Страсбург

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Страсбург

В ряды лидеров по числу русских студентов в екатерининскую эпоху вступил и Страсбургский университет, ставший во второй половине XVIII в. новым центром обучения русской аристократии, а также многих будущих ученых и врачей. Этому притоку способствовала не только высокая репутация университета в Европе, но наличие и здесь посредника, способного принимать и опекать студентов из России — профессора И. Д. Шёпфлина.

Особенностью вклада Страсбурга в общий поток русских студентов за границей было то, что его влияние оказалось четко ограничено достаточно коротким промежутком времени. Первый русский студент здесь появился только в 1754 г. (т. е. позже, чем в большинстве других влиятельных немецких университетов), а последние учились вплоть до закрытия университета в 1793 г. Пробуждение интереса к Страсбургскому университету совпало по времени с началом «большого путешествия» русских дворян по Европе[359]з, и это не случайно. Хотя и относясь по государственной принадлежности в XVIII в. к Фрации, Страсбург сочетал в себе элементы двух культур — французской и немецкой и, таким образом, соединял в глазах русских дворян возможность приобщения к немецкой науке с приобретением навыков французской галантности и светского поведения (не говоря уже о владении обоими языками). При этом из географически выгодно расположенного Страсбурга удобно было совершать поездки в главные центры притяжения русского дворянства за границей — Париж, Швейцарию и Италию.

Помимо университета возможности для обучения русских дворян в Страсбурге предоставляли военные школы, призванные готовить будущих офицеров: артиллерийская, конная и др. При этом сам И. Д. Шёпфлин руководил особой «дипломатической школой», в которой им преподавался широкий набор курсов по истории государств современной Европы, их взаимоотношениям между собой, государственному и международному праву. Тем самым, попадавшие в Страсбург студенты-дворяне получали то преимущество перед другими университетскими городами, что могли сочетать обучение университетским наукам, воспитание «просвещенной личности» с практической подготовкой к будущей карьере в разных областях государственной службы[360].

Первые научные контакты России со Страсбургом были установлены еще в эпоху основания Петербургской академии наук. X. Вольф предлагал тогда пригласить молодого И. Д. Шёпфлина в Академию на кафедру истории, причем его кандидатуру поддерживал и И. Д. Шумахер, уроженец Эльзаса, лично знакомый с профессором. Однако Шёпфлин отказался, получив за это от Страсбургского университета особенно выгодные условия для научной работы. Тем не менее, в 1740 г. уже приобретший европейскую известность ученый сам напомнил Шумахеру о своем несостоявшемся назначении академиком и в ответ, по всеобщему единодушному одобрению, был избран почетным членом Академии наук [361]. Переписка Шёпфлина с Шумахером длилась до смерти последнего; страсбургский профессор живо интересовался успехами наук в России, собирал книги по русской истории, из Петербурга ему регулярно высылали академические труды. В начале 1750-х гг., опять-таки по инициативе самого Шёпфлина, в его переписке впервые зазвучала тема русских студентов. 12 мая 1752 г. он писал Шумахеру: «Светские новости часто говорят о молодых господах, которые должны отправиться из России, чтобы путешествовать и посещать университеты. Если кто-нибудь из этих господ захочет приехать сюда, мы примем их с распростертыми объятиями и я лично сделаю все, что возможно, чтобы сделать их пребывание успешным. Они найдут здесь во всех родах упражнений больше совершенства, чем в других местах: в манеже ли, в танцах, фехтовании или во французском языке — в общем, во всем, что касается внешнего образования. Остальное будет относиться к области действия профессоров, которые также покажут, на что они способны» [362].

Из ответа Шумахера на это письмо явствовало, что Академия готова использовать инициативу своего почетного члена для организации в Страсбург академических командировок (которые, как мы помним, возобновились в начале 1750-х гг.), и тогда, продолжая эту тему, 30 июля 1752 г. Шёпфлин писал: «Я с удовольствием приму учеников, которых мне пошлет Академия; весь наш университет заинтересован в этом, и я больше, чем кто бы то ни было»[363].

