Академические командировки

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Академические командировки

На рубеже 1740—1750-х гг. Петербургская академия наук вновь остро испытала недостаток отечественных кадров. Согласно Уставу, подписанному императрицей Елизаветой Петровной в 1747 г., при Академии полагался университет, но наладить в нем регулярное чтение лекций, как и в петровское время, никак не удавалось: для этого не хватало ни достаточного числа профессоров (многие академики по предлогом занятости уклонялись от преподавания), ни слушателей. В академической гимназии, которая по-прежнему была призвана готовить подрастающую смену для Академии, учили в основном учителя-немцы, не знавшие русского языка, что также не могло привлечь туда много учеников.

Поэтому решение о новой командировке на учебу за границу двух русских студентов, принятое в 1751 г., диктовалось прежде всего желанием преодолеть эту ситуацию и ввести в состав Петербургской академии наук молодых отечественных ученых. В то же время, отличием этой поездки от прежней служило то, что посылавшиеся — Семен Котельников и Алексей Протасов — были уже далеко не юношами (первому исполнилось двадцать восемь, а второму — двадцать семь лет) и имели в Академии должности адъюнктов. Таким образом, речь уже не шла об отправке незрелых учеников за первыми познаниями в науке, но скорее о совершенствовании, повышении образования командируемых до европейского уровня.

Неудивительно, что первый из них, С. К. Котельников, собственно на университетских скамьях провел не так много времени. Ученик Феофана Прокоповича и Ломоносова, прошедший курс обучения сначала в Александро-Невской семинарии, а затем в академической гимназии, он выбрал основной своей специальностью математику. Перед отправкой за границу студенческие научные работы Котельникова были одобрены Ломоносовым, а сам он выдержал экзамен в присутствии академиков, после чего был произведен в адъюнкты и направлен за границу. 6/17 сентября 1751 г. Котельников прибыл в Лейпциг, а 23 сентября 1751 г. был занесен в матрикулы Лейпцигского университета.

Принимал его здесь профессор высшей математики Готфрид Гейнзиус, уже давно тесно связанный с Академией наук и способствовавший установлению новых контактов между Лейпцигским университетом и Россией в 1750-е гг. Гейнзиус родился в 1709 году в г. Наумбург в Саксонии и учился в Лейпцигском университете сперва богословию, затем математике. В 1734 г., получив ученую степень магистра, он обратил на себя внимание известного математика из соседнего Виттенбергского университета И. Вейдлера, по рекомендации которого в 1736 г. был приглашен в Петербургскую академию наук. Выполняя здесь роль помощника астронома Н. Делиля, Гейнзиус в отсутствие последнего, выехавшего в экспедицию в Сибирь, с 1741 г. занял должность ординарного профессора астрономии, успешно проводил наблюдения, занимался теорией кометных хвостов, совместно с Эйлером работал над составлением «Генеральной карты России». Однако после возвращения Делиля в 1743 г. их отношения испортились, в результате чего Гейнзиус вынужден был подать в отставку, уволился из Академии в мае 1744 г. и вернулся в Лейпцигский университет. Однако его переписка с Академией не прерывалась: с 1747 г. он был избран ее почетным членом и получал ежегодную пенсию, в последующие годы активно участвуя в приглашении новых академиков, а затем в поиске профессоров для новооткрытого Московского университета[248].

У Гейнзиуса Котельников слушал лекции по алгебре, а у профессора А. Г. Кестнера, будущего светила Гёттингенского университета, — по механике. Получив перед отъездом строгую инструкцию из академической канцелярии о необходимости регулярно присылать «ведомости о успехах в науке и реестры жалованным деньгам, на что именно сколько оных издержано», Котельников сразу же столкнулся с трудностями: он не знал немецкого языка и должен был платить деньги за его изучение учителям, а у профессоров слушать не только публичные лекции, читавшиеся по-немецки, но и частные коллегии по латыни, которые стоили весьма дорого. К тому же с концом зимнего семестра 1751–1752 гг. Гейнзиус прекратил занятия и уехал на лечение в Карлсбад, оплачивать же занятия Кестнера Котельников больше был не в состоянии. В письмах в Академию он просил о прибавке денег, но получил вместо этого предписание «для доучения алгебраических лекций» следовать в Берлин к почетному члену Академии Л. Эйлеру. Это положило конец университетской учебе Котельникова, длившейся, таким образом, всего один семестр. У Эйлера же он провел четыре года и, получив блестящие рекомендации, по возвращении в Россию был назначен экстраординарным (с 1760 г. — ординарным) профессором высшей математики[249].

