Свет с севера

Свет с севера

Что бы ни говорили сторонники южного (переднеазиатского) или степного происхождения «арийцев», гораздо больше энтузиазма у современных русских радикалов, эзотериков и неоязычников вызывает идея Полярной прародины. Она излагается самыми разными авторами в сотнях публикаций, включающих как малотиражные издания всевозможных русских националистических движений и неоязыческих общин, так и общероссийские общественно-популярные журналы, а также научно-популярные произведения и художественные романы, написанные в модном стиле фэнтези. Следует отметить, что фантастическая версия, связывающая индоевропейцев с некоей Гипербореей, цивилизацией, располагавшейся якобы на Крайнем Севере, стала в 1990-х гг. необычайно популярной у русских эзотериков и неоязычников (Белов 1992 г; Донцов 1992; Асов 1994а; 1996б; 1998д: 174–183, 1999б; Глоба Т. 1993б: 79; 1994б; Глоба П. 1995; Константиновский 1994; Разоренов 1994: 47, 52; Критов 1995; Кандыба Д. 1995; Кандыба В. 1997а; 2001; Алексеенко 1997а; 1997б; Демин 1996б; 1997 г; 1997д; Хлестаков и др. 1996; Русский 1997в; Тулаев 1997а; 2011; Аринушкин, Черкасов 1998; Трехлебов 1998: 50–64; Демин В. М. 1998: 34, 68; Глоба П. 1999; [Логинов] 1999; Шамбаров 1999; Калашников 2000: 6; Хиневич 2000; Брагин 2006: 219–220. Об этом см.: Яшин 1997а; 1997б; Шнирельман 2012в). Для популяризации идеи о «нашей Арктической прародине» петербургская радикальная газета «За русское дело» даже начала с 1996 г. выпускать особое приложение под названием «Потаенное», где обсуждаются связанные с этим сюжеты (Трехлебов 1996; Разумов, Хасин 1997). Распространением таких фантазий увлекались научно-популярные журналы «Чудеса и приключения» (Струнина 1995; Грицков 1995а; Демин 1996а) и «Свет. Природа и человек» (Хлестаков и др. 1996; Бобрик 1998).

Речь идет о приполярной прародине «ариев», «славян» или «славяно-ариев» и о становлении человеческой цивилизации в результате их широкого расселения оттуда221. По этой версии, тесно связанной с эзотерическими учениями, еще в ледниковый период «белые люди» приспособились к меняющимся природным условиям, что якобы и дало им преимущество перед более специализированными «желтыми» и «черными» людьми. Сразу же после отступления ледника «белые люди», занимавшие ранее Северную Европу, начали безудержное расселение оттуда на юг и восток. В год распада Советского Союза к этому мифу одновременно обратились индолог Н. Р. Гусева (Гусева 1991а; 1994б; 1998а), инженер Г. А. Разумов (Разумов, Хасин 1991: 57–67) и горячий последователь «Новых правых» А. Г. Дугин (Дугин 1993; 1996; 1997а; 1997б; 1997в). В 1991 г. Дугин даже пытался учредить журнал «Гипербореец», хотя из этой затеи ничего не вышло.

Важным импульсом для расцвета таких взглядов стали возвращение эзотерики и традиционалистского мировоззрения. Одним из главных их пропагандистов стал старший приятель и наставник Дугина, Гейдар Джемаль, сделавшийся в 1990-х гг. активистом исламского возрождения. Он родился в 1947 г. в Москве в азербайджанской семье, имеющей корни в Нагорном Карабахе. Окончив среднюю школу на Остоженке, он затем два года учился на арабском отделении Института восточных языков при МГУ, но был отчислен за «буржуазный национализм». После этого он оказался в среде «шизоидного интеллектуального подполья» (определение Ю. Мамлеева), где изучали мистику и эзотерику в контексте идеологии Новых правых.

В 1970-х гг. Джемаль объявил себя «исламским фундаменталистом» и доказывал, что Россию, а затем и весь мир ждет судьба исламской уммы. Хотя муллы неоднократно уличали его в плохом знании ислама, он с конца 1970-х гг. стал активно устанавливать контакты с исламистами, вначале в Таджикистане, затем в Иране и на Ближнем Востоке. В 1988 г. он входил в руководство национально-патриотического фронта «Память» Дм. Васильева, но был исключен оттуда за чрезмерное умствование (Челноков 1995; Малашенко 1998: 153–155). Когда летом 1990 г. в Астрахани состоялся Учредительный съезд Всесоюзной исламской партии возрождения, Джемаль был избран координатором советского движения исламистов. Благодаря своим широким зарубежным контактам он вскоре стал московским представителем Всемирной ассамблеи людей дома пророка – международной организации мусульман-шиитов, а также вошел в международную Исламско-арабскую народную конфедерацию, в которой состоит, в частности, радикальная «Хизболла». Тогда же Джемаль основал Исламский комитет в Москве и стал его бессменным лидером.

В идейном плане Джемаль придерживается программы Исламско-арабской конфедерации, ставящей задачу глобального распространения ислама и видящей своим главным противником США. Никаких общечеловеческих ценностей она не признает. Зато речь идет о стратегическом партнерстве исламских фундаменталистов с Россией, что, правда, требует от Москвы отказа от ее «прозападной ориентации». Пытаясь соответствующим образом повлиять на российских политиков, Джемаль долго занимался выработкой того, что он называл «новым идеологическим штампом» (Челноков 1995).

