Глава восьмая

Глава восьмая

Гедройцу мерещилось, что он лежит в кровати и смотрит в окно и видит, что в комнату слетаются бабочки на свет ночной лампы. Нелепые, с тяжелым брюшком и крохотными крылышками, они начинают неторопливый танец вокруг светильника. В их величественном кружении есть и гармония, и ритм, и соразмерность. Лёгкое шуршание их крыл успокаивает, медленное наплывание их теней притупляет чувства.

Бабочек становится всё больше, их трепыхания, их мерный стук о лампу — всё сильнее и громче. Да и сами они увеличиваются в размерах — настолько, что можно разглядеть их лица. И Боже, насколько они ужасны! Должно быть, в них выразилось всё безобразие природы, всё её черное дыхание. И теперь кажется ему, что не бабочки это, но бесы прилетели к нему. Он слышит истерические их визги и чудовищный потусторонний хохот, пытается потушить свет и не может.

Мириады демонов набиваются в комнату. Но это уже не комната! Под ногами промерзлая почва, вокруг — черные силуэты деревьев. Так, значит, он в лесу?

Но ведь он по-прежнему видит свет лампы! И слышит голос: «Это лунный свет. Посмотри, какой он мутный», — мягко отвечает ему кто-то, и этот голос не могут заглушить истошные вопли бесов. «Улетим отсюда? У меня есть дом поспокойнее», — кто-то ласково подхватывает его под руки, и они тихо улетают из этого леса, оставляя внизу лес, бабочек, их полуночный шабаш. Поднявшись высоко, его бросают, и он падает обратно. Но на месте дома черное болото. Перед самым столкновением со смердящей водой Гедройц очнулся.

Его руки и ноги были связаны, голова обмотана материей. Затылок разламывался от давящей пульсирующей боли, в глазах плавали разноцветные окружности. Тело затекло, и кожу щипало. В животе всё было пережато — и жарко. Забитый в рот кляп царапал горло, и очень хотелось пить.

Комната, в которой находился Гедройц, была скудно освещена тусклым уличным фонарём, он почти не видел того, что было в двух шагах от него. Он попытался вспомнить, что же с ним на этот раз случилось. Воспоминания обрывались на тех злосчастных ударах в живот и по голове. Они говорили только об одном: его до потери сознания избил водитель машины и привез сюда, где, связанный и израненный, Гедройц стал жертвой заурядного преступления.

Почему же заурядного? Ведь если бы шофер, бандит этот, просто хотел его ограбить, то, забрав деньги и документы, оставил бы валяться там же, на дороге, или чуть в стороне. А если бы хотел увезти его подальше от людских глаз, то не оставил бы в живых, не стал бы возиться с ним — связывать руки и ноги, прятать в какой-то темной комнате. Так что, видимо, дело здесь не в ограблении. Какую-то другую, неведомую цель преследовал его похититель.

Гедройцу было очень страшно, но он старался заставить себя размышлять о том, что с ним произошло, с тем чтобы найти решение, выход из своего очередного кошмара. Впрочем, хорошо размышлять у Гедройца не получалось. Единственный его неприятель, директор-самоубийца, покоился на дне Волги, других же врагов у Андрея не было. Или, может быть, всё это ошибка? Его приняли за другого и теперь не знают, что делать?

Гедройц вдруг услышал глухие человеческие голоса, они приближались и постепенно превращались в членораздельную речь. Между собой разговаривали два человека. Гедройц хотел сразу попытаться закричать, но решил прежде прислушаться к диалогу. Первый голос принадлежал русскому, но не водителю, и был знаком. Поврежденный же мозг Гедройца не мог сразу признать его. Второй голос был совсем старческий, высокий и сиплый, и с сильным акцентом. Андрей напряжённо вслушивался в беседу за стеной:

— …Конечно, Дитрих, он здесь нам совсем не нужен, помешает работать. Но убивать Гедройца зачем? Припугнём, понимаешь ли, и пусть убирается отсюда. Я думаю, он скоро придет в себя и сам сбежит, — произнес первый русский голос, и Андрей понял, что речь идет о его персоне. Во всяком случае, не было ошибки в его похищении, раз похититель знает его имя. Но, конечно, он знает его имя, у него же его документы! И всё-таки очень знакомый голос…

Иностранец с трудом подбирал русские слова, возражая своему собеседнику:

— Мой друг, давай посмотрим: ты не хочешь видеть. Что может быть, если он не один приехал в Шталинград? Тайный союз стоит за ним, и они стоят против нас. Союз его, разведчика, против нас прислал.