Менее быстро двигалась карьера А. П. Протасова, хотя ее начало полностью повторяло биографию Котельникова. Он также еще подростком учился в доме у архиепископа Феофана Прокоповича, затем поступил в Александро-Невскую семинарию, откуда одновременно с Котельниковым по собственной просьбе перешел в гимназию при Академии наук. В начале 1740-х гг. Протасов и Котельников были единственными русскими студентами при Академии. В этом звании учеба Протасова продолжалась почти десять лет, пока в 1751 г. он не был избран адъюнктом по кафедре анатомии и для усовершенствования в медицине послан в Лейденский университет. Согласно матрикулам, он поступил сюда 13 октября 1751 г. и провел четыре года, во время которых «выслушал, и не по одному разу университетские курсы: анатомии, хирургии, физиологии, патологии, практической медицины, материи медической[250], химии теоретической и экспериментальной, ботаники, физики, математики, логики и метафизики». Однако подготовкой по главной своей специальности — анатомии — Протасов не был доволен и в 1755 г. обратился в Академию с просьбой разрешить ему перейти в Страсбургский университет, где по его сведениям преподавание анатомии было поставлено гораздо лучше.

О значении Страсбурга для обучения русских студентов, и в особенности русских медиков, будет подробно сказано в следующей главе. Протасов посещал здесь лекции профессоров И. Д. Шёпфлина, Я. Р. Шпильмана, Г. Г. Эйзенмана и готовился к защите диссертации на степень доктора медицины, затем побывал в Париже, а в декабре 1757 г. вернулся в Лейден. Но в 1759 г. от академического начальства Протасову пришло распоряжение вернуться в Петербург, вызванное надеждами, что защиту диссертации и получение степени доктора ему можно будет произвести здесь при Академии. Расчеты эти не оправдались, поскольку Академии такое право так и не было высочайше даровано, поэтому в 1762 г. Протасов должен был вновь выехать за границу и 10 июня 1763 г. защитил в Страсбургском университете диссертацию «De actione ventriculi humani in ingesta» и получил, наконец, давно заслуженную докторскую степень. После окончательного возвращения в Россию Протасов занял пост экстраординарного профессора анатомии (с 1771 г. ординарного академика), а кроме того выполнял множество обязанностей, в том числе как секретарь академической канцелярии, начальник типографии, редактор, переводчик, врач и даже историк, принимавший участие в издании Академией наук русских летописей[251].

Одновременно с Протасовым в Лейдене учился и еще один студент, командированный Академией наук, Константин Иванович Щепин. География его учебы необычна даже для богатого странствиями XVIII века. Щепин родился в небольшом селе близ г. Котельнича Вятской губернии в 1728 г. Окончив Вятскую семинарию и желая дальше продолжать учиться, он по благословению местного епископа (вероятно, выходца из Киева) в 1742 г. оправился пешком в Киевскую академию, где вскоре стал одним из первых учеников. Как писал биограф Щепина, «идя впереди других студентов, он мог смело рассчитывать занять впоследствии почетное место профессора в этой академии», однако стремление к дальнейшему постижению наук, которых не преподавали в Киеве, оказалось сильнее[252].

В 1748 г. по собственной просьбе Щепину предоставили отпуск для поездки в Польшу. Первоначальный маршрут образовательного путешествия по Европе, начинавшегося из Киева, как видно, в это время еще совпадал с традициями XVII в. и шел вначале в Польшу, а оттуда в католические страны юга Европы. Щепин, действительно, в Польше не задержался, а выехал дальше в Италию, где более двух лет посещал лекции во Флорентийской академии, Болонском и Падуанском университетах. Именно во Флоренции он увлекся медициной, что и определило его будущую профессию. В дальнейшем судьба привела в Грецию, и с 1751 г. он жил в Константинополе, выучил греческий язык, кроме того знал английский, на котором общался с приезжавшими туда европейцами, продолжая учиться по тем книгам, которые ему удавалось у них достать. Постоянного достатка у Щепина никогда не было, что, видимо, и объясняет его блуждания по югу Европы, пользуясь случайными оказиями: по сведениям биографа, из Киева он ушел, имея всего несколько рублей, накопленных с огромных трудом за время учебы, в Константинополе же и вовсе сидел без денег. Наконец, ему удалось обратить на себя внимание русской миссии в Константинополе, которая рекомендовала его Академии наук в качестве переводчика. Прибыв в Петербург, Щепин представил в Академию сочинение о пользе изучения греческого языка и u февраля 1752 г. был зачислен в штат переводчиков.

Впрочем, и в Петербурге он не оставлял продолжения занятий. Под руководством академика С. П. Крашенинникова Щепин изучал естественную историю, и в особенности ботанику, ставшую его второй после медицины специальностью, принимал участие в экспедициях по описанию флоры Петербургской губернии. Превосходные отзывы Крашенинникова позволили организовать его новую поездку за границу, на этот раз уже за казенный счет. Щепин был отправлен в Лейденский университет для изучения натуральной истории, куда поступил 18 июля 1753 г. (н. ст.), а ежегодное содержание ему было назначено в 360 рублей.

