Глава XIII. РОЖДЕНИЕ ИМПЕРИИ ТАН

Глава XIII. РОЖДЕНИЕ ИМПЕРИИ ТАН

Суйский дом и тюркюты. Власть Суйского дома над восточными тюркютами казалась окончательно утвержденной. Жангар Кимин-хан не только охранял границу, но и принимал все меры к тому, чтобы сделать свой народ похожим на китайцев. Он пытался заставить тюркютов носить китайскую одежду, строить дома и сеять хлеб. Сам он жил в городках Кинхо и Динсян, построенных для него китайцами{597}, но его подданные предпочитали войлочные юрты. Хан, понимая, что единственная его опора — император, старался упрочить союз единственным известным ему способом — браком на китайской царевне. На беду первая его супруга умерла, но он немедленно выпросил замену, новая царевна, Ичжен, была препровождена к нему с великой поспешностью, ибо, как выяснилось потом, она совмещала роль жены с функциями секретного агента{598}. Китайское правительство продолжало опасаться тюркютов. Оно не без оснований полагало, что воля хана далеко не отражает настроений народа.

В 607 г. Ян-ди подарил хану и царевне роскошные одежды, золотые кувшины и шелковые ткани. Подобные дары были вручены царевичам и вельможам. Когда же им показалось мало присланного, то они пригнали китайцам на продажу 3 тыс. коней и получили от казны 13 тыс. кусков шелка — непомерно высокую цену, являвшуюся по существу замаскированным подкупом. Зато в том же 607 г. указом была запрещена непосредственная торговля китайского народа с тюркютами, вследствие чего последние лишились тех товаров, к которым уже успели привыкнуть. Расчет китайского правительства был прост: хан и князья, на верность которых правительство рассчитывало, одаривались сверх своей потребности и предполагалось, что простые воины получат из рук хана и знати эти излишки и оплатят их исправной службой. Пока же рядовые воины имели возможность удовлетворять свои потребности на свободном рынке, хану нечем было их привлечь. Примирить же их с Китаем помимо ханского посредничества даже не стоило пытаться. Более того, Ян-ди продолжал восстановление укреплений Великой стены, начатое еще империей Бэй-Ци, стремясь отгородиться от своих союзников.

Эта политика носила название «доброты и слабости»{599}. Она имела успех лишь до тех пор, пока на престоле каганата сидел правитель, парализующий усилия своего народа. Жангар вполне подходил для этой роли, но осенью 608 г. он умер, и Ян-ди назначил ханом его сына, шада Дуги. Это было прямое нарушение тюркютского закона о престолонаследии, но Ян-ди полагал, то с тюркютами уже можно не стесняться. Дуги принял титул «Шибир-хан» и взял в жены китайскую царевну, вдову своего отца, что должен был сделать согласно тюркютскому обычаю{600}. Уже этот первый шаг показал, что новый хан скорее похож не на своего слабого и робкого отца, а на хитрого и честолюбивого деда, Чулохоу.

Положение нового хана было крайне сложным. Во-первых, он не мог себе позволить продолжать приспособленческую политику своего отца. Против этого были настроены его подданные, да и сам он разделял их антипатию к Китаю. Но с другой стороны, каганат был лишен тыла. Западные тюркюты были крайне враждебны, причем смена хана Тамана на хана Шегуя не изменила характера взаимоотношений каганатов{601}. Кочевые подданные — уйгуры, бугу, тонгра, байырку, кидани и татабы — за время минувшей смуты успели показать, как легко ломается их лояльность. Наконец, сила Китая казалась необоримой, но именно там произошли события, которые зажгли новую зарю тюркютской свободы.

Ян-ди. Все китайские историки от Вэй Чжэна (VII в.) до проф. Шан Юэ (XX в.) чрезвычайно отрицательно относятся к личности императора Ян-ди и в особенности к его деятельности. В значительной степени они правы, но надо принять во внимание, что и то и другое не случайно. Ян-ди был крайним представителем того класса, который выдвинул его на престол и поэтому сносил его бездарность и самодурство. Помещики группировки Гуаньлун образовывали партию, которую, будь это в наше время, мы назвали бы националистской и антинародной. Все усилия эта группа направляла на восстановление померкшего блеска эпохи Хань. С этой точки зрения понятны и подкупы князьков «Западного края», походы в Корею. Ведь и та и другая страна подчинялись ханьскому Китаю. Не было нужды в том, что в VII в. Корея была заселена новым народом, что Ляодун уже не имел китайского населения и не мог быть базой для наступления на восток, что удерживать бедные оазисы вокруг Лобнора было бессмысленно при союзе с тюркютскими каганатами и т. д. и т. п. Но «национальная гордость» требовала полного удовлетворения, и потому совершались эти нелепые предприятия, а тяжесть их ложилась на плечи податного и служилого сословия.

