Унтер-Пиштинг

Унтер-Пиштинг

Небольшое селение Унтер-Пиштинг расположено к северо-западу от Винер-Нойштадта. По долине тянется голубая ниточка речушки Пиштинг. Вдоль нее на запад, пересекая селение, уходят железнодорожная ветка и шоссе. А на север серпантином вползает в горы дорога, ведущая к городку Берн- дорф.

Холодным неприветливым апрельским днем вступили мы в эту долину. С западной окраины селения доносился треск выстрелов и громыхание разрывов. Там вел бой третий батальон нашего полка. Мы получили задачу ему помочь.

В растянувшейся колонне не больше ста человек. Это все, что осталось от нашего батальона. Идем правее и левее дороги, укрываясь в придорожном кювете.

У моста через речку лежит убитый солдат. Неестественно разбросаны ноги в кирзовых сапогах, высоко закинуты полы шинели. На боку катушка с телефонным кабелем. Черный смолистый провод размотан наполовину, тянется от солдата назад.

Я вглядываюсь в лицо убитого и узнаю знакомого сержанта. Он часто устанавливал связь от штаба полка к батальону. Теперь он тянул кабель, видимо, в тот батальон, что дрался впереди. Только не дотянул. Неподалеку, на асфальте, рваные следы от разрыва мины.

Над головой все чаще слышатся зловещий шелест снарядов и свист пуль.

— Не будем людей под огонь вести, — решает Белоусов. — Пройди один вперед, уточни у комбата задачу, согласуй все вопросы. Разберись на местности — где правый фланг. Да сам будь осторожен!

Перебегая от дома к дому, встречаю бредущего в тыл раненого. Он несет перед собой, бережно поддерживая, руку. Из-под бинта виднеются восковые пальцы с посиневшими ногтями.

— Где штаб?

— Там, — бросает раненый, кивая в сторону окраины. — В белом доме.

Все дома белые, с черепичными крышами. На многих проломы, стены искорежены осколками и пулями.

Наконец попадаю на НП. У окна с выбитыми стеклами начальник штаба, большеголовый крепыш с погонами старшего лейтенанта, Саша Кудрявцев.

— Здорово! — приветствую его. — Прибыли на подмогу.

Он слушает меня рассеянно, словно не рад приходу. Потом оборачивается к младшему лейтенанту- связисту и кричит:

— Когда же наконец будет связь? Вы только обещаниями кормите! Из-за вас я не могу поставить задачу артиллеристам. Где связь, я спрашиваю?

— Не будет связи, — вспомнив убитого сержанта, вмешиваюсь я. — Лежит связист с катушкой на полдороге, у моста.

— Что ты говоришь? — вздрагивает младший лейтенант. — Убит Охрименко? Не может быть! Помкомвзвода! Беги к мосту! Может, жив сержант-то. Да пару катушек захвати!

— Ты понимаешь, — говорит мне старший лейтенант. — Уж как не повезет, то все наперекосяк идет. Утром своя артиллерия нас накрыла, час назад комбат погиб, а теперь вот связи нет…

Мы быстро уточняем место и время атаки и расстаемся.

Атака нашего батальона была столь внезапной, что немцы, яростно отстреливаясь, сразу отошли по скату долины за серпантин дороги, что вела к Берндорфу. Одна из рот перевалила даже насыпь, но попала под пулеметный огонь и тут же контратакой противника была отброшена назад. Так и продолжался бой: немцы по одну сторону дороги, мы — по другую. Неподалеку от рот в промоине с крутыми стенками расположился наш штаб.

К вечеру погода совсем испортилась. Небо заволокло тяжелыми облаками. С гор потянуло холодом. Заплясали снежинки.

Неожиданно сверху посыпались камни, вслед за ними скатились два человека: немец и наш солдат с автоматом.

— Товарищ командыр, — выступил вперед солдат, — рядовой Кудайбергенов брал «язык». В том лесу брал. Что будем делать с фрицем, товарищ командыр?