Свои взгляды, идущие во многом от традиционализма Рене Генона, Джемаль пропагандировал в 1980-х гг. в самиздате, а затем изложил на конференции русских националистов 26 мая 1990 г.222 Там он говорил о «сакральной географии» и пытался привязать к ней Россию как «Северную Евразию». По его словам, «традиция говорит о том, что Евразия представляла собой территорию, на которой находилась одна из примордиальных империй, империя, предшествовавшая, по-видимому, Атлантиде, империя Рам, и уже в наши, более поздние времена, на протяжении последних нескольких тысяч лет, Евразия была покрыта империями, как своеобразными островками “затонувшей” империи Рам, затонувшего духовного континента, который оставил своеобразные осколки твердыни некой интегральной власти, начиная от Рама и кончая Китаем». Россию он изображал наследником «этой колоссальной воли к власти».

Представления профессиональных историков о мировой истории, которые, разумеется, разительно отличались от его собственных, Джемаль отвергал как «профанические». Зато он подхватывал евразийскую схему, настаивавшую на прямой преемственности от империи Чингисхана до СССР. Он рисовал вековой конфликт между традиционализмом, «ориентированным на эссенциальный порядок духа», и «властным творчеством», связанным с «доминацией субстанциональных ориентаций и традиций». Придавая этому конфликту географическую направленность, он изображал его как противостояние Востока и Запада. В духовном же плане он видел в нем оппозицию монотеизма, или «авраамической традиции», империостроительству, или «неоязычеству». На удивление, он подавал «авраамическую традицию» как «зерно арийской традиции», «наследие белых арийских предков» атлантического или атланто-гиперборейского корня. Воспроизводя учение австрийских ариософов, имевшее явные антисемитские коннотации, он рисовал движение этой древней духовной традиции с севера на юг в зону обитания семитских племен, якобы находившихся «в латентном состоянии». Позднее человечество погрузилось в кризис и возникло «противостояние между волей к империи и волей к истине». Центром этого противостояния Джемаль назвал Россию, «наследницу империи Рам» (Джемаль 1992). Тогда главным врагом ислама он объявлял неоязычество, отождествляя его с институтами западного общества (Колпаков 1996). Вскоре Джемаль утратил интерес к такой версии истории, однако она была с благодарностью подхвачена многими русскими националистами.

Некоторым авторам ассоциация «ариев» с «белыми людьми» кажется недостаточной. Им требуется уточнений, и они безоговорочно называют «ариев»… прямыми предками русских. «Арии – древнейшее имя русских», – заявляет один из них (Абрашкин 1999: 91). «Арии», или «арийцы», появились на небосклоне радикального русского национализма далеко не случайно. Идеологи этого движения полагают, что разбудить массы и вовлечь их в активные политические действия невозможно, не воздействуя на воображение людей с помощью героических образов. Однако эти образы они ищут не в русской истории, а связывают их с идеей сверхчеловека, идущей от Ницше и в свое время нещадно эксплуатировавшейся нацистами. Говорится о «героическом стиле», который должен быть присущ новой русской национально ориентированной элите. В поисках этого стиля такие авторы и обращаются к арийской идее и к фантазиям о «Северной Прародине – Гиперборее» (Елисеев 1995в: 9). Миф о «русских-арийцах» приобрел необычайную популярность у русских радикалов. В частности, он пришелся по душе лидеру Русского национального единства А. Баркашову, который, недолго думая, отождествил ариев с «Белой Расой», а русских представил как «наиболее прямых генетических и культурных потомков арийцев» (Баркашов 1993а).

Не разделяя идеи о Северной прародине, известный художник И. С. Глазунов также участвует в популяризации откровенно расистского мифа о «белой арийской расе» и ее наиболее славных представителях, славянах, и даже требует вернуть им почетное звание создателей Ригведы и Авесты (Глазунов 1996, № 4: 197–198, 206)223. «Арийский миф» был, как мы уже знаем, подхвачен русскими астрологами Павлом и Тамарой Глоба, которые объявили прародиной ариев якобы затонувшую Арктиду, а Южный Урал сочли едва ли не центром Земли. Одновременно миф о предках-арийцах, расселявшихся из сердца Евразии и основывавших древнейшие цивилизации Старого Света, понравился некоторым российским политикам (Баков, Дубичев 1995: 23–29)224, бизнесменам (Суров 2001: 146. О нем см.: Емельяненко 1994) и пропагандистам «русской цивилизации», в частности бывшему специалисту по политэкономии, а ныне любительнице «русской цивилизации» И. В. Можайсковой, приписавшей ей «гиперборейские арийские корни» (Можайскова 2001. Ч. 1: 464–485). Можайскова не упустила случая напомнить о славном Аркаиме и «стране городов», где якобы родились индуизм и зороастризм (Можайскова 2001. Ч. 4: 55–56)225.

Большой интерес для нас представляют взгляды москвича А. К. Белова, бывшего руководителя Московской славянской языческой общины и неизменного лидера Национального клуба древнерусских ратиборств (Белов 1992 г). Подобно многим другим своим единомышленникам, он верит в силу национального мифа (Белов 1996) и всеми силами сам пытается его создавать. Отождествляя ругов, россов, росомонов, этрусков, руян и варягов друг с другом, он еще в начале 1990-х гг. заявлял, что все они выросли из некоего мощного праславянского суперэтноса, причем объявлял русь более ранним образованием, чем славяне. Индоевропейцев он связывал с кроманьонцами, санскрит представлял языком неолитической Европы, «славянизм» выводил напрямую из культуры шнуровой керамики и боевых топоров эпохи бронзового века, по ведомой одному ему причине причислял к «шнуровикам» трипольскую культуру более раннего времени и без тени сомнения писал о «трипольской государственности». Веру в Троицу («Трибожие») Белов безапелляционно возводил к неолиту, «периоду единых европейских вед», и обвинял христианство в плагиате и искажении этой «великой идеи». Все это делалось для того, чтобы проследить непрерывное развитие «русского этноса» едва ли не с палеолита и представить язычество бесценным знанием, намного превосходившим современную науку. Действительно, раз кроманьонская культура развивалась десятки тысяч лет, а современная цивилизация много моложе, рассуждал автор, следовательно, уровень достижений первой был, несомненно, на порядок выше (Белов 1992 г: 38; 1995: 32. Ср. также: Серов 1992).

