§ 1. Политика российского правительства в отношении Речи Посполитой и ее украинских земель в первой половине XVII в.
§ 1. Политика российского правительства в отношении Речи Посполитой и ее украинских земель в первой половине XVII в.
В данной главе мы очень кратко коснемся проблемы отношения правительства России к событиям, происходившим на территории Украины в первой половине XVII в., его интерпретации этих событий.
В начале кратко упомянем историю создания Посольского приказа. Именно этому органу российского правительства, наряду с Боярской Думой, принадлежала главенствующая роль в определении внешней политики Московского государства в указанный период. Я бы даже сказал, что российское правительство видело окружающий Россию мир глазами служащих Посольского приказа. Через это учреждение проходила основная информация о событиях, имевших место быть в других государствах в XVI–XVII вв., а также именно здесь формировалось первоначальное мнение о значении и сущности этих событий.
Общепринятой датой образования Посольского приказа является 1549 г. «Есть, однако, основания полагать, что Посольский приказ как государственное учреждение существовал и ранее»[267].
Каковы же были функции этого учреждения и, особенно его руководителей, как они сложились к началу XVII в.? «Сохранившиеся посольские книги позволяют выяснить первоначальные функции думного посольского дьяка. Во второй половине XVI века думные посольские дьяки принимали привезенные послами грамоты; вели предварительные переговоры; присутствовали на приемах иностранных дипломатов; проверяли приготовленные списки ответных грамот; составляли наказы российским дипломатам, отправляемым за границу; и приставам для встречи иностранных послов; знакомились с отчетами российских послов, вернувшихся после выполнения дипломатической миссии на родину. Более того, присутствуя при “сидении” государя с боярами, они в случае несогласия с решением вопроса по своему ведомству высказывали собственное мнение. Замена главы Посольского приказа подчас была связана с переменами во внешнеполитическом курсе.
К компетенции Посольского приказа, кроме дипломатических отношений, относились: проживавшие в России иноземные купцы и ремесленники; поселившиеся в России татары; московские слободы, заселенные иностранцами; дворы для приема послов; выкуп пленных, а также отдельные поручения. Так, под его управлением состояли именитые люди Строгановы, купцы и промышленники, участвовавшие в освоении Сибири; несколько крупных монастырей.
К началу XVII в. Посольский приказ прошел значительный путь в своем развитии. Происходившие в нем изменения отражали общий процесс становления и укрепления Русского централизованного государства. В XVII в. эволюция протекала в рамках трансформации форм государственного управления от сословно-представительной монархии к абсолютизму»[268].
С каким же государством Россия имела наиболее интенсивные дипломатические отношения в первой половине XVII в.? Ведь Московское государство поддерживало, в той или иной степени, дипломатические отношения со многими странами как Запада, так и Востока. У Н. М. Рогожина мы находим однозначный вывод: «В XVII веке внешнеполитический курс России ориентировался в большей степени на Западную Европу, что убедительно подтверждается делопроизводством Посольского приказа»[269]. Далее он констатирует следующий факт: «Самая активная динамика международных контактов в XVII веке была у России с Речью Посполитой. На протяжении столетий Россия и Польша, являясь соседями, поддерживали между собой оживленные контакты. Отношения между этими двумя державами зачастую были напряженными: постоянные пограничные споры, выливавшиеся в кровопролитные войны, разница в вероисповедании – все это препятствовало сближению государств. Тем не менее, именно Польша была наиболее активным дипломатическим партнером России.
Отношения между Россией и Польшей в начале XVII века имели свою специфику: периоды, когда державы были близки к заключению военного союза и даже унии, сменялись конфронтацией и боевыми действиями. Столь тесные связи с Польшей привели к тому, что в годы Смуты, когда устои Российского государства подверглись серьезным испытаниям, именно из “латинствующей” Польши в силу ее географической, этнической и языковой близости Москва заимствовала отдельные элементы европейской культуры»[270].
«Вектор и динамику распространения внешнеполитических связей России легко проследить по <…> количеству посольских книг, которые отложились в архиве Посольского приказа. В XVI веке «крымских» посольских книг (т. е. книг по связям России с Крымским ханством) было 21, в XVII веке их стало на 61 больше; “польских” было 25, а стало – 231; “ногайских” было 10, в XVII столетии прибавилось только 2; зато “шведских” было 7, а стало – 122 и т. д. <…> Из 610 посольских книг по связям России с иностранными государствами конца XV – начала XVIII веков 256 посвящены русско-польским связям (для сравнения: за этот же период по нисходящей следуют 129 посольских книг по связям России со Швецией, 82 книги – по связям с Крымским ханством и т. д.)»[271]. В архиве Посольского приказа откладывались вообще все документы по внешним отношениям. Периодически служащими составлялись описи хранящихся документов. Известны, по крайней мере, описи 1614, 1626, 1632, 1654, 1673, 1680 и 1687 гг. «По количеству документов на первом месте стоят польско-литовские дела. В описи 1673-го года их отмечено около 2100, из них примерно 1400 относятся ко второй половине XVII века»[272].
