Измена Басманова и гибель Годунова

Измена Басманова и гибель Годунова

В тяжелую пору пришлось вступить на престол юному сыну Бориса. Жители Москвы по призыву патриарха спокойно присягнули Феодору Борисовичу и его матери, причем клялись: «К вору, который называется князем Димитрием Углицким, не приставать, с ним и с его советниками не ссылаться ни на какое лихо» и т. д.

Новому царю было всего шестнадцать лет. Здоровый, белолицый, румяный, красивый, с черными глазами, юноша-царь мог нравиться всем своей наружностью. Способный от природы, умный, начитанный, он мог бы стать замечательным государем; но был он сыном того, кто, по взгляду народа, пытался сгубить царскую отрасль, кто незаконно захватил престол, кто еще почти накануне своей смерти подсылал снова убийц и кого так нежданно поразил Божий суд. А в то же время в Путивле находился тот, кого считали законным наследником престола, тот, кого чудесно хранил Божественный Промысел от злодейских покушений и всех военных сил Бориса. Так верили очень многие в народе, и вера эта все росла и росла. В войске уже зрела измена… Несчастному Феодору Борисовичу несдобровать было среди таких обстоятельств. Новое правительство послало начальствовать над войском вместо прежних вождей – Басманова; на него, казалось, Годуновы могли вполне положиться: он был возвышен Борисом и осыпан его милостями, а знание ратного дела, мужество и способности настоящего вождя он выказал при обороне Новгород-Северска. Басманов прибыл в стан. Немного времени нужно было ему, чтобы заметить в войске общую шаткость умов и склонность к Димитрию. Когда стали приводить ратных людей к присяге Феодору, то нашлось много воинов, не хотевших целовать ему крест. Недолго думал Басманов, как ему быть. Честолюбие и личные выгоды заговорили в нем сильнее совести; понял он, что дни Годуновых сочтены, что служить им – значит подвергать себя напрасной опасности, что свои же воины могут его связанного выдать Лжедмитрию, – сообразил все это Басманов и решился изменить сыну своего благодетеля – отправил к Димитрию письмо с извинением, что так долго служил Борису.

«Я, – писал Басманов, – никогда не был изменником и не хочу разорения своей земле… Теперь всемогущий Промысел открыл многое: притом сам ближний Бориса, Семен Никитич Годунов, сознался мне, что ты – истинный царевич. Теперь вижу я, что Бог покарал нас и мучительством Борисовым, и боярским нестроением, и бедствиями Борисова царствования за то, что Борис не по праву держал престол, когда был истинный наследник. Отныне я готов служить тебе, как подобает!»

7 мая было объявлено всему войску, что Димитрий истинный царь. Полки, уже раньше подготовленные к переходу на сторону Димитрия, без сопротивления провозгласили его государем; немного нашлось таких, которые не согласились нарушить крестное целование Феодору Борисовичу; они бежали в Москву с двумя воеводами, князем Ростовским и князем Телятевским.

14 мая явился в Путивль князь Иван Голицын с выборными лицами от всех полков молить государя о прощении за то, что они «по неведению стояли против него, своего прироженного государя».

Димитрий принял выборных очень приветливо, ласково ободрял их и вполне прощал за их невольную вину, службу Борису по неведению. Лаской и приветом Димитрий обворожил своих новых слуг. Особенно радушно отнесся он к Басманову, когда тот явился к нему с повинной. Басманов, увидев, что Димитрий высоко ценит его преданность и ум, всем сердцем привязался к новому своему государю и стал ближайшим его советником. Часть войска, перешедшего на сторону Димитрия, была распущена по домам, а другая часть должна была оставаться под оружием, пока не покорится Москва. Теперь движение Димитрия на Москву походило на торжественный въезд победителя: когда он подъезжал к городу Орлу, воеводы, духовенство, народ и часть войска встретили его с хлебом и солью, с образами; со всех колоколен радостно трезвонили.

– Буди здрав, царь Димитрий Иванович! – отовсюду слышались неумолкаемые радостные клики.

Из Орла Димитрий отправился в Тулу. На пути всюду в деревнях и селах встречали его радостно, с хлебом и солью. На Оке явились к нему выборные от всей Рязанской земли, били ему челом и выражали полную готовность жертвовать ему, своему государю, жизнью и имуществом.

В Москве между тем скоро по смерти царя начались в народе волнения – народ требовал возвращения сосланных Борисом людей, а более всего матери Димитрия. Объяви всенародно инокиня Марфа (Мария Нагая), что ее сына нет в живых – Годуновы были бы спасены, но они, конечно, были вполне уверены, что Марфа, пострадав от Бориса и питая непримиримую вражду ко всем им, не скажет этого. В угоду москвичам воротили из ссылки князя Ивана Михайловича Воротынского. Василий Иванович Шуйский снова громогласно уверял народ, что Димитрия-царевича нет на свете, а называющий себя этим именем – беглый монах, расстрига.

Слова Шуйского, которого в Москве уважали, на время, казалось, уняли волнение народа, но все-таки многие требовали, чтобы привезли в Москву мать Димитрия, чтобы она порешила это дело…

Около половины мая появились в Москве ратные люди из-под Кром, не пожелавшие изменить Феодору Борисовичу; прибыли, наконец, и князья Ростовский и Телятевский. Весть о переходе всего войска на сторону Димитрия была смертным приговором несчастному Феодору Борисовичу.

Годуновы были ошеломлены этой вестью, растерялись, не знали, что и делать; приказывали только ловить, пытать и казнить опасных для себя вестовщиков и распространителей Димитриевых грамот. Народ, пред тем волновавшийся и шумевший, казалось, притих; но это было зловещее затишье пред бурей… 31 мая по распоряжению правительства стали втаскивать на стены пушки – готовились, как видно, к обороне столицы; но ратные люди работали вяло, неохотно, а в толпе, глазевшей на них, многие посмеивались… Более дальновидные люди чуяли беду от московской черни и торопились припрятать свои драгоценности и деньги по монастырям.

1 июня явились под Москвою, в Красном Селе, послы Димитрия – Пушкин и Плещеев – с грамотой к москвичам. Красносельцы, по большей части богатые купцы и ремесленники, не любили Годуновых и радушно приняли послов. Ударили в колокол; сбежалась толпа. Прочтена была грамота Димитрия. Толпа громкими криками приветствовала посланцев.

– В город, в город! – раздавались голоса, и громадная толпа, окружив послов, двинулась с ними в Москву, остановилась на Красной площади. Звоном колоколов и тут созвали народ. Он бежал со всех сторон на площадь, и скоро она так наполнилась людьми, что протиснуться сквозь толпу не было никакой возможности.

Вышедшие из Кремля бояре, дьяки и стрельцы ничего поделать не могли.

– Что за сборище и мятеж? – громко говорили они народу. – Хватайте воровских посланцев и ведите их в Кремль, пусть там они покажут, с чем приехали!

В ответ на это поднялись неистовые крики народа; он требовал, чтобы посланцы прочли с Лобного места грамоту. Один из них стал читать ее. На площади водворилась тишина.

Грамота была обращена к боя рам, дьякам, торговым людям и ко всему народу.

«Вы думали, – говорилось между прочим в ней, – что мы убиты изменниками, и когда разнесся слух по всему государству русскому, что по милости Бога мы идем на православный престол родителей наших, вы, бояре, воеводы и всякие служебные люди, по неведению стояли против нас, великого государя. Я, государь христианский, по своему милосердному обычаю гнева на вас за то не держу, ибо вы так учинили по неведению и от страха…»

Далее в грамоте говорилось, что Димитрий идет с большим войском, что русские города бьют ему челом. Затем напоминалось о жестокости и несправедливости Бориса и давались обещания всяких благ и льгот. В конце грамоты была и угроза: «А не добьете челом нашему царскому величеству и не пошлете просить милости, то дадите ответ в день праведного суда, и не избыть вам от Божия суда и от нашей царской руки».

Когда грамота была прочтена, поднялись в толпе шумный говор, крики и споры. Одни кричали: «Будь здрав, Димитрий Иванович!»; другие стояли за Годуновых, недоумевая, настоящий ли царевич тот, кто прислал к ним грамоту, или самозванец.