Трезвое сознание многомиллионного китайского народа не могло примириться с тем, что тысячи людей изнурялись и гибли ради утопических целей императора и придворной клики. Росло недовольство в массах. Оно не укрылось от глаз правительственных соглядатаев и заставило императора принять меры. В 609 г. был издан указ, запрещавший простым людям иметь железные вилы, серпы, шилья и ножи{602}. Но предосторожность не помогла. Вначале 610 г. толпа, наэлектризованная буддийской проповедью о пришествии спасителя мира Майтрейи, ворвалась в императорский квартал Лояна, обезоружила стражу и начала восстание. Конечно, оно было тут же подавлено регулярными войсками, но жестокие репрессии не устрашили китайский народ. С этого времени можно говорить о разрыве между династией и страной, но Ян-ди считал, что это мелочь.

В 611 г. началась война с Северной Кореей (Когурё). Поводом к ней послужил отказ корейского царя лично прибыть ко двору императора для принесения покорности. Огромная армия, численность которой определяли в 1130 тыс. человек{603}, весной 612 г. двинулась на восток. Император принял верховное командование и категорически запретил командирам отдельных частей проявлять инициативу. По каждому вопросу они должны были обращаться в ставку и ждать указаний, а так как гонцы не успевали обернуться своевременно, то войска бездействовали и давали возможность корейцам перестраиваться. Снабжение армии было налажено плохо, и в результате этого наступление захлебнулось. При отходе корейцы сильно потрепали китайский арьергард. Из 350 тыс., перешедших Ляошуй, вернулось только 2700 человек. Бездарность, приведшая к позорному поражению, вызвала возмущение не только в народе, но и в господствующем классе. Даже Ян-ди понял это и в следующем, 613 г., отправляя новую армию в Корею, разрешил командирам действовать по своему усмотрению{604}. Но было поздно: недовольство правительством вылилось в мятеж.

В Шаньдуне восстали дезертиры. Они пели песню: «Не пойдем умирать в Ляодун»{605}. Летом 613 г. крестьяне Шаньдуна, Хэбэя, Хэнани отказались идти на военную службу и организовали многочисленные повстанческие армии, но они не могли тягаться с регулярными войсками правительства и терпели поражения, после которых следовали жестокие казни. Поход на Корею, несмотря на сопротивление народа, начался.

Корейцы защищались отчаянно, хотя силы их в сравнении с китайскими были ничтожны. Уже казалось, что дни корейской независимости сочтены, и вдруг вся китайская армия покатилась назад. Оказалось, что князь Ян Сюань-гай, наместник Шу (Сычуани), пользуясь отсутствием императора, поднял мятеж и осадил Лоян. Ян-ди поспешно вернулся с войсками, и Ян Сюань-гай был вынужден бежать. Чтобы не попасть в руки врага, он просил своего верного друга заколоть его{606}.

Ян-ди считал, что единственный способ упрочения власти — это казни. За восстание Ян Сюань-гая поплатились жизнью 30 тыс. совершенно непричастных людей, имущество которых поступило в казну{607}. Прибыв в Лоян и увидев на улице прохожих, император цинично заметил: «Похоже, что здесь еще много народу».

Еще уменьшить численность населения Ян-ди помогли корейцы, почти начисто уничтожившие арьергард брошенной императорской армии. Немало сделал и полководец Ван Ши-чун, посланный на усмирение Южного Китая. Перед возожженными благовониями он клятвенно обещал повстанцам прощение, а затем 300 тыс. сложивших оружие были заживо закопаны в землю.

В 614 г. Ян-ди снова двинул войска в Корею, но тут «мятежники, подобно пчелиным роям, поднялись»{608}. Однако корейцы не хотели войны и прислали посольство с предложением мира на прежних условиях номинальной покорности и предоставления небольшой дани. Ян-ди был вынужден согласиться, так как перед ним стояла задача сначала победить собственный народ.

