Эмигрантские истоки неоязычества
Эмигрантские истоки неоязычества
После Октябрьской революции и, в особенности, после Второй мировой войны определенного рода заповедник идей «славянской школы» сложился в эмиграции. Его особенность заключалась в том, что там это направление было подхвачено дилетантами, не имевшими специального исторического образования. Так, Ю. П. Миролюбов был по образованию инженером-химиком, С. Я. Лесной (Парамонов) – энтомологом, Ю. Г. Лисовой – философом, В. Шаян был вообще литератором, а Л. Силенко – литератором и кинорежиссером.
Но начать следует, по-видимому, с полузабытого автора, И. И. Тёроха, являвшегося связующим звеном между волной дореволюционного интереса к славянскому язычеству, вызванной, в частности, австрийской ариософией, и следующей волной, поднявшейся уже в совершенно иных условиях в эмиграции. Уроженец Галиции, Тёрох окончил Старопигийскую бурсу (Львов), известную своей приверженностью русскому православию и русскому патриотизму. Там столетиями боролись за сохранение русского языка и русской идентичности, что и передавалось воспитанникам. Кроме того, Тёрох с детства испытывал интерес к славянским преданиям и обрядам, заложенный дедом и бабкой. А в юности он живо интересовался местной историей и даже участвовал в археологических раскопках. В годы учебы на юридическом факультете Львовского университета он много путешествовал по Галиции и Карпатской Руси, пополняя свои знания о местных крестьянских традициях и практиках. Будучи настоятелем бурсы, он учил бурсаков русской истории и литературе и уже в те годы возмущался тем, что в школах преподавали греческую мифологию, полностью игнорируя славянскую. Еще в довоенные годы он занимался общественной деятельностью, проводя идею объединения всего русского народа. Он выпускал газету «Голос народа» и уже тогда написал поэму «Наука Перуна», основанную на известных ему мифологических сюжетах. В годы Первой мировой войны он чудом избежал суда, устроенного в Вене над галицийскими общественными деятелями, обвиненными в государственной измене. В смутные революционные годы он входил в Народный совет Прикарпатской Руси, работавший в Киеве, и по его заданию уехал в США для организации там Русского Народного Карпато-русского совета. С тех пор вплоть до самой смерти он жил в Нью-Йорке, где занимался просветительской деятельностью и одно время работал в Союзе освобождения Прикарпатской Руси (Голохвастов 2010). Венцом его литературной деятельности стала поэма «Сварог», где в эпической форме излагались поверья прикарпатского населения. К ней прилагались комментарии, содержавшие собранные им материалы о традиционных верованиях, обрядах и праздниках, и ныне не утратившие своей этнографической ценности.
В своих реконструкциях Тёрох опирался на сообщения некоторых раннесредневековых авторов, немногочисленные известные ему археологические данные, но, главным образом, на те фольклорные и этнографические сведения, с которыми ему удалось познакомиться в юности. При этом он не занимался скрупулезным источниковедческим анализом. Так, хорошо зная о распространенном у крестьян двоеверии, он не ставил вопроса о влиянии христианства на местный фольклор. Кроме того, отвечая на запрос русского патриотизма, он пытался нарисовать романтизированный образ раннего славянства с его религиозными представлениями и ритуальными практиками и, в частности, везде, где возможно, доказать славянский приоритет. Так, он настаивал на том, что древние славяне верили в единого Бога-Творца Сварога, но при этом чтили его в отдельных природных проявлениях, выступавших в поверьях в виде самостоятельных божеств (Сварожичей) со своими собственными именами. Он доказывал, что славяне не знали человеческих жертвоприношений и были известны соседям как исключительно мирный народ. По его словам, у них не было ни храмов, ни жрецов, ни идолов, а местом общинных молений им служили рощи. Если же от этого имелись отклонения (боги и культы, введенные князем Владимиром; храмы и жречество у балтийских славян), то он объяснял это «чужеземным влиянием», искажавшим исконную веру (Тёрох 1941: 5 – 28; 2010: 332–336). При этом славянскому язычеству он приписывал такие христианские представления и понятия, как единобожие, Троица (Троян), небеса и преисподняя, рай и ад, посмертное воздаяние, грехопадение, активное участие в нем «черта-змея» или «змеи-блудницы», восстание низших божеств против Бога и их превращение в злых демонов после поражения (превращение Белобога в Чернобога). Именно Тёроху принадлежит формула, по которой Бог Сварог «един во многих лицах» (Тёрох 2010: 60). Вряд ли можно сомневаться в том, что все это было навеяно ариософией, с которой он мог познакомиться в юности.
Стоя на платформе русского патриотизма, Тёрох настаивал на единстве русского народа. Он всех славян объявлял «русскими», а название «славяне» производил от «славы» и представлял их «избранным народом», созданным Богом после того, как первые люди были похищены злыми силами (Тёрох 1941: 6, 26, 113–246; 2010: 239).
Примечательно, что во время Второй мировой войны Тёрох с особой силой начал доказывать культурный приоритет славян над немцами. Тогда он писал, что славяне уже знали земледелие и скотоводство и вели мирную оседлую жизнь в ту эпоху, когда предки немцев все еще бродили по лесам, занимаясь охотой. Он сетовал на отсутствие единства у славян, что делало их «легкой добычей немецких банд», которые их истребляли или денационализировали. Он доказывал, что когда-то значительную часть Германии заселяли славяне, но позднее германцы продвинулись далеко на восток, присвоили себе наследие славян и продолжали свою раскольничью деятельность среди населения Белоруссии и Украины, возбуждая «местный сепаратизм». По его словам, немцы заимствовали у славян даже религию, включая знак свастики («Перунов крест») (Тёрох 2010: 323–331). Примечательно, что никаких претензий ни к христианству, ни к евреям у Тёроха не было. Он даже считал, что христианство утвердилось среди славян мирным путем, так как оно во многом было близко их собственной религии.