В книгах Белова до сих пор можно найти утверждение о том, что «арийцы» обладали некими «высокими знаниями» задолго до иудаизма и христианства, причем последние якобы завладели этими знаниями, обобрав «арийцев» (Белов 2007: 23, 26, 33–34). Следовательно, остается лишь заклеймить христианство, жестоко и бездумно исказившее или погубившее «древнее арийское наследие». В концепции Белова находит место и идея о передвижениях «ариев» с севера, с Северного Полюса (Белов 1992 г: 11, 47).

Похоже, арийская тема его не отпускала, и в 1999 г. он написал роман, посвященный героической жизни Индры. Он показывал того вождем древнего племени, впоследствии обожествленным за свои великие деяния. Для автора этот роман был своеобразным философским манифестом, способным, на его взгляд, стать «источником системных понятий русской ариософии» (Белов 2000: 5). О том, что замысел романа был связан с русской идеей, говорилось и в аннотации: «Тема арийства, насыщенная подлинно научными исследованиями и разработками, позволяет, вопреки предвзятому мнению, расширить границы исторического самоопределения русского народа, обогатить его духовно-нравственный строй». И хотя, как утверждал автор, роман основывался на ранних гимнах Ригведы и, тем самым, не имел отношения к русскому народу, «идеальным типом арийца» он называл именно русских. Отмежевываясь от взглядов на арийцев, господствовавших в Третьем рейхе, он заявлял, что якобы нацисты искали «арийцев» вовсе не там, где следовало. Ему казалось несомненным, что именно русские более всего соответствуют идее Ницше о сверхчеловеке и, мало того, именно «славянская идентичность» была близка «зороастрийским арийцам». Последних он связывал со «скифским стандартом андроновской культуры» (хотя андроновская культура не имела ничего общего со скифами). Наконец, со ссылкой на неназванных ученых (за ними читается образ Н. Р. Гусевой, которую автор считает «виднейшим ариософом советской школы») он утверждал, что русский язык настолько близок раннему санскриту, что «мы и сейчас могли бы понять друг друга» (Белов 2000: 5–6).

Подобные идеи автор вкладывает в уста некоего «ученого», который, кроме того, подчеркивает связь изначальных «арийцев» с «белой расой» и «белыми приоритетами». Этот «ученый» также называет «арийцев» «предтечей мировой культуры» и создателями древнейших цивилизаций, включая шумерскую и древнеегипетскую. В частности, по его словам, именно «арийцы» принесли в Шумер «основы религиозного мировоззрения», якобы содержавшегося в Ригведе «за три тысячи лет до Библии». При этом «ученый» сетует на то, что в Индии и они сами, и их культура переродились и утратили самобытность (Белов 2000: 10–18). Белову приходится по нраву и идея, согласно которой, будучи в Месопотамии, иудеи всемерно пользовались наследием «арийской культуры» (Белов 2000: 468). А «арийские достоинства» он связывает с кровью, тем самым демонстрируя склонность к расовому подходу. Мало того, он утверждает, что таков естественный порядок, ибо якобы «природа разделила одни творения рукой благостной, другие – пагубной» (Белов 2000: 544, 577).

Специалист без труда обнаружит в этом подходе не только искажения известных исторических фактов, натяжки и передержки, но и очевидное сходство с «арийским мифом», созданным Чемберленом, получившим широкое хождение в нацистской Германии и развивавшимся затем Ю. Эволой. Автора романа это сходство, похоже, тоже смущает – «ведь это сочетается с фашистскими идеями» (Белов 2000: 18). Однако признавать порочность изложенной концепции он не намерен. Его лишь заботит то, каким образом ее можно донести до читателя.

Несмотря на то что действие романа происходит много тысячелетий назад на «арийской прародине», автор нагружает исконных «арийцев» теми проблемами, которые заставляют его сегодня тревожиться за судьбу русского народа. Речь идет о падении рождаемости и о приходе новых неарийских кланов, вытесняющих «арийцев» с насиженных мест и объявляющих самих себя «арийцами». При этом пришельцы якобы пользуются всеми достижениями «арийцев», ибо это проще, чем производить самим. Мало того, якобы мечтая закабалить «арийцев», демон создает «священные письмена», чтобы овладеть Словом и заставить их замолчать226. В другой более поздней книге Белов пишет об этом еще откровеннее. Там он представляет современные массовые миграции сознательно организованной «этнической экспансией», ставящей своей целью «создание многочисленных влиятельных диаспор». По его словам, за последнее десятилетие мигранты «осуществили тотальное демографическое переустройство российских регионов», что якобы является частью «исламской революции». Иными словами, мигрантов он приравнивает к чеченским боевикам и видит в них боевые порядки «бойцов ислама», замышляющих сделать из России новый «Халифат» (Белов 2003: 35–46). За всем этим прочитывается современная антииммигрантская риторика, квалифицирующаяся сегодня как «культурный расизм».

Обрисованные процессы якобы и в прошлом, и ныне ставили и ставят «арийцев» на грань выживания. И автор доказывает, что, чтобы сохраниться, надо крепить единство, создать единый народ, выбрать вождя и обрести глубокие знания. А чтобы вождь был недоступен критике, следует объявить его богом.