Из толпы раздались крики:

– Шуйского, Шуйского! Он разыскивал, когда царевича не стало. Пусть скажет теперь по правде, точно ли царевича похоронили в Угличе!..

Шуйский взошел на Лобное место. Воцарилась мертвая тишина. Народ, казалось, замер в ожидании, что скажет боярин. В его руках была теперь судьба Годуновых.

– Борис послал убить Димитрия-царевича, – раздался голос Шуйского, – но царевича спасли, а вместо него погребен попов сын!

Понял ли лукавый Шуйский, что спасти Годуновых уже нельзя, думал ли, отдавая их в жертву народной ярости, спасти себя и свои выгоды, услужить Лжедмитрию, – во всяком случае, слова его были приговором для несчастной семьи Годунова.

– Долой Годуновых! – заревела толпа. – Всех их и доброхотов их искоренить! Бейте, рубите их!.. Здрав буди, Димитрий Иванович!

Толпа хлынула в Кремль, ворвалась во дворец. Защищать Годуновых было некому. Стрельцы, стоявшие на страже у дворца, отступились при виде громадной бушующей толпы. Феодор кинулся в тронную палату и сел на престол. Понадеялся, видно, он, что народ не осмелится наложить рук на своего царя, когда увидит его во всем величии на троне. Трепещущая царица и царевна Ксения стояли с иконами в руках, словно со щитами, против ярости народной.

Но Феодор Борисович был уже в глазах народа не царь, а «изменник Федька», не по праву севший на престол. Несчастного Годунова стащили с престола. Царица в отчаянии, забыв о своем царском сане, рыдала и униженно молила всех не губить ее детей. Народ и не хотел их смерти. Годуновых отвезли из царского дворца в дом, где жил Борис, когда он был еще боярином. К дому приставили стражу. Расходившаяся чернь уже не знала удержу и предалась грабежу и разгулу. Царский дворец был опустошен: все в нем ломали, портили, грабили, говоря, что Борис осквернил его. Пострадали в эту пору и все люди, близкие к семье Годуновых: дома их разбивали, имущество грабили, челядь разгоняли… Бросились толпы черни и на жилища немецких лекарей, которых особенно жаловал Борис Годунов. Вмиг были расхищены пожитки и богатства, которые копили эти иноземцы в течение многих лет, пользуясь щедротами царя. Толпы кидались на дома, выламывали двери, замки, расхищали деньги, утварь, платье, уводили лошадей и скот. Особенно радовалась чернь, когда добиралась до погребов, где хранились многолетние меды и заморские вина. Выбивали в бочках дно и черпали вино или мед кто чем мог: горстями, шапками, даже сапогами. До глубокой ночи шел страшный грабеж и неистовый разгул. Хотя народ «душ не губил», т. е. не убивал никого, но многих людей, считавшихся раньше богатыми, пустил по миру…

3 июня поехали в Тулу к Димитрию выборные от Москвы – князья Воротынский и Телятевский, с повинной грамотой от всей столицы. Москвичи просили прощения у царя, приглашали его на престол, заявляли о своем верноподданстве и извещали, что Годуновых уже нет на престоле.

В Москву явились от имени царя для предварительных распоряжений князья Голицын и Мосальский. Патриарх Иов был лишен сана и сослан в Старицкий монастырь. Родичи царя Бориса и близкие люди были разосланы по разным отдаленным местам в заточение. Затем, желая угодить новому царю, совершили зверскую расправу над несчастными Годуновыми. Царицу Марию удавили веревкой. Феодор Борисович, обладая большой силой, долго боролся с убийцами, но и с ним покончили так же, как с матерью его. Народу было объявлено, что Годуновы, мать и сын, со страху сами отравились. Царевна Ксения осталась в живых, чтобы испытать безотрадную участь. Ее потом постригли в монахини. Не оставили в покое даже и тела царя Бориса – вырыли из могилы в Архангельском соборе, положили в простой гроб и похоронили вместе с женою и сыном в бедном Варсонофьевском монастыре.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.