БАЛАТОНСКОЕ СРАЖЕНИЕ
БАЛАТОНСКОЕ СРАЖЕНИЕ
«Зеленой улицей», без лишних остановок и задержек мчались на 3-й Украинский эшелоны истребительно-противотанковой бригады. Поначалу они предназначались на другой жаркий участок тысячекилометрового фронта, но угрожающая обстановка потребовала изменения маршрута, и последовала на то команда Ставки. Конечной остановкой определялся небольшой городок у Будапешта.
Пушки бригады были грозой для немецкой бронетехники. Длинноствольные, большого калибра, они насквозь пробивали пресловутые «пантеры», «тигры», «фердинанды». Отчаянные парни-иптаповцы об орудиях и о себе говорили: «У наших орудий стволы длинные, а наша жизнь короткая».
Бригада формировалась в Средней Азии, потом успешно вела бои в Сальских степях и на Маныче, отличилась при штурме Ростова.
Теперь ее эшелоны достигли назначенной конечной станции. Солнце склонялось к горизонту, по земле стелились длинные тени, вдали на пригорке закатом горели окна домов. В последний раз паровоз выдохнул пары, затормозил, и грохот буферов прокатился из конца в конец состава.
Из теплушки выпрыгнул затянутый ремнями, с полевой сумкой на боку капитан — командир противотанковой батареи, зашагал к полуразрушенному станционному строению. За ним поспешал солдат-ординарец.
Неподалеку, на соседних путях лежали рыжие от огня закопченные цистерны, торчали искореженные рельсы.
— Вот, Гайнуллин, полюбуйся! — сказал солдату старший сержант Иванченко. — Когда-то была станция, а теперь полнейший разгром.
Лицо у старшего сержанта в глубоких складках, обвисли пшеничные усы, совсем ему не идущие. На гимнастерке два ордена и три медали. И еще три нашивки за ранения.
— Бомбили совсем недавно, — заметил Одинцов, помощник наводчика — солдат со шрамом на щеке. Он потянул носом. — Даже гарь еще не выдохлась.
Находившиеся в теплушке были уже в полном сборе: затянутые ремнями шинели, с противогазами на боку, в руках карабины. На предыдущей станции всех предупредили о выгрузке.
Тонко пропела труба.
— Разгру-ужайтесь! — пронеслось по эшелону. — Разгру-ужайтесь!
Едва труба стихла, как послышалось далекое и глухое завывание, оно словно исходило из-под земли и с каждым мгновением нарастало, усиливалось. И вдруг, заглушая рев сирены, с надрывным воем над станцией пролетел самолет.
От развилки к эшелону бежал капитан, а с ним высокий офицер-железнодорожник. Оба что-то кричали, размахивали руками, указывая в сторону разрушенного строения и сброшенных с рельс цистерн.
— Во-озду-ух! За мной! — Иванченко выпрыгнул из теплушки и, оглядываясь, побежал через железнодорожные пути в сторону, куда указывал командир батареи.
Сирена продолжала реветь, когда послышался свистящий вой падающих бомб.
— Ложись! — раздался властный голос сержанта Иванченко.
Позади громыхнуло. Второй взрыв прогремел совсем близко. Взвизгнули осколки, россыпью зазвенели по рельсам, цистерне. Развалины строения скрылись в облаке пыли и дыма.
Не помня как, Гайнуллин перемахнул через низкий дощатый забор и очутился в чахлом саду с низкорослыми деревцами. Бешено колотилось сердце, давило удушье. Казалось, сейчас он упадет и больше не поднимется. Но вой и грохот бомб заставляли бежать. И он бежал.
Гайнуллин долго лежал, всем телом вздрагивая при каждом взрыве. А когда наконец поднял голову, то не было слышно ни гула самолетов, ни взрывов, ни пальбы зениток. Только слышался какой-то треск, будто в гигантском костре жгли сухие ветки. Из-за деревьев поднималось густое облако дыма.