Так как современные петербургские «неоязычники-венеды» возводят себя к тому направлению, которое основал В. Шаян (Родные просторы 1993, № 3: 3), то он заслуживает особого внимания. Шаян начал свою деятельность в Львове, где еще в 1934 г., познакомившись с крестьянским ритуалом освящения зерна, попытался создать неоязыческую общину. Уже тогда его увлекали языческие мотивы, нашедшие отражение в его стихотворном сборнике «Орден Бога Солнца», вышедшем в 1936 г. В своей деятельности Шаян был не одинок. В 1934 г. молодые интеллектуалы (Е. Пеленский, Б. Антонович, Б. Кравцов) начали издавать в Львове ежемесячный журнал «ДАЖбог», где националистические идеи переплетались с поиском дохристианских верований (Русич 1974: 3).
Во время Второй мировой войны Шаян сотрудничал с УПА, а затем бежал в Германию (Аугсбург). После этого он перебрался в Англию, где и опубликовал большинство своих поэм. Он был деятельным активистом общины украинских эмигрантов. Еще в 1945 г., будучи в Аугсбурге, он создал Орден рыцарей Бога Солнца, а в последние годы жизни исполнял обязанности президента Украинской независимой академии наук.
Лейтмотивом всех его произведений являлась скорбь по Украине, томившейся в неволе. Автор обращался с призывом о помощи к языческим богам Перуну, Дажбогу, Велесу, всячески превозносил языческую веру предков, взывал к памяти о доблестных казаках – «святых рыцарях» Украины – и их мужественной борьбе за освобождение родины. Он с благодарностью вспоминал и первых киевских князей-язычников, доблестно сражавшихся с врагами (Володимир 1965; 1967а; 1967б). Шаян живо интересовался древними религиозными произведениями иранцев (Авеста) и индоариев (Ригведа и др.) и подчеркивал сходства содержавшихся там представлений с языческими славянскими, пытаясь понять «дух наших предков эпохи до распада на отдельные арийские народы». Он был большим энтузиастом славянского язычества и подчеркивал его актуальность, ибо оно содержало «интуитивные познания наших предков» (Шаян 1969). Шаян стремился реконструировать важнейшие элементы древних славянских верований, видя в них наиболее совершенную систему духовных представлений в мире. Главным и единственным богом он считал Сварога, который, с одной стороны, мог выступать в виде разных богов (Дажбог, Велес, Перун и др.), а с другой – был отцом всех этих божеств. Одновременно Сварог, Дажбог и Перун составляли в его рассуждениях божественную троицу. Учение Шаяна включало понятие о Прави, Нави и Яви, а также повествовало о вечной борьбе Перуна с мировым злом в лице Чернобога. Одним словом, в своих поисках Шаян во многом исходил из «Влесовой книги», считая ее истинной священной книгой украинцев (Шаян 1995). В наиболее полном виде его концепция изложена в книге «Вера предков наших», вышедшей в Канаде в 1987 г. (Шаян 1987).
Естественным образом неоязыческие представления Шаяна делали его непримиримым врагом христианства, в котором он видел чужую традицию с ее «завистливым и мстительным» Богом. Поэтому он осуждал крестителя Руси киевского князя Владимира и считал 988 г. тем рубежом, с которого начался не подъем, а, напротив, упадок украинской культуры, к чему привел отказ народа от своего своеобразия, выражавшегося прежде всего в верованиях. Новый культурный подъем Шаян связывал с ожидаемым возрождением язычества (Шаян 1994а; 1994б). В то же время он отдавал себе отчет в том, что создаваемая им религия не была простым слепком с давно ушедшей веры предков. Он видел в ней не возрождаемую, а заново созданную современную традицию и апеллировал к научным данным, в частности к философии Шопенгауэра и Гуссерля (Лозко 2003: 54).
Его понимание истории отличалось двумя важными особенностями: во-первых, он излагал именно украинскую версию, отождествляя и древних «славян-русичей», и Киевскую Русь именно с украинцами, а во-вторых, считал их главным смертельным врагом Византию, откуда русским землям и грозило рабство. По-видимому, образ Византии здесь служил намеком на Россию, а христианство ассоциировалось с идущей из России идеологией. В украинских националистах Шаян видел бойцов переднего края, держащих «героическую оборону всего человечества от угрозы московского империализма и всего несчастья, которое от него исходит» (Володимир 1964: 6). Он побуждал их к героизму и самопожертвованию во имя освобождения родины. Иными словами, он был типичным представителем украинского национализма и не случайно стал одним из лидеров движения за «возрождение» «украинской национальной веры». Поэтому в 1990-х гг. работы Шаяна много раз публиковались в самых разных националистических изданиях на Украине (см., напр.: Шаян 1992; 1994а; 1994б; 1995; 1997; 1997–1998) и именно его считают своим «великим Волхвом» и учителем современные киевские неоязычники (Лозко 1998б: 45. См. также: Бабий 1997: 111–112). Правда, в отличие от Шаяна и многих других украинских националистов глава киевских неоязычников Г. Лозко (Зореслава) винит в вековом угнетении украинцев не русских, а «семитскую монотеистическую идею, выступающую антиподом арийскому политеизму» (Лозко 2003: 55). Так, вопреки клятвам о преданности идеям Шаяна, она фактически отходит от них и движется в сторону «арийского» антисемитизма.