Действительно, приведенные выше цифры из работы Н. М. Рогожина ясно и недвусмысленно свидетельствуют о большой степени интереса российского правительства и его внешнеполитического ведомства к отношениям с Речью Посполитой, а, следовательно, и к сбору информации о внутреннем и внешнеполитическом положении этого государства (в контексте общеевропейской политической ситуации). Информацию такого рода собирали послы, гонцы и другие служащие Посольского приказа. Помимо этого, практически все подданные московского царя, кто посещал Речь Посполитую, писали донесения о том, что наблюдали сами или слышали от других людей во время своего пребывания за рубежом. Весьма тщательно собирали информацию о событиях и настроениях в Речи Посполитой воеводы порубежных российских городов. В РГАДА хранится большое количество их отписок в Посольский приказ. В частности, опубликовано достаточно много такого рода материалов в издании «Воссоединение Украины с Россией: документы и материалы в трех томах». Издание это было приурочено к празднованию трехсотлетия вышеупомянутого воссоединения. С тех пор столь масштабной публикации исторических источников по истории взаимоотношений России с Речью Посполитой и Украиной в XVII в. не предпринималось. Примером письменного источника, характеризующего ту степень внимания, с которой относились в российских правительственных органах к любой информации из-за польских рубежей, особенно о событиях и настроениях на Украине, может служить документ № 116 из указанного выше сборника: «1638 марта 13 – Расспросные речи в путивльской съезжей избе запорожских казаков, бежавших в Россию, о разгроме казаками отряда С. Лаща, о переходе 2500 украинцев на Дон, о притеснениях чинимых на Украине польскими властями, о расквартировании в левобережных украинских городах польских жолнеров и немецких наемных солдат»[273]. Примером отписки воеводы об организации шпионской деятельности служит документ № 123: «1638 апреля 16. Из отписки брянского воеводы И. Головина в Посольский приказ о посылке в город Бор брянских купцов для торговли и для собирания сведений о положении на Украине. (Пушкарь Офонька Беляев и стрелец Максимка Бухтев – торговые люди)»[274]. К тому же типу документов относится и документ № 163: «1639 мая 17. Из отписки путивльского воеводы Г. Пушкина в Посольский приказ о возобновлении польской шляхтой строительства крепости Кодак и о других вестях с Украины»[275].
Необходимо отметить, что Россия вплоть до начала XVIII в. не имела своих постоянных дипломатических представительств за рубежом. Их организацией занялся только не задолго до своей смерти глава Посольского приказа Ф. А. Головин (ум. в 1706 г.). Соответственно, Россия не имела в Речи Посполитой своей постоянной агентуры, ее правительственным органам приходилось довольствоваться только отрывочными и довольно бессистемными сведениями, собираемыми воеводами, послами, торговыми людьми; добытыми путем опроса перебежчиков из числа запорожских казаков и других жителей Малороссии, опроса православных духовных лиц, приезжающих в Россию из Украины, или прибывших через нее и т. д.
Такой повышенный интерес российского правительства к Речи Посполитой вообще и к ее составной части – Украине связан с таким приоритетом отечественной внешней политики, как установка на то, что именно Москва является правопреемницей Киевской Руси. И Московским царям необходимо было собрать все земли, некогда входившие в Древнерусское государство, «под свою высокую руку». Главным соперником на пути реализации этой задачи стояла Речь Посполитая, в состав которой входили земли Белой Руси (составная часть Великого княжества Литовского) и Малороссии (составная часть Короны, то есть, собственно, Польши (после Люблинской унии 1569 г.)). Подливало масла в огонь и религиозное противостояние Москвы и Варшавы (столица Польши с 1596 г.).
Именно таким образом определяли цели и задачи внешней политики России в годы правления первых двух царей новой династии классики отечественной исторической мысли (хотя они иногда и расходились в деталях).
У В. О. Ключевского в этой связи читаем: «Как только стало завершаться политическое объединение Великороссии, тотчас выяснились дальнейшие задачи внешней политики. Великий князь Иван Третий, подбирая последние самостоятельные русские миры, в то же время заявил в борьбе с Польшей, что объединенная Великороссия не положит оружия, пока не воротит всех остальных частей Русской земли, оторванных соседями, пока не соберет всей народности. Внук его, царь Иван, стремился распространить территорию Русского государства до естественных географических границ Русской равнины, занятых враждебными иноплеменниками. Так были поставлены на очередь две задачи внешней политики: завершение политического объединения русской народности и расширение государственной территории до пределов Русской равнины»[276].