В 615 г. императорским указом было предложено сельскому населению перейти в города; почтовые станции, дозорные вышки и деревни окружались стенами, за которыми бушевало море крестьянской партизанской войны{609}. Убежденный в действенности принятых мер, император решил отдохнуть от забот и от летней жары. Со своим пышным двором и гаремом он прибыл в северную Шаньси, чтобы поохотиться и попировать, пока его войска ловят и казнят его подданных. Тут-то наступил момент, которого долго и терпеливо ждал тюркютский хан.

Шибир-хан. Официальным поводом для поездки, которую предпринял Ян-ди, была проверка северной границы. Там действительно было очень неспокойно, так как обитатели пограничной полосы — потомки тобасцев — были в числе обиженных суйским режимом. Они давно уже перестали быть тобасцами, но в VII в. еще не стали китайцами, составляя особую этническую группу, равно удаленную от Китая и Великой степи и равно близкую им обеим. Тюрки называли эту народность «табгач», и я считаю полезным принять такой термин. В наступающей смуте табгачи не могли не принять непосредственного участия, так как былая воинственность была ими сохранена. Но действовали они бессистемно, так как успели утратить спаянность и организованность. Один из их вождей — полководец Ли Юань, князь древней области Тан, был лоялен династии; другие, как, например, некие Боюй-со, Ван Сю-ба и Вэй Дао-эр{610}, крамольничали при поддержке тюркютов. Навести порядок было необходимо, но император вместо этого предавался развлечениям в замке Фынь-ян-гун{611}. Как только это узнал тюркютский хан, он поднял своих соплеменников, кочевавших в Ордосе, и бросился во главе их на ловлю императора. Но китайская разведка тоже не дремала. Царевна, ставшая супругой хана и добросовестно следившая за ним, успела донести Ян-ди об опасности{612}. Благодаря этому император успел скрыться в крепости Яймынь, расположенной в системе Великой стены. Тюркюты осадили крепость и одновременно разгромили всю область. Пало 39 укреплений. Устояли только крепость Го и сама Яймынь. В Яймыне укрылось до 150 тыс. солдат и гражданского населения. Кирпичами из разобранных домов заделывались пробоины в крепостных стенах. Припасов могло хватить лишь на 20 дней. Когда тюркюты бросались на приступ, их стрелы падали около императора, находившегося, естественно, в самом безопасном месте. Это значит, что простреливалась вся крепость. Доблестные солдаты и горожане отбивали атаки, а «великий» император, «обняв своего сына, от страха так плакал, что глаза у него распухли»{613}.

Тюркютский набег был рассчитан исключительно на внезапность. Выдерживать бои с полевыми дивизиями и закаленными пограничниками Ли Юаня тюркюты не собирались. Поэтому, когда регулярные войска поспешили на выручку своего императора, Шибир-хан снял осаду и отступил в степи, сохраняя своих воинов для новых подвигов. Корпус Ли Юаня, ворвавшись в ордосские степи, обнаружил там около 2 тыс. стариков и больных, которые пали жертвой разъяренных китайских ветеранов. Для более решительного ведения войны Ян-ди нанял солдат за деньги, что для того времени было исключительным событием{614}. Очевидно, проводить мобилизацию в условиях смуты было невозможно, а он считал своим долгом отомстить кочевникам за перенесенный им испуг. Естественно, что после этого война между тюркютами и Китаем не прекратилась.

Повод к восстанию Шибир-хана, как оказывается, дали китайцы. Суйское правительство, встревоженное усилением Шибир-хана, попыталось применить к тюркютам свою обычную политику. По совету преемника Чжан-сунь Шэна, Фэй Гю, младшему брата хана, Чжиги-шаду, были предложены царевна и титул «южного хана»{615}. Этим путем китайцы хотели разделить силы тюркютов; однако Чжиги-шад наотрез отказался от такого предложения и сообщил о нем брату, что еще усилило вражду последнего к Суйскому дому. Не смущаясь неудачей, Фэй Гю предложил Ян-ди захватить обманом наиболее подозрительных тюркютских старейшин. Жертвой стал некто Хуси. Он был приглашен в г. Май якобы для получения подарков, схвачен и обезглавлен вместе со своими спутниками. Вероломство императора толкнуло Шибир-хана на войну{616}.