Широкоскулое смуглое лицо солдата распалено. Он тяжело дышит, из-под шапки, оставляя след, стекают струйки пота.

Немец тоже небольшого роста и тоже чернявый, но, в противоположность Кудайбергенову, плечист. Ему лет тридцать. Он без шинели. Куртка распахнута. На месте двух вырванных с мясом пуговиц виднеются серые лоскутки подкладки.

— А где его оружие?

— Сержант автомат брал, — охотно отвечает Кудайбергенов. — Говорил: веди так. Еще был у «язык» кинжал, я его брал. Никому не давал. Мой трофей, товарищ командыр.

Он протягивает тесак в металлических ножнах, с массивной ручкой. На широком хромированном лезвии готическая вязь надписи.

— Ну, раз трофей, то бери. Авось пригодится.

Нож пошел по рукам. Его разглядывают, пытаются прочитать гравировку, пробуют на палец. Конец ножа как жало, кто-то даже руку порезал.

— Найдите место, — говорю я Артемьеву, — где можно допросить пленного. Да заодно сообщите о нем в штаб полка.

— Есть! — охотно откликается продрогший сержант. — Мы уже нашли. Вот в том доме никого нет.

Домишко отбился от селения и возвышается на косогоре. Перебежками, один за другим направляемся к нему.

Впереди Артемьев, потом немец, за немцем Кудайбергенов. Мы уже у порога, как вдруг — нарастающий свист мины.

— Ложись! — кричу во весь голос. Артемьев толчком распахивает дверь и успевает вбежать в дом. Немец нерешительно останавливается, приседает. Кудайбергенов, подскочив к нему, ловким приемом сбивает с ног и падает на пленного, прикрывая его собой.

В то же мгновение свист завершается оглушительным взрывом. В нос бьет запах взрывчатки.

— Вперед! — опять кричу и вижу, как Кудайбергенов вскакивает, хватает немца за руку и увлекает в дом.

— Майн гот, майн гот, — шепчет побелевшими губами немец.

— Ты не Бога благодари, благодари Кудайбергенова, — замечает Артемьев. — Не он, так отдал бы ты Богу душу. А теперь для тебя война позади. Остался жив. Скоро и домой вернешься. Ферштеен?

— Гитлер капут, — произносит в ответ пленный.

По дому защелкали пули. Зазвенели стекла, со стен посыпалась штукатурка. Мы все нырнули в каменный подвал.

Тускло светит плошка. В дальний угол забились две женщины: мать и дочь. На руках у молодой женщины ребенок в одеяльце. Женщины испуганно смотрят на нас.

— Не бойтесь! Никто вас не тронет, — говорю им и жестом стараюсь подкрепить слова.

Понимаю, что обстановка для допроса немца неблагоприятная. Но не выгонять же под пули женщин с ребенком! Связисты уже устроились у входа, тренькают звонком, проверяют связь.

При виде гитлеровца женщины настораживаются. Еще теснее прижимаются друг к дружке. И даже ребенок затихает.

Немец немногословен. Ответы его коротки, чеканны. Догадываюсь, что говорит он не все, скрывает.

— Откуда сам? Кем был до армии? — задаю вопрос.

Отвечает: из-под Мюнхена, владелец колбасного дела. И отводит тяжелый взгляд. Невольно смотрю на его руки. Они сильные, короткопалые.

Появился старшина с термосами. В воздухе поплыл густой запах наваристых щей. Это раздражает: с утра ничего не ели.

Женщинам первым наливают в миски щи.

— Корми своего фрица, — говорит старшина Кудайбергенову, наполняя котелки дымящимися щами.

Подает буханку. Солдат достает из-за голенища трофейный нож, чтобы нарезать хлеб.

— Стой, Юлдаш! — командует старшина. — Спрячь тесак! Не погань хлеб.

И вытаскивает из кармана складной охотничий нож.

— Режь этим.

Немец ест торопливо, громко чавкает. У него шевелятся уши и складки кожи.