После Смуты российское правительство новой династии вернулось к этой политической доктрине Рюриковичей. «С первого царствования она и ведет ряд войн, имевших целью отстоять то, чем она владела, или воротить то, что было потеряно. Народное напряжение усиливалось еще тем, что эти войны, по происхождению своему оборонительные, сами собою, незаметно, помимо воли московских политиков, превратились в наступательные, в прямое продолжение объединительной политики прежней династии, в борьбу за такие части Русской земли, которыми Московское государство еще не владело дотоле»[277].
С. Ф. Платонов пишет по этому же поводу: «…назрел и внешнеполитический вопрос, исторически очень важный, – вопрос о Малороссии. <…> До сих пор Литва и Польша играли в отношении к Руси наступательную роль; с этих пор она переходит к Москве»[278] (имеется в виду время конца первого – начала второго царствования династии Романовых).
В. О. Ключевский не вполне согласен с С. Ф. Платоновым в оценке приоритетов Российской политики в отношении Речи Посполитой в 1630-е – первой половине 1640-х гг.: «Трудно сказать, предвидели ли в Москве это восстание (Богдана Хмельницкого 1648–1654 гг. – Б. Д.) и необходимость волей-неволей в него вмешаться. Там не спускали глаз со Смоленской и Северской земли и после неудачной войны 1632–1634 гг. исподтишка готовились при случае поправить неудачу. Малороссия лежала еще далеко за горизонтом московской политики, да и память о черкасах Лисовского и Сапеги была еще довольно свежа. Правда, из Киева засылали в Москву с заявлениями о готовности служить православному московскому государю, даже с челобитьем к нему взять Малороссию под свою высокую руку, ибо им, православным малороссийским людям, кроме государя, деться негде. В Москве осторожно отвечали, что, когда от поляков утеснение в вере будет, тогда государь и подумает, как бы веру православную от еретиков избавить»[279].
Особо хочется отметить высказывание В. О. Ключевского относительно «памяти о черкасах Лисовского и Сапеги». Во время Смуты, да и после нее, «черкасы», то есть запорожские казаки, проявили себя таким «братским народом» и «борцами за православную веру» на территории Московского государства, что память о них, действительно, осталась надолго. Безусловно, эти воспоминания весьма охлаждали желания российского правительства ввязываться в борьбу за Малороссию с Речью Посполитой. О деятельности запорожцев в это время у Б. Н. Флори читаем: «Так, в письме кн. Романа Ружинского Сигизмунду Третьему от 27-го февраля 1610-го года встречаем упоминание о жалобах бояр и “патриарха” на действия запорожцев, разоряющих Зубцовский уезд, в то время как жители Зубцова больше других расположены к королю»[280].
«Во второй половине марта (1610 г. – Б. Д.) военные действия развернулись вокруг главных городов Северской земли. Самуил Горностай, подкоморий киевский, набрав отряд, сжег Чернигов, а отряд Запорского 25-го марта взял Почеп. Запорский сообщал, что штурм продолжался до самого вечера, крепость была полностью разрушена. Погибло около 3000 посадских людей и крестьян из округи, около 2000 стало добычей казаков. Запорскому удалось спасти лишь сдавшихся воевод Почепа и священников. Обеспокоенный происходящим Запорский просил, чтобы гетман воздействовал на казаков, “чтобы его слушали и убийств таких не чинили”»[281].
«Хотя пушки в конце концов были поставлены, обстрел крепости не начинали, ожидая прихода казаков. Когда казаки, наконец, прибыли, их оказалось гораздо меньше, чем ожидалось: часть погибла в боях за Брянск, часть с дороги ушла грабить окрестные села. У осаждающих, как видим, вплоть до середины июля 1610-го года не было никаких реальных возможностей для того, чтобы силой овладеть Смоленском»[282].
«С приходом казаков трудности сразу не исчезли. Казаки были готовы лезть по лестницам на стены, но требовали отдать им город на разграбление, и военноначальники были вынуждены согласиться на это»[283]. Вообще же штурму Смоленска запорожцы «предпочитали грабить деревни в районе Брянска»[284].
С. Ф. Платонов отмечает, что и после завершения Смуты в Московском государстве, в первые годы правления царя Михаила (Михалека, как называли его поляки), «польские шайки (иррегулярные) делали постоянно набеги на русские, даже северные области, воюя Русскую землю “проходом”, как метко выражается летопись; точно так же поступали и малороссийские казаки, или черкасы»[285].
Таким образом, как мы видим, повод для тяжких раздумий по поводу политики по отношению к Малороссии и к запорожскому казачеству, в частности, у московского правительства, был. Трудно было решить что-то определенное в отношении того, как относиться к этим борцам за православие на Украине и насколько безопасно для государства иметь таких подданных, ведь и со своими донскими, терскими и волжскими казаками хватало хлопот у российского правительства. Другое дело – Смоленщина и Белая Русь. За них стоит и воевать.