— Что лежишь! — над ним стоял Одинцов. Шапка у него сбилась на затылок, глаза еще больше ввалились, заметно дергалась под шрамом щека. — Самолеты-то улетели!
Охваченные огнем вагоны эшелона и среди них тот, в котором недавно ехали, полыхали.
В ту же ночь батарею направили к переднему краю обороны.
Дул холодный ветер, сыпал редкий снег. Обгоняя растянувшиеся по дороге колонны пехоты и повозки с низкорослыми «монголками» в упряжке, автомобили катили, не останавливаясь, в сторону светящегося огненно-багряным заревом горизонта.
В темноте выехали к Дунаю. Реки не было видно. У въезда на мост одинокой точкой светился фонарик сапера. От реки несло холодом. Было слышно, как плескалась под понтонами упругая вода. Закутавшись в плащ-накидки, тесно прижавшись один к другому, солдаты пытались дремать. Но сон не шел. Когда автомобили замедляли бег, слышался гул: это гремели орудия. Шел ночной бой.
Миновав дома населенного пункта, автомобили остановились на обочине дороги.
— Иванченко! Остаетесь за меня! — крикнул лейтенант Рогачев, командир первого взвода. — Я — к командиру батареи. — Он скрылся во мгле.
Бой шел неподалеку: слышны были отдаленные взрывы. Несколько случайно залетевших снарядов взорвались совсем рядом.
Вернулся лейтенант скоро.
— Огневые позиции здесь, — приказал он расчетам. — Задача: не пропустить танки. Подход их возможен утром.
Съехав с дороги, артиллеристы быстро установили орудия и принялись оборудовать позиции. Работали молча, сбросив шинели. К рассвету все было готово. Тут лейтенанта Рогачева снова вызвал командир батареи.
Капитан был не один: в укрытии с ним находились два офицера. В одном из них Рогачев узнал майора из штаба бригады, второй был незнакомый полковник с общевойсковыми погонами. Он говорил громким голосом.
— Вы, товарищ капитан, огнем своей батареи прикройте дорогу. Чтобы ни один немецкий танк здесь не прошел. О правом фланге позаботятся мои гвардейцы! Там стоит полковая батарея, взвод «сорокапяток» и «пэтээровцы». Но главное — здесь.
Вблизи, где солдаты рыли землю, слышался лязг лопат, глухо падала земля. Упорно крутил ручку телефона связист, слышалось частое треньканье звонка.
Торопливо попрощавшись, полковник пообещал выдвинуть своих бронебойщиков вперед. И скрылся вместе с майором.
— Докладывайте, Рогачев, что сделано.
— Позицию оборудовали, товарищ капитан.
— Вижу…
Отсюда орудия и в самом деле были хорошо видны.
— Ориентиры наметили? Задачу расчетам поставили? Боеприпасы укрыли?
Тяжело дыша, подбежал командир второго взвода лейтенант Гладилин.
— Слушайте приказ, — начал капитан. Он стал поспешно объяснять, что надлежало взводам оборонять и куда вести огонь…
— Товарищ капитан! — прервав офицера, прокричал вдруг наблюдатель. — Ориентир 3, прямо у домов немецкие танки!.. Три танка!.. И четвертый показался!
Рогачев посмотрел в сторону домов. Там из тумана выбегали люди, падали, снова вскакивали и бежали. Он увидел и серые камуфлированные танки.
— «Пантеры», — глядя в бинокль, определил командир батареи. — Задача ясна? По местам!
Неширокий канал оказался для танков препятствием. Крутые стенки и глубина делали его труднопроходимым. Можно было канал преодолеть в немногих местах, где имелись съезды, но их нужно было найти, разведать. Тем временем немецкие пехотные цепи уже подходили к каналу.
Расчет старшего сержанта Иванченко застыл у орудия, наблюдая за их приближением.
Прильнул к прицелу Казанцев. Казалось, он слился с орудием. Руки солдата напряглись, на них вздулись жилы. Вращая механизм наводки, он старался удержать в перекрестье прицела ближний танк.