— Зачем спешишь? Уй, нехорошо, — укоряет его Кудайбергенов. — Спешить не надо. Ест мало-мало надо.

Немец отрывается от котелка, смотрит на солдата, вытирает рукой капельку под носом, сметает крошки хлеба с мясистых губ.

— Гут, — бросает он и снова продолжает чавкать.

Настойчиво звонит телефон.

— Ну, где там ваш фриц? — спрашивает начальник разведки. — Батя уже дважды о нем справлялся. Приказал немедленно доставить.

Я собирался отправить пленного со старшиной. Но старшине еще нужно попасть в роту, возвращаться будет не скоро.

— Фрица пусть Кудайбергенов доставит, — говорит старшина. — А для порядка руки ему свяжи.

— Зачем вязать? Не надо вязать, — возражает солдат. — Кудайбергенов сам его в плен брал, сам доставит.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Собирайтесь.

Все же немцу связывают руки тесьмяным ремнем.

Объясняю солдату путь к штабу полка. Предупреждаю, чтобы был осторожным и внимательным.

— Зачем так говорить, товарищ командыр? Кудайбергенов осторожный. И пуля его не возьмет, и мина не возьмет. «Кудайберген» по-казахски — Богом дан. Ничего не может случиться. — Смуглое лицо солдата расплывается в улыбке, обнажая плотный ряд белых зубов. — Пойдем, фриц.

Оба покидают подвал. Уходят в ночь. Спустя немного подвал будоражит телефонный звонок.

— Ну, где же ваш фриц? — кричит начальник разведки полка. — Батя уже из-за него стружку снимал!

— Повели уже, — отвечаю. — Сейчас доставят.

Через час опять звонок, и опять разведчик ругает меня.

— Вы что там, шутить изволили? — слышу рокочущий басок командира полка. — О «языке» генералу доложено.

У меня на лбу выступает испарина. Притихли солдаты-телефонисты. В их взглядах я читаю недоумение: куда мог деться Кудайбергенов со своим немцем? По времени пленный уже должен быть доставлен.

Не выдерживая, звоню разведчику. Прошу его сообщить, как только приведут «языка».

— Ладно, — недовольным голосом отвечает. — Позвоню.

Медленно ползет время. Нет ни комбата, ни Третьякова. Белоусов ушел на позицию, а Иван у артиллеристов. Они бы хоть советом облегчили душу.

— Артемьев, — не выдерживаю я. — Берите двух солдат и проверьте дорогу. Дойдете до штаба — позвоните.

Сижу у телефона, то и дело бросая на него взгляд. Никто из нас не спит. Не спят и женщины. При каждом нашем слове, телефонном звонке они вздрагивают. Настороженно смотрят. Изредка плачет ребенок.

Наконец звонит Артемьев: все осмотрел, следов каких.

В томительном ожидании прошла ночь. На рассвете солдаты нашли куски порезанного тесьмяного ремня, которым связывали руки немцу. Потом нашли Кудайбергенова. Он лежал у сосны. Обхватив руками ствол, пытался подняться. Рядом на земле немецкий тесак. Тот самый, что показывал нам солдат накануне.

Лезвие его было в крови. Сквозь следы крови проступает готика: «Все для Германии».

— Просил… фриц… развязать… Убежал, — беззвучно выдохнул солдат. И опять впал в беспамятство.

— Добрая душа ты, Юлдаш, — покачал головой Артемьев.

Узнав о побеге немца, командир батальона приказал немедленно сменить место штаба. И едва мы это сделали, как на дом обрушился бешеный налет. Потом мне говорили, что будто бы вышедшую из подвала женщину немецкие мины застали во дворе.

Каждое селение в Австрии приходилось брать с боем. Вспоминаю одно из них. Гиллендорф или Герндорф? Одним словом, с окончанием «дорф» — деревня.

Днем из штаба полка позвонили:

— Разведать село. Уточнить, занято ли оно противником. Результаты доложить к исходу дня.