Хотя периодически из украинских земель в Москву и прибывали эмиссары от различных малороссийских деятелей (светских и церковных) с просьбами взять под покровительство то запорожское казачество, то весь народ Малороссии, российскому правительству было крайне затруднительно определить, насколько влиятельны персоны, пославшие этих челобитчиков. Как уже упоминалось выше, сбор информации о состоянии дел в Речи Посполитой, вообще, и на Украине, в частности, был далеко не на высоте в первой половине XVII в.
Например: «26-го февраля 1620-го года в Москву прибыли посланцы гетмана П. Сагайдачного Петр Одинец “с товарищи”. Принятые боярами Посольского приказа, они заявили: “прислали их все Запорожское Войско, гетман Саадачной с товарищи, бити челом государю, объявляя свою службу, что оне все хотят ему, великому государю, служить головами по-прежнему, как оне служили великим прежним российским государям, и в их государских повелениях были”»[286].
Нам остается только отметить здоровый цинизм гетмана П. Сагайдачного, памятуя о вышеприведенных отрывках из работы Б. Н. Флори и том факте, что совсем недавно, в 1618 г., вышепоименованный гетман возглавлял войско запорожцев, участвовавших в походе королевича Владислава на Москву.
«Через пять лет, в начале 1625-го года, во время восстания под предводительством Жмайла, в Москву было отправлено посольство из восьми человек во главе с полковником И. Гирей “з граматами” на имя царя. Некоторый свет на содержание этих грамот, которые не сохранились, проливают показания священника Филиппа в Посольском приказе. По его словам, восставшие намеревались просить, чтобы царь “пожаловал их всех, велел им помочь учинить своими государевыми людьми на поляков. И они де козаки станут служить тебе, государю, и города литовские станут очищать в твое государево имя”»[287].
Московское правительство, видимо, ясно отдавало себе отчет в том, что в лице запорожских казаков оно имеет дело с крайне неустойчивой, легко поднимаемой на бунт, массой. В XVII в., называемым в отечественной историографии «бунташным», в плане обеспечения внутригосударственного спокойствия и без малороссийского казачества в России хлопот было достаточно. Кроме всего прочего, было весьма хорошо известно и о том, насколько легко запорожцы относятся к присяге. Как было принято в отечественной политике той эпохи, московское правительство решило ни в коем случае не форсировать ход событий в отношении установления тесных контактов с запорожцами. Вместе с тем Украине в трудные периоды оказывалась некая экономическая помощь, поддерживались связи с украинским православным духовенством, а главное, собиралась информация о действительном положении дел на Украине. Кроме того, переходящим из Речи Посполитой малороссам и казакам предоставлялась возможность поселиться в пределах России (территория, так называемой Слободской Украины, более или менее совпадающая с территорией современной Харьковской области). Отметим в этой связи, что переход границы между Россией и Речью Посполитой происходил в обоих направлениях. Часть малороссов, пожив в России, возвращалась обратно, так как ввиду административного беспорядка в польско-литовском государстве там, на землях Украины, можно было сравнительно легко уклоняться и от закрепощения, и от уплаты налогов. В России же со сбором налогов дело обстояло куда жестче.
Упомянутое выше украинское духовенство также присылало в Россию своих эмиссаров. Например, в 1625 г. «в Москву прибыл посланец киевского митрополита Иова Борецкого <…> луцкий епископ Исаакий Борискович. <…> Как видно из записи беседы боярина Черкасского и дьяка Грамотина с Борисковичем в Москве от 14-го января 1625-го года, последний приехал “с представлением государю царю Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету <…> о принятии Малороссии и запорожских казаков в покровительство”»[288].
Таким образом, перед российским правительством вставал еще один трудноразрешимый вопрос: а кого, собственно считать, выражаясь современным языком, «единственным законным представителем малороссийского народа», с кем можно вести переговоры о присоединении Малороссии к России? Подчеркиваю, что только так мог стоять вопрос: именно о присоединении Украины (Малороссии) к России. Ведь, как было показано выше, целью политики московского государства было включение в себя всех земель, некогда входивших в состав Древнерусского государства (Киевской Руси), то есть их простое поглощение. Позднее, для вящего обоснования главенства в славянском мире Великорусского православного государства, будет изменена даже официальная историософская концепция возникновения и развития государства у восточных славян. Для достижения этой цели был создан Летописный Свод 1650 г.
