«Да здравствует дружба между СССР и Израилем!»

«Да здравствует дружба между СССР и Израилем!»

Шестнадцатого мая молодой московский поэт-фронтовик Давид Самойлов записал в дневнике:

«Возникло государство Израиль. В этом есть свое величие, которому вряд ли сочувствует все остальное человечество. Говорит ли во мне голос крови? Где-то лепечет одними губами…

Если это государство уцелеет, может быть, нас станут немного больше уважать, но и считать иностранцами везде, где мы проросли уже тысячелетними корнями».

Двадцатого мая появилась новая запись в дневнике:

«Израиль сражается превосходно. Но что поделает горстка людей с равнодушием мира!

Никто не понимает, насколько скучнее станет на нашей планете без этого кипучего и упрямого племени».

Тридцатого мая Еврейский антифашистский комитет отправил первому президенту Израиля Вейцману приветствие (над текстом долго работали, его предварительно читали и одобрили в ЦК), в котором, в частности, говорилось:

«Впервые на протяжении всей его богатой и полной страданий истории у еврейского народа появился настоящий защитник его прав и интересов — Советский Союз, друг и защитник всех народов».

Множество советских евреев ощутили солидарность с Израилем и были готовы помочь молодому государству. Офицеры-евреи и ветераны войны, недавно снявшие погоны, изъявляли готовность отправиться в Палестину, чтобы помочь Израилю.

Дважды Герой Советского Союза танкист Давид Абрамович Драгунский предлагал сформировать дивизию и перебросить ее в Палестину. Молодой герой войны не предполагал тогда, что со временем престарелого генерал-полковника Драгунского попросят возглавить Антисионистский комитет советской общественности с задачей «разоблачать агрессивную политику Израиля и преступления международного сионизма»…

Евреи-фронтовики чувствовали себя уверенно. По числу награжденных боевыми наградами среди народов Советского Союза евреи находились на третьем месте — после русских и украинцев. Причем советские евреи искренне считали, что советское руководство поддерживает Израиль, следовательно они действуют в русле советской официальной политики.

Еще до провозглашения Израиля, в середине апреля сорок восьмого года, адвокат из Выборга Э.Г. Лемберг, в войну гвардии инженер-капитан Красной армии, награжденный орденами, отправил заместителю министра иностранных дел Вышинскому письмо, озаглавленное так: «О необходимости направления значительного кадра евреев СССР в Палестину».

Этот документ сохранился в архиве министерства.

Бывший офицер-орденоносец предлагал в течение года перебросить в Палестину пятьдесят тысяч советских евреев, которые должны «быть готовы к защите Советского Союза на палестинском участке фронта».

Вышинский переправил доклад советнику МИД Борису Ефимовичу Штейну, доктору исторических наук, бывшему полпреду в Италии. Тот через три дня передал в секретариат Вышинского отрицательное заключение.

Опытный Штейн написал, что незначительный удельный вес еврейской Палестины на Ближнем Востоке не помешает Англии и Соединенным Штатам превратить ближневосточные страны в антисоветский плацдарм. Кроме того, полагал Штейн, в силу классовой природы сионисты будут поддерживать не Советский Союз, а Соединенные Штаты.

Не думавшие о классовой борьбе советские евреи были воодушевлены созданием Израиля и искренне хотели ему помочь. Они откровенно говорили и писали об этом.

Неладное заподозрили только очень опытные функционеры. Восемнадцатого мая сорок восьмого года заместитель ответственного секретаря Еврейского антифашистского комитета Григорий Маркович Хейфец поспешил доложить в ЦК ВКП(б):

«В связи с событиями в Палестине в Еврейский антифашистский комитет обращаются по телефону и лично, поступают заявления об отправке в Палестину в качестве добровольцев „для участия в борьбе с агрессором и фашистами“…

Имеются заявления от служащих министерства вооружений и от офицеров Советской Армии. Заявители мотивируют свои просьбы желанием помочь еврейскому народу в борьбе с английским агрессором… В ЕАК поступили также заявления об организации сбора средств на покупку вооружения…»

Заместитель ответственного секретаря пребывал в растерянности и просил указаний Центрального комитета.

Хейфец служил в органах госбезопасности с двадцать второго года. Всю войну он проработал в резидентуре внешней разведки в Сан-Франциско. В сорок седьмом его вернули в Москву и назначили заместителем ответственного секретаря Еврейского антифашистского комитета с поручением докладывать обо всём в министерство госбезопасности.

Функционеры ЕАК сразу поняли, что от них ждут подтверждения «советского патриотизма» и противодействия идеям эмиграции в Палестину: Израиль предназначен для евреев из других стран, для евреев, лишенных социалистической родины.

Хейфец составлял списки евреев, которые приходили в антифашистский комитет и просили отправить их добровольцами в Палестину — воевать на стороне Израиля против арабских реакционеров. Списки он передавал в министерство госбезопасности для «принятия мер».