Сначала, в 616 г., военные действия велись довольно вяло. Отряд Ли Юаня, обученный методам степной войны, с успехом отбивал тюркютские набеги на границу. Несмотря на это, смертельно напуганный Ян-ди уехал на юг, подальше от тюркютов. Он заперся в крепости Цзянду (Янчжоу), где предался разгулу, бросив страну на произвол судьбы{617}. Последствия не замедлили сказаться.

Легкого толчка Шибир-хана оказалось достаточно, чтобы опрокинуть гнилой режим. За 617 г. в Китае вспыхнуло пять восстаний. Восстали князья, генералы, атаманы разбойничьих шаек. Шибир-хан принял в смуте самое живое участие. Хотя все повстанцы заискивали перед ним, он выбрал союз с генералами Лян Ши-ду и Лю У-чжоу, послав им лошадей и знамя с золотой волчьей головой. Позднее он договорился и со своим главным противником Ли Юанем{618}.

Настало время, когда тюркюты сполна отплатили китайцам за недавнее унижение. Шибир-хан стал фактическим хозяином Срединной империи. Грабительские набеги тюркютских латников простирались до стен Цзиньяна. Множество китайцев перебежало на сторону тюркютов и умножило их войска. Кидань, Шивей, Тогон и Гаочан подчинились Шибир-хану{619}.

Ли Ши-минь. Смута, постигшая Срединную империю, была не случайна. Китайские патриоты мечтали о воссоздании величия империи Хань, забывая, что за ним следовала кровавая смута Троецарствия и нашествия хуннов. И теперь, только за предельно краткий срок, прошел тот же, но на этот раз искусственно воссозданный процесс. Так же сцепились между собой воеводы, а место южных хуннов могли занять табгачи, которым не хватало только настоящего вождя. Но и он нашелся: это был Ли Ши-минь, второй сын полководца Ли Юаня.

Фамилия Ли в древности принадлежала к китайской служилой знати. В 400 г. Ли Хао был правителем Аньси и Дуньхуана, подданным княжества Бэй-Лян (Хэси). Пользуясь смутами, он отделился и объявил себя государем княжества Си-Лян с центром в Лянчжоу{620}. В 422 г. это княжество было покорено хуннами и род Ли вернулся в свое первоначальное состояние, снова став служилой знатью. Таковым он оставался при династиях Тоба-Вэй и Бэй-Чжоу. Члены рода Ли были преданы тобасским владыкам и потому занимали важные посты в администрации{621} и, наконец получили наследственный титул Танского гуна{622}. Деловые, личные и брачные связи на протяжении 200 лет превратили род Ли в ту полутобасскую, полукитайскую знать, которую мы выше охарактеризовали как особую народность — табгач.

Немалую роль тут сыграла и классовая принадлежность. Ли были богатыми землевладельцами, и быт связывал их больше с такими же табгачскими помещиками, чем с китайскими батраками и арендаторами, работавшими на их полях. Вершины процветания достиг Ли Ху, отец Ли Юаня, которому за участие в перевороте, приведшем к власти Юйвынь Цзю, была пожалована почетная фамилия Дае{623}. Ян Цзянь отобрал у Ли Юаня эту честь, но оставил его правителем Тайюани.

Вся история этого рода показывает, что его интересы совпадали с чаяниями табгачских помещиков Северного Китая, но Ли Юань не обладал качествами политика и вождя, а был просто хорошим генералом. Зато эти качества в высокой степени имелись у его второго сына, Ли Ши-миня, который побудил своего отца принять участие в развернувшейся гражданской войне.

Любое вооруженное выступление в условиях классового взрыва и гражданской войны должно иметь свой социальный смысл и программу. Только таким путем оно может приобрести сторонников и добиться успеха. Поскольку весь Китай был охвачен крестьянским движением, а уцелевшие помещики и чиновники прятались по городам, то Ли Ши-минь выступил с программой «умиротворения», восстановления власти династии Суй, почему начатая им война была названа «справедливой».

Кому была на руку эта программа?