Первая неоязыческая община под названием «Соборный храм родной веры» (позднее переименована в Общину святой украинской веры) была создана последователями Шаяна в Гамильтоне (Канада) в 1971 г. В настоящее время ее возглавляет Мирослав Ситник (Зореслава 2003: 47). С 1972 г. в Канаде, благодаря энтузиазму Ларисы Тимошенко, был создан Институт им. В. Шаяна, где изучают его творчество и издают его рукописи (Лозко 2003: 54).
Историософские идеи Шаяна и его последователей возникли не на пустом месте. Среди украинских эмигрантов, причем как специалистов, так и дилетантов, давно наблюдалась тенденция значительно углублять историю украинского народа и его государственности (Прiцак 1981: 50). Наиболее популярной была идея о прямой преемственности, будто бы связывавшей украинцев с трипольцами и даже с местным палеолитическим населением (Пастернак 1961; 1971). Впрочем, некоторые авторы предпочитали видеть древнюю основу украинского народа в роксоланах (Сiчинський 1957) или даже в кельтах (Шелухин 1929). В любом случае даже некоторые украинские ученые-эмигранты настаивали на том, что украинцы не состоят ни в каком родстве с русскими или белорусами (Пастернак 1971: 24–25). Одну из наиболее экстравагантных теорий выдвинул выходец из канадских украинцев В. Пайк, доказывавший, во-первых, безусловную автохтонность украинцев едва ли не с палеолита, во-вторых, их широчайшее расселение по Передней Азии и Европе в глубокой первобытности и, в-третьих, приоритет украинского языка, письменности и сложных духовных представлений перед всеми остальными индоевропейскими и многими неиндоевропейскими традициями (Пайк 1992а; 1992б).
В этом климате в условиях диаспоры и развивалась украинская национальная идея, в духе которой Шаян и воспитывал своих учеников, таких как Ю. Г. Лисовой и Л. Силенко. Газета «Родные просторы» настаивает на том, что истинным продолжателем дела Шаяна надо считать Лисового, стоявшего за идею триединства русского народа. Силенко же она называет отступником, ибо он оказался… украинским националистом (Родные просторы 1993, № 3: 3). На самом деле, как мы увидим ниже, разница между взглядами Лисового и Силенко была весьма невелика и заключалась прежде всего в большей эрудиции последнего.
Лев Силенко не получил систематического гуманитарного образования и многого достиг самостоятельными усилиями. Говорят, что он происходил из казацкой семьи, жившей в Кировоградской области. Его отца репрессировали. Поэтому он не смог окончить библиотечное училище и вынужден был в молодости добывать средства к существованию на московских стройках. Военный период его биографии достаточно темен. В Киеве рассказывают, что он вначале служил в действующей армии, затем оказался в плену, но сумел бежать и весной 1942 г. вернулся в Киев. Там он некоторое время сотрудничал с украинской националистической газетой «Наше слово», деятельность которой вызвала подозрения у гестапо. Все работники газеты были арестованы и погибли; лишь Силенко таинственным образом посчастливилось выйти на свободу. После этого он уехал из Киева вначале на Западную Украину, а затем – в Германию (Соколовская 1997).
Будучи в Аугсбурге в Германии, Силенко встретился с Лисовым, а затем они познакомились с Шаяном, и его языческие идеи оказали на них сильнейшее влияние. С тех пор их пути разошлись. Шаян и Лисовой отправились в Англию, а Силенко – в Канаду. Там Силенко усиленно изучал религии Востока, прежде всего индуизм, и начиная с 1964 г. стал проповедовать в украинских эмигрантских общинах США и Канады учение, которое он называл «украинской родной верой». Тогда же он основал нативистскую (неоязыческую) церковь РУНВiра (Рiдна Украiнська Народна Вiра). Купив большой участок земли под Нью-Йорком, он назвал его «Орияной» и построил там храм. В настоящее время эта организация имеет отделения не только в Канаде и в США, но и в Великобритании и Австралии, а в 1992 г. она была официально зарегистрирована на Украине в качестве особой конгрегации (Рунвiра 1993; Соколовская 1997).
Силенко скомбинировал свое религиозное учение на основе фрагментов, сохранившихся от славянского язычества, соединив их с наследием индоарийской ведической традиции. Любопытно, что, прокламируя восстановление дохристианских верований, Силенко называл свое учение монотеистическим, тем самым порывая с языческой традицией политеизма (Who is… 1984: 45–54; Рунвiра 1993). Содержание этого учения было впервые изложено им в краткой форме в поэме «Мага Врата» (Силенко 1969) и полностью издано в объемистом фолианте «Мага Вира» (Великая вера), представляющем собой скорее историософское, чем религиозное произведение (Maha Vira 1979)54. Есть смысл рассмотреть вкратце основную концепцию Силенко, ибо в дополнение к русской неоязыческой историософской конструкции она дает некоторые новые материалы для суждения о том, на каких основах в принципе держится неоязычество.