В. И. Вышегородцев по этому поводу пишет: «Этот памятник историографии был создан в среде “боголюбцев” при активном участии митрополита Никона и справщиков Печатного двора. Почти третья часть его содержания посвящается обоснованию идеи тысячелетнего существования христианства на Руси, начиная с деятельности Андрея Первозванного, принесшего свет христианской веры не только в Киев, но и в Новгород. Впервые вводится понятие о “четырехкратном” крещении Руси, акцентируется внимание на борьбе с ересями, подчеркивается значение Новгорода и Москвы как религиозных и государственных центров славянства. Совершенно по-другому была изложена древнейшая история славянства и России в историко-этнографическом введении, заменившем традиционное летописное вступление из “Повести временных лет”. На старые вопросы о начале русской земли, народа и государства были найдены новые ответы, содержание которых дает представление о громадных изменениях в сознании общества. Позаимствовав из украинской и польской историографии новые приемы изложения материала, составители Свода 1650-го года создают новый вариант древнейшей истории России, легендарный характер которой подчеркивает историософскую направленность всего произведения. В Своде утверждается мысль о зарождении государства у славян и русского народа задолго до возникновения Рима и даже державы Александра Македонского. Первые русские и славянские князья Словен и Рус основали княжества в районе озера Ильмень, и эта территория послужила этническим очагом для всего славянства. Название страны и народа приносят Словен и Рус, а не заморские варяги князя Рюрика, который рассматривается как продолжатель русской государственности. Традиционной для европейской политической жизни концепции преемственности государственного развития от “четвертой мировой монархии Римской империи” противопоставляется идея самостоятельного развития. При этом акцентируется внимание на традиционных связях и преемственности в политическом и культурном развитии от греческой цивилизации. С этой целью из польской историографии был позаимствован эпизод с “Грамотой Александра Македонского”, где утверждалось, что славяне получили право владеть территорией от Адриатического моря до Ледовитого океана. Этот текст был переработан с национальных позиций: адресован он был не всему славянству, а только русским князьям, и земли давались “на вечное правление” от Варяжского до Каспийского моря»[289]. Далее В. И. Вышегородцев делает выводы: «Столь решительный пересмотр историософских концепций XV–XVI веков был вызван ростом национального самосознания и обусловлен подготовкой борьбы с католической Польшей за “киевское наследство” и Балтийское побережье. Католической экспансии в Восточной Европе решили противопоставить идею славянского единства православных народов»[290].
Таким образом, происходила идеологическая подготовка к усилению борьбы за присоединение Малой и Белой Руси. Чуть позже, с целью наиболее безболезненного присоединения Украины (в 1653 г.), начнется унификация церковных обрядов (по греческим образцам, принятым как раз в малороссийской православной церкви, находившейся в юрисдикции Вселенского Патриарха), что, в свою очередь, приведет к расколу в великороссийской православной церкви. Таким образом, «воссоединение» Украины с Россией все равно не прошло безболезненно и для московского государства, и для российского общества в целом.
Но вернемся к вопросу о том, с кем, собственно говоря, могло российское правительство вести переговоры о вхождении Украины в состав российского государства. Кто мог быть надежным проводником идеи объединения с Москвой в украинском обществе? Причем настолько мощным и надежным, что на него можно будет целиком и полностью положиться в неизбежной в этом случае войне с Речью Посполитой. Но такого явного партнера в виде организованной и более-менее монолитной политической и военной силы на Украине в ту эпоху не просматривалось. Вот почему политика России в отношении Украины, как отмечают многие исследователи, была крайне осторожной и, даже, казалась не очень последовательной. В самом деле, как было показано в предыдущих главах настоящей работы, украинское общество первой половины XVII в. лучше всего характеризует слово «дробность». Даже сословные группы (наиболее прочные объединения людей в феодальном обществе) – и те отнюдь не монолитны на Украине XVII в. Даже в православии нет надлежащего единства: подчас враждуют братства и иерархия. Казачество – крайне «разношерстно» и ненадежно. Его старшина – отчасти полонизована, как и крупное, и среднее шляхетство. Шляхетство и старшина в значительной степени усвоили правила польской политической культуры (как, в значительной части, и православная иерархия). Периодически, когда Польские власти в очередной раз начинали «закручивать гайки» после очередного казацкого бунта, в Россию приезжали эмиссары то от казаков, то от высшего духовенства с просьбами то о «покровительстве», то о «взятии под свою высокую руку», что само по себе разные вещи. То есть, периодически возникавшие «соблазнительные» предложения малороссийской стороны имели различное содержание. Политическая же мощь делавших такие предложения была весьма сомнительна, политическая лояльность московскому режиму – тем более. Кроме всего прочего, все казацкие выступления носили антидворянский характер, что должно было крайне смущать московские власти.
Здесь стоит остановиться подробнее на вопросе о том, от ка кой политической силы Речи Посполитой российское правительство ожидало наибольших для себя неприятностей, и каких именно. Коль скоро мы выяснили, что явной опоры для российской политики в Польско-Литовском государстве не было, нужно рассмотреть тему о тех опасностях, которые, по мнению российской власти, исходили от этого соседнего государства.