Беззвучно нашептывая что-то, выглядывал поверх бруствера Гайнуллин. Глаза у него округлились, сделались большими. Ни разу не испытав ранее боя, он с тревожным чувством ожидал его.
Застыл опытный, не раз бывавший в переделках Одинцов.
Сзади, за кручей, где находился наблюдательный пункт командира батареи, послышался свистящий рев. В небе вспыхнули многочисленные огни, поднялось и стало расти огромное темное облако.
«Катюши» ударили, — догадался Рогачев.
За каналом, по всей площади, где скопилась немецкая пехота и танки, разом вспыхнули всплески огня, беззвучно взметнулись клубы дыма. Потом докатилась, ударила в лицо упругая волна и донесся оглушительный грохот разрывов.
Залп «катюш» пришелся прямо по цели. Все живое было сметено. Земля дымилась. Огонь жадно лизал танки, и от них к небу поднимались черные столбы дыма. Из танков выскакивали люди и бежали к селению. По ним откуда-то справа стреляла невидимая пехота. Оставшиеся машины поспешно отходили.
— Бей, Казанцев! Бей! — исступленно кричал Гайнуллин.
Он метался от сложенных в штабель ящиков к орудию, поднося снаряды. Ловким заученным движением вгонял в казенник снаряды Одинцов. Он и на этот раз по привычке молчал. Однако лицо его не могло скрыть выражения азартной восторженности, какая бывает у человека, добившегося победы.
— А здорово дали мы фрицу! — Скуластое лицо Ахмета Гайнуллина расплылось в улыбке.
— Сдается мне, что это только начало, — вступил в разговор сержант, — главное впереди.
Он хозяйственно огляделся вокруг. На позиции в беспорядке лежали медные гильзы, лопаты, шинели, вещевые мешки.
— Гайнуллин! — строго сказал сержант. — Убрать гильзы. Сложить шинели и вещмешки. И за лопату!
— Есть, товарищ сержант!
Солдат бросился выполнять распоряжение командира.
— Казанцев, Одинцов, рыть щель!
Сержант по своему опыту знал, что сейчас последует налет немецких самолетов или огонь артиллерии, а может, сразу и то и другое. После этого гитлеровцы снова пойдут в атаку. Знал, что на этот раз танки у канала не задержатся, потому что саперы сумеют подорвать крутые берега и сделать для них съезды. Он был уверен в этом, как и в том, что происшедшее было лишь началом, а самое страшное впереди. Сейчас, копая скупыми размеренными движениями, он почему-то вспомнил тихую деревушку на далеком Алтае со странным названием Лепестки…
Лейтенант Рогачев только собрался пойти на огневую позицию второго орудия, как увидел бегущего к нему сержанта. Остановившись, тот отдал честь и начал докладывать: в расчете все в порядке, подбили один танк, никого не ранило, настроение нормальное, но не мешало бы поесть, потому что со вчерашнего вечера в рот ничего не брали.
— А у канала фрицы залегли, палят почем зря. Дважды по мне били, покамест до вас добрался. Кажись, зацепило даже.
Он оглядел себя, высматривая, где могла зацепить пуля.
— Ага, вот! В сумку ударил, гад!
На полевой сумке виднелся рваный след.
— Ну раз уцелел, считай, что повезло, — спокойно заметил Рогачев…
Потом налетели самолеты. Их было несколько эскадрилий. Выстроившись один за другим, они кружили над батареей, над позициями стрелкового полка и бомбили, бомбили. Судорожно вздрагивала земля.
Солдаты, тесно прижавшись друг к другу, лежали на дне узкой щели. Сверху, с бруствера сыпались на них комья земли. Бормотал что-то по-своему Гайнуллин, беззвучно вздрагивал всем телом при каждом разрыве Одинцов.
А самолеты, образовав в потемневшем небе карусель, все кружили и кружили. При каждом заходе, завывая, они круто пикировали, сбрасывали смертоносный груз и с надрывным ревом взмывали вверх.
