«Решил проверить себя? Что ж, проверь…»

«Решил проверить себя? Что ж, проверь…»

Когда остриженный наголо Павел появился на пороге и громко оповестил: «Родичи! Готовьтесь к проводам новобранца!», у Светланы Никоновны похолодело в груди. И не только от предстоящей разлуки с сыном (в конце концов, это ожидалось со дня на день), сколько от чего?то тревожного, идущего от его нового облика.

«Голова казалась какой?то маленькой и никак не соответствовала его крупной фигуре, — вспоминает она. — Совмещение близкого и далекого… родного и чего?то незнакомого в облике сына не давало покоя…»

Все похолодело, когда она поняла, что навевало тревогу: остриженный Павел явил собой ожившую фотографию деда Павла Захаровича в их семейном альбоме, фотографию 1941 года, сделанную перед отправкой на фронт. Дед был в молодом возрасте, хотя и старше нынешнего внука, которого он, разумеется, не видел. Потому что у деда больше не было других возрастов…

«Та же стриженая голова. Тот же разрез слегка суженных глаз. Те же слегка припухшие губы. Та же богатырская фигура. Лицо открытое, доброе, со сдержанной улыбкой». Через двадцать лет после гибели Павла Захаровича где?то под Ленинградом у него родится внук, которого назовут его именем…

Неужели внуку предстоит повторить судьбу деда? — вот что морозило душу Светланы Никоновны.

О, этот таинственный долгопрогнозный барометр — материнская интуиция!

В тот раз, 12 октября 1980 года, хотя уже почти год шла афганская война, новобранца Павла Сарычева направили служить в ГДР, где он спокойно (хотя и случалось гореть в БТРе) прослужил свой обязательный срок и вернулся в родной Междуреченск.

Жизнь его складывалась благополучно. Уже за плечами горно?строительный техникум, армейская служба, уже поступил на работу на шахту им. В. И. Ленина — продолжать шахтерское дело отца. Уже дома образовался музей из призов, медалей и чемпионских лент, завоеванных им на ковре (вольная борьба). Уже собралась солидная коллекция значков — такое вот увлечение овладело им! Уже и «вторая половина» намечалась. И имя было у той «половины» — Ирина…

И вдруг: доброволец в Афганистан. «Надо было мне лечь на порог и сказать: „Только через мой труп!“ — отчаивается ныне Светлана Никоновна. — Не легла… Не сказала…»

Так что же было в душе Павла Сарычева такое, что заставило его так круто повернуть свою судьбу: отказаться от «гражданки», по которой соскучился за годы службы в ГДР; прекратить тренировки с любимым тренером Геннадием Анатольевичем Королевым, который довел его до 2?го места по РСФСР по вольной борьбе; позабыть про значки, которые уже выстраивались в тематические коллекции; бросить родителей, брата, друзей, подругу? Какое чувство надо было испытывать, чтобы поменять замечательно складывающуюся жизнь на афганскую тяжесть и опасность? Ведь его никто не гнал, никто ему не мог уже приказать. В прапорщики идут добровольно…

«Решил проверить себя? — переспросил отец. — Что ж, проверь…» Отец, видимо, удовлетворился таким объяснением: по себе знал, что есть в настоящих мужчинах необъяснимо?непреодолимое желание проявить себя на серьезном деле. Хотя, казалось бы, места для «проявления» было достаточно и в Междуреченске: по вечерам и ночам он участвовал в оперотряде добровольных помощников милиции. «Надо грязь из жизни выгребать. Надо подростков из подвалов вытаскивать. Надо, чтобы порядок был», — часто слышали от Павла в то время.

«Наивность» — появилось в нынешних воспоминаниях о сыне Светланы Никоновны слово, которое как бы объясняет ей труднообъяснимый поступок Павла.

Она вспоминает его ответ на ее протесты:

«Надо быть интернационалистом не только на словах. Пусть будет интернационалистом кто угодно, только не твой сын?

Через 10 лет об Афганистане будут говорить с такой же гордостью, как сейчас, спустя более 40 лет, говорят об Испании…»

(«Какая наивность! — пишет она. — Сейчас так кажется. А тогда воспринималось это всерьез».)

Нет, Светлана Никоновна, Ваш Павел не был наивным (сами говорите, читал даже Ф. Бэкона).

Он был человеком чистейшей нравственности, воспринимающим чужую беду как свою. Об этом же говорят и его высказывания об Афганистане, которые Вы записали. Они высвечивают душу Павла изнутри.

«Часто приходится по аулам Афгана развозить продовольствие. И там видели прямо на земле сидящих детей. То ли им по 10 месяцев, то ли по 2–3 года. Не понять! Солнце печет вовсю, а они — голые. Какие?то большие головы на тоненьких шейках, тоненькие ручки. Тоненькие ножки. И большие, как у беременных женщин, животы. Маленькие „беременные“ ребятишки… Не поймешь, то ли мальчики, то ли девочки. А глаза… Они кажутся такими огромными на их лицах, а взгляд этих глаз…

Посмотришь на такое, и самому в горло долго потом никакая еда не лезет… Раздавали крупу, муку, лапшу и т. д. Так они (и дети, и взрослые — женщины в основном) тут же горстями хватали и ели. Картина жуткая… Стоило ехать в Афган хотя бы для того, чтобы накормить этих детей, стариков, женщин. Не увидел бы сам, другому бы едва ли поверил».

Конечно, такие слова и такие чувства контрастируют с циничными и безответственными заявлениями о бессмысленности пролитой крови на афганской земле, о расплате за ошибки политиков и т. д.

И не потому, что Павел был наивен, а потому что своими чистыми глазами смотрел дальше и глубже других и видел суть войны в человеческом измерении.