В свой роман автор включает ряд важных для него политических идей. Ему претит идея социального равенства, якобы подброшенная людям демоном. Для него идеи равенства и братства, смирения и покаяния являются «гнилой моралью». Зато его идеалом служит кастовое общество, где касты отличаются профессиями, поведением и мировоззрением. Главной кастой ему видятся «воины» («кшатрии»), под которыми в сегодняшнем мире понимаются все силовые структуры, и он требует уважительного отношения к ним как к особо важному классу (в этом нельзя не заметить влияние Эволы). Их-то он и представляет «национальной элитой», которой должно служить государство. По сути, он не прочь ввести военную диктатуру, ибо порядок ценится им выше свободы и демократии. Одновременно он воспевает войну, якобы идущую во благо обществу227.

Иными словами, Белов стоит за иерархическое, корпоративное и милитаризованное общество, которое когда-то пытались строить итальянские фашисты под началом Б. Муссолини. Кроме того, чтобы побудить людей к активности, он доказывает, что демон живет только их равнодушием, нерешительностью и глупостью. В рассмотренном романе политические идеи явно превалируют над описанием обрядов и культуры. Очевидно, этим и определяется та «русская ариософия», которую мечтает создать автор.

Сходная мифологическая модель воссоздается и петербургскими неоязычниками-«венедами» в их журнале «Волхв» и газете «Родные просторы». Здесь, с одной стороны, воспроизводятся давно устаревшие теории XVIII–XIX вв., отождествлявшие скифов, сарматов, киммерийцев, фракийцев, роксоланов со славянами; в частности, отстаивается идея о доисторической славянской письменности, едва ли не древнейшей в мире. С другой стороны, популяризируются идеи украинского националиста-эмигранта Ю. Г. Лисового о славной истории восточных славян в первобытную эпоху.

Одновременно разрабатывается циклическая концепция истории, по которой славяне якобы покинули исконные прибалтийские земли 4000–4500 лет назад и переселились в Индию. Там они стали «ведистами» и зачинателями высочайшей культуры, с которой и вернулись позднее на территорию будущей Европейской России. Это «венеды-вентичи», широко расселившиеся в Северо-Восточной Европе и по Балтийскому побережью, причем следы их будто бы встречаются и в других районах Европы. Праславяне якобы создали блестящую варненскую культуру на Балканах в 4-м тыс. до н. э., которая, помимо всего прочего, якобы дала миру древнейший алфавит. От «праславян-киммеров» происходили будто бы и финикийцы, якобы не имеющие ничего общего с семитами, но зато давшие начало русским поморам. От этих же киммеров пошли не только русские племена, но и гунны, болгары и даже… кхмеры. Эта концепция стремится к политической актуальности, настаивая на том, что славяне поселились в Прибалтике раньше финно-угров. Здесь же находят место и рассуждения Щербакова о славном Асгарде и асах, что говорит о том, что русские националисты широко обмениваются информацией и быстро подхватывают и развивают идеи друг друга. Но журнал «Волхв» идет еще дальше Щербакова, объявляя славянином первого египетского фараона Нармера и заявляя о близком родстве между славянами и айнами Японии. В этой версии славяне, в отличие от народов Запада, представляются носителями вечного мира, и выражается уверенность в будущем «мировом объединении славян» и в том, что «возродится Россия – мать будущей Великой цивилизации славян» (Милов 1991).

Постепенно аппетиты петербургских неоязычников растут. Теперь праславянам приписывается уже не только создание древнейшего алфавита, но и выработка религиозных ведических систем, послуживших основой индуизму, брахманизму, буддизму и зороастризму; греческая и римская цивилизации представляются ответвлениями славяно-русского язычества; к славянам причисляются шумеры Южной Месопотамии, которые объявляются отважными землепроходцами и мореходами, достигшими в древности Индокитая, Японии и даже Америки. С русами ассоциируются и создатели мегалитических культур первобытной Европы. Утверждается, что почти все народы Европы и Передней Азии сложились на славянском субстрате, ибо все важнейшие достижения человечества (включая и алфавит) якобы восходят к балканской энеолитической варненской культуре, будто бы славянской по происхождению. В частности, говорится о том, что будто бы праславянская письменность «киммерица» дала начало шумерской клинописи и прафиникийскому письму. Славянами, по этой версии, оказываются и скифы, и гунны, и древние римляне, а источником таких представлений служит «Влесова книга». Не остается в забвении и палестинская проблема: отстаивается уже известная нам идея о том, что и в Палестине исконным населением были славяне, от смешения которых с якобы родственными финикийцами произошли хананеи, «предки современных палестинцев». Появление древних евреев в Палестине рассматривается соответственно как акт агрессии против «славян».

Совершив все эти подвиги и распространив высокую культуру едва ли не по всему миру, славяне в конечном итоге вернулись в Северное Причерноморье. Но когда-то «это был огромный народ, рассеянный по всей Европе, по берегам Азии и Африки», который «уже за 2500 лет до Колумба и др. открыл все “неизвестные земли”, чувствовал себя везде дома». Он гостеприимно принимал в свою среду любое другое племя, но ответом всегда была неблагодарность, стремление закабалить или даже истребить его (Милов 1993).

Какие бы невзгоды ни обрушивались на голову этих скитальцев-русичей, они всегда оставались солнечными и жизнерадостными, ибо являлись внуками Солнца. Культ Солнца лежал в основе исконной веры русичей, якобы позволявшей им жить в гармонии с окружающим миром. Прибегая к характерному приему народной этимологии, один из неоязыческих авторов даже настаивал на том, что термин «культура» означает не что иное, как «культ Ра» (Лебедев 1991). При этом для него не имело значения и то, что термин «культура» пришел в русский язык из латыни, и то, что Ра был богом солнца в Древнем Египте и не имел никакого отношения к верованиям древних славян. Много важнее ему представлялось доказать «светоносную сущность нашего Отечества», в чем он исправно следовал за Скурлатовым, а косвенно – за ариософами, также писавшими о «светоносности арийцев».