— Давай, начальник штаба, действуй! — сдвинул на затылок шапку Белоусов. — Посылай Крекотина.

Через четверть часа я ставил сержанту Крекотину задачу. До селения километра четыре. Оно лежало, скрытое горами, в нейтральной зоне.

Сержант слушал, следя за моим карандашом, гулявшим по карте. Из-за его плеча заглядывал Радайкин. Он и заместитель командира отделения, и связной, и неразлучный друг Крекотина.

— Все ясно? — спросил я Крекотина. — Поднимайте отделение и — шагом марш!

— Разрешите идти нам вдвоем? — спросил Крекотин. — Солдаты ночью несли дежурство.

— А справитесь вдвоем?

— Сработаем как надо…

— Ну хорошо. Идите вдвоем. Но предупреждаю: в бой не вступать, встречи с противником избегать. Основная ваша задача — разведать деревню…

Разведчики вернулись к вечеру. Крекотин прихрамывал, у Радайкина под глазом расплывался багрово-сизый подтек.

— Боевую задачу выполнили, село разведано. Немцев нет, но временами наезжают, — доложил Крекотин.

— А немцев видели? — прищурившись от дыма, спросил Белоусов. — Уж не подрались ли вы с ними?

— Было дело, товарищ капитан. Сами чуть им в лапы не угодили, — признался сержант…

К селу разведчики направились лесом, напрямик через гору. Еще издали увидели в лощине аккуратные домики. У окраины селения возвышался старинный замок. Опушкой леса разведчики подошли к замку и залегли в кустарнике. Отсюда начиналась кривая, заросшая травой улица. Она была безлюдна. Неподалеку тянулся высокий кирпичный забор. За ним двухэтажный дом.

— Выясни, что там.

Крекотин уперся руками о стенку. Радайкин, перекинув автомат на шею, вспрыгнул на плечи сержанта и подтянулся на руках. За забором большой двор. Старательно разгребали навоз куры, грелись на солнце свиньи. В глубине тянулись длинные постройки. Оттуда слышалось мычание коровы.

— Тут фрицем не пахнет, — заключил Радайкин. — Давай пройдем в дом.

Через калитку разведчики вошли во двор. На открытой террасе стояла женщина в зеленом халате. Завидя разведчиков, она испуганно вскрикнула и бросилась в дверь.

— Куда вы, гражданка?

На крик из открытой двери сарая выглянула вторая.

— Эй, тетка! Подойди-ка! — махнул рукой Радайкин.

Осторожно ступая, женщина направилась к ним. И вдруг, всплеснув руками, она порывисто бросилась к разведчикам.

— Красная Армия! Да? Вы — Красная Армия? — Лицо, молодое, девичье, озарилось улыбкой, в глазах заиграли лучики. — Вы — красноармейцы! Я знаю! Здравствуйте! Я — Анна, работаю у фрау Марты. Словенка я, из Субботицы. Родные!..

Из глаз ее катились слезы, лицо светилось.

— Да подожди же, Анна! Фрицы в деревне есть?

Девушка вскинула глаза на Крекотина.

— Какой «фрицы»? Не понимай. Что такое «фрицы»?

— Ну, немцы, фашистские солдаты? Понимаешь?

— A-а… Понимай, понимай. Приходили фашисты. К фрау Марте. Брали молоко, яйца… Понимаешь? Иногда ночуют… Они из шахты. Шахта в горах. Я там работала. — Она говорила с заметным акцентом, с трудом находя слова.

— А сейчас они есть в деревне?

— Кто? Немцы? Нет. Они после вчера приходили сюда.

— Сколько их было?

— Пять… Понимаешь? А сейчас нет фашистов в деревне…

В комнате встретила женщина в зеленом халате.

— Битте, битте, геррен зольдатен, — залепетала она, запахивая на могучей груди халат. Круглое лицо с щелочками глаз расплылось в сладенькой улыбке.

По мягким коврам разведчики ходили из комнаты в комнату, рассматривая картины, рога оленей и туров. Хозяйка угодливо поясняла.