Самого Хейфеца эта бдительность не уберегла от ареста в пятьдесят первом году. Но бывшему чекисту хотя бы сохранили жизнь. Его не расстреляли вместе с другими активистами Еврейского антифашистского комитета, а приговорили к двадцати пяти годам лишения свободы…

Двадцать четвертого мая сорок восьмого года в Москве устроили вечер памяти Соломона Михоэлса.

Обстоятельства трагической смерти художественного руководителя Государственного еврейского театра и председателя Еврейского антифашистского комитета не были тогда известны. Только потом выяснится, что его убили чекисты по секретному распоряжению Сталина. Инсценировали наезд — дескать, Михоэлс и его спутник, находившиеся в Минске, попали под грузовик. Но инсценировка была грубой, в нее не поверили. Пошли слухи, что Михоэлса убили. Но указаний сверху не было, поэтому похоронили его с почетом.

Выступал известный писатель Илья Григорьевич Эренбург:

— На сегодняшнем вечере, посвященном памяти большого актера и большого человека Соломона Михайловича Михоэлса, я хочу еще раз напомнить — бессмертная жажда: это сухие губы народа, который издавна мечтал о справедливости, который, запертый в душных гетто, добивался правды, за других пел и для других бунтовал.

Сейчас, когда мы вспоминаем большого советского трагика Соломона Михоэлса, где-то далеко рвутся бомбы и снаряды: то евреи молодого государства защищают свои города и села от английских наемников. Справедливость еще раз столкнулась с жадностью. Кровь людей льется из-за нефти. Я никогда не разделял идеи сионизма, но сейчас речь идет не о идеях, а о живых людях.

Я убежден, что в старом квартале Иерусалима, в катакомбах, где сейчас идут бои, образ большого советского гражданина, большого художника, большого человека, вдохновляет людей на подвиги…

Советская печать клеймила арабских реакционеров, которые пытаются задушить еврейское государство.

Когда Эренбург произносил свою речь, министр Шерток запросил коллегу Молотова: согласен ли он на то, чтобы Израиль «незамедлительно учредил свою миссию в Москве в составе посланника или поверенного в делах и генерального консула, и на то, чтобы одновременно была учреждена в Тель-Авиве советская миссия такого же ранга».

На следующий день, после того как текст ответа утвердил Сталин, Молотов телеграфировал в Тель-Авив согласие.

Первым послом в Израиле назначили Павла Ивановича Ершова. У него был опыт работы на Востоке. С сорок четвертого года он служил советником в советском посольстве в Турции.

А в ООН советские дипломаты продолжали сражаться против арабских стран и Англии, которые пытались урезать «суверенные права Израиля», и всячески защищали еврейское государство.

На заседании Совета Безопасности советский представитель потребовал немедленно вывести с территории Палестины иностранные вооруженные формирования, то есть арабские армии, пытавшиеся уничтожить в зародыше еврейское государство.

Организация Объединенных Наций отправила в Палестину три сотни военных наблюдателей, которые фиксировали постоянные нарушения перемирия в Иерусалиме со стороны арабов.

Единственным союзником, оказывавшим Израилю практическую помощь, был Советский Союз. К нему и обращались израильские руководители в критической ситуации.

Девятого июня сорок восьмого года министр Шерток телеграфировал своему представителю в Соединенных Штатах Эпштейну:

«Пожалуйста, обратитесь к представителям СССР по Вашему усмотрению в Нью-Йорке или Вашингтоне с запросом о возможности визита специальной миссии в Москву для обсуждения вопроса о закупках оружия и продовольствия. Ее предварительный состав — Намир, Бен-Арон, Перлсон.

Специальная миссия ожидает решения о вылете. В случае согласия вышеназванные лица обратятся за визами по прибытии в Прагу или Варшаву.

Дело чрезвычайно срочное. Телеграфируйте об исполнении, информируйте Голду Мейерсон».

Шестнадцатого июня Шерток отправил Эпштейну отчаянную телеграмму:

«Ввиду критической ситуации с горючим направляем специального эмиссара в Румынию для переговоров о покупке бензина. Танкер должен прибыть во время перемирия. В этой связи попросите советской поддержки нашего обращения к румынскому правительству».

Двадцать третьего июня министр иностранных дел Шерток телеграммой попросил Эпштейна встретиться с Громыко и обсудить, «как продать самолеты, другое тяжелое вооружение с последующей его доставкой после окончания перемирия (если это произойдет). Укажите, что условия перемирия не запрещают приобретения оружия за границей».

Тем временем Громыко завершал свою работу в Соединенных Штатах и готовился к возвращению домой.

Он проработал за океаном девять лет. Теперь Молотов хотел иметь его рядом, в Москве, и назначил еще одним первым заместителем министра. Молотов покровительствовал Громыко, а Вышинский столь же откровенно не любил быстро растущего соперника, который к тому же был на четверть века моложе.