Лейтенант услышал неудержимо нарастающий свист. Это был тот свист, при котором искушенный солдат не преминет с замиранием сердца подумать: «Вот она, моя!»
Воздух рвануло совсем рядом. Рогачев почувствовал, как что-то тяжелое медленно наваливается на него и давит, давит. «Конец», — пронеслось в сознании. Прошла долгая минута, прежде чем он понял, что жив.
Бомба разорвалась около щели, отколола земляную глыбу и завалила лейтенанта.
Рядом с ним лежал засыпанный Одинцов. Их стали поспешно откапывать.
— Одинцов! — кричал Казанцев. — Ты что? Вставай! — Но тот не отвечал. И тут все увидели маленькую, совсем маленькую ранку за ухом, из которой виднелись серовато-красный червячок мозга и струйка крови.
— Осколком, — прошептал Казанцев и стащил с головы шапку.
Наводчик был бледнее обычного, нижняя челюсть вздрагивала, на глазах появились слезы.
— А что у второго расчета? — спросил Рогачев, пытаясь разглядеть на позиции солдат. Но сколько ии смотрел туда, ничего не видел. «Неужели что-нибудь случилось?» Чувствуя недоброе, Рогачев бросился туда.
Вокруг зацокали пули. Но он бежал, не замечая опасности. Мысль о людях полностью завладела им.
Первое, что лейтенант увидел на позиции, была глубокая воронка неподалеку от орудия. Из нее струйками курился сизый дымок. У щели сидел солдат, неумело перевязывая голову сержанту, которому утром пробило пулей полевую сумку. Ремень ее и сейчас был перекинут через плечо.
Увидев офицера, сержант попытался было улыбнуться. Но вместо улыбки лицо исказила гримаса боли.
— Бомба, товарищ лейтенант, угодила прямо на нас. Остались в живых только двое, — промолвил солдат.
Взметнув высоко землю, неподалеку от позиции разорвался снаряд. Рогачев поднялся и увидел снова идущие в атаку танки.
— Быстрее! Снаряды! — коротко бросил он солдату и побежал к пушке.
Расстегнув ремень, стал поспешно снимать шинель. Его охватило желание помериться силами с этими упрямо движущимися машинами, отомстить за все то, что произошло в последние минуты.
Лейтенант уловил в перекрестие вражеский танк и замер, выжидая удобный момент, затем дернул спуск. Пушка вздрогнула и окуталась дымом. Прогремел еще выстрел, еще… Танк остановился. «За солдат! За сержанта!» Сжигаемый ненавистью, он посылал снаряд за снарядом в танки врага…
Распаленные боем, ни лейтенант, ни солдат, подносивший снаряды, ни молча лежавший сержант с землистым цветом лица не заметили, как справа вдруг появился танк и, не снижая скорости, устремился на их позицию.
— Танк! — не столько услышал, как по расширенным до предела глазам солдата и выражению ужаса на его лице понял Рогачев.
Он глянул за плечо и на мгновение оцепенел. Огромный, угловатый, серый танк шёл, сверкая траками гусениц, на позицию. Рогачев видел темный диск дульного тормоза направленной пушки, видел зловещее черное отверстие ствола, которое вот-вот изрыгнет огонь.
«Гранаты!» — мелькнуло в сознании, и он бросился к нише, где лежали круглые, похожие на консервные банки противотанковые гранаты. Но добежать ему не удалось. Сверкнула яркая вспышка. Раздался короткий, слившийся воедино звук выстрела и разрыв снаряда, напоминавший удар хлыста… И стало темно.
Преодолев канал, танки устремились на батарею и позицию пехотинцев. Они упрямо ползли вперед в сизом дыме снарядных разрывов. На мгновение останавливались, и тогда над башней вспыхивало пламя выстрела. Машины окутывались дымом и потом снова ползли. За первой волной машин выплыла вторая. А за ней пошла густая цепь солдат…
Неожиданно Казанцев стал очень медленно оседать. Наткнувшись на станину орудия, он вдруг беспомощно повалился навзничь.