Суть книги составляет прославление украинской культуры, языка (как «языка аристократов всего мира») и истории. Особое значение придается принципу крови: «Дети, важно не где вы родились, а кто вас родил» (Maha Vira 1979: 37). Пропагандируется национальное единобожие, вера в Дажбога – создателя всего сущего. Но особое значение придается месту Украины в истории человечества и славным страницам прошлого украинского народа. Автор верил, что древнейшие люди на земле появились именно на Украине, что там впервые сложились вера в умирающего и воскресающего бога, а также культ Богини-Матери, которые затем распространились оттуда по всему свету. На Украине будто бы возник древнейший в мире календарь, а позднее появилось первое земледелие, которое именно оттуда и разошлось по всему миру. Там же была одомашнена лошадь и был изобретен колесный транспорт, позволивший местным обитателям широко расселиться по планете. Тем самым, подчеркивал автор, «на Украине найдены наидревнейшие памятники культуры и цивилизации планеты Земля» (Maha Vira 1979: 111, 117–119).
Украина являлась и прародиной индоевропейцев, сложение которых началось якобы 25 тыс. лет назад. В отличие от многих других авторов, называвших их «арийцами», Силенко использовал для них термин «ориане» (Украину он называл Орианой), ибо «Адольф Гитлер… скомпрометировал слово ‘ариец’». Вопреки немецким ученым эпохи нацизма, индоевропейцев, по мнению автора, надо было причислять не к индогерманской, а к «индоукраинской расе» (Maha Vira 1979: 101, 549). Мало того, выходцами с Украины и, тем самым, ближайшими родичами индоевропейцев, по Силенко, оказывались шумеры и гиксосы, якобы являвшиеся ответвлениями трипольской культуры. Поэтому он без устали искал в шумерском языке украинские и санскритские корни, полагая, что два последних языка находились в ближайшем родстве55 и что «ранний санскрит» был «языком трипольцев, то есть древнейших украинцев» (Maha Vira 1979: 101). Для Силенко санскрит служил священным источником всех индоевропейских языков и, больше того, «исконным языком белой расы». А украинский язык, по его теории, являлся ближайшим дочерним ответвлением санскрита (Maha Vira 1979: 66, 116).
Шумеров и древних украинцев, наряду с киммерийцами, митаннийцами, касситами, персами, гуттиями, автор с гордостью причислял к «орианам», прямым наследникам трипольской культуры. А в отдельных местах своей книги он безоговорочно отождествлял древних украинцев с трипольцами, создателями культуры эпохи позднего неолита-энеолита второй половины 5 – 6-го тыс. до н. э. на территории Украины и утверждал, что уже в период трипольской культуры земледельцы-украинцы назывались «русью». В то же время среди древних названий украинцев он упоминал такие, как «ории, кимеры (шумеры), хетты (скифо-сарматы), анты», и считал казаков потомками скифов, а легендарных амазонок отождествлял с «украинками (русичками)». Этрусков и пеласгов он также считал выходцами с Украины, создавшими блестящую микенскую культуру. Отождествляя пеласгов с филистимлянами, он тем самым давал понять, что древние украинцы стояли также и у истоков палестинской культуры.
Силенко упрекал историков в том, что они якобы скрывали от людей правду о шумерской цивилизации. А правда эта, по его словам, состояла в том, что пришлые семиты изгнали шумеров из Месопотамии и присвоили себе все их великие культурные достижения. Шумерам пришлось бежать, причем частью они вернулись «в раздольные степи своих предков» – на Украину-Киммерию, и именно от них якобы происходят современные украинцы. Для доказательства родства шумеров с древними обитателями Украины автор привлекал всевозможные археологические материалы от позднепалеолитических до эпохи бронзы, а также украинские народные обычаи и верования, которые хотя бы отдаленно могли напоминать шумерские56. С каждой страницей книги фантазия автора все более разгоралась, и он создавал «мезинско-трипольскую культуру»57, в рамках которой якобы возник «первоалфавит» (Maha Vira 1979: 423). Его, наряду с земледельческими навыками, календарем, колесной повозкой, «трипольцы-украинцы» распространили будто бы по всему миру – на берега Инда, Тигра и Евфрата и т. д.
Арийцы (ориане) были великими землепроходцами и колонизаторами. В Индии они якобы покорили «монгольские племена», а на Среднем Востоке – семитские. Силенко был убежден в том, что завоеватели Египта и Ханаана, гиксосы, были «русами», пришедшими из Северного Причерноморья, – они будто бы основали Иерусалим, изначальное название которого звучало как «Руса салем» (Maha Vira 1979: 155). «Украинские (скифо-киммерийские)» армии взяли штурмом столицу Ассирии и освободили народы Передней и Центральной Азии от ассирийского гнета. Арии несли с собой религию Вед, сформировавшуюся еще на прародине, то есть в Северном Причерноморье и на берегах Днепра, причем основы ведийской культуры сложились будто бы 10–12 тыс. лет назад. Если бы не было Вед, не появились бы на свет ни Заратуштра, ни Будда, а без них не было бы почвы для возникновения иудаизма, христианства и ислама (Maha Vira 1979: 197 сл.). Более того, Силенко утверждал, что семиты позаимствовали идею монотеизма у «ориан». Он с гордостью сообщал, что потомок последних, народ, давший миру священные Веды, «древнейший памятник человеческой мысли», живет и ныне на Днепре.
Автор подчеркивал, что еще за 3500 лет до вторжения персидского царя Дария на земле Орианы (Украины-Руси) уже существовали самостоятельные царства с городами и храмами, а Киев являлся наидревнейшим городом людей «белой расы» (Maha Vira 1979: 323). По словам Силенко, уже в 1-м тыс. до н. э. существовала Украинская (Орианская) империя, которую не мог покорить никто – ни Дарий, ни Александр Македонский, ни римский император Траян (Maha Vira 1979: 327). Летописное сказание о призвании варягов автор объявлял выдумкой христианских монахов. Он был склонен больше верить поддельной «Влесовой книге», чем историческим источникам.
Всеми способами автор пытался доказать, что Украина и украинцы (ориане) имели славную и богатую дохристианскую «ведическую» культуру и историю и неверно связывать «украинскую духовность» с каким-либо византийским наследием. Напротив, навязав Украине чуждое ей христианство, вначале Византия, а затем Москва стремились закабалить украинский народ, превратить украинцев в духовных рабов. Ни одному народу мира христианизация не принесла столько опустошения, как «украинцам (русичам)»: погибли украинская дохристианская литература, украинское мировоззрение, история, сам способ существования (Maha Vira 1979: 462). Непобедимые воины эпохи язычества, украинцы стали терпеть поражения от врагов, став христианами. А позднее Москва узурпировала украинское наследие, противоправно присвоив себе и имя Руси. На самом деле население московских земель слагалось из прибывших с Украины колонистов и местных финских и тюркских обитателей. У Московской Руси, замечал автор (фактически повторяя Духинского), нет ни политических, ни моральных прав связывать себя с историей Украины (Руси). Ведь она сложилась на основе татаро-монгольской орды, и русские Москвы – это «православные татары». Автор не упускал случая подчеркнуть, что «украинцы (русичи) и москали (русские) – это две разные человеческие общности», которых православное единоверие ничуть не сближает (Maha Vira 1979: 605, 650, 825). Он даже гордился тем, что украинцам удалось якобы сохранить свою расу в чистоте (Maha Vira 1979: 826).
Истинным народом может быть только тот, заключал автор, который имеет свою оригинальную культуру, свою духовность, свою историю, а украинская самобытность связана прежде всего с дохристианским периодом (Maha Vira 1979: 973). Христианство же, «основанное на кочевом иудаизме», рассматривалось украинцами как «язычество». Ведь даже слово «Бог», по Силенко, имело украинское происхождение. Вот почему украинцам, по его мнению, важно было вернуться к исконной языческой вере («Чтобы мы были самоотверженны и сильны в бою, нам нужна вера – святая Родная украинская Национальная Вера»), так как каждый народ должен иметь свою самобытную национальную религию. Пусть израильтяне поклоняются своему богу, а богом «Руси (Украины)» является Дажбог. Христос же – чужак («еврейский раввин») для украинцев, он был духовным лидером евреев, и ему не место рядом с Дажбогом (Maha Vira 1979: 247 сл.). Подобно отдельным бывшим «украинским» группам, возвращавшимся в прошлом на Украину, украинцы должны вернуться к исконной дохристианской религии. Лишь в этом Силенко видел залог счастливого будущего Украины и украинцев, и на это должна быть направлена Украинская духовная революция.
Проповедь Силенко была обращена прежде всего к рассеянным по всему миру украинским эмигрантам, потерявшим свою государственность и нуждавшимся в сильнодействующем лекарстве для сохранения своих языка и культуры. Для исцеления их от «диаспорического синдрома» автор прибегал к двум психотерапевтическим средствам: во-первых, он рисовал грандиозную картину славного исторического прошлого украинского народа, а во-вторых, изобретал национальный неоязыческий культ в надежде на то, что тот сможет сплотить украинцев диаспоры и уберечь их от полной ассимиляции. Кроме того, Силенко, видимо, надеялся, что чисто национальный культ поможет украинцам в борьбе за независимость и вылечит их от «рабской» психологии (Maha Vira 1979: 326). Не случайно он, подобно Шаяну, делал акцент на героизме предков.
Как бы то ни было, и для Шаяна, и для Силенко обращение к язычеству означало восстановление чисто национального культа, «национального духа», что способствовало бы сплочению нации в ее стремлении к свободе. Космополитическое христианство, оттесняющее национальный фактор на вторые роли и уравнивающее всех, независимо от происхождения, перед Богом, размывало национальное единство и не позволяло концентрации национальной воли. И это, по мнению рассматриваемых авторов, лишало борьбу с могущественной Россией каких-либо шансов на успех, тем более что именно Россия представлялась оплотом православия. Иными словами, для украинских националистов христианство ассоциировалось прежде всего с Россией. Еврейский фактор в изложенной версии присутствовал, но в явно ослабленном виде. Он нужен был лишь для того, чтобы продемонстрировать вторичный неоригинальный характер христианства, лишить его ореола универсальной ценности. Вместе с тем эта версия не была лишена привкуса расизма. Ведь она причисляла к «белой расе» только индоевропейцев и делала акцент на космическом смысле их вечной борьбы с семитами.
Ю. Г. Лисовой родился на Западной Украине и успел накануне войны окончить Львовский университет. В годы войны он был близок к униатскому епископу (патриарху со второй половины 1944 г.) Иосифу Слипому58 и сумел защитить в Берлине диссертацию по философии. Затем, испытав судьбу интернированного, он оказался в Англии, где осел в г. Лидсе, найдя там работу переводчика на химическом заводе. После смерти Шаяна он унаследовал от него пост Волхва Твердыни Здравомыслия и в 1979 г. установил контакты с В. Н. Безверхим, пытавшимся тогда создать ведическую общину в Ленинграде.
Лисовой, исходивший из идеи триединства русского народа, использовал те же материалы, что и Силенко, и излагал в принципе ту же концепцию, но заменял украинцев «русами-русскими» (Лисовой 1990; 1991). Ведя свое изложение с палеолита, Лисовой делал акцент на якобы полной преемственности населения на территории Украины, обитателям которой он приписывал ведущую культуротворческую роль в мире – они якобы изобрели гончарство, ввели земледелие, стали первыми плавить железо, создали ранние города и древнейшую государственность (едва ли не в палеолите!). Подобно многим другим русским и украинским националистам, он исходил из того, что, хотя население на Украине во все эпохи оставалось прежним, разные народы в разные времена называли его по-разному. Сам Лисовой в разных местах своей работы использовал для этого населения такие названия, как «украинцы», «русские», «трипольцы», но утверждал, что к ним же относились скифы, хетты («гиттиты – это ранняя разновидность скифов на Украине»), гиксосы, шумеры, арии, аланы, гунны, вандалы и т. д. Автор специально указывал на то, что все они – «белые люди и принадлежали к той же этнической группе, что и нынешние русские». Иными словами, в Поднепровье якобы располагался мощный очаг этногенеза, который время от времени выбрасывал из своего жерла новые группы, расселявшиеся по всему миру, достигая Прибалтики, Западной Европы, Египта, Западной Сибири. Более того, излагаемая схема делала русских вечным бессмертным образованием: «Разница между ориньякцами и русью – между самой ранней и самой поздней эрой одного и того же этноса – в технологическом уровне, а не в духовности».
Особое место в построениях Лисового принадлежало гиксосам, которых он безоговорочно считал «русинами» и выводил с Украины. Мало того, он утверждал, что после ухода из Египта гиксосы надолго обосновались в Палестине, где их царь Киян будто бы основал столицу «Рус-Салим» (то есть русское село, по мнению автора). Вообще, Лисовой настаивал на том, что топонимика Палестины якобы имела выраженные славянские следы. О славянстве ему говорила и религия гиксосов. В частности, по Лисовому, один из богов гиксосов звался Ява. Вот откуда, оказывается, древние евреи взяли своего бога Яхве, равно как и многие другие черты иудаизма. Автор изобразил иудеев эпохи Вавилонского пленения «дикими, темными» людьми, для которых их священник Эзра сфабриковал искусственную историческую версию, в полной мере использовав для этого богатые ресурсы вавилонских библиотек. Самих древних евреев, как, кстати, и греков, Лисовой выводил из среды отсталых африканских племен, живших вначале в истоках Нила. Он был убежден, что ни иудеи, ни греки не дали ничего оригинального человеческой цивилизации – ведь все культурные достижения они заимствовали от гиксосов, то есть «праславян» (Лiсовий 1996–1997: 16–18).
Лисовой представлял выходцев из «Древней Руси» родоначальниками многих европейских народов. Он считал украинцев биологическим субстратом, на котором выросли все другие индоевропейские этносы, составившие тем самым «своеобразную биологическую общность» (Лiсовий 1996–1997: 19). В писаниях Лисового находила место и фантастическая концепция «Прибалтийской Руси». Он возрождал идею «славянской школы» о том, что один из поздних римских кесарей Одоакр якобы был по происхождению «русин с о. Рюген», сменивший Аттилу в качестве вождя гуннского государства, и что в окружении Аттилы говорили на древнерусском языке. В то же время Лисовой всячески стремился представить немцев захудалым народом второстепенного значения, поздно появившимся на исторической сцене и не имевшим великих предков. Для этого он шел на прямые подлоги – утверждал, например, что Тацит понимал под «германцами» кельтов, являвшихся якобы ответвлением галицийских скифов, и что Иордан писал в свое время вовсе не о готах, а о гетах, которые на самом деле будто бы являлись полянами, то есть славянским племенем. По Лисовому, в раннем Средневековье никаких германцев еще не было, а вся Центральная Европа была заселена славянами, из которых происходил будто бы даже Карл Великий. Подводя итог своим «изысканиям», автор торжественно заключал, что следы русских сохранились на Руси с палеолита, тогда как никаких признаков обитания там иранцев или германцев не обнаруживалось59.
Наконец, Лисовой объявлял христианство созданием древних евреев, разновидностью иудаизма, облагороженного влиянием «гипербореизма», общественной доктрины, распространенной среди обитателей Древней Украины. В частности, именно наследием последней автор считал идею «царства Божьего на земле», где господствовала бы справедливость (Лiсовий 1996–1997: 19).
Нетрудно заметить, что в своих основных чертах историософская концепция Лисового мало чем отличалась от общей схемы, принятой на вооружение многими украинскими эмигрантами. И именно ее «украиноцентристские» пассажи несколько шокировали редакцию публиковавшей ее петербургской газеты «Родные просторы», которая вынуждена была восстанавливать баланс путем корректирующих комментариев. В то же время Лисовой тактично обошел вопрос о происхождении великороссов и вообще не затрагивал украинско-русские взаимоотношения. Именно это и наделило его работу особыми достоинствами в глазах русских националистов-неоязычников, и они с благодарностью восприняли его сочинение, с гневом отвергая все, написанное Силенко. Между тем нельзя не заметить множества параллелей между конструкциями русских неоязычников и Силенко. Различия между ними – лишь в нюансах, но таких, которые радикально меняют смысл концепции, приспосабливая ее к совершенно иным целям. В моде у русских неоязычников и некоторые идеи самого Шаяна. В частности, вслед за ним они с пиететом относятся к наследию украинского мыслителя Г. Сковороды, выдавая его за поклонника языческого мировоззрения и врага христианства (ср.: Володимир 1964: 17–18; Шаян 1992; Кобзев 1984: 51).
