернатора Валентины Матвиенко один небоскрёб всё же понизили на пару этажей, но второй так и остался, словно зуб из ломаного гребешка. С Дворцового моста между минаретами Соборной мечети в хорошую погоду бросается в глаза 89-метровый многоквартирный дом, построенный на пересечении Диагональной и Новолитовской улиц. Он вырос уже после покаяния высших городских чиновников по поводу градостроительных ошибок, когда губернатор требовала от своих подчинённых не искажать городские виды. Наверное, порученцы старательно изучали ситуацию: новый небоскрёб возведён в точности на продолжении оси Владимирского и Литейного проспектов, закрывая собой их перспективу. Да что там, даже над фасадом Главного штаба, если смотреть из окон Эрмитажа, нависло здание, отстроенное во дворе бывшего универмага ДЛТ! Как сказал Даниил Гранин, «у нас если не могут сделать лучше — делай больше, выше, ярче. Наша архитектура жлобская, и бизнес жлобский» [8. С. 546].

Параллельные заметки. О видах города заботились ещё в Древней Руси. «Кандидат архитектуры Г.В. Алфёрова в своей статье “Организация строительства городов в русском государстве в XVI–XVII веках” обращает внимание на “Закон градский”, известный на Руси, начиная по крайней мере с XIII в…“Согласно этому закону, — пишет Г. В. Алфёрова, — каждый житель в городе может не допустить строительства на соседнем участке, если новый дом нарушит взаимосвязи наличных жилых сооружений с природой, морем, садами, общественными постройками и памятниками”. <…> в одном из параграфов закона запрещается лицу, обновляющему старый, ветхий двор, изменять его первоначальный вид, так как если будет надстроен или расширен старый дом, то он может отнять свет или лишить вида («прозора») соседей» [14. Т. 2. С. 490–494].

Да и в Петербурге существовали на сей счёт давние традиции, заложенные ещё Петром I. И после смерти императора ни один житель, включая высших сановников империи, не мог возвести на своём участке не только дом, но даже сарай, не заручившись предварительным согласием Канцелярии городовых дел (позже была переименована в Канцелярию от строений).

…В конце 1990-х годов своими обшарпанными, грязными фасадами и обваливающимися балконами Петербург напоминал нищего, к концу 2000-х он стал похож на ярмарочную цыганку с фиксами из фальшивого золота.

* * *

Воюя со старым Петербургом, строители и связанные с этим бизнесом чиновники не уставали повторять: город не может и не должен быть музеем! И многие петербуржцы тоже уверовали в это. Здания — не музейные экспонаты, чтобы с них сдувать пылинки. Если дом ветхий и не находится под охраной, его надо сносить и взамен строить новый. По данным 2005 года, в Петербурге числилось 7783 объекта культурного наследия, из них 1317 — «в активной фазе разрушения» [1]. А сколько зданий, которые не являлись объектами культурного наследия? И за чьи деньги прикажете их спасать? На реставрацию и поддержание в нормальном состоянии всего фонда зданий исторического центра не хватило бы бюджета даже самых богатых городов мира! В 2008 году губернатор Валентина Матвиенко публично объявила, что «город не располагает средствами для реставрации 500 ветхих зданий старой постройки. “Не имеющих никакой исторической ценности”, — подчеркнула госпожа губернатор…» [23].

Параллельные заметки. В 2005-м городское правительство обнародовало сумму, необходимую для реставрационных работ в центре Петербурга, — 60 миллиардов рублей. Тем самым общественности давали понять: такие средства явно непосильны для бюджета северной столицы. Но уже через год, когда появился проект строительства 400-метрового «Охта-центра», выяснилось, что возведение этой циклопической башни со всеми вложениями в инфраструктуру, обойдётся как раз в такую же сумму.

Увы, ничего вечного не бывает, говорят сторонники «динамического развития города». И добавляют: посмотрите на историю Петербурга — здесь всегда ломали старое и на том же месте возводили новое. Пройдитесь хотя бы по Невскому — сколько там диссонирующих с общей панорамой проспекта новоделов, построенных в самом конце XIX — начале ХХ века, в одну из самых демократических эпох российской истории!..

Да, вплоть до Октября 1917-го Петербург и вправду постоянно перестраивался. Если утраты трёх-четырёх десятилетий, предшествовавших большевистской революции, исчисляются сотнями, то счёт зданий, которые были порушены в предшествующие полтора столетия и зачастую имели историческую и архитектурную ценность, надо вести на тысячи. И на Невском проспекте в начале прошлого века действительно вырастали дома, плохо сочетающиеся не только с панорамой центральной магистрали города, но и вообще с архитектурным стилем северной столицы.