Однако финансовые трудности преследовали его здесь так же как и его товарищей. Из переписки Щепина с Академией наук следует, что его жалование, и без того небольшое, высылалось ему неаккуратно[253]. К тому же в 1756 г. случилось событие, повлиявшее на ход заграничных командировок русских студентов: началась Семилетняя война, во время которой нормальное сообщение России с Европой было прервано. Президент Академии наук граф К. Г. Разумовский 31 мая 1756 г. издал предписание приостановить дальнейшие командировки из Академии, а всех «находящихся за морем здешней академии адъюнктов и студентов» вернуть домой[254]. В этом распоряжении фигурировали Щепин и Протасов. И если последнему удалось выпросить продление срока своей командировки, то Щепин поступил по-другому: он подал прошение о переходе в ведомство Медицинской канцелярии, заранее списавшись с ее начальником П. 3. Кондоиди (также бывшим лейденским студентом), который выхлопотал для него новые средства для содержания за границей, а также оплатил все расходы, ранее понесенные Академией наук.

31 августа 1756 г. Щепин был переведен в медицинское ведомство. Кондоиди прислал ему подробную инструкцию для продолжения обучения, а ради получения права на ведение практики в России советовал ему защитить диссертацию на степень доктора медицины. Щепину потребовалось два года для подготовки диссертации в Лейдене, причем ее тема касалась области пересечения его разнообразных научных интересов — медицинской ботаники. 19 мая 1758 г. (н. ст.) диссертация под называнием «De acido vegetabili» («О растительной кислоте») была им успешно защищена, кроме того в Лейдене были напечатаны еще два его научных сочинения по химии и ботанике. Перед возвращением в Россию Щепин, согласно инструкции, посетил еще несколько стран: Англию, Францию, Данию и Швецию; в Париже слушал курс практических лекций в хирургическом госпитале, а в Упсале познакомился с Линнеем, гостеприимно его принявшим и подарившим на прощание несколько собственных книг.

Однако дальнейшая судьба Щепина в России сложилась не вполне удачно. После возвращения в 1759 г. в Петербург Щепин два года прослужил в Санкт-Петербургском генеральном госпитале как «клинический профессор», побывал в действующей армии, а затем просил о переводе его к преподаванию медицины. В 1761 г. его перевели в Московское врачебное училище, где он стал первым русским профессором медицины, но его пребывание здесь длилось лишь три года. По словам историка Я. А. Чистовича, «Щепин страшно был поражен тем рутинным способом преподавания, который практиковался тогда в Москве», пытался изменить его по опыту европейских университетов, а потому читал на своих лекциях «чуть ли не полный курс медицины», составил программы других занятий, требуя полного преобразования всего училища, но в результате только восстановил против себя медицинское начальство[255]. Против ученого начались интриги, писались доносы. В ситуации постоянного недоброжелательства «увлекающаяся натура Щепина не выдержала всего этого, и он запил»[256]. Оставив на некоторое время службу, он странствовал по Молдавии, Валахии и Галиции, занимаясь ботаникой, в 1767 г. вновь вернулся к медицинской практике и через три года скончался в Киеве во время эпидемии чумы. Собранный во время путешествий Щепиным обширный гербарий был затем передан в Московский университет[257].

Для всех академических студентов, командированных в немецкие университеты в 1750-е гг. вслед за Ломоносовым, можно выделить несколько общих черт. Молодых людей объединяло бескорыстное служение науке, желание в полной мере овладеть тем европейским образованием, которое давали им отдельные светила ученого мира или университеты в целом, но именно для того, чтобы иметь возможность применять его в России: на практике, в научных исследованиях, а главное, в преподавании, выращивая очередное поколение русских ученых. В этом смысле академические командировки сохраняли непосредственную преемственность между различными поколениями русской науки со времен Ломоносова и поддерживали ее европейский уровень благодаря связям с немецкими (или голландскими, как в случае Лейдена) университетами. О необходимости продолжения таких поездок и их важности для развития русской науки в последние годы своей жизни говорил и сам Ломоносов: в июне 1764 г., добиваясь посылки «за море в разные университеты» очередной группы студентов из Академии наук, он предлагал «в сочиняющемся новом штате и регламенте положить, чтобы на академической сумме всегда содержать природных российских студентов за морем не меньше десяти человек»[258] (к сожалению, добиться реализации этого предложения он не успел).

И еще одна общая черта установилась со времен Ломоносова у первых русских ученых — все они были выходцами из общественных низов. Котельников и Протасов были сыновьями рядовых солдат, а Щепин — сыном грамотного крестьянина, ставшего пономарем местной церкви. Поэтому каждый из них проявил немало настойчивости, чтобы встать на желаемую стезю учености: Котельников и Протасов добились своего перевода из семинарии в Академию, Щепин в первые свои странствия просто отправился пешком «за науками». Можно сказать, что все они, а также и несколько последующих поколений студентов — будущих русских ученых — в той или иной степени повторили подвиг Ломоносова. Влекомые жаждой знаний, они шли по указанному еще в петровские времена пути и, наконец, достигли источника этих знаний в европейских университетах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.