Все упомянутые идеи составляют основу ведического учения, целенаправленно создававшегося в 1990-х гг. Безверхим и его учениками и последователями, учения, в основу которого были положены русский этноцентризм и мегаломания. Что же представляет само это учение? Его содержание излагалось в одиннадцати «книгах волхвов», публиковавшихся в журнале «Волхв». Среди них – «История религии», «История философии», «Физика», «Социология», «Антропология» и ряд других. Рассмотрим здесь «Философию истории», написанную самим кандидатом философских наук В. Н. Безверхим (Безверхий 1993). Надо сразу отметить малую самостоятельность этого сочинения. Например, одна из центральных, принципиально важных для понимания ведического мировоззрения глав (гл. 3), составляющая шестую часть книги, была полностью заимствована у известного нам автора-почвенника середины XIX в. Е. И. Классена (Классен 1861: 14–38), почему-то очень полюбившегося русским мифотворцам-националистам.

Опытный глаз без труда обнаружит также заимствования из сочинений Скурлатова, Емельянова, Щербакова, Знойко, Чивилихина, Гриневича и ряда других писателей-фантастов, причем Безверхий не утруждал себя ссылками на них. Зато он не забывал отметить сходство своей концепции с идеей Гитлера о том, что великие нации погибают по одной простой причине – «из-за утраты чистоты расы» (Безверхий 1993: 90). По его собственному мнению, «коллективная душа кровнородственного сообщества (моноэтнического концентрата) создает цветущие модели культуры, а если моноэтнический концентрат находится в изоляте, побуждает членов сообщества к завоеваниям. Завоевания других народов и спокойная жизнь в благоустроенном государстве разбавляют концентрат иными этносами и ублюдками, что приводит к гибели моделей культуры». Иными словами, этнос возникает из «концентрации в изоляции»; «разбавленный иноэтническими включениями этнос разваливается, погибает», и люди, «утратившие чистоту крови», уже не могут составлять единый народ (Безверхий 1993: 3, 91–92). Для Безверхого и его последователей, «народ представляет собой популяцию (генетическую единицу)» (Волхв 1995). Корни этой нехитрой расовой схемы также можно обнаружить у Классена (Классен 1854а: 55), хотя тот и не опускался до расизма. К ней-то и сводилась вся «философия истории» Безверхого. Ее-то он и пытался подтвердить фактами из истории различных, преимущественно древних, этносов.

В своей книге автор объявлял человеческую историю «историей, прежде всего, белых людей» (Безверхий 1993: 93), бывших создателями культуры и культуртрегерами: «Созданная белыми людьми культура усваивается желтыми людьми, деградирует у черных людей и разрушается у ублюдков». Кого же автор зачислял в категорию «белых людей» и как он мыслил себе их историю? Основной ствол «белых людей», по его мнению, был представлен следующей преемственностью: шумеры, хетто-троянцы, этруски, скифы, сарматы, русские, а к его ответвлениям относились греки, римляне, немцы, англичане, которым тем самым отводилось место «младших братьев» (Безверхий 1993: 3).

По Безверхому, «белые люди» со временем образовали шесть рас, из которых старшей была, естественно, «арийская», а самой молодой – «балтская» (Безверхий 1993: 5)228. Позднее, чтобы не обижать арабов, к ним была добавлена седьмая, семитическая, раса (В твердыне 1995: 2). Автор подчеркивал, что в каменном веке культура «белых людей» намного превосходила аналогичную культуру «желтых». Затем он переходил к краткому описанию действительно высокоразвитых культур позднего неолита и энеолита Юго-Восточной Европы. Их создателей он без всякого на то основания, подобно уже известным нам авторам, отождествлял с «венедами», то есть славянами (а славяне, в его понимании, – это только русские). Тем самым, славяне этой эпохи оказывались в его изложении на голову выше других обществ. В частности, он повторял утверждение о возникновении алфавитного письма уже у трипольцев. Так «венеды» становились первыми на земле искусными металлургами, умелыми гончарами, укротителями диких лошадей (Безверхий 1993: 5–7)229.

Затем начинаются дальние переселения их отдельных групп, несущих культуру всему остальному миру. Они якобы устремляются в Малую Азию, а через нее – в Месопотамию, где теснят «черных людей» и создают древнейшее государство. Этим нехитрым приемом шумеры отождествляются с «венедами-славянами». Позднее «арийцы-венеды» завоевывают Индостан, покоряя местных «черных людей» и устанавливая там кастовый строй, «чтобы не смешиваться с черными людьми». На востоке культура венедов распространяется якобы до Китая, оказав «благотворное влияние на культуру яншао». Иными словами, «венеды» расселяются едва ли не по всему Старому Свету («от Атлантики до Урала»), причем на юге их владения охватывают Малую Азию, Палестину и Египет (Безверхий 1993: 7–9). Затем, как уже отмечалось, автор включал в свой опус главу из сочинения Классена, где говорилось о прародине славян в предгорьях Гиндукуша и об их последовательных миграциях оттуда в сторону Передней и Центральной Азии и Европы вплоть до Балтийского побережья. Автора не смущали противоречия между этой концепцией и тем, что он писал выше о прямо противоположном направлении миграций. Здесь он следовал уже известной нам «модели блудного сына», получившей широкое хождение среди русских националистов и не только у них230. Текст же Классена был ему важен для утверждения мирового приоритета «славянской» религии, якобы введенной Заратуштрой.

Далее события развивались по наезженной колее: «венедами» (то есть славянами) последовательно оказываются хетты (автор почему-то отождествляет их с хаттами, которые на самом деле относились к иной языковой семье и имели иное происхождение), троянцы (автор ошибочно отождествляет их со славянами), скифы (на совести автора остаются сведения о том, что скифы называли себя «русскими» и что их власть простиралась до Китая), сарматы, «турано-пелазги – наши предки», этруски. В ту отдаленную эпоху ареал славян якобы охватывал колоссальную территорию. Автор, например, утверждал, что «под воздействием скифов возникли первые государственные образования в Корее, Японии и Вьетнаме» (Безверхий 1993: 39) и даже «Германия времен Карла Великого была сплошь славянским пространством» (автору было как будто неведомо, что уже в эпоху Юлия Цезаря значительная часть Центральной Европы была заселена германцами). Характерное отражение в работе автора находил давний спор русских шовинистов с немецкими за приоритет: автор утверждал, что «у немцев нет праязыка… и нет германской пракультуры» и что «немцев сотворила и искусственно обособила в отдельный народ католическая церковь» (Безверхий 1993: 81).

В чем же Безверхий видел подтверждения своей расовой концепции? Изрядно потрудившись над сравнением исторического пути разных народов, он «находил» всего лишь два примера ослабления древних государств якобы из-за смешения коренного населения с чужаками. Так, он объяснял упадок Хеттской державы «семитизацией» (кого автор считал источником семитизации, остается неясным, ибо ни о каких сколько-нибудь массовых переселениях семитов в Анатолию во 2-м тыс. до н. э. говорить не приходится) и крушение Римской империи – смешением с «инородцами» (отметим, что смешение было едва ли не перманентным процессом на Апеннинском полуострове, где еще до возникновения римской государственности жили различные по происхождению племена, включая этрусков, и имелись греческие колонии) (Безверхий 1993: 32, 74–75). Как бы то ни было, других примеров в древней и средневековой истории Безверхий не находил. Не слишком ли мало для столь ответственной теории?

Впрочем, Безверхий зато обнаруживал вредоносных «ублюдков». Так он называл индусов, возникших от смешанных браков ариев с местными аборигенами в Индии, а также евреев (он упорно называл их не иначе как «жидами»), якобы появившихся от смешения «белых людей – гиксосов» с «черными египтянами» (Безверхий 1993: 94–95. См. также: Талдыкина 1993: 7). Здесь Безверхому чувство меры уже полностью отказывало. Неужели он забыл свое собственное утверждение о том, что кастовый строй предохранял от смешения (Безверхий 1993: 8)? Или все же не предохранял? И как быть с блестящими культурами Индии периодов раннего железного века и эпохи Средневековья? Или они были созданы не индусами? Совершенно очевидно, что за эвфемизмом «индусы» скрываются цыгане, которые и вызывали у Безверхого отвращение.

Более интересен вопрос о евреях, изображающихся русскими радикалами врагом номер один. Безверхий не гнушался никакими приемами, чтобы унизить евреев и продемонстрировать опасность общения с ними. Ему казалось, что для этого достаточно изменить цвет кожи у египтян (которые на самом деле в большинстве своем относились к восточносредиземноморскому типу европеоидной расы) и объявить гиксосов «венедами» (наиболее правдоподобная научная гипотеза связывает гиксосов с местным семитоязычным населением Палестины). Безверхий повторял уже известную нам легенду о том, что Палестина изначально была заселена разными группами «венедов» – вначале хананеями, затем к ним прибавились филистимляне. От последних она якобы и получила свое название «Опаленный стан». Равным образом Иерусалим будто бы изначально имел название «Русска оселя» и был заложен неким Кияном, а Сион происходит от «Сиян-горы». Излишне говорить о том, что все эти фантазии, почерпнутые главным образом из писаний Емельянова (1979: 15–16), не имеют никакого отношения к действительности. Но для Безверхого они служили важным доказательством будто бы извечного стремления евреев поработить русских (Безверхий 1993: 33, 58–59, 96).

Впрочем, из его книги явствовало, что вредоносны не только евреи, но и семиты в целом. Здесь Безверхий шел даже дальше своего кумира Гитлера, отличавшего евреев от семитов-арабов, открыто симпатизируя последним (Wistrich 1991: 253; Лакер 1994: 169). По словам Безверхого, семиты никогда не отличались творческой активностью, но зато чинили вред окружающим народам и заимствовали у них, прежде всего у «венедов», культуру. Так, они участвовали в разгроме Шумера (Безверхий 1993: 11–12), раздували вражду между хеттами (Безверхий 1993: 30), разлагали римское общество (Безверхий 1993: 73), а евреи пытались подчинить Русь силой (Хазарский каганат) или путем ее христианизации (Безверхий 1993: 46–49). И «венеды» по мере сил сопротивлялись этой напасти: царь хеттов выдворил ассирийских купцов из страны, а вавилонский царь (оказывается, тоже «венед»! – В. Ш.) осуществлял карательные экспедиции против Ассирии и Иудеи (Безверхий 1993: 30, 36). Вся сомнительность такой интерпретации истории, вдохновленной расистскими чувствами автора, очевидна. Откуда проистекала его зоологическая ненависть к евреям, становится ясно из следующего пассажа: «Потомки хазарских жидов – жиды-ашкинази – в 1991 году, заключив Беловежское соглашение, разрушили империю славян, создававшуюся более 1000 лет» (Безверхий 1993: 47). Вот она, ниточка, прочно соединяющая в глазах русских антисемитов хазарский эпизод с современностью. Безверхому был нужен внешний враг, его патриотические чувства не могли смириться с тем, что что-то неладно внутри российского общества, и он находил самое легкое решение, подхватывая давнюю традицию антисемитизма.

Мало этого, за «происки евреев» достается и христианской церкви, которая, по мысли автора, изначально служила в их руках орудием против русского народа, погубив «прекрасную идеологию, записанную в наших древних книгах». Выясняется, что князь Владимир сам был «евреем» и получил на Западе инструкции, как подорвать оплот арийской идеологии231. Более того, оказывается, накануне христианизации евреи намеренно ввели на Руси культ грубых идолов и кровавых жертвоприношений, чтобы затем бороться с этим культом и насаждать «рабскую идеологию христианства». В этом как будто бы выражалась их месть за разгром Хазарии (Безверхий 1993: 48–49. См. также: Белов 1992в: 387; Путинцев 1993; Перьков 1995: 7; Данилов 1996: 90). Кстати, развивая эти странные идеи, в частности об отсутствии у «венедов-славян» кровавых культов (здесь он повторяет «Влесову книгу»), Безверхий не видел никаких противоречий с тем, что несколькими страницами ниже он же прославлял культ черепов и охоту за головами у кельтов, в которых он видел ближайших родичей «венедов» (Безверхий 1993: 54).

Трудно не заметить в этой идеологии разительных параллелей с нацизмом. Не случайно Безверхий был буквально зачарован образом свастики и везде, где возможно, отмечал ее наличие в древних культурах (Безверхий 1993: 10, 57, 67). Впрочем, всем нынешним неоязычникам свойственно подчеркивать значение свастики как арийского или, уже, славянского символа солнца и добра (Бойков 1992; Из глубины… 1993; Болотов 1993; Антоненко 1994: 30; Авдеев 1994: 48–49; Именослов 1994: 59; Глоба Т. 1994а: 32–33; Платов 1995а: 161; 1995б: 91; Кандыба Д. 1995: 115; Кандыба В. 1997а: 8, 90; Комлев 1995; Колосов 1995: 9; Скуратов 1995: 33; Данилов 1996: 61, 69–70, 88; Бобрик 1998: 70; Истархов 2000: 140–142; Суров 2001: 382–400)232. К свастике неравнодушны и другие радикальные русские националисты, например А. П. Баркашов, который, тем не менее, стремится ассоциировать себя с православием (Баркашов 1994а: 64–66; 1997). Так как свастика по своему происхождению связана с дохристианской и нехристианской символикой, склонность Баркашова к православию следует считать не более чем политическим жестом. По своему мировоззрению он как был, так и остается неоязычником. Не случайно языческий смысл свастики РНЕ постоянно подчеркивается одним из его поклонников (см.: Тарунин 2009). То же отмечали и последователи А. Хиневича (Хиневич 1999б: 176–177).

Что же касается раннесредневековой восточнославянской и древнерусской традиций, то для них свастика никогда не служила сколько-нибудь значимым символом (Лесман 1999). В славянской культуре можно найти множество разных символов, но даже в качестве символа солнца свастика была далеко не единственной – имелись и другие еще более популярные, например разнообразные виды крестов, в том числе заключенных в круг (Берегова 2007)233.

Правда, сегодня некоторые авторы пытаются утверждать иное, обрушивая на читателя массу несистематизированной информации об использовании свастики в разные эпохи в различных районах мира, даже не пытаясь проводить контекстуальный и типологический анализ, обсуждать хронологию и исторические связи, исследовать различные смысловые значения (Хиневич 1999б: 155–184; Кутенков 2008; Тарунин 2009). Примечательно, что, пытаясь найти свастику у древних славян, Р. Багдасаров приводит лишь единичные примеры, причем, вопреки ему, не все они связаны именно со славянами (Багдасаров 2001: 179–180).

Первым из национал-патриотов, кто попытался реабилитировать свастику, был В. К. Демин, редактор монархической газеты «Земщина». Начав свою статью гимном Кресту как важнейшему христианскому символу, ниже Демин объяснил, что под Крестом имеется в виду свастика, которая якобы почиталась христианами с древности. Тогда этот символ называли «гаммированным крестом», и он якобы символизировал Христа распятого или Христа-победителя. Кроме того, демонстрируя свою «эрудицию», Демин доказывал, что якобы все язычники от Адриатики до Тихого океана широко использовали символ свастики. Где-то он вычитал, что, по преданию, Ной оставил сыновьям символы: шестилучевую звезду – Симу, а крест с загнутыми концами – Иафету. Якобы именно поэтому свастика стала едва ли не главным символом у потомков Иафета – индоевропейцев, или арийцев. Но те впали в язычество и забыли древний смысл символа. Однако после распятия Христа именно они стали истинными христианами. Вместе с тем у «белой расы» символ свастики сохранился, хотя она и распространилась далеко за ее пределы.

Показывая, что значение символа в истории менялось, Демин доказывал, что потомки Авраама отказались от веры в Творца и шестилучевая звезда превратилась у них в «печать антихриста», в символ борьбы Сатаны против Бога. Якобы в этом и состоял смысл Второй мировой войны, которая велась «евреями и демократами» против свастики. Поэтому Демин обрушивался на хулителей креста и сетовал на то, что на Параде Победы в 1945 г. воины бросали «немецкие знамена с крестом» к мавзолею, в котором он видел «алтарь Сатаны». Не нравилось ему и то, что солдат-освободитель в Берлине был изображен попирающим разбитую свастику. Примечательно, что его статья начиналась рисунком крупной левосторонней свастики, в которую был вписан Георгий Победоносец, повергающий змея в прах. Впрочем, Демин сетовал на то, что нехватку знаний ему приходилось компенсировать интуицией. Но он подчеркивал, что «нам заповедовали опираться на веру, а не знания» (Демин 1993). И хотя Демин протестовал против германской монополии на свастику и щедро одаривал «все арийские народы» правом на ее использование вместе с приданием ей своей смысловой нагрузки, в своей ненависти к «иудеям» и «масонам» он демонстрировал типично нацистское понимание значения свастики. И действительно, вскоре он откровенно выразил свои симпатии Гитлеру и всему нацистскому движению, одобрив их деятельность и приписав проведение геноцида «мировому кагалу». Теперь он уже прославлял «Крест», то есть свастику, как «символ защиты христианства и белых народов» (Демин 1994). Вслед за ним реабилитацией свастики занималась петербургская антисемитская газета «Наше Отечество» (1996, № 63), а затем к этой сомнительной игре присоединился «Русский вестник» (Плахотнюк 2000).

В свою очередь, рассматривая вопрос о популярности свастики и об использовании ее русской императрицей в начале XX в., П. И. Кутенков вовсе не задается вопросом об очевидной связи этого с теософией и оккультизмом (Кутенков 2008: 94), к которым царица питала пристрастие (Rollin 1939: 61–62, 70). А его вывод о тесной связи свастики с древней культурой восточных славян и о непрерывности этой традиции остается голословным и не опирается на глубокие исследования.

Лишь Р. Багдасаров уделяет определенное внимание контексту и вариативности значений символа свастики, но и он, похоже, верит, что когда-то она имела одно-единственное значение, связанное с некой исконной традицией (Багдасаров 2001: 56–59, 73). Правда, касаясь более поздних эпох, он справедливо предупреждает против того, чтобы связывать свастику с одной лишь индоевропейской традицией (Багдасаров 2001: 110). Примечательно, что даже Н. Р. Гусева отдала дань восхищения свастике, упомянув и ее восьмилучевую неоязыческую разновидность (Коловрат). Но, связывая свастику с индоевропейцами, она отметила ее популярность у доарийского населения хараппской цивилизации (Гусева 2010: 154–160).

В выступлениях против свастики такие авторы вслед за А. Баркашовым (Баркашов 1997) усматривают зловредное посягательство на «веру и народную культуру» и упорно не хотят учитывать борьбу с реально существующим неонацизмом (см., напр.: Хиневич 1999б: 183–184; Багдасаров 2001: 18–21; Кутенков 2008: 18–22; Тарунин 2009: 227, 327, 447–448, 451–452). Показательно, что в германском нацизме Кутенков видит исключительно попытку «разрушения славянской культуры» и уничтожения ее носителей. Похоже, что об антисемитизме и уничтожении еврейского народа он ничего не знает (Кутенков 2008: 205–206). Зато он верит в то, что нацистские злодеяния будто бы осуществлялись под руководством неких «черных магов» (Кутенков 2008: 217–219). Отвергая идею Ф. де Соссюра об отсутствии непременной связи между знаком и объектом и тем самым отрицая возможность переосмысления знака (Кутенков 2008: 11), этот автор обходит вопрос о том, какое значение придавали свастике германские нацисты и какое сегодня ей придают неонацисты. Игнорируя современные политические реалии, он ратует за всемерное включение свастики в учебную программу, и в РГПУ, с которым связан автор, это, похоже, действительно происходило (Кутенков 2008: 34).

В целом знания таких авторов о далеком прошлом оставляют желать лучшего. Об этом говорит хотя бы тот факт, что все они без должной критики принимают идею об «арктической прародине индоевропейцев» (Багдасаров 2001: 59–66; Кутенков 2008: 100, 157; Тарунин 2009: 178). В целом их построения грешат массой ошибочных положений. Так, Кутенков сочувственно воспроизводит мнение о том, что якобы древнегреческая и древнеримская культуры были «порождением древнеславянской цивилизации». Это мнение он приписывает «ученым», правда, в качестве таковых у него фигурируют лишь Гусева и Жарникова, а также вологодский бизнесмен М. Суров. Он также ошибочно включает этрусков в число предков славян (Кутенков 2008: 96, прим. 12; С. 144). Кроме того, археологические культуры, которые он считает, безусловно, славянскими, не всегда являются таковыми. Этническая атрибуция некоторых из таких культур остается спорной. Наконец, придавая свастике едва ли не ключевую роль в восточнославянской культуре, он вовсе не рассматривает ее соотношение с другими важными знаками и символами. Все это говорит о том, что он находится под большим влиянием современной паранаучной литературы. Действительно, он, например, ссылается на сомнительную книгу К. Быструшкина о «космологии» на Аркаиме, а также на публикации инглиистической церкви А. Хиневича. Он без всякой критики цитирует и другие сомнительные издания.

Другой самодеятельный автор, А. Тарунин, всячески обличая советских ученых, всецело полагается на «интуитивный метод исследования» (Тарунин 2009: 33, 313). Обнаруживая свастику во многих культурах мира (причем даже там, где ее нет), он утверждает, что она всегда являлась «арийским символом» и повсюду ее разносили «наши предки – индоевропейцы». Он утверждает, что свастика связана с «древнерусской ведической традицией» и якобы близка народному духу. В своем стремлении показать разнообразие свастичных изображений Тарунин даже воспроизводит серию свастик, придуманных Хиневичем, но без упоминания его имени. Автор клянется в своей любви к свастике, симпатизирует РНЕ и без всяких комментариев помещает в своей книге эмблему белых расистов – White Power (Тарунин 2009: 21)234. Этот вологодский автор был связан с местным бизнесменом Суровым и, требуя реабилитации свастики, по сути воспроизводил его взгляды.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.