Вот Дом купца Вавельберга на углу Малой Морской. Эта громадина, предназначенная для Санкт-Петербургского торгового банка, появилась в 1912 году. Выполнена в стиле итальянских дворцов эпохи Возрождения. В городе её сразу прозвали «дворцом дожей» и «денежным палаццо» [18. С. 146–147].

Вот здание компании «Зингер» на углу канала Грибоедова. Этот строение в стиле модерн возводилось в 1902–1904 годы, как раз в то время, когда короли швейных машинок строили в Нью-Йорке небоскрёб для своих офисов. Вполне понятно, что руководители компании хотели иметь такую же махину и в России. Но это им было строжайше запрещено: в Петербурге любая крыша не должна быть выше Зимнего дворца. В итоге зодчий Павел Сюзор сумел и высотность соблюсти, и выполнить требование заказчиков, взметнув над угловой частью здания сильно вытянутый вверх купол, увенчанный огромным глобусом.

Параллельные заметки.«Кстати, попытка “Зингера” осчастливить Петербург высоткой была первой, но не последней. В 1930-е годы на заседании Ленгорисполкома всерьёз обсуждали предложение американских бизнесменов “ликвидировать Гостиный двор и воздвигнуть на его месте первый в Советском Союзе небоскрёб”» [20. С. 133–134]. Так что компания «Газпром», в 2000-х годах возмечтавшая возвести на Большой Охте, как раз напротив Смольного, «Охта-центр», самое высокое здание в России, имела достойных предшественников.

А вот дом купцов Елисеевых (Елисеевский магазин) на углу Малой Садовой улицы. Это вызывающее сооружение своей «насыщенностью декоративного оформления, претенциозным характером декорации фасадов» [11. С. 63], которые кичливо демонстрируют купеческую роскошь, настолько противоречило представлению петербуржцев о Невском проспекте, что они обозвали сие творение «кондитерским пирогом» [18. С. 177].

И подобных зданий, плохо вписывающихся в петербургское стилевое единство, на Невском хватает.

Ещё в последние десятилетия XIX века, в связи с бурным экономическим ростом страны, одновременно с резким ростом населения столицы (в 1853 году — 523 тысячи человек, а в 1897-м — уже 1265 тысяч), как на дрожжах стало увеличиваться число новых богатых: заводчиков, хозяев крупных торговых фирм, банкиров, управляющих — как теперь сказали бы, топ-менеджеров — больших компаний. Неудивительно, что в те годы Петербург охватила строительная лихорадка: если в конце 1880-х каждый год в городе появлялось в среднем 500 новых домов, то в том же 1897-м — уже свыше тысячи [10. С. 276]. Само собой, тогдашние нувориши — как и теперь, в начале XXI века — мало задумывались о принципах традиционного петербургского зодчества, а потому принялись активно уродовать город кто во что горазд. В ходе беспорядочной застройки рядом с шедеврами великих мастеров начали подниматься строения так называемого «венского барокко», псевдорусского «петушиного стиля», самой причудливой эклектики и, как позже писал Николай Анциферов, буквально заполонили некоторые районы «столпотворением вавилонским всех стилей, лишённых своей души» [4. С. 40–41]. Ещё Фаддей Булгарин точно охарактеризовал характер хозяев строительного бизнеса, которые одинаковы во все времена: «Первая мысль строителя: о выгодном помещении лавки, магазина, средних квартир и о распределении бельэтажа на несколько квартир, окнами на улицу, то есть первая мысль, чтобы из массы спаянных известью кирпичей добыть как возможно более денег; о потомстве, о красоте здания — ни полмысли!» [3. С. 464].

Повторюсь: то, что в Петербурге всегда сносили старые здания, чтобы построить новые, в том числе на Невском проспекте, — сущая правда. Но не вся. Дело в том, что вплоть до начала ХХ века не существовало понятия «сохранение культурного наследия», а теперь оно такая же неотъемлемая и важная составляющая всякого цивилизованного общества, как «права человека», «свобода слова» или «равноправие мужчин и женщин». И эти современные понятия не имеют ничего общего с попытками «жить по понятиям», присущими как стародавним, так и нынешним нуворишам от бизнеса и чиновничества.

«Человек живёт не только в природной среде, но и в среде, созданной культурой его предков и им самим, — объяснял академик Дмитрий Лихачёв. — Сохранение культурной среды задача не менее важная, чем сохранение окружающей природы. Если природа необходима человеку для его биологической жизни, то культурная среда не менее необходима для его духовной, нравственной жизни, для его “духовной оседлости", для его привязанности к родным местам, следованию заветам предков, для его нравственной самодисциплины и социальности» [13. С. 107108]. И добавлял: «…факт воспитательного воздействия на человека окружающей культурной среды не подлежит ни малейшему сомнению. За примерами ходить недалеко. После войны в Ленинград вернулись не более 20 процентов его довоенного населения, а тем не менее вновь приехавшие в Ленинград быстро приобрели те чёткие “ленинградские” черты поведения, которыми по праву гордятся ленинградцы. Человек воспитывается в окружающей его культурной среде незаметно для себя. Его воспитывает история, прошлое» [13. С. 108].