На основании материалов Посольских книг 1644–1646 гг., которые удалось просмотреть автору данной работы, можно сделать следующие общие выводы. Во-первых, исходя из своих собственных представлений о характере монархической власти, в Москве преувеличивали значение королевской власти в Речи Посполитой. В наказах для посольства боярина Василия Стрешнева 1645 г. это преувеличенное значение власти Владислава Четвертого прослеживается довольно четко. Надо заметить, что это посольство имело чрезвычайно важное значение для отечественной политики. Дело в том, что, во-первых, оно отправлялось от имени нового московского царя Алексея Михайловича и имело целью получение подтвердительных грамот от короны Речи Посполитой и от ее Сейма на все договоры, ранее заключенные между двумя государствами во время правления царя Михаила Федоровича.
«И вам бы брату нашему наияснейшему великому Государю Владиславу Четвертому Божией милостью королю польскому и великому князю литовскому вечное докончанье блаженные памяти отца нашего великого Государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии Самодержца и вашего королевского величества своею государевою грамотою за своею государевою печатью с нами великим государем и царем и великим князем Алексеем Михайловичем всеа Русии Самодержцем с нашим царским величеством подкрепити…»[291].
Во-вторых, Владислав Четвертый недавно перед там женился вторым браком на Марии Людовике Гонзаго и его следовало поздравить, а заодно попытаться выяснить отношение к России новой супруги короля. Почему-то российское правительство уделяло большое внимание политическим симпатиям королевы, видимо, было наслышано о большом влиянии женщин на власть имущих мужчин в растленной Европе.
Традиционно в Москве опасались умаления царского достоинства во время дипломатических процедур, увязывая это с непризнанием суверенитета российской монархии как в отношении определенных территорий, так и в отношении царского статуса как помазанника Божия. Умаления этого достоинства можно было ожидать от кого угодно: от короля, королевы, панов Рады, просто от шляхтичей, от духовенства, от послов других держав. Поэтому царские послы получали подробнейшие и громадные по объему инструкции с описанием того, как должно почитаться в Речи Посполитой достоинство царского величества и как следует поступить при недостаточном почитании оного. «А будет великие послы боярину и наместнику Вологоцкие Василью Ивановичу с товарищи придут х королю на посольство и в то время будут при короле иных государей послы или посланник и послам великим посольства не править и идти из полаты вон. А молвить что им при иных послах и посланникех посольства править не показано»[292]. «И хто быдет от короля на встрече с какова чину какова им у стола будет честь, хто их станет подчевать и что с ними король или с панов рады поговорят и им то все записати. А против королевских и панов рады слов держати ответ остерегательно как бы государскому имяни и к чести к повышению»[293]. «А будет король против государева имяни не встанет и про государево здоровье спросит сидя и послам великим боярину и наместнику вологоцкому Василью Ивановичу Стрешневу с товарищи говорити: ведомо вашему королевскому величеству самому, что про великого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца про его царского величества здоровье де великие государи христианские и мусульманские спрашивают стоя»[294]. И так далее.
Особенно опасались в московском правительстве неприятностей от действий магнатов и шляхты. Такими действиями могли быть, например: задержание посольства на территории воеводства, которым управлял магнат, опять же умаление царского достоинства (неполное его титулование в любых сочинениях польских авторов (шляхтичей)) и еще более серьезные вещи, о которых речь пойдет далее. Из инструкции того же посольства боярина Стрешнева: «И учнут говорити, что король на Сойме с паны радою в дальнех городех. И им бы подождати как у короля сойм минетца. И где им король велит быти в ближних гор од ex и они им о том ведомость учинят. И послом великим боярину и наместнику вологоцкому Василью Ивановичу Стрешневу с товарищи говорити: посланы они от великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца и многих государств государя и обладателя от его царского величества к брату его к наияснейшему великому государю их Владиславу Четвертому Божиего милостью королю польскому и великому князю литовскому и иных краев королевскому величеству о самых о надобных о великих делех. А велено им ехати х королевскому величеству наспех. И они б отпустили их к королевскому величеству не мешкая. А они едут х королевскому величеству и в дальние городы. И говорити о том накрепко чтоб их отпустили х королю не задерживая»[295].