— Нихт ферштеен, нихт ферштеен, — то и дело повторял Радайкин, слушая ее болтовню. — Не понимаю, не понимаю.

Разведчики собрались было в обратный путь, когда вбежала Анна.

— Немецкий золдаты! Много! Уходите!

Крекотин и Радайкин, схватив автоматы, бросились к двери.

— Не сюда… тут нельзя…

Увлекая разведчиков, девушка бросилась в соседнюю комнату. По узкой лестнице они сбежали в подвал, единственное окно которого глядело в лес.

— Туда… — указала девушка рукой на окно.

Рывком сержант распахнул раму. Зазвенели стекла.

— Радайкин, вперед!

Едва солдат выбрался из дома, как из-за угла выбежал немец. Завидя Радайкина, он от неожиданности замер. Потом навалился на него. За ним выбежали еще двое. Не раздумывая, Крекотин выпустил по ним очередь. Потом бросился к Радайкину и прикладом размозжил немцу череп.

— Отходи в лес, Иван, — крикнул солдату. — Я прикрою…

В лесу удалось оторваться от преследователей. Сделав крюк, только к вечеру добрались до батальона.

Выслушав доклад разведчиков, Белоусов распорядился направить в село роту. Едва рота достигла окраины, как гитлеровцы открыли по ней столь ожесточенный огонь, что пришлось пустить в дело минометы и гаубичную батарею.

Только к утру удалось выбить немцев из села. Тотчас на мотоцикле Третьяков и я выехали туда. За рулем сидел Артемьев. Оказалось, что он ко всему еще умел водить машину.

В дом, где разместился командир роты, первым вошел капитан Третьяков. Переступив порог, он подался назад. Перед ним стоял немец.

— Хальт! — Капитан выхватил из кобуры пистолет. — Ты как попал сюда?

Гитлеровец в мундире и невоенного образца штанах выдавил что-то невнятное.

— Пленный это, товарищ капитан. — Вперед выступил солдат-конвоир. — Из подвала его пьяного без штанов выволокли. Он, гад, кусался. Пришлось стукнуть разок. Лейтенант Аверьянов пробовал допросить, да не получилось: языка не знает.

— Позовите Артемьева, — распорядился Третьяков.

Ноги фашиста в коротких с широкими голенищами сапогах подрагивали. Дрожали и пальцы вытянутых по швам рук.

— Ганс Мюллер его зовут, — переводил Артемьев. — Находился в тыловой команде, только вчера их спешно направили сюда. А здесь он вчера упился шнапсом.

— Кем был до войны? — поинтересовался Третьяков.

— Он говорит, что был служащим в торговой компании в Дюссельдорфе.

На мундире немца тускнели оловянные пуговицы. Над клапаном кармана распластались крылья хищника с фашистской свастикой. Чернел на рукаве ромбик с вышитыми шелком черепом и двумя скрещенными костями: эмблема дивизии «Мертвая голова».

Мы собрались уже покинуть дом, когда вбежала девушка-словенка. Лицо ее было в кровоподтеках, руки перебинтованы.

— Фашист там! Фашист! — воскликнула она.

— Какой фашист? Где?

Третьяков, Артемьев и все, кто находился в комнате, недоуменно взглянули на девушку.

— Это — фашист! — повторяла она. — Там…

И показала рукой на дверь, куда увели Ганса Мюллера.

— Кто? Мюллер? — переспросил Артемьев.

— Он не Мюллер, он фашист, Фред его звать, а фамилия… — Девушка назвала длинную, труднопроизносимую немецкую фамилию.

— Успокойтесь, успокоитесь. Кто вы? Откуда немца знаете? — спросил я.

Девушка села, Взволнованно, путая русские слова, она рассказала о немце. Впервые она увидела его на шахте. Там он служил в охране. С рабочими, согнанными из России, Франции, Польши, Чехословакии, был жесток. Однажды она видела, как немец бил женщину-француженку. В чем та провинилась — неизвестно, но француженка больше в барак не вернулась.