— Да что ты говоришь? Ты посмотри на него. Ни один здравомыслящий человек не стал бы вести себя, как он. Он же дилетант, он, понимаешь ли, никем и ничем не защищён. Поверь мне, Дитрих, я с ним общался. Он даже приблизительно не знает, что здесь на самом деле происходит.

— Мой друг, я могу это хорошо понять, что он есть случайность, но это не важно здесь. Поэтому не имеем мы другого выбора — мы должны его устранить… До этого нам нужно получить из него его информацию и, когда нужно, пытки применить. Я уверен, что мы его признание иметь будем. Он будет правду говорить, — лепетал иностранец, и Гедройц холодел, слыша такие слова.

— Да поверь мне, Дитрих, совершенно он ни при чем. Простой журналист накопал материалов ну и решил на сенсации себе имя сделать, да и деньжат, понимаешь ли, заработать…

Дитрих резко прервал русского, в его тихом голосе появилась уверенная монотонность:

— Мы имеем одну цель. Мы не можем позволить быть добрыми, как ты — добрый человек. Мы не можем проиграть наше дело, давай не будем продолжать говорить.

— Ладно, Дитрих. Действительно, не надо ссориться из-за пустяков. Пусть будет как будет…

За стеной воцарилось молчание. Послышался лязг посуды — видимо, те двое решили перекусить. Что это за Дитрих? Иностранец. Но понимает по-русски. Это же немецкое имя? Невнятные мысли вертелись в сознании, но не получалось сосредоточиться. И от волнения ещё сильнее, сообразно ударам сердца, стал пульсировать ушибленный затылок.

Вскоре послышались неторопливые шаркающие шаги, лязгнул железный засов, заскрипела открывающаяся дверь и щёлкнул выключатель. Гедройц лежал на полу спиной к двери и не мог видеть, кто вошёл в помещение. Андрей задёргался, застонал, выказывая таким образом своё возмущение вошедшему.

— Дитрих, поди-ка сюда, очнулся уже наш герой, понимаешь ли. И здоровы же вы спать, Андрей.

Послышались другие шаги, более лёгкие и как будто молодые.

— Вот, Дитрих, смотри, каков он, твой Гедройц. Совсем, понимаешь ли, безобидный. Лежит себе, корчится, постанывает. А ты его так боялся, — произнёс первый голос, и его интонации по-прежнему мучительно напоминали Гедройцу кого-то.

— Да, хорошая работа, друг, — послышался ответ подошедшего человека.

В этот момент Гедройц стал раскачиваться, но, когда наконец хватило сил перевернуться на другой бок, сильная боль тут же пронзила его перетянутое тело и потемнело в глазах. А когда черная пелена растворилась, перед Гедройцем предстал улыбающийся лик директора музея. Андрей вздрогнул от неожиданности, и снова волна боли прошла по всему телу, и снова потемнело в глазах.

— Да вы, дорогой мой, совсем перепугались — будто призрак увидели. Ну какой я призрак? Совсем, понимаешь ли, наоборот, очень даже во плоти. Удивительно, как это вы так хорошо сохранились до сих пор? Действительно, загадка так загадка! Как говорится, в огне не горите, в воде не тонете, — весело сказал директор и вытащил изо рта Гедройца кляп.

— Это вы, Владимир Ильич, в воде не тонете, как видно, — прошипел, задыхаясь, Гедройц.

— Да, Андрей, извините старика. Пришлось вас немного обхитрить с этим самоубийством, а иначе бы вы мне в моём деле сильно помешали. А мне, понимаешь ли, в моём деле мешать нельзя. Совсем никак нельзя.

— Как же вы теперь воскресать собираетесь? В музее такой переполох устроили… — со злой иронией в голосе заметил Гедройц.

— Да вы не беспокойтесь за меня, Андрей. Скажу, что это пошутил кто-то неудачно. Разберусь уж как-нибудь… Мне в тот момент важнее было вовремя вас изолировать. Вы нас с Дитрихом заодно извините, что так нелюбезно пригласили вас сюда. Это сынок мой, Сенька, неаккуратно с вами обошёлся. Я ему говорю: хлороформом писателя угости и вези к нам в гости. А он потом объясняет: во всём городе хлороформ, понимаешь ли, негде найти, пришлось по старой русской нашей привычке оглушить вас слегка — не серчайте. — Воскресший директор продолжал что-то бубнить, а Гедройц тем временем пытался разглядеть второго своего похитителя, Дитриха.

Старое слащавое лицо, обильные мелкие морщины вокруг рта и на щеках — всю жизнь улыбался. Лицемерно улыбался, по-европейски, нормальный человек не может искренне столько улыбаться. Волнистые седые волосы, бесцветные студенистые глаза, пергаментная кожа. Всё было комфортно в его внешности. Он напоминал старинных фарфоровых кукол-стариков, с него можно было бы лепить таких же кукол, неестественно приятных, надушенных, хрупких и холодных.

Владимир Ильич поймал взгляд Гедройца, направленный на иностранца:

— О, простите. Я забыл вам представить моего друга и компаньона. Это Дитрих Дитц, профессор истории из Кельнского университета. Я вам рассказывал про него — это он пропадал на некоторое время. И что за история с ним приключилась — не поверите! Как и мы с вами, наш коллега Дитрих оказался ну совершенно непотопляем! Встретился он, понимаешь ли, с нашими волгоградскими рыбаками, а они пригласили его выпить с ними. И он, дурачок, согласился, пошёл в их хозяйство. А те, как напились, избили его, связали и в реку кинули. Он так и не понял, за что. Ему ещё повезло, что вскоре неподалеку калмыцкий катер прошел, выловили его, отогрели. Одно слово — пьяный, а если б был трезвый, потонул бы, понимаешь ли, сразу…

Гедройц про себя подумал: значит, не убил-таки немца Иван. Надо будет ему рассказать об этом. Андрей невольно поймал себя на том, что почему-то не сомневается, что с ним в конечном счёте всё будет в порядке. Он вдруг осознал, что ему сейчас совсем не страшно, хотя именно сейчас его жизнь находилась в очевидной опасности. Наверное, он просто устал бояться, утомился испытывать постоянное напряжение. За последние три дня он не в первый раз подвергался смертельному риску, и всякий раз что-то спасало его.

Владимир Ильич замолчал, заметив, что Гедройц не слушает его, а думает о чём-то своём. Игривый тон директора переменился, теперь он говорил жестко:

— Боюсь, мне нечем вас порадовать, Андрей. Я вас честно предупреждал, что вы должны уехать из города и напрочь забыть даже думать на эту тему, понимаешь ли. Вы же посчитали, что лучше меня знаете, что вам делать, и теперь вряд ли кто поможет вам избежать той участи, что вы сами себе выбрали.

Гедройц безразлично спросил, глядя в сторону:

— Чем же помешал я вам, господа?

Директор переглянулся с немцем, заговорил медленно и чётко:

— Я знаю, Андрей, что вы никакого зла нам — мне и моему коллеге — не желаете. Вы, в общем-то, человек добросердечный и безобидный. Но вам серьёзно не повезло с самого, понимаешь ли, начала. Не нужно было интересоваться Сталинградом, битвой. Тем более напрасно вы обнаружили все те странности и тайны. Зря вы задались лишними вопросами.

— Почему же зря, — возразил Гедройц, — я был на верном пути, раз вы меня так испугались.

— Ну, положим, к разгадке вы не очень-то приблизились, но шли в своих поисках действительно в верном, понимаешь ли, направлении. Рассказать вам всё как есть? Вам, я вижу, не терпится услышать, что мне известно. Хорошо, так и быть, расскажу напоследок. Чтобы всё было по правилам классического детектива: жертва перед смертью узнаёт об убийце всю правду о преступлении. Но уже поздно, с этой правдой он, понимаешь ли, умирает.

— Позвольте вам возразить, Владимир Ильич, — перебил Гедройц, — в детективах обычно в последний момент появляется чудесный спаситель или заранее устраивается засада, и преступник разоблачён своими собственными словами, своим признанием. Тем более что вы уже не первый раз пытаетесь меня уничтожить, а я живой, как видите.

— Этот домик находится так далеко от людей, что помощи и спасения вам совсем неоткуда ждать. Поэтому продолжу. Итак, вы верно обратили внимание на то, что Гитлер прилагал все силы, чтобы захватить курган, причем сохранив его в целости. Вы абсолютно правы — его очень интересовало содержимое кургана. Я это потому могу утверждать, что мой немецкий друг Дитрих Дитц, да-да, который сейчас улыбается вам, в свое время, понимаешь ли, сам разговаривал с фюрером об этом.