Во-первых, табгачским помещикам Северного Китая, желавшим посадить на престол своего человека и прижать вельмож из «группировки Гуаньлун». Во-вторых, мелким китайским помещикам и чиновникам, которых крестьяне могли безнаказанно убивать, тогда как вельможи сидели в безопасности в своих укрепленных дворцах. В-третьих, восставшим крестьянам; как только их перестали закапывать заживо в землю, а стали кормить зерном из государственных амбаров, они бросили оружие и разошлись по деревням, чтобы вернуться к мирному труду, ибо с самого начала только этого им и не хватало. В-четвертых, тюркютам, которые вместо презиравших и ненавидевших их китайцев увидели рядом с собой человека, привыкшего к их быту и нравам. Конечно, Ли Юань наносил им сильные удары, пользуясь их же собственными методами войны, но за удаль в бою не судят, и тем более приятно подружиться с храбрецом.

Против начавшегося движения выступили сторонники династии Суй, не без основания увидавшие в танском войске стремление возродить ненавистные им традиции полукочевых империй Вэй и Бэй-Чжоу. Многие из противников Ян-ди готовы были положить жизнь за осуществление принципов империи Суй. Поэтому война оказалась крайне ожесточенной.

Но что же делал виновник кровопролития, «государь Победоносной империи, великий и неповторимый Ян-ди»? Запершись в своем роскошном замке, он делил свои досуга между вином и красавицами, очевидно не отдавая себе отчета в том, что он натворил. Своим бездействием он настолько парализовал энергию своих сторонников, что один из них придушил пьяного деспота и объявил себя императором. Этим поступком убийца только сыграл на руку Ли Юаню, превратив его из мятежника в защитника попранной законности.

Тем временем танская армии росла и побеждала. Зимой 617 г. Ли Юань взял Чанъань, где после казни нескольких вельмож, связанных со старым режимом, объявил амнистию, чем привлек на свою сторону симпатии широких, масс народа. Сверх того, престарелым, заслуженным чиновникам он жаловал почетные звания. Государственные амбары были открыты для бедняков, а дворцовых наложниц отпустили к их семьям. Солдатам запрещалось грабить население; жестокие законы суйского времени были отменены, и вместо них принят новый кодекс, по которому «подлежали смерти: убийцы, грабители, предатели и мятежники»{624}, т. е., противники нового правительства. Как только прилетела в Чанъань весть об убийстве Ян-ди, Ли Юань объявил себя императором Гаоцзу и назвал свою династию Тан. Это случилось 18 июня 618 г.

Изменники. Шибир-хан имел все основания рассматривать коронацию Ли Юаня в Чанъани как свою победу. Ли Юань был только одним из претендентов, которые искали поддержки у тюркютского хана, и шансы танского князя на победу зависели в значительной мере от помощи, которая приходила с севера. Для ремонта кавалерии тюркюты пригнали 2 тыс. коней, для подавления противника прислали 2 тыс. латников{625}. Больше Ли Юань не решился принять, чтобы не оказаться во власти слишком могущественного союзника{626}. Шибир-хан не считал, что танские войска в ближайшее время смогут завоевать огромный Китай, где несколько храбрых и талантливых полководцев защищали свои владения до последней капли крови. Однако военный талант Ли Ши-миня и стойкость табгачей, привыкших к непрерывной войне на границе, превозмогли упорство китайских традиционалистов, и к 624 г. страна лежала у ног танского императора. Эта война всецело относится к истории Китая, и поэтому мы не останавливаемся на ее перипетиях и драматических эпизодах. Для нашей темы важнее вторая, меньшая группа противников и Суйского и Танского домов, искавшая помощи у тюркютского хана.

К счастью, сохранился список их предводителей, и мы имеем возможность охарактеризовать то движение, которое поддерживал Шибир-хан. 1. Го Цзы-хэ — гвардейский офицер левого крыла легкой кавалерии. Во время голода он вместе с 18 другими заговорщиками захватил провинциальный город и убил правителя, которому изголодавшийся народ не оказал помощи. Затем Го Цзы-хэ объявил себя «царем вечной дружбы». Поддавшись тюркютскому хану, он назвал себя «Сын неба, уничтожающий дом Ян» и одновременно принял тюркютский титул «Бури шад» (волк-князь). 2. Лян Ши-ду — офицер гарнизона крепости Шофан (в западном Ордосе). Захватив город при помощи нанятых разбойников, он убил правителя и объявил себя императором династии Лян. Подчинившись тюркютам, он получил от них титул «Тарду Бильгехан». 3. Лю У-чжоу — кавалерийский офицер из крепости Ма-и (в восточном Ордосе), заручившись сочувствием десяти товарищей, вошел в приемный зал правителя, выволок его оттуда и убил. Никто не решался ему помешать, наоборот, вскоре под его знамена стеклось 10 тыс. воинов. Он скромно объявил себя правителем и послал к Шибир-хану просьбу о помощи. В ответ он получил знамя с золотой волчьей головой и титул: «Хаган, уничтожающий дом Ян и императора». Против суйских войск он действовал весьма удачно и захватил большую часть северной Шаньси, что позволило ему заявить претензию на императорский титул.

Прочие были того же пошиба — авантюристы без чести и совести. В истории они существенной роли не играли и перечислять их не стоит. Они были продуктом той деморализации, в которую ввергла Китай преступная тирания Ян-ди. По своему психическому облику они были контрастны китайским традиционалистам, боровшимся против танских войск внутри страны. Но среди многочисленных мятежников были и случайные люди. В 621 г. некоторые офицеры, отданные под суд за пьянство и буйство, возмутили свои отряды, выбрали начальником некоего ученого, по имени Лю Хэй-да, под страхом смерти предложили ему встать во главе их и добиваться трона. Несчастному Лю Хэй-де оставалось только согласиться.

Понятно, что тюркютский хан имел все основания относиться с презрением ко всем этим «императорам», которые сохраняли свои головы только благодаря его поддержке. Поэтому, вероятно, он помог Ли Юаню взойти на престол, полагая, что он не лучше других и воцарение его только ослабит Китай. Кроме того, Ли Юань действовал крайне дипломатично, обращаясь в письмах к хану как к равному государю, что шло в разрез с китайской традицией{627}. В 613 г. посол Шибир-хана во время пира сидел рядом с императором, но уже в 619 г. хан понял свою ошибку и события потекли по иному руслу.

Смена вех. От осведомителей тюркютского хана не укрылось, что танское правительство проводит огромную созидательную и оздоровительную работу. Хан ясно понимал, что ему выгоден Китай слабый и раздробленный, а не благоденствующий и богатый. Особенно должна была его обеспокоить военная реформа. По вступлении на престол Ли Юань вместе с Ли Ши-минем реорганизовали всю армию: «Династия Тан учредила в столице восемь дивизий. Каждая дивизия делилась на восточную и западную, и посему всего считалось 16 дивизий. Сих-то 16-ти дивизий военными чинами дом Тан жаловал иностранных владетелей и заграничных своих вассалов»{628}.

Рядовой состав этих дивизий комплектовался также из наемников, которых называли «илохэ», т. е. «молодцы, отборные, крепкие люди». Оценку новой армии дал Ли Ши-минь, сказав: «В древности, при Ханьской династии, хунну были сильны, а Китай слаб. Ныне Китай силен и северные варвары слабы. Китайских солдат тысяча может разбить несколько десятков тысяч их»{629}. Эти слова оказались правдивыми.

В 619 г. Шибир-хан с небольшим войском вступил в Ордос, соединился с Лян Ши-ду. Вскоре к ним примкнул Лю У-чжоу и союзники готовы были вторгнуться во Внутренний Китай{630}. Испуганный появлением нового врага, Ли Юань приказал восстанавливать укрепления Великой стены и строить земляные валы на горных перевалах, но Ли Ши-минь отговорил его, сказав, что следует полагаться на изобретательность и находчивость боевых командиров, а не на камни{631}. Однако вторжения не произошло, так как хан заболел и умер. В Чанъани сделали вид, что потеряли лучшего друга. Император лично «изъявил сожаление» и отправил «для похорон» 30 тыс. кусков шелковых тканей. Этим была отсрочена на год неотвратимая война. За этот год империя Тан успела укрепиться, а в тюркютском каганате произошли события, значительно уменьшившие его мощь.

Танский Китай и степь. В сознании древнего китайца эпохи окрашены в символические цвета. Белой представлялась эпоха раннего Цинь, которая в известной легенде о сне Лю Бана персонифицировалась белой змеей, пожранной красной змеей, т. е. Хань. Красный цвет был для Китая национальным, голубой символизировал степных кочевников, черный — тибетцев; желтый цвет, олицетворяющий стихию земли и верность, принял основатель династии Вэй — Тоба Гуй{632}, а Тан?.. Тан для цветового восприятия представлялась пестрой.