В еще большей мере на сложение русской неоязыческой концепции повлияли сочинения другого эмигранта, Ю. П. Миролюбова (Лядского), подготовленные им в 1950 – 1960-х гг. и вышедшие в нескольких томах в Мюнхене в 1975–1984 гг.60 Продолжая начатую «славянской школой» борьбу за исторический приоритет «славяно-русов», этот автор настаивал на учреждении новой исторической дисциплины, изучающей «преисторию русов», причем уповал прежде всего на фольклорные и археологические источники, дополняя их ссылками на «Влесову книгу» (Миролюбов 1983). Справедливо замечая, что далеко не все ранние письменные источники сохранились до нашего времени, этот автор избрал своим основным методом логические предположения, часто доходившие в его устах до полной фантастики. Так, вслед за теософами, он верил в погибшие сотни тысяч лет назад высокие цивилизации Атлантиды и континента Ма (Му), в существование русов еще в палеолите, когда они якобы сильно пострадали от нашествия неандертальцев из Передней Азии, в обитание предков славян в целом в Междуречье (рядом с шумерами) и, в частности, украинцев в Северном Иране. Кроме того, Миролюбов почитал и «открытие» Тилака, помещавшего прародину ариев в Приполярье (Миролюбов 1981: 15, 103).
В целом Миролюбов был сторонником теории циклизма и катастроф и не сомневался в том, что голубоглазые и светловолосые «скотоводы-арийцы» олицетворяли собой упадок древнейших цивилизаций, знавших летательные аппараты и артиллерийские орудия (Миролюбов 1981: 65–67, 103)61. Перед этими завораживающими историческими перспективами его идеи о тождестве русов со скифами, сарматами и фракийцами, об их обитании в Алазанской долине в Грузии, о западнославянском происхождении варягов и т. д. кажутся просто банальностями. Он был убежден в том, что, уйдя из Месопотамии, славяне долго занимались разведением лошадей в горах Загроса, после чего они вихрем промчались по Передней Азии, разгромив все древнейшие государства от Шумера до Египта, затем поселились в Троаде на окраине Хеттского царства и уже оттуда после Троянской войны переселились в Северную Италию и Подунавье, где и возникла их «древнейшая европейская прародина». Он не видел никакого противоречия между этими построениями и своим утверждением о том, что часть славян исконно проживала в Верхнем Поволжье и Поднепровье. Тем самым, по его построениям, восточные славяне могли претендовать как на земли Восточно-Европейской равнины, так и на обширные пространства, лежавшие к востоку отсюда, ибо он называл «естественным» стремление вернуться туда, откуда вышли предки (Миролюбов 1983: 30). Более того, он с сочувствием воспроизводил идею о том, что славяне могли быть «пранародом» Европы (Миролюбов 1981: 227).
Выступая против нацистского определения славян как «низшей расы», Миролюбов сам не чурался расизма, заявляя, что среди народов «белой расы» никогда не было ни «дикарей», ни «отсталых народов» (Миролюбов 1983: 142). Правда, Миролюбов – надо отдать ему должное – отвергал идею «чистых рас» и соглашался с тем, что для первобытности были характерны процессы смешения самых разных племен (Миролюбов 1981: 215; 1983: 194). Однако ему была дорога другая нацистская идея, резко противопоставлявшая «сухого, умозрительного Бога семитов» «вечному природному Божеству» арийцев, а семитскую Библию – индоевропейскому ведическому учению, отдававшему приоритет кровному родству перед Законом и моралью (Миролюбов 1981: 11, 55). Развивая идеи традиционализма, Миролюбов объявлял древнейшей религией арийцев «ведизм», приписывал ему монотеизм и рисовал картину его последовательного упадка и разложения, приведшего в конечном итоге к язычеству. И он стремился всеми силами обнаружить следы «ведизма» как в славянском язычестве, так даже и в православии (Миролюбов 1981: 69–93, 132–167).
Руководствуясь главным образом этноцентризмом, Миролюбов утверждал, что государство у славян возникло задолго до Киевской Руси (едва ли не в 3 – 2-м тыс. до н. э.), равно как и письменность, которая, по его мнению, легла позднее в основу латинской и греческой, не говоря уже о скандинавских рунах. Для него истинными славянами были именно восточные славяне, и он пытался сближать их с индоариями. Он объявлял «ведизм» исконной религией древних славян, которую у них позаимствовали древние европейские народы (ирландцы, кельты и др.). Даже свастику немцы якобы взяли у славян. По убеждению Миролюбова, в основе древнеславянских верований лежали представления о Яви, Прави и Нави, хотя он и признавался, что не смог обнаружить ничего подобного в народных верованиях (Миролюбов 1981: 148 сл. Об этом см.: Творогов 1990: 245). Вместе с тем, подобно Тёроху, Миролюбов не был склонен резко противопоставлять христианство язычеству. Напротив, он отмечал созвучие христианства славянскому язычеству, что якобы и обеспечило ему победу в славянском мире. А говоря о гонениях на язычество, он обвинял в этом христианских миссионеров-греков, лишивших славян «седого прошлого» и использовавших христианство как оружие в целях ослабления славянского мира. В то же время он пытался примирить христианство с язычеством, утверждая, что после падения Византии православие стало русским, впитав изрядную долю языческого наследия. Поэтому, писал Миролюбов, речь идет не о борьбе с Православием, а о «восстановлении нашего древнего прошлого» (Миролюбов 1981: 164, 182, 197, 239; 1983: 82–83, 89, 106 сл. См. также: Творогов 1990: 244–245).