Вопрос об умалении царского имени частными лицами в Речи Посполитой, а, следовательно, по мнению отечественной дипломатии, и непризнании территориальной целостности московского государства, поднимался во время посольства 1644 г. боярина князя Львова и думного дворянина Пушкина. В статейном списке (отчете) этого посольства читаем речь посла князя Львова: «А великого государя нашего его царское величество именование великому государю вашему его королевскому величеству и впредь будущим государям польским и князем литовским и всем панам рады всей Речи Посполитой Коруны и великого княжества литовского описывать и на всяких станах людем именовать по его царскому достоинству великим государем царем и великим князем всеа Русии самодержцем с полным его государским тителы и брата его великого государя вашего его королевское величество именование его описывать столькими ж титлами по посольскому договору»[296]. «Государь наш его царское величество к брату своему к великому государю вашему к его королевскому величеству послов своих и послам <…> к королевскому величеству о том с ними писал чтоб королевское величество тем людем которые такое зло делали великого государя нашего его царское величество именование писали не по пригожему обоих великих государей вечного утвержденья неостерегая его царского величества чести велел за великие вины учинить казнь, а за меньшие вины велел учинить наказание жестокое»[297]. Здесь стоит заметить, что польский король, даже если бы захотел, никого из шляхты казнить не мог. Приговор выносил только сословный суд (см. главу 1 настоящей работы). Здесь мы видим либо злонамеренное выдвижение заведомо невыполнимых требований со стороны российского правительства, либо незнание им законодательства Речи Посполитой, то есть налицо некомпетентность служащих Посольского приказа, готовивших «Наказ» посольству. Наиболее вероятна первая причина. Это, скорее всего, попытка оказать давление на короля с тем, чтобы он «попридержал» магнатов и шляхту вообще. Попытка, надо сказать, не имеющая особых шансов на успех, так как власть короля в середине XVII в. уже была практически номинальной, что мы и показали в первой главе.
Но более всего московские власти опасались, что кто-либо из польских магнатов, как это уже бывало в начале XVII в., «запустит» в Россию нового самозванца. Хотя власть новой династии была крепка и легитимна в глазах российского общества и ее элиты, тем не менее пристальнее всего из Москвы следили именно за процессом воспроизводства самозванцев на территории Речи Посполитой. Сбор информации на эту тему, видимо, был поставлен чрезвычайно хорошо. В середине XVII в. «царевичей Дмитриев», разумеется, больше не было, зато появились сын царя Василия Шуйского и сын Марии Мнишек и Лжедмитрия Первого. На территорию России они не переходили, но сам факт их появления крайне раздражал российское правительство. (Вспомним еще раз, что XVII в. зовется «бунташным», а означает это, что из любой «искры» могло разгореться настоящее «пламя»).
В отчете посольства князя Львова 1644 г. по поводу «самозванческого» вопроса читаем: «Ведомо великому государю нашему царю и великому князю всеа Русии самодержцу царскому величеству учинилось подлинно что в прошлом <…> году в генваре пришел и с Черкас в Польшу в Самборщину к попу вор лет в тридцать или мало больше. И учал у того попа жить в наймитах для работы. <…> И тот поп увидел у того вора на спине воровское пясно написано. И отвел его в монастырь к архимариту (Илецу?). И ему и архимарит осмотря у того вора пясно отвел ево х подскарбею коруному х Яну Миколаю Даниловичу. И подскарбей Ян Миколай Данилович того пясна на нем осматривал и ево распрашивал и он назывался князь Семеном Ва сильевичем Шуйским царя Василья Ивановича сыном. А пясно де у него на спине то знак будто от царского сына. А взяли де ево черкасы в те поры как царя Василья Ивановича с Москвы повезли в Литву и с тех мест жил он в черкасех. И подскарбей держал ево у себя и сказывал про него и про его признаки коруны польской шляхте и всяких чинов людем. И шляхта и вся Речи Посполитая приказали подскарбею его беречь и на корм и на платье приказали ему давать из скарбу. И подскарбей того вора отослал опять в тот же монастырь к архимариту (Илецу?) для ученья руской грамоты языку. И на платье и на корм давал ему подскарбей из скарбу. И нынче тот вор в Польше. Да государь же ваш королевское величество держит в… (неразборчиво) литовском в иезувицком монастыре другого вора. А тот вор лет в тридцать ж и больши. А на спине у нево помеж плеч воровское пясно. А сказываетца от вора растриги сын который отступя Бога и предавая Сатане отвергая православную христианский веры и обругав иноческий образ скинув с себя чернеческое платье изъезжав с Москвы в Литву и возгордился. Называетца государевым сыном блаженные памяти великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии царевичем Дмитреем Ивановичем. <…> И ныне того вора которого называетца ростригиным сыном держат в Литве многие лета. А берег ево при себе Лев Сапега. А как Лев Сапега умер и с тех мест живет он при королевском величестве и маетности ему в Литве даны в Бресте Литовском и от государя вашего от его королевского величества идет ему жалованье. А сказывает тот вор про себя будто ево на Москве велено было повесить. Будто повешен иной малой а он збережон и печать будто на нем есть царская. И великому государю нашему его царскому величеству что такое непригожее и злое дело государя вашего его королевского величества стороны вычиняется. И какими мерами такие баламуты у вас в Польше и в Литве мимо их обоих великих государей вечного докончания и крестного целования. А государь ваш королевское величество и вы паны рада того не остерегаете таких баламутов в свое земле не унимаете»[298]. Здесь стоит отметить, что незадолго перед выступлением Б. Хмельницкого один из «баламутов» как раз пришел «от черкас». Что, безусловно, еще раз продемонстрировало российскому правительству, что от запорожских казаков можно ожидать любых неприятностей.