Есть и другой, сугубо прагматичный довод в защиту сохранения архитектурной среды. Как бы в разные годы — будь то начало ХХ века или времена «сталинского ампира» — петербуржцы ни оценивали архитектуру своего времени, она оставалась архитектурой. Чуждой, в иных случаях даже враждебной, подчас из рук вон плохой, но — архитектурой. Теперь же, в начале XXI века, здания из стеклянно-зеркальных плоскостей, которые вздымаются вверх под разными углами, — это дизайн. Другой вид искусства. А отдельные виды искусства, как известно, не способны заменить друг друга. Городская власть, потакая уничтожению культурного наследия, да вдобавок с заменой его сооружениями в стиле «техно», преследует вполне практическую цель — привлекать инвесторов и тем самым способствовать наполнению местного бюджета. Но на самом деле это близорукая политика: она наполняет бюджет сегодня, чтобы опустошить его завтра, ведь именно благодаря сохранившейся застройке второй половины XVIII–XIX веков, масштаб которой уникален для Европы, Петербург сможет стать туристической меккой мирового масштаба.

Параллельные заметки. По своему масштабу урон, который понёс Петербург в начале XXI века, сопоставим только с вандализмом, который город дважды пережил в предыдущем столетии. Сначала — вскоре после Октябрьской революции: 12 апреля 1918 года большевики приняли декрет «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской социалистической революции». «Некоторые наиболее уродливые истуканы» по желанию Совнаркома РСФСР (видимо, советское правительство считало это одной из наиболее насущных в стране задач) надлежало убрать уже к Первомаю. В результате всего за год с небольшим были снесены конный памятник великому князю Николаю Николаевичу перед Михайловским манежем, пьедестал памятника Александру III в саду Русского музея, скульптуры Петра I на Адмиралтейской набережной и в Летнем саду, памятники Михаилу Глинке и Сергею Боткину. Удивительно, но факт: к этому вандализму приложили руку члены комиссии, которой надлежало решить, какие монументы больше не нужны городу, в том числе Александр Бенуа, Георгий Лукомский, Натан Альтман… Писатель Александр Амфитеатров даже призывал уничтожить конную статую Николая I на Исаакиевской площади, оценив работу Петра Клодта как «наиболее возмутительный памятник голштино-готорпской династии, который необходимо непременно убрать от глаз народных, и чем скорее, тем лучше» [6. С. 322].

Но, несомненно, самым страшным стало нашествие нацистских варваров. Во время ленинградской блокады вражеские бомбёжки и артобстрелы полностью уничтожили 3174 жилых дома и серьёзно повредили ещё 7143 [7. С. 71], сильно пострадали или были частично разрушены Зимний дворец, Академия художеств, Горный институт, Казанский собор, Адмиралтейство, Инженерный замок, Кунсткамера, Елагин дворец… В руинах лежали дворцы ленинградских пригородов.

Однако после Победы город сделал всё, чтобы залечить эти раны. ««Если дом, сооружение представляли архитектурно-художественную ценность, то они реставрировались полностью; если ценность представлял лишь внешний облик, то он и воссоздавался, а внутренняя планировка обновлялась. В ноябре 1941 г. фугасная бомба повредила монументальное здание бывших казарм Павловского гренадёрского полка, построенное по проекту архитектора В.П. Стасова. Значительная часть стены между левым и центральным портиками деформировалась, отошла от оси почти на полметра. Обычный путь в таких случаях — разборка здания. Но строители хотели сохранить стасовскую стену в первозданном виде, удешевить и ускорить работы. Один из инженеров предложил выпрямить стенку с помощью паровозных домкратов. Операцию успешно осуществили, трещины и повреждения заделали раствором цемента под давлением» [7. С. 74].

* * *

Будем объективны, обвинять в разрушении Неопетербурга исключительно строителей и городскую власть неверно. Строительные компании свободны настолько, насколько это позволяют им соответствующие властные структуры, а те в погоне за наполнением городского бюджета и собственного коррупционного кармана заходят настолько далеко, насколько им это позволяют прокуратура и сами горожане.