Первым академическим студентом, появившимся в Страсбурге был А. П. Протасов, переведшийся сюда из Лейдена и вернувшийся обратно после двух лет учебы. О его контактах с Шёпфлином, к сожалению, ничего не известно, кроме того, что Протасов слушал его лекции по истории и элоквенции (теории литературы), что ему как студенту-медику было необязательно. Вопрос о новом приезде Протасова в Страсбург встал в 1762 г. в связи с защитой его докторской диссертации, не разрешенной в Петербурге, и тогда же академическая канцелярия приняла решение направить в этот университет еще двоих студентов — Ивана Лепехина и Алексея Поленова. Выбор Страсбурга теперь диктовался еще и текущим состоянием Европы: продолжавшаяся Семилетняя война затрагивала многие немецкие университетские города, но в Страсбурге царил мир и не было чрезмерной дороговизны в ценах. В конце ноября 1762 г. трое студентов благополучно добрались до места назначения, где 3 декабря (н. ст.) Поленов записался в матрикулы философского факультета, а Лепехин и Протасов — 4 декабря в матрикулы медицинского факультета [364]. Последний из них, получив степень доктора, вскоре покинул Страсбург, надзор же за оставшимися двумя осуществлял все тот профессор Шёпфлин.

Будущий академик И. И. Лепехин отправился за границу за знаниями в области естественной истории. В своем прошении в канцелярию Академии наук он писал, что издавна чувствовал к ней «особливую склонность», однако не мог ее удовлетворить в Петербурге, где специалистов в этой области не было (поэтому во время учебы в Академии Лепехин должен был выбрать занятия химией). Страсбург же предоставил молодому ученому широкие возможности. Химию и медицину здесь читал известный ученый Я. Р. Шпильман (почетный член Петербургской академии наук с 1764 г.), естественную историю — И. Ф. Герман (один из учителей Кювье), им же в Страсбурге был устроен прекрасный ботанический сад и естественно-исторический музей. За советами о плане своего обучения Лепехин обращался к Шпильману, а затем «избирал лекции по собственному усмотрению» (благо такую возможность давала ему инструкция, с которой он был послан) [365]. В течение пяти лет им, таким образом, были прослушаны курсы натуральной истории и, «особо», химии и ботаники, затем физики, анатомии, физиологии и патологии. Лепехин много упражнялся в медицинских занятиях, посещая «разрезывание кадаверов», занимаясь в госпитале, аптеке и даже, с разрешения профессора Лобштейна, сопровождал его в визитах к больным. Хотя такие занятия были естественны для студента медицинского факультета, в Петербурге по этому поводу выразили недоумение, поскольку они «не являлись необходимыми для познания натуральной истории».

К счастью, попытки Академии установить более тесный контроль над студентом не помешали Лепехину защитить 5 мая 1767 г. диссертацию «De acetificatione» на степень доктора медицины. В письме в Академию наук, отправленном сразу после защиты, профессор Шпильман выразил уверенность, что «славнейшая Академия может с полным основанием ожидать, что затраченные ею на Лепехина средства будут возмещены самым блестящим образом», и рекомендовал его к занятию кафедры ботаники и натуральной истории[366].Действительно, выдержав по возвращении в Россию экзамен у академиков, Лепехин единогласно был избран адъюнктом, доказав состоятельность своего обучения. Такая самостоятельность и ответственность перед собой показывала все более растущий уровень самосознания представителей российской науки; в дальнейшем Лепехин вошел в историю как один из наиболее выдающихся и разносторонних ученых конца XVIII века[367].