Правительство Московского государства опасалось, разумеется, и «тлетворного влияния Запада». Это, вообще, характерно для отечественной политики, имевшей, за исключением небольших отрезков времени, более или менее охранительный характер. От контактов с Западом, а в XVII в. это, в основном, как раз Речь Посполитая (хотя ее, в полном смысле этого слова, западной страной как-то язык не поворачивается назвать; вспомним, хотя бы пресловутый «сарматизм») ожидали ущерб отечественной политической, социальной традиции, а паче всего – православию, древнему благочестию, то есть ущерб самим основам российской жизни. «Запад», как и положено, настаивал на экономической, религиозной и личной свободе (применительно к XVII в., разумеется). «А будет паны рада учнут говорити чтоб обои великие государи один другому людем надобе свое называть и через свою землю без обыску и зацепни вольного проходу не боронить что на обе стороны вельми прибыточно быти может. И послам великим говорити что им великим послам о том от царского величества ненеказано. И на это великого государя его царского величества изволенья не будет. Потому то дело новое преж сего в великом российском государстве того никак не повелося. Потому что в том найму ратных людей торговым людем и поселянам будет насильство и налоги и для того на то царское величество не изволяет. И чего преж сего николи не бывало. И тому новому делу ныне быть непригоже. Для того что великого государя нашего людем ни в которые окрестные государства к великим государям служити преж сего николи не хаживали и ныне не ходят. Потому что они православые христианские веры греческого закону. Только им ходить на службу в чужие государства а попов руских с ними не будет приходить не учнут. И они учнут помирать без покаяния. И для того тому быти непригоже. А буде паны рада учнут говорити чтоб для большия крепости и совокупленния надежные братские приязни ствержденье оба великие государи дали вольность на обе стороны в царствах своих подданным своим служить при дворех или в войске и женитца и вольное набытие имения где хто излюбил и вольного жития позволять. Чтоб оба два в волном содеты были. Также б вольно церкви греческие и костелы в обоих государствах своих ставить. И о том бы не забороняти. И послам великим говорити воинским людем наияснейшего великого государя вашего Владислава короля польского и великого княжества литовского до царского величества и до его великих государств приезжати нет для чего. Потому что великий государь наш его царское величество против всякого своего государского недруга стоит своими людьми. А по времени смотря прибавливает и посторонних государств людей. Что и преж сего чинено было и (ясно?) много врямя. А чтоб польским или литовским воинским людем приезжать и отъезжать добровольно и того в московском государстве НИКОЛИ не бывало. И приезжати тем людем не для чего. А коли будет великому государю нашему понадобитца ратные люди в прибавку к руским людем и тогда смотря по мере и мысль будет. А ныне великому государю нашему ратных людей принимать и держать у себя без дела убыточно и не для чего. А народу польского и литовского люди в московском государстве на руских женах преж сего не женивались и своих дочерей за руских людей не выдавали. Для того что великое российское царство православные христианские веры греческого закона а в Польше и в Литовском люди разных вер и быти тому соединению мирскому плотцкому союзу невозможно что то будет к нарушенью нашие гречиские веры. Также церкви Божие и костелы во обоих государствах ставить непригоже и статися тому невозможно и в прежние лета как по смерти Стефана короля польского паны рада польские и литовские обирали на коруну полькую и на великое княжество литовское царского величества деда блаженные памяти великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии самодержца и в те поры его великого государя о тех вышепомяненных статьях просили. И он великий государь на те на все статьи непроизволил для соблюдения православныя христианския веры земного и временного царствия и славы света сего не пожелал. И ныне быть по тому ж и не вперед мимо того»[299].
Несколько модернизируя ситуацию, скажем, что и в XVII в. шла борьба за сохранение (ликвидацию) «железного занавеса», оберегающего население России от «тлетворного влияния» и конкуренции. Довод о том, что люди в России и в Речи Посполитой разной веры, верен лишь отчасти, так как значительная часть населения Речи Посполитой на той же Украине и в Белой Руси исповедовало как раз православную веру греческого закона.
Интересна в наказе посольству боярина Стрешнева и инструкция по поведению на государственном приеме в присутствии короля. Смысл ее – в том же оберегании чести московского государя и его государства. «А дворяном и посольским людем приказать накрепко чтоб они сидели за столом чинно ж и остерегательно и не и слов дурных меж собой не говорили. А серед них и мелких людей в палату с собой неимати для того чтоб от их чтоб от пьянства и безчинства не было. А велети им сидети в другой палате потому ж строго. А бражников и пьяниц и на королевский двор с собою не имати»[300]. Так что инструкции парткома советской эпохи для граждан выезжающих за рубеж имеют под собой давнюю традицию. «Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас». (Книга Екклесиаста или Проповедника 1.10).
Но вернемся к истории собственно российско-польско-украинских отношений.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.