В начале прошлого столетия, когда появилось осознание ценности исторического наследия, «одним из самых авторитетных учреждений в деле охраны памятников старины являлась Императорская археологическая комиссия. Но в её ведении находились только памятники, созданные до 1725 г. Всё, что было создано в послепетровское время, не имея охраны, подвергалось разрушению и искажению, а наиболее ценное и легко перевозимое скупалось и перепродавалось антикварами и коллекционерами за границу. Не было в государстве и специального органа или научного центра с достаточными полномочиями и средствами для компетентного руководства делом реставрации. Памятники искусства фактически не были защищены от влиятельных лиц, часто мало компетентных, особенно в провинциальных городах. Даже усилия Московского и Петербургского археологических обществ далеко не всегда могли предотвратить случайности» [17. С. 134].

Поскольку государство не проявляло особого желания защищать здания и сооружения, имеющие историко-культурную ценность, в эту работу включилась столичная общественность. В марте 1907 года при Петербургском обществе архитекторов-художников сформировалась Особая комиссия под председательством графа Павла Сюзора. Комиссия не обладала официальным статусом, но задачи перед собой ставила большие — «препятствовать разрушению архитектурных памятников XVIII — начала XIX в., как в Петербурге и его окрестностях, так и в других областях России» [17. С. 135]. Параллельно группа энтузиастов, сплотившихся вокруг журнала «Старые годы», «выступала за создание официальной организации, связанной с охраной памятников старины. <…> В 1911 г. в Петербурге создаётся Общество защиты и сохранения в России памятников искусства и старины. Председателем Общества был Великий князь Николай Михайлович, членами совета и наиболее активными его деятелями — Н.Н. Врангель, П.П. Вейнер, В.А. Верещагин, С.К. Маковский, И.А. Фомин, А.В. Щусев, А.Н. Бенуа, Н.К. Рерих и др… Общество издавало брошюры и художественные издания, читало лекции, устраивало выставки. Одной из задач его была регистрация памятников и художественных собраний, находящихся в России. Для членов Общества и гостей проводились собрания, на которых делались популярные сообщения и научные доклады по вопросам художественной старины» [17. С. 135].

Кроме того, Общество защиты и сохранения в России памятников искусства и старины — как официальная организация — участвовало в разработке закона об охране исторического наследия. Однако в России законопроекты, если они не требуются высшей власти, всегда принимают долго и безуспешно. Распущенная в 1912 году III Государственная дума так и не успела рассмотреть законопроект об охране памятников древности. В следующем году законопроект появился в Комиссии законодательных предположений уже IV Госдумы. Но единодушная критика со стороны художественных и научных учреждений вновь помешала ему обрести силу закона [17. С. 136, 137].

Несмотря на отсутствие соответствующего законодательства и равнодушие к проблеме сохранения культурного наследия со стороны властей, интеллигентской общественности всё же удавалось спасти немало памятников. «Дело делается, — писал отцу в конце 1907 года Мстислав Добужинский. — Отстояли-таки и Чернышёв мост и вот только что — Инженерный замок: хотели ведь застроить кругом и два павильончика, где фехтовальная школа, снести» [9. С. 410]. Были также другие свидетельства той роли, которую играли градозащитники в дореволюционном Петербурге. В 1908–1910 годах, когда городская Дума обсуждала вопросы развития Петербурга — застройки новых районов, прокладки новых проспектов (в частности, проспектов Николая Второго, на месте предназначаемого к засыпке Крюкова канала, и Романовского, который должен был дублировать Невский), строительства метро, — по всем этим проектам основным экспертом выступала Академия художеств. В своих рекомендациях Академия неизменно подчёркивала, что все преобразования должны проводиться при обязательном сохранении архитектурных достопримечательностей. В связи с начавшейся вскоре Первой мировой войной крупные проекты тогда так и остались на бумаге, но примечательно, что мнения членов Академии и других деятелей культуры, как подтверждают документы, были учтены.

И ещё один исторический факт, говорящий о влиятельности градозащитников начала прошлого столетия. Если во второй половине XIX века, как свидетельствует один из крупнейших современных историков петербургской архитектуры Борис Кириков, «преобладало неприятие классицистического города», то «в 1900-х происходит позитивная переоценка отечественного классицизма и барокко. Приходит осознание того, что эти стили задают основной тон и масштаб центра северной столицы, формируют её величественно строгий ансамблевый строй, определяя своеобразие Петербурга — русского европеизированного города [12. С. 50–51]. В результате, если «к 1905 в Петербурге было осуществлено лишь 30 объектов неоклассической ориентации, что составляет порядка 5 процентов от общего массива неклассической застройки дореволюционного периода», то «следующая стадия (по 1910 г.) оставила уже около 140 построек», а «после 1910 наступил триумф ретроспективизма <…> и «в эти годы было возведено более 400 зданий и сооружений, представляющих многообразные варианты и оттенки неоклассического движения. Эти постройки охватывают весь типологический спектр: основную массу составляют доходные (многоквартирные жилые) дома, затем следуют общественные здания разного назначения, особняки, малые формы, отдельные интерьеры, инженерные и производственные сооружения» [12. С. 53].

Через сто лет, в начале XXI века, история повторилась, и Петербург прошёл тот же путь — от безнаказанности строителей, поддерживаемой городскими властями, до такого возрастания общественного мнения, с которым уже нельзя не считаться.

Едва строительный бизнес накопил финансовый жирок, как у него тут же обнаружился поистине зверский аппетит. В новостных сводках петербургских информагентств каждый день стали появляться сообщения о том, что вокруг такого-то старого здания или сквера вырос синий забор (чёрная метка), по такому-то адресу разрушают старинный особняк, а по такому-то уже бьют сваи, отчего по стенам рядом стоящих домов пошли угрожающие трещины… И это в тех самых исторических кварталах города и неподалёку от его пригородных дворцово-парковых ансамблей, которые совсем недавно, в 1990 году, были внесены в Список объектов всемирного культурного и природного наследия ЮНЕСКО и находились под международной охраной как «единственное в своём роде и совершенное воплощение на обширном пространстве в течение 200 лет европейской идеи регулярного города, гармонизированного с ландшафтом»! [16. С. 241].

Но ещё удивительнее было другое: обычно при вторжении в охраняемые зоны у строителей не возникало особых проблем. Главное — чтобы состояние дома-жертвы было признано аварийным. А серьёзная организация при получении всех согласований, необходимых для заключения об аварийности того или иного здания, не испытывала трудностей. Самое важное — получить добро от Управления по инвестициям, распределявшего участки как в ходе конкурса, так и посредством целевых указов губернатора. Все дальнейшие визы превращались в формальность, и некоторые компании собирали за неделю с десяток виз: КУГИ, КГА, Градостроительного совета… Чуть более строго смотрела на вещи последняя инстанция — Межведомственная комиссия. По её требованию инвесторам не раз приходилось вносить изменения в готовый проект, но чтобы его целиком завернули — такого в современной истории не было ни разу [22].

Взаимоотношения с жильцами тоже решались достаточно просто. Проживающих в неприватизированной квартире или комнате закон позволял переселить на адекватное количество квадратных метров в любой район города (всегда на окраины, где жильё самое дешёвое) и без всяких компенсаций. Собственников жилья достаточно было «облагодетельствовать» лишь частью рыночной цены их недвижимости; недовольные обращались в суд, но и там строители-разрушители легко выигрывали дело, ведь аварийный дом эксплуатировать нельзя.

На кону стояли слишком большие прибыли, чтобы строительный бизнес мог позволить себе малейшие сантименты. «Петербургские архитекторы Сергей Истомин и Павел Никонов подсчитали адекватную цену жилого квадратного метра в центре Петербурга на примере домов №№ 1–3 по Большой Подьяческой улице. Оказалось, что аварийность и последующий снос зданий может принести инвесторам до 19 миллионов долларов. <…> Конечно, сюда не были включены “откаты”, “благодарности" за помощь в согласовании проекта, но и цена за метр в центре может существенно вырасти за время строительства» [22].

При сносе очередного здания интеллигенция возмущалась: ну что, этим строителям в центре Петербурга мёдом, что ли, намазано! Строили бы в спальных районах, там и места больше, и архитектурный ландшафт не испортишь никакими зеркальными стенами…

На самом деле они там тоже строили. И дома-соты для неслишком обеспеченных, и высотки для состоятельных, именуемые в рекламных проспектах «элитным жильём», и коттеджи для богатых. Но чем ближе к центру, тем строительство слаще: в Купчине квадратный метр жилья продавался примерно по 90 тысяч рублей, а на улицах в пределах Обводного канала — от 250 тысяч. Как говорится, почувствуйте разницу!

Ругать строителей было легко. Трудней было понять, что любая строительная компания — коммерческая организация. В её уставе сказано: цель фирмы — строительство, извлечение прибыли. И только. Про архитектурные достоинства возводимых зданий, а тем более об охране культурного наследия там ничего не говорится.

Так было и при царском режиме: купец, строивший дом под наёмное жильё, тоже чаще всего думал не о том, как бы ему создать что-нибудь под стать творениям Растрелли или Росси, а о собственных доходах. Потому и вкладывался по минимуму, а продавал или сдавал квартиры внаём по максимуму. И если на рубеже 1990-х годов исторический центр Петербурга оказался под охраной Фонда культурного наследия ЮНЕСКО именно благодаря этим доходным домам, то дело не в их архитектурных достоинствах, которые по большей части сомнительны, а в том, что такой крупный массив рядовой застройки XVIII–XIX веков в других европейских мегаполисах не уцелел. И стоят эти доходные дома до сих пор (правда, многие уже из последних сил) не потому, что купец, архитектор или строители трудились с думой о грядущих столетиях. За качеством работ строго следили соответствующие городские инстанции, представлявшие власть, а в первую очередь — архитектор, автор проекта, для которого это было делом профессиональной чести и залогом для получения следующих заказов.

В Неопетербурге городская власть откровенно шла навстречу любым пожеланиям строителям. И надо полагать, без многочисленных фактов коррупции тут наверняка не обходилось. Но прокуратура таких фактов выявить не смогла. Даже в тех случаях, когда строители с молчаливого позволения охранных структур явно нарушали закон или когда возводили здания, вообще не удосужившись получить на это соответствующие документы, как это, например, произошло при строительстве жилых высоток на Московском проспекте, рядом с женским монастырём. А на нет, как говорится, и суда нет.

Откровенное попустительство строительному бизнесу явственно прослеживалось в деятельности разных структур городской и федеральной власти. К примеру, после того как на Почтамтской улице возник новый отель, всех возмутил купол на этим отелем — стеклянный куб настолько возвышался над зданием, что был хорошо виден при подходе к Мариинскому дворцу со стороны Мойки. Купол буквально навис над головой памятника Николаю I. Очень быстро выяснилось, что с КГИОП был согласован лишь фасад здания, а купол являлся эксклюзивным творением заказчика. Находящаяся по соседству городская прокуратура никак не отреагировала на это вопиющее нарушение правил охраны всемирного наследия ни сразу по окончании строительства отеля, ни даже потом, когда губернатор Валентина Матвиенко публично выразила своё возмущение надругательством над одной из красивейших площадей Петербурга. Стеклянный куб так и остался на том же месте.

Городская власть старалась не реагировать на критику со стороны деятелей культуры, средств массовой информации и градозащитных организаций. Но когда молчать уже было никак нельзя, упорно пыталась доказать, будто все обвинения надуманны и не соответствуют действительности. В 2008-м, выступая перед городскими депутатами с очередным посланием Законодательному собранию, губернатор Валентина Матвиенко заявила, что больше сотни потерянных и уничтоженных за последние годы памятников архитектуры — дезинформация, авторы которой — «агитаторы», «в том числе заезжие из Москвы». Правдой, по её словам, являлось обратное — восстановление сотни памятников за счёт городского бюджета. «Покажите мне хотя бы первую сотню утерянных памятников!» — потребовала губернатор. Активисты общественного движения «Живой город» мгновенно подготовили список из 95 памятников архитектуры в центре Петербурга, снесённых или реконструированных без соблюдения их облика за последние пять лет, и передали документы в городское правительство (в 2012 году, по данным градозащитников, количество уничтоженных исторических зданий перевалило уже за полторы сотни).

Ровно через год, выступая с новым посланием в том же зале Мариинского дворца перед теми же депутатами Законодательного собрания, губернатор признала, что отныне, благодаря новым важным документам, наконец «поставлен крест на волюнтаризме собственников, инвесторов, застройщиков, чиновников, архитекторов» и теперь «под защитой исторический ландшафт, его силуэт и панорамы» [5]. Выходит, всё-таки волюнтаризм всех участников строительства в исторической зоне Петербурга существовал? А раз так, значит, приводил к разрушениям? А если разрушения были, то почему год назад это называлось дезинформацией и при этом поминались какие-то мифические «агитаторы», да ещё «заезжие из Москвы»? И наконец, почему никто не понёс за эти разрушения никакого наказания?..

Параллельные заметки. Неумение и нежелание признавать свои ошибки, а тем более публично за них извиняться — традиционная, ещё с Рюриковых времён, черта российской власти. То ли наша власть всегда считала себя безгрешной, то ли всегда полагала, будто настолько высоко стоит над народом, что извиняться перед ним просто унизительно… Только Борис Ельцин, добровольно покидая президентский пост, счёл нужным признать, что во многих вопросах был не прав, и сказал: «Простите меня». На нашей памяти это, пожалуй, единственный случай.

Народ между тем безмолвствовал. Да, вновь, как и сто лет назад, одна за другой возникли общественные организации градозащитников. Самая активная — «Живой город» — зародилась в Интернете в ноябре 2006 года и через два года насчитывала уже больше тысячи участников. Но подавляющее большинство из них нельзя было назвать постоянными членами организации — кто-то приходил, кто-то уходил, а прежним оставался лишь небольшой костяк — всего полтора десятка энтузиастов, в основном молодёжь. Другие, тоже малочисленные движения, ставили своей задачей защиту конкретных аспектов петербургской территории: так, «Зелёная волна» выступала против истребления парков и скверов, «Защитим Юнтолово» — против уничтожения одноимённого заказника, отдельные группы — против уплотнительной застройки в своём микрорайоне… Пожалуй, наиболее авторитетной общественной организацией стало Петербургское отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК), которое при советской власти, как и все общественные организации, являлось, по сути, полугосударственной структурой.

Правда, были ещё видные деятели городской культуры и энтузиасты-одиночки: первые — пытались наладить с властью контакт и писали коллективные письма в высокие инстанции, вторые — расследовали, как строительные компании и чиновники нарушают законодательство, и с документами в руках шли в суд. «Чтобы всерьёз заниматься защитой города, нужно создавать единую структуру из протестных организаций, — признавал Александр Макаров, один из таких независимых энтузиастов… — Но пока это трудно реализовать, у всех такие разные взгляды и формы борьбы.» [21].

Несогласованность в действиях, а главное, отсутствие массовости градозащитного движения казались тем более странными, что многие ещё хорошо помнили, какие широкие протестные настроения, с ежедневными многотысячными митингами, вызвала во второй половине 1980-х годов попытка тогдашних городских властей снести дом Дельвига на Загородном проспекте, а затем здание гостиницы «Англетер» на Исаакиевской площади. Неужели петербуржцы начала нового века меньше любили свой город, чем ленинградцы времён горбачёвской перестройки? Нет, любовь, конечно, никуда не ушла. Всё объяснялось тем, что нулевые годы совпали с эпохой общей гражданской пассивности российского социума — эпохой так называемого первичного накопления сытости, когда после бедных 1990-х годов, в связи с начавшимся в стране подъёмом экономики и ростом мировых цен на энергоносители, наступила эйфория консьюмеризма.

Градозащитное движение обрело относительную массовость лишь перед угрозой возведения на правом берегу Невы, как раз рядом с Большеохтинском мостом, 400-метровой башни «Газпром-сити» (позже проект получил название «Охта-центр»). И тут — победило: самой богатой российской компании после многочисленных выступлений общественности, СМИ и обращений в высшие инстанции пришлось отказаться от своих планов. Эта борьба показала, что общественность Петербурга способна к самоорганизации и в достаточно массовом порядке. Правда, пока «против», а не «за».

* * *

Едва строительные компании взялись активно осваивать старый Петербург, градозащитники начали бороться за объявление моратория на всякое строительство в историческом центре. Город, говорили они, — завершённое художественное произведение, что уже давно стало общепризнанным мнением, и вторгаться в него, возведя новые здания, — кощунство. Представьте, что кто-то вознамерился в картине Александра Иванова «Явление Христа народу» замалевать на заднем плане одного из персонажей и вставить вместо него депутата Госдумы или даже самого президента. Или в Пятом концерте Чайковского вымарать какой-нибудь неприметный пассаж и заменить его на мелодию из современной эстрады (если, само собой, в нынешней эстраде отыщется вдруг мелодия). А не то в одной из глав «Войны и мира» вместо толстовских двух абзацев, только затягивающих и без того затянутый сюжет, вписать что-либо живенькое да позабористей. Скажете, дикость, варварство, бред? Так почему же в панорамы Невского проспекта, близлежащих улиц и площадей в последние двадцать лет «вписали» десятки зданий из зеркального стекла и бетона, и многие считают это правильным?

Строители тем временем не говорили ничего. Они делали своё дело, получая прибыль не только с каждого квадратного метра, но и с того самого художественного произведения, которое называется Петербургом. В 2008-м мне попался рекламный буклет «Монблана» — жилой высотки-уродца, выросшей напротив здания Нахимовского училища и «Авроры». «Из апартаментов “Монблана" видны Петропавловская крепость, Стрелка Васильевского острова, Эрмитаж, Смольный собор и другие шедевры Северной столицы, — говорилось в буклете. — Как на ладони — Нева с её мостами, Финский залив, линия горизонта». Нетрудно было себе представить, что напишут в аналогичном рекламном буклете через десять-двадцать лет: «Из апартаментов “Тибета” видны “Монблан", “Эльбрус", “Гималаи" и другие высотные шедевры Северной столицы. За ними угадываются Эрмитаж, Смольный собор, Финский залив и линия горизонта». Потому что, если «элитные» жилые гиганты будут расти в центре Петербурге с той же скоростью, низкорослые творения великих зодчих прошлого окончательно в них потеряются и только стеклянно-зеркальные вертикали будут отражаться друг в друге, как одна безликость в другой.

Впрочем, центр города привлекает строительные компании не только своими непревзойдёнными панорамами, но и уникальным культурным пространством. Здесь сосредоточены все или почти все петербургские музеи, театры, вузы, крупнейшие библиотеки, филармония, художественные галереи и концертные залы… А значит, подсказывает логика, создавая аналогичное пространство в спальных районах, можно надеяться, что строительные компании проявят гораздо больший интерес к тем территориям города, которые на рынке недвижимости пока считаются мало престижными.

Одна попытка в этом направлении уже сделана: несколько лет назад Эрмитаж возвёл в Старой Деревне своё фондохранилище, действующее как полноценный музей. Для самого Эрмитажа опыт оказался удачным — в этом районе в последние годы появились десятки новых кварталов жилой застройки, и в посетителях недостатка нет. Но другие учреждения культуры не желают следовать примеру знаменитого музея. Театр «Буфф» — единственный крупный театр, ещё недавно располагавшийся в спальном районе, — переехал с Народной улицы на Заневский проспект, в более удобное помещение, поближе к тому же центру, хотя на прежнем месте едва ли не на каждом спектакле был аншлаг.

С современной точки зрения, северная столица распланирована неправильно, плохо: исторический центр, составляющий всего 5 % территории Большого Петербурга, перегружен учреждениями культуры и шедеврами архитектуры, а всё, что за его пределами, — культурная пустыня. И нечего удивляться, что люди хотят жить среди дворцов, музеев и театров и спрос рождает предложение, причём нередко в обход всех запретительных норм и регламентов.

Между тем ещё в середине 1930-х годов — как раз в те годы, когда осуществлялся «сталинский план реконструкции Москвы», заключавшийся в варварском разрушении исторического центра и возведении помпезных зданий-сундуков в стиле «репрессанса», — ленинградские архитекторы сумели убедить городские власти в том, что северная столица, в отличие от Первопрестольной, должна развиваться по иному принципу. Они уверили Андрея Жданова, что ему представляется шанс стать вровень, а то и выше самого основателя Петербурга. И 26 августа 1935 года на объединённом пленуме горкома ВКП(б) и Ленсовета, где принимались «отправные установки для разработки плана развития города», партийный босс Ленинграда сформулировал объяснение этого принципа: «Пётр построил Петербург на довольно мокром месте <…> теперь можно начать исправлять эту ошибку» [15. С. 76–77].

«Составление первой редакции Генплана завершилось в 1937 году. <…> Конфигурация плана имела форму веера, широко раскрытого на юг — к Пулковским высотам, на юго-запад — к Финскому заливу и на юго-восток к Неве. Таким образом, город должен был расти не концентрически, как Москва, а односторонне. Его историческое ядро, где, в целом, сохранялась сложившаяся планировка, а отдельные изменения допускались лишь “для облегчения транспорта и лучшего архитектурного оформления отдельных улиц и площадей", неизбежно теряло при этом своё прежнее значение центра расселения и общественной жизни. За ним закреплялась в основном культурная функция как места сосредоточения музеев, крупных научных и учебных учреждений, библиотек, а общегородской центр передвигался далеко на юг» [15. С. 77].

По большому счёту, тот Генеральный план развития Ленинграда и вправду до известной степени перекликался со стратегией Петра I: северный демиург построил империю со смещённым столичным центром, а теперь намечалось перепланировать ту самую столицу, чтобы и она имела смещённый центр.

Да, первый архитектурный ансамбль с Домом Советов и здания, появившиеся в 1930-х годах в районе Средней рогатки, отражали архитектурные вкусы своего времени и явно эстетически проигрывали шедеврам старого Петербурга. Тем не менее несомненно — перспектива дальнейшего развития города была намечено верно. Осуществить задуманное помешала начавшаяся вскоре война, а затем необходимость восстановления того, что было разрушено в ходе бомбёжек и обстрелов. Но что мешает вернуться к принципу замысла советских зодчих сегодня?

Литература

1. Невское время. 2008. 1 апреля.

2. Невское время. 2008. 31 октября.

3. Санкт-Петербург: Автобиография / Сост. М. Федотова, К. Королёв. М.; СПб., 2010.

4. Анциферов Н.П. «Непостижимый город…». СПб.,1991.

5. Ачильдиев С. Власть — сама по себе // Невское время. 2009. 4 мая.

6. Балашов Е.М. Новое общество — «новый человек» // Петроград на переломе эпох: Город и его жители в годы революции и гражданской войны. СПб., 2000.

7. Ваксер А. Ленинград послевоенный. 1945–1982 годы. СПб., 2005.

8. Гранин Д. Всё было не совсем так. М., 2010.

9. Добужинский М. Воспоминания. М., 1987.

10. Игнатова Е. Записки о Петербурге: Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов ХХ века. СПб., 2003.

11. Исаченко В.Г Архитектура Санкт-Петербурга: Справочник-путеводитель. СПб., 2002.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.