Подобной же самостоятельностью отличался и А. Я. Поленов, посланный Академией для обучения праву[368]. Однако, как уже упоминалось, не без возможного влияния Шёпфлина, он поступил вначале на философский факультет и первые полтора года посвятил интенсивным историко-филологическим занятиям: латинскому языку, истории, метафизике, римским древностям, ежедневно посещая по шесть часов лекций и при этом дополнительно занимаясь частным образом с учителем французского языка. В отчетах Поленова Академия столкнулась с новым, еще не виданным доселе явлением, которое также показывает постепенное изменение облика русского студента — его критическим взглядом на университет, в который он попал. Так, объясняя, почему он так долго не приступает к основному предмету своих занятий — праву, Поленов отмечал, что «юридический факультет в немалом беспорядке», а ему еще нужно освоить ряд подготовительных дисциплин, без которых «приняться за юриспруденцию никоим образом не можно». Давая критические характеристики большинству профессоров, Поленов выделял лишь Шпильмана, «человека в знании предостойного, в трудах неутомимого». Высоко ставил он и двух профессоров истории — своего наставника И. Д. Шёпфлина, у которого в следующие годы он слушал «родословие и происхождение знаменитейших владетелей ныне немецких», и И. М. Лоренца, читавшего ему немецкую историю. С весны 1764 г. Поленов, наконец, приступил к слушанию и основных юридических курсов: римского права, общего права немецкой империи, естественного и общенародного права, которыми не был вполне удовлетворен, желая изучить эти предметы более обстоятельно. В отчете в Петербург, посланном в апреле 1765 г. он сообщал, что в летнем семестре приступит «к слушанию другой части Римских прав или духовного права» и повторит римские учреждения (Institutiones) «как для трудности, так и для того, что они основанием служат и всем другим правам и без основательного и твердого оных познания почти ничего или очень мало успеть в юриспруденции». Кроме того, по мнению Поленова, ему «чрезмерно нужно иметь хотя малое понятие о греческом языке», за который он намерен был приняться как можно скорее.

В июне 1766 г. Академия выразила вполне законное неудовольствие, усмотрев из его отчетов, что он слишком много внимание уделяет истории, тогда как для преподавания в России скорее нужен правовед-практик. В ответ на это Поленов довольно резко замечал состоявшему с ним в переписке советнику И. К. Тауберту, что без изучения истории понять по-настоящему право невозможно, «не утвердясь прежде в сем знании приниматься прямо за юриспруденцию столько же безрассудно, как, не насадив железа, рубить дрова одним топорищем»[369]. В его стремлении отстоять собственное право на определение хода своего обучения можно усмотреть те же элементы дворянского самосознания (а Поленов происходил из костромского дворянства), что мы уже наблюдали у лейпцигских студентов. Набиравший силу его конфликт с Академией, по мысли Поленова, должна была смягчить полученная им рекомендация перейти в другой университет, для чего он избрал Гёттинген. Однако смена руководства Академией наук, произошедшая осенью 1766 г., когда на пост директора вступил граф В. Г. Орлов, привела к новому обострению: канцелярия сделала выговор Поленову за переезд в Гёттинген до получения официального ордера, что сам студент оправдывал необходимостью успеть к началу нового семестра, иначе бы он целую зиму бесцельно провел в Страсбурге. Запрошенные им деньги на проезд были выделены Поленову только тогда, когда он уже был в Гёттингене[370]. Однако к его чести нужно сказать, что Поленов был очень бережлив в своих расходах и не испытывал поэтому серьезных финансовых трудностей: так, за первый семестр пребывания в Гёттингене им были истрачены всего 68 талеров.

Доказывать правильность избранного им пути Поленову, как и другим ученым, нужно было своей деятельностью в России. Хотя его чиновничья карьера не сложилась, европейское образование выделяло Поленова среди русских законоведов конца XVIII в. Надо сказать, что полученные им знания не нашли прямого применения в Академии наук, которая, в отличие от других возвращавшихся студентов, оставила Поленова, возможно, памятуя о его «строптивости», в прежней должности переводчика. Несмотря на это, он активно включился в обсуждение законодательных вопросов, развернувшееся накануне открытия Уложенной комиссии. В 1768 г., спустя год после возвращения из Гёттингена, он представил на конкурс Вольного экономического общества сочинение «О крепостном состоянии крестьян», в котором предлагал ряд мер по ограничению крепостного права. Его сочинение получило вторую премию общества, но так и не было опубликовано. Общественные взгляды Поленова отразились и в выборе им для перевода просветительских трактатов, прежде всего сочинений Монтескьё. Он выполнял различные поручения Академии наук по подготовке к изданию источников по русской истории, но, тем не менее, в 1771 г. был отставлен от Академии, которая сочла, что он «ни на что не годен по причине, что у нас нет никаких тяжб», и продолжал службу в Сенате, а затем в Комиссии по составлению законов, где начал готовить обзор по истории русского законодательства. Так, несмотря на далеко не в полной мере реализованные возможности, судьба Поленова занимает одно из важных мест в истории русского Просвещения.

Академические командировки проложили первые пути из России в Страсбург, но по-настоящему крупным центром обучения русских студентов этот университет становится с середины 1760-х гг., когда, наконец, исполнилось желание Шёпфлина увидеть здесь представителей русской аристократии. Первыми из них были трое молодых графов Разумовских, сыновей гетмана К. Г. Разумовского, которые, по словам профессора, «сделали прекрасное приращение к нашему университету»[371]. Прибыв в мае 1765 г., они поступили на попечение Шёпфлина и обучались в его дипломатической школе; кроме того двое из них — четырнадцатилетний Петр и тринадцатилетний Андрей были записаны в матрикулы Страсбургского университета, точнее, в их особую часть «Matricula Serenissi-monim et Illustrissimonim», предназначенную для высокопоставленных студентов (по неизвестной причине имени старшего из братьев, графа Алексея Кирилловича Разумовского, в будущем министра народного просвещения, в этих матрикулах нет). Под руководством Шёпфлина в его школе и университете Разумовские должны были слушать курсы по естественному и общественному праву, новой истории, международным отношениям и договорам, дипломатике, геральдике, статистике современных государств, математике и естественной истории, получая, таким образом, представление о полном круге наиболее актуальных научных дисциплин эпохи Просвещения[372].

Вместе с Разумовскими занятия в Страсбурге посещал Д. Д. Легкой, бывший академический студент, который, находясь на содержании Академии наук, стажировался здесь, как и Поленов, по юридическим дисциплинам (он был зачислен на юридический факультет 22 мая 1765 г.) и уделял при этом большое внимание занятиям историей. Шёпфлин высоко оценивал его способности, но одновременное исполнение обязанностей гувернера при Разумовских ложилось чрезмерной нагрузкой на плечи студента. Назначенное Легкому небольшое годовое содержание всего в 200 рублей, по-видимому, принимало во внимание дополнительную плату, получаемую им от Разумовских, к тому же это жалование из Петербурга приходило к нему с большим опозданием[373]. 10 ноября 1767 г. Д. Д. Легкой скончался в Страсбурге. «Ему бы долго жить долженствовало, — писал тогда Шёпфлин в Петербург, — дабы он мог случай иметь знание и искусство, здесь приобретенное, в пользу отечества употребить»[374].

Живое внимание к университетской учебе графов Разумовских проявил сам их отец, посетивший Страсбург в конце 1766 г. Как свидетельствует переписка Шёпфлина, граф К. Г. Разумовский встретился с ним и высоко оценил труды профессора по воспитанию сыновей, однако самим городом оказался недоволен. Гетману «пришлось не по сердцу присутствие военной молодежи в городе, буйство и кутежи офицеров», и он решил приискать сыновьям более скромное место пребывания, увезя старшего сына Алексея с собой в Италию, а двух младших оставив пока в университете, где они занимались до 1768 г., после чего отправились в Англию[375].

В конце 1760-х гг. Шёпфлин отмечал в письмах пополнение в рядах «блестящей молодежи из России». Сюда приехали учиться князь Николай Голицын (родной племянник вице-канцлера князя А. М. Голицына и посланника в Вене князя Д. М. Голицына), И. И. Воронцов (двоюродный брат дипломатов А. Р. и С. Р. Воронцовых), Г. А. Нелединский-Мелецкий (в будущем известный поэт, родственник князей Куракиных, воспитывавшийся в их доме). Как видим, здесь также начала складываться колония представителей российской дворянской элиты, которая, однако, не получила такой устойчивости и цельности как в Лейдене. Обучение дворян в Страсбургском университете носило менее глубокий характер, причем преимущество в нем отдавалось военным наукам. Так, например, князья Борис и Дмитрий Владимировичи Голицыны (младший из них получит известность как московский генерал-губернатор в 20-х гг. XIX в.), судя по списку предметов, сообщаемому их биографом, основное внимание уделяли изучению математики, особенно практической геометрии и фортификации, а также упражнялись в таких дворянских навыках, как фехтование, музыка, танцы и выучили четыре языка (латинский, французский, немецкий и английский).

В этом смысле типичным примером влияния образования, вынесенного дворянином из Страсбурга, может служить карьера Николая Николаевича Муравьева-старшего. Сын генерала H. Е. Муравьева, он с детства воспитывался отчимом, князем А. В. Урусовым, на средства которого смог отправиться на учебу в Европу. В Страсбурге Муравьев провел около четырех лет, занимаясь не только в университете, но и в военной академии, а по возвращении в Россию, блестяще сдав экзамен, поступил во флот, участвовал в морских сражениях русско-шведской войны, командовал Золотой яхтой императрицы Екатерины II. Выйдя в конце XVIII в. в отставку в звании генерал-майора и поселившись в Москве, он посвятил себя воспитанию сыновей, трое из которых стали затем декабристами; при этом, желая поставить преподавание математики (слабое тогда в Московском университете) на необходимый для будущих офицеров уровень, в 1811 г. он основал Московское общество математиков, занятия которого в доме Муравьева положили начало школе для колонновожатых (младших офицеров Главного штаба). В расписании ее предметов можно усмотреть влияние опыта, вывезенного Муравьевым из Страсбурга; всего же в этой школе в 1810-е гг. училось несколько десятков молодых дворян, избравших военную службу, среди которых многие затем вошли в ряды декабристов, что несомненно свидетельствовало о просветительских идеях, царивших в доме Муравьевых [376].

Среди других крупных государственных деятелей начала XIX в., учившихся в Страсбургском университете, следует отметить Д. А. Гурьева, министра финансов в 1810–1823 гг.: в заграничное путешествие его взял приятель, молодой граф П. М. Скавронский, единственный наследник огромного состояния семьи, происходившей от братьев императрицы Екатерины I (оба товарища записались в «княжеские матрикулы», хотя незнатное происхождение Гурьева никаких оснований для этого не давало[377]). Обучение в Страсбургском университете, возможно, является неизвестной страницей в биографии писателя, обер-прокурора Святейшего Синода, графа Д. И. Хвостова[378].

В Страсбургском университете заканчивали обучение перешедшие сюда из Лейдена в 1775 г. будущие академики Н. Я. Озерецковский, В. Ф. Зуев и Н. П. Соколов. Выбор ими Страсбурга вместо Лейдена для получения ученых степеней на медицинском факультете показывал, что в 70-е гг. XVIII в. именно сюда, в основном благодаря усилиям вышеназванных профессоров Шпильмана и Германа, переходил центр обучения медицинским и естественным наукам. Для этого здесь были обустроены не только ботанический сад, зоологические и минералогические коллекции, но и один из лучших в центре Европы анатомических театров. Неудивительно поэтому, что Страсбургский университет в эти годы окончило столько замечательных русских врачей. Их обучение здесь было стимулировано особым способом: учреждением стипендии, но не за счет государства, а на средства дворянского аристократа, российского посланника в Вене князя Д. М. Голицына[379].

С именами родственников князя мы уже встречались, перечисляя выше страсбургских студентов конца 1760 — начала 1770-х гг., из чего можно сделать вывод, что этот университет был не чужд семейным пристрастиям Голицыных. В 1769 г. в Москве было опубликовано завещание, составленное женой князя Дмитрия Михайловича Голицына, урожденной княжной Кантемир, которая передавала 22 тыс. рублей Московскому Воспитательному дому с тем, чтобы проценты от них употребить «на посылку в чужие государства Российских молодых недостаточных людей для обучения их врачебной науке». Исполнителем воли жены являлся сам князь Дмитрий Михайлович, который составил программу обучения медицинским наукам и передал ее в Воспитательный дом. На оставленные средства, по его мнению, можно было посылать каждые шесть лет по три человека, а для их обучения избрать Страсбургский университет.

Интересны те основания, которыми Голицын объясняет оказанное Страсбургу предпочтение, и которые, вообще, демонстрируют, насколько свободно уже в то время представители высшего русского дворянства ориентировались в европейском высшем образовании и могли сделать осмысленный выбор университета. Во-первых, «в оном учение порядочное и основательное, изобилие в науках и успех во оных таков же, как и в прочих славных училищах, которым сей Университет не уступает». Во-вторых, «удобнее, нежели в других городах жить, и кроме наук французскому и немецкому языку научиться». В-третьих, русских студентов пока еще (в 1769 г.!) здесь не много, «а чем меньше общество, тем прилежнее учиться и порядочнее жить могут: ибо великое иногда дает повод к лености и развратному житию, и в сем случае для учащихся потребны многие надзиратели, немалая предосторожность и непрестанный присмотр»[380]. При отправке же молодых врачей в Страсбург весной следующего 1770 г. сочли, что можно будет обойтись без такого присмотра и не ошиблись: уже из первой командировки в 1775 г. вернулись будущие профессора петербургских госпитальных школ, авторы первых русских учебников по медицине H. М. Амбодик и М. М. Тереховский. В последующем, образование в Страсбургском университете за счет голицынской стипендии получили профессор Московской акушерской школы А. М. Шумлянский (в 1778–1783 гг.) и его брат, профессор хирургии Харьковского университета П. М. Шумлянский (в 1784–1789 гг.), профессор медико-хирургической академии в Петербурге Г. И. Базилевич (в 1787–1791 гг.) и др.[381]

В мае 1775 г., вероятно, под влиянием удачного завершения первой поездки «голицынских стипендиатов», началась одна из самых больших командировок из России в Страсбург: в нее были отправлены выпускники медицинского факультета Московского университета Дмитрий Иванов, Василий Ключарев, Иван Орлов и Петр Анитов. Все они окончили учебу в 1773 г. и в течение двух лет перед отправкой за границу проходили «стажировку» в Московском главном госпитале за счет Медицинской коллегии [382]. При отъезде к ним примкнул окончивший училище того же госпиталя и некоторое время служивший лекарем в Вятке Денис Понырка. Из пяти медиков Страсбурга достигли четверо (П. Анитов скончался в дороге) и в сентябре 1775 г. записались в матрикулы университета одновременно с Н. П. Соколовым и Н. Я. Озерецковским. В 1780 г. Иванов и Понырка защитили в Страсбурге диссертации на степень доктора медицины, а Ключарев и Орлов по какой-то причине переехали для защиты в соседний со Страсбургом Фрейбургский университет (Брайсгау), где Орлов вскоре скончался, а Ключарев, не без трудностей, спустя год все-таки стал доктором. Из всей группы студентов заметный след в русской медицине оставили Д. И. Иванов, служивший инспектором пензенской и симбирской врачебных управ, и Д. В. Понырка, практиковавший и преподававший в Петербургском адмиралтейском госпитале.

Итак, основной вклад, который внес Страсбургский университет в процесс получения русскими студентами высшего образования за границей, можно разделить на три части: подготовка будущих ученых-академиков, обучение русских врачей и воспитание в духе идей Просвещения молодых дворян, нацеленных на продолжение службы в дипломатической или военной сфере. Первые две категории студентов обязаны своими успехами блестящему состоянию медицинского факультета в Страсбурге, который вышел в лидеры среди всех немецких университетов. В образовании же, полученном дворянами, собственно университетское начало сочеталось с навыками светской жизни и обучением элементам дворянской культуры (верховой езде, музыке, танцам, фехтованию), которые Страсбург в 60—80-х гг. XVTII в. в силу особенностей своего географического и социального положения мог предоставить в большей степени, чем другие университетские города Германии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.