В другой раз на рассвете он вывел в лес рабочего. Вскоре вернулся один. При побегах пленных он руководил погоней. А когда находили в стволе шахты разбившихся рабочих, все знали, чье это дело рук.

В шахте Анна пробыла около года. Потом ее неожиданно перевели в поместье, хозяйкой которого была бауэрша Марта. И здесь она снова увидела Фреда. Хозяин находился на Восточном фронте, и немец пользовался расположением его пышнотелой жены.

Вчера Фред прибыл вместе с солдатами из воинской части. Они ругались на русских разведчиков, которые ловко выскользнули из имения. Больше всех при этом гремел Фред. А когда он узнал, что русским скрыться помогла служанка, то пришел в ярость. Намотав на руку ремень с металлической пряжкой, он начал избивать девушку.

Анну спасло то, что она была в стеганой куртке. Одежда смягчала удары. А немец норовил ударить ее пряжкой по лицу, голове.

— Только не по рукам, Фред! Только не по рукам! — молила хозяйка. — Ей же надо работать!

Если бы не хозяйка, девушку забили бы до смерти. Хозяйка, улучив момент, бросилась к Фреду, оттолкнула его и загородила Анну:

— Хватит! Она получила свое!

И вытолкала ее, залитую кровью, в дверь.

За ужином Фред напился. Призвав на помощь Анну, хозяйка с трудом раздела немца и уложила в кровать.

Первые выстрелы застали хозяйку в подвале, куда она предусмотрительно перенесла перину и пуховик.

— Поднимись наверх и разбуди господина, — приказала она Анне.

Анна вошла в хозяйскую спальню. Немец храпел. В нос ударил крепкий дух. Девушка осторожно сняла со спинки стула автомат и заодно прихватила лежавшие на стуле штаны гитлеровца. Но едва подошла к двери, как Фред проснулся. Плохо соображая, он в белье метнулся к окну.

Разрывы снарядов, треск автоматов, цветные трассы в черном небе сразу отрезвили его.

— Где Марта? Мой автомат? Штаны?

— Хозяйка отнесла в погреб, — отвечала Анна.

— Это русские? Да? — Гитлеровец бросился в подвал…

— Организуй отправку этого гада в штаб полка. В препроводительной укажи, кто он в действительности, — сказал Третьяков. — Впрочем, я сам это сделаю.

Он сел за стол, закурил и принялся быстро писать на листе, вырванном из тетради.

Позже с боем мы пробились к небольшому селению Нейзадль. Его дома раскинулись у подножия пологой горы с поросшей лесом вершиной. Немцы сопротивлялись не очень сильно. Они отошли к вершине и закрепились там, обстреляв из минометов единственную улицу. Одна мина угодила в не вовремя выкатившую телегу с австрийцем. И лошадь и сидевшего в телеге хозяина иссекло осколками, и солдатам пришлось оказывать помощь. Очереди из пулеметов проносились по верху, прошивая крыши домов: селение оказалось в непростреливаемой, мертвой зоне, и мы были недосягаемы.

В тот же день от командира полка Данилова поступил приказ:

— Занятый рубеж закрепить! Быть готовыми отразить контрудар противника.

— И долго здесь будем сидеть? — размышлял над картой Белоусов. — Там наши, поди, в Вене бьются, а мы будто в заводи.

— Каждому свое. Не мы, так другие сюда бы пришли. — Третьяков достал сигарету, аккуратно ее размял и чиркнул зажигалкой. — Я так думаю, комбат, что, возможно, и конец войны здесь встретим.

— Конец войны? — Белоусов уставился на него удивленным взглядом.

Прежде чем ответить, Третьяков усмехнулся:

— Ты что же, Николай, не понимаешь, что дело идет к концу? Наши-то уже под Берлином. И в Вене немцы долго не продержатся. К тому же, говорят, американцы недалеко. Рвутся из последних сил…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.