Действительно, 618 г. стал переломной датой не только для Китая, но и для всей Азии. Великий полководец, администратор и политик Ли Ши-минь, подобно Александру Македонскому, хотел не просто завоевать страны с разными культурами, но и сроднить эти культуры, заменив тесным общением исконное противопоставление «цивилизованного» Китая кочевым варварам. До сих пор культурный обмен шел стихийно; с 618 г. его начали поощрять сознательно. Бурное время благоприятствовало начавшемуся процессу: множество китайцев, бежавших от суйской тирании, осело в тюркютских кочевьях и породнилось со своими гостеприимными хозяевами.

Немало степных удальцов стекалось под знамя отважного воина Ли Юаня. Их принимали на службу, не задаваясь праздным вопросом: кто они китайцы или тюрки? Они женились на изнеженных китайских девушках и, довольные новой судьбой, видели смысл жизни в военной службе или придворной карьере. Так создавалась империя, так умножалась народность «табгач», и таким образом оказалась проломанной Великая стена как в прямом, так и в переносном смысле.

В Китае возник большой интерес ко всему иноземному. Был составлен китайско-тюркский словарь, который, к сожалению, не сохранился. Музыка разных народов, в том числе и тюркская, исполнялась императорским оркестром еще со времени Бэй-Чжоу, исторической предшественницы Тан, а в интересующую нас эпоху получила полное признание. Шел постоянный обмен людьми: в Чанъани уже в 20-х годах VII в. жило 10 тыс. семей тюркютов{633}. Их одежда и нравы импонировали китайской знати, и возникла мода на все тюркское{634}, как в Риме II в. подражали германским вкусам, а в Византии VIII в. — хазарским{635}. С каждым годом мода на кочевнические обычаи делала успехи, пока не вошла в быт придворных кругов и знати. На пирах подавались «заграничные блюда» под иноземную музыку. Тюркская одежда — зеленый или коричневый халат с воротником, запахнутый налево и подпоясанный ремнем, стал в Танскую эпоху обычной одеждой{636}. Но еще больше понравилась китайцам юрта, которая в зимнее время была жилищем несравненно более совершенным, нежели китайские дома VII в.

Преимущества юрты весьма подробно описал поэт Бо Цзюй-и (772-846). Китайские вельможи ставили юрту у себя во дворе и переселялись в нее на зимнее время. Бо Цзюй-и называет юрту «голубой», очевидно подчеркивая цвет, который символизировал тюрок. Поскольку этот источник лишь недавно введен в научный оборот, я полагаю уместным привести его полностью.

ПРОЩАНИЕ С ЮРТОЙ И ОЧАГОМ

Я помню, я помню дыханье зимы

И посвист летящего снега

Я стар, мне не сносно дыхание тьмы

И мертвенный холод ночлега.

Но юрта, по счастью, была у меня,

Как северный день голубая.

В ней весело прыгали блики огня,

От ветра меня сберегая.

Как рыба, что прянула в волны реки,

Как заяц в норе отдаленной,

Я жил, и целили меня огоньки

От холода ночью бездонной.

Проходит тоска оснеженных ночей,

Природа в весеннем угаре.

Меняется время, но юрте моей

По-прежнему я благодарен.

Пусть полог приподнят, на углях зола,

Весною печально прощанье,

Но сколь не спалит меня лето дотла,

То скоро наступит свиданье.

Лишь стало бы тело чуть-чуть здоровей,

И встречусь я осенью с юртой моей{637}.

Это стихотворение, подобно многим средневековым стихам, имеет двойной смысл: прямой и аллегорический. Под весенним угаром и меняющимся временем понимается не только смена времен года, но и осложнения отношений с кочевниками. Бо Цзюй-и, бывший крупным чиновником, всегда лояльным к имперской политике, надеется, что все уладится и мир с соседними варварами будет восстановлен. Здесь он выражает в поэтических образах основное направление имперской политики.

Итак, танская империя претендовала на мировое значение. Это определило ее дальнейшую политику, ее небывалый расцвет и кровавый конец. Объединение Китая и степи, как и всякое начинание, имело свою оборотную сторону: танские монархи хотели опираться на всех, а в критический момент их не поддержал никто. Благодаря мужеству своих командиров и стойкости воинов, танские монархи шли от победы к победе, но их государство от этого только слабело. По существу все земли, которыми они владели, были покорены оружием, и Китай был их первой добычей. Однако их умение миловать побежденных, ценить прекрасное и любить далекое стяжало культуре этого времени заслуженную славу в веках.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.