Примечательно, что сам Миролюбов понимал противоестественность связей между шовинизмом и наукой и указывал, что к добру такое странное сочетание не приводит. Он писал: «Когда наука прекращает разыскивать истину, она начинает утверждать ложь» (Миролюбов 1983: 86). Но, как и все такого рода «авторы-правдолюбцы», сам он никогда не следовал этому высокому требованию, а обращал его против западной науки и, в частности, немецких ученых. Остается добавить, что другой выходец из русской эмиграции Б. Ребиндер, также увлеченный «праисторией славян», снабжал трудами Миролюбова как В. Безверхого, так и других российских любителей «язычества».
«Влесовой книгой» был очарован и такой эмигрантский автор, как протоиерей С. Ляшевский, в соответствии с ней создавший образ «доисторической Руси» (Ляшевский 1977). Он был, пожалуй, первым православным священником, соблазнившимся этой фальшивкой. Между тем именно к его авторитету апеллируют сегодняшние защитники «Влесовой книги», выставляя его едва ли не ведущим специалистом по Древней Руси (Асов 2001а), что, конечно же, мало соответствует истине.
Наконец, еще одним источником современной русской неоязыческой историографии является довольно загадочная книга эмигранта третьей волны П. П. Орешкина, настолько одиозная по своему содержанию, что даже петербургские «венеды» сочли ее грубой подделкой, искажавшей суть «древней русской истории» (см.: Родные просторы, 1995, № 2). Между тем эту книгу с энтузиазмом популяризировал главный редактор газеты «За русское дело» О. М. Гусев. В своей газете он опубликовал некоторые отрывки из нее (Орешкин 1994а), а полный текст был помещен в газете «Страницы русской истории» (Орешкин 1994б). Появление этой книги в России связано с именем Т. Паншиной, любительницы популярной и нередко фантастической литературы о древних цивилизациях. Эта дама утверждает, что получила книгу в Париже в 1985 г. и была зачарована открывшимися ей глубинами русской истории. В ее изложении П. Орешкин предстает московским журналистом, женатым на австрийке, который, будучи истинным русским патриотом, все же выехал в конце 1970-х гг. за рубеж. Развивая свои необыкновенные идеи, он якобы не встретил понимания на Западе, где, по словам Паншиной, русскую тематику намеренно замалчивали (Паншина 1996). На поверку оказывается, что под «русской тематикой» имеется в виду расистский подход к истории, давно и справедливо осужденный мировой наукой. Между тем именно этот подход вызывает восторг у издателей указанных газет, усматривающих главную заслугу своего кумира в том, что он нашел «ключ… к происхождению белой расы» (Орешкин 1994б: 1).
У Паншиной этот подход находит понимание и одобрение, что и заставляет ее восхищаться книгой Орешкина, якобы выпущенной одним из итальянских университетов в 1984 г. О чем же повествует эта книга? С гневом отметая все прежние версии древней русской истории как «искореженные западными профессорами», автор смело брался за дешифровку древних письменностей, не будучи ни лингвистом, ни палеографом, ни историком и не имея для этого никаких навыков. Он с ходу отметал тот давно установленный факт, что древнейшие системы письменности не были алфавитными и основывались на иных принципах. При этом ему (и только ему одному!) было ясно, что все письменности носили исключительно алфавитный характер и, больше того, были написаны на одном языке. Естественным образом этот язык оказывался славянским, русским. Любопытно, что путеводной нитью для автора становилась Библия – ведь она утверждала, что раньше на земле жил один народ, говоривший на одном языке. Сказание о Вавилонской башне автор понимал вполне буквально и писал о «преднамеренной катастрофе», приведшей к расколу единого прежде языка. Правда, он тщательно скрывал от читателей, кто же мог устроить такое безобразие.
Следуя этой логике, автор, ничуть не смущаясь, читал по-русски этрусские письмена, загадочную надпись на Фестском диске, египетские иероглифы и протоиндийские надписи. Он доходил до того, что объявлял древнегреческий язык, латынь и санскрит искусственными языками, созданными на древнеславянской основе для посвященных. Видимо, увлеченный конспирологией, автор вообще считал, что все древние письменные документы представляли собой шифровки, знаки которых намеренно искажались, чтобы они не стали достоянием непосвященных. Он представлял себя единственным на Земле, кому открылась их тайна. Предваряя исследования академика Фоменко, Орешкин видел в античной литературе памятники XIV–XV вв., написанные «умнейшими людьми эпохи – теми, кто опасались говорить открыто, кто уже предчувствовал дым костров и гнусавое пение за спиной» (Орешкин 1994б: 6). И проницательный читатель так и видит образы древнерусских волхвов, которые столь хитроумным способом уберегали свои древние знания от лап инквизиции.
Задолго до Кандыбы и других неоязыческих любителей «глобальной русской доистории» Орешкин объявил русскоязычным все древнейшее население земного шара, якобы принадлежавшее к пяти крупным племенным объединениям. Мало того, «по-славянски» он «прочитал» и целый ряд палеолитических изображений, что позволило ему углубить славянское прошлое едва ли не до изначальных рубежей человеческой истории. Автор недвусмысленно давал понять, что все это блестящее прошлое было загублено в эпоху Средневековья, а его полному забвению немало поспособствовали «гуманисты эпохи возрождения» после сожжения «последнего язычника». Остается упомянуть, что для своих фантастических построений автор всемерно прибегал к народной этимологии и самым кровожадным способом препарировал данные топонимики (Орешкин 1994а, 1994б). Любопытно, что статьи Т. Паншиной, рекламирующие откровенно языческие фантазии Орешкина, с сочувствием публиковал русский эмигрантский журнал «Вече», гордившийся своей православной позицией (Паншина 1996, 1997).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.