Андрей Андреевич слишком долго отсутствовал в Москве, не нажил опыта сложных чиновничьих интриг, доносов и подсиживаний. Его тезка Вышинский чувствовал себя в этом мире как рыба в воде.

Громыко в роли постоянного представителя при ООН сменил Яков Александрович Малик.

Малика тоже произвели в заместители министра иностранных дел. Малику было всего сорок лет, не много для дипломата столь высокого ранга. Всю войну он провел в Японии. Единственный из послов союзных держав он видел, как сгорел Токио в результате американских бомбардировок весны сорок пятого. Пережил атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки.

Двадцать третьего июля сорок восьмого года представитель Израиля при ООН Абба Эбан телеграфировал министру иностранных дел Шертоку:

«Сегодня состоялась первая продолжительная, очень сердечная беседа с Маликом. Он оценил наши военные успехи, рассуждал о воздействии неудач на арабские режимы. Одобрил нашу заявку на то, чтобы стать членом ООН, однако советует тщательно подготовиться, считает, что всё зависит от степени американской поддержки. Надеется на скорое учреждение миссии Голды Мейерсон».

Поражение арабских армий расценили в Москве как поражение Англии и были этому несказанно рады; считали, что позиции Англии подорваны на всем Ближнем Востоке.

Эбан родился в Южной Африке, а учился в Лондоне. Щедро одаренный лингвистическими способностями, он выучил не только классические языки — древнегреческий и латынь, но и многие ближневосточные — арабский, фарси, иврит и арамейский. В двадцать три года ему поручили преподавать восточные языки в Кембридже.

Во время Второй мировой войны он вступил в британскую армию. Служил в Каире, где встретил будущую жену. А ее сестра вышла замуж за будущего начальника генерального штаба армии обороны Израиля Хаима Герцога.

В сорок втором году командование отправило майора Эбана в Иерусалим отбирать евреев-добровольцев для отрядов специального назначения. В сорок седьмом началась его дипломатическая деятельность, его включили в состав делегации Еврейского агентства на сессию Генеральной Ассамблеи. В мае сорок восьмого он произнес свою первую речь в ООН — против Соединенных Штатов. Он отверг аргументы американской делегации, возражавшей против раздела Палестины.

Он слыл в ООН умелым оратором не только благодаря прекрасному знанию английского языка. Он умел быть убедительным. После обсуждения в Совете Безопасности акции возмездия против террористов, закончившегося осуждением Израиля, Эбан прилетел в Иерусалим. Он был возмущен акцией израильских военных и, еле сдерживая гнев, спросил Бен-Гуриона, зачем было проводить эту операцию.

«У меня тоже были сомнения на этот счет, — ответил лукавый премьер, — но когда я прочитал твою речь в Совете Безопасности, то убедился, что она была необходима».

Двенадцатого августа Эбан отправил письмо Шертоку, сообщая о новой беседе с Маликом:

«Он выразил свое глубокое восхищение военными усилиями Израиля… Подобного разгрома никто не ожидал.

Г-н Малик сообщил мне, что сейчас среди всех делегаций имеется единая точка зрения, что создание государства Израиль является необратимым фактом…

Мне стало ясно, что советская сторона считает, что она сделала правильный анализ и приняла правильное решение, после которого она рассчитывает получить дивиденды. Он предположил, что мы оценим факт получения помощи от восточноевропейских и балканских стран как результат благожелательной позиции России…

Советская сторона рассматривает свое решение о поддержке еврейского государства в качестве триумфально оправдавшего себя в контексте целей, которые она ставит перед собой на Ближнем Востоке…»

Четырнадцатого августа второй секретарь миссии СССР в Израиле, уполномоченный Всесоюзного общества культурных связей с заграницей Митрофан Петрович Федорин присутствовал на собрании Лиги дружественных связей с Израилем, устроенном по случаю приезда советской миссии.

Федорин в сорок первом окончил институт иностранных языков и работал дипкурьером советского посольства в Иране. В сорок третьем его отправили стажером в советскую миссию в Египте. В сорок восьмом командировали в Израиль.

Около двух тысяч человек собрались в здании одного из самых больших кинотеатров Тель-Авива «Эстер», на улице собралось еще около тысячи человек, которые слушали трансляцию всех выступлений. Над столом президиума повесили большой портрет Сталина и лозунг «Да здравствует дружба между Государством Израиль и СССР!»

При упоминании Советского Союза и советских представителей, особенно Громыко, зал взрывался аплодисментами.

Хор рабочей молодежи исполнил еврейский гимн, затем гимн Советского Союза. «Интернационал» пел уже весь зал. Затем хор исполнил еще несколько советских песен — «Марш артиллеристов», «Песнь о Буденном».