— Казанцев! Что с тобой? — наклонившись над товарищем, с тревогой спросил сержант.
Перепачканное землей и копотью лицо Иванченко казалось чужим. Под глазом расплылось черное пятно.
Тяжело раненный пулей Казанцев, закусив губу, тихо стонал.
А в это время танки уже ворвались в оборону пехотинцев и утюжили их позиции. Два из них развернулись и направились на окоп артиллеристов.
Иванченко и Галиулин с трудом стали поворачивать ствол в сторону растущих на глазах машин. Они видели, как один из танков навалился всей своей многотонной тяжестью на соседнее орудие, где находился лейтенант Рогачев.
«Все! Погиб лейтенант!» — подумали разом бойцы.
Невзирая на опасность, они в упор открыли по танку огонь. Один снаряд… Второй… Третий… На корме танка вдруг заплясал огонь. К небу потянулся дым.
— Горит! Горит проклятый! — закричал Галиулин.
Из машины выпрыгнули танкисты в комбинезонах и, отбежав в сторону, залегли. Второй танк остановился и стал медленно отходить.
— Трусишь, гад? — проговорил сержант, наводя на него ствол орудия. — Трусишь? Получай же!
Батарея с трудом удерживала позиции, ведя неравный бой. Одна волна серых бронированных машин сменяла другую, и казалось, что им не будет конца. Не подоспей самоходные орудия, враг пробил бы брешь в нашей обороне. Это ему удалось сделать в стороне, далеко правее. Вклинившись, гитлеровцы угрожающе нависли над участком гвардейского стрелкового полка и вынудили его отойти.
К вечеру в батарею поступил приказ: с позиций сняться и занять новый рубеж километрах в восьми позади. Батарея отходила под прикрытием самоходных орудий. Собственно, по численности оставшихся в живых людей и материальной части от батареи остался лишь взвод. Из четырех орудий два были уничтожены, погиб комбат, не было Рогачева. Командование батареей принял на себя лейтенант Гладилин.
Лейтенант Рогачев пришел в сознание не скоро. Стояла ночь. На темном небе ярко мерцали большие звезды. Над селением, где днем оборонялись гвардейцы-пехотинцы, полыхало зарево. Шум боя слышался издалека. Он хотел было встать, но что-то тяжелое мешало сделать это. Лейтенант вгляделся и в страхе закрыл глаза: навалясь на него, лежал человек в пропахшем машинным маслом комбинезоне. «Немец!» — догадался Рогачев. Гитлеровец был мертв. Преодолевая чувство омерзения, лейтенант оттолкнул труп и ползком стал выбираться из окопа.
Болела каждая частица тела, звенело в ушах, внутри полыхал сухой жар, одолевала жажда. Натыкаясь на валявшиеся в беспорядке снарядные ящики, стреляные гильзы, какие-то незнакомые предметы, Рогачев медленно полз. Потом он увидел искореженную пушку. Рядом лежал солдат. За пушкой возвышалась черная громадина, Рогачев догадался, что это был фашистский танк.
Яркими факелами горели в селении дома. Вдали, на дороге, виднелась цепочка огней. Лейтенант понял, что это движется к передовой колонна немецких автомашин. Не слыша ничего, кроме звона в ушах, он понял все же, что бой переместился на восток. Он остался один во вражеском тылу. «Как быть дальше?» Рогачев нащупал кобуру. Достал пистолет, перезарядил, дослав в патронник патрон. Восемь патронов в пистолете, еще восемь — в запасном магазине. «Гранаты бы и автомат», — подумал он и пожалел, что не взял их на позиции. Превозмогая боль, вернулся назад, взял у убитого сержанта из рук автомат. Гранаты сунул в карманы куртки. «Умирать, так с музыкой» — почему-то вспомнилась слышанная от Казанцева шутка.
«Но свою жизнь я так просто врагу не отдам, — размышлял лейтенант, испытывая страшную слабость. — Я сделаю все, чтобы вернуться в свою бригаду и продолжать драться с врагом. Пасовать я не имею права. Драться… и пить… и лечь…»
Рогачев направился к бугру, где находился НП командира батареи, надеясь найти там убежище. В населенный пункт, переполненный гитлеровцами, идти было нельзя. Он шел, с трудом передвигая ноги. Боль во всем теле напоминала о себе при каждом шаге.
Достигнув ручья, он упал, обламывая схваченную морозцем хрустящую кромку льда. Долго и жадно пил холодную воду. Потом ополоснул руки, лицо.
«Что делать?» Рогачев понимал, что успех врага недолгий. Через день-другой немцев отсюда вышибут. Но и этот короткий срок для него мог быть роковым. Остаться незамеченным в кишащей врагами прифронтовой полосе невозможно, драться в одиночку бессмысленно.
Пройдя кустарник, ободрав о колючие его ветки лицо и руки, Рогачев натолкнулся на стог соломы. В бессилии упал в нее и тотчас провалился в забытье.
А события на фронте между тем развивались своим чередом. Немецко-фашистское командование бросало в бой все новые и новые силы, преследуя цель отбросить советские войска от озера Балатон и выйти к Дунаю. Изо дня в день на боевые порядки наших частей обрушивались сотни танков и штурмовых орудий, бронетранспортеров и самолетов. Но ни огонь артиллерии и авиации, ни огонь минометов и пулеметов не могли преодолеть незримую стену мужества и отваги, созданную советскими солдатами. Каждый метр продвижения врага оплачивался большой ценой…
Это были дни незабываемых подвигов советских воинов. В обыденном солдатском труде они проявляли небывалый героизм. Вот летопись некоторых дней.
6 МАРТА. После полуторачасовой артиллерийской подготовки противник между озерами Веленце и Балатон перешел в наступление. На отдельных направлениях на оборонявшиеся советские подразделения шли до 100–150 танков, штурмовых орудий и многочисленные бронетранспортеры с пехотой.
В этот день противотанковая батарея, взаимодействуя со стрелками в районе селения Замок, вступила в бой с 14 фашистскими танками. В результате было уничтожено 8 танков и 40 автоматчиков врага…
Стойко обороняли свои позиции стрелки под командованием младшего лейтенанта И. Киселева. Они уничтожили несколько фашистских танков. Когда вражеские машины прорвались в их расположение, офицер с противотанковой миной бросился под танк и подорвал его…
Воины 436-го стрелкового полка, отразив атаку противника, уничтожили более 200 вражеских солдат и офицеров, 15 танков и бронетранспортеров.
7 МАРТА. Командир отделения гвардии сержант А. Смышляев подорвал танк противника и погиб смертью героя. Рядовой Ф. Щелкунов преградил путь немецким танкам ценой своей жизни.
8 МАРТА. Командир орудия младший сержант И. Нелюбин подорвал танк противника…
10 МАРТА. В районе Шарагреш, Шимонторнья и Озора противник атаковал наши позиции, имея до 150 танков и штурмовых орудий и до двух полков пехоты. Здесь отличилась батарея старшего лейтенанта А. Кочерги. Взаимодействуя с пехотой и артиллерией, самоходчики уничтожили шесть танков и штурмовых орудий противника. Особенно умело действовали экипажи офицеров В. Ворожбицкого и Ф. Самарина.
В районе Тольнанамеди танки врага пытались с ходу, на большой скорости пройти через канал Шио (Елуша). Батарея капитана В. Васильева смело вступила в бой и уничтожила три танка.
11 МАРТА. В этот день только в районе Шерегельеш было подбито и сожжено свыше 40 танков и штурмовых орудий, убито до 1500 солдат и офицеров противника.
Одна из противотанковых батарей, находившихся в засаде в лесу восточнее Озора, уничтожив три тяжелых танка противника, дважды отбрасывала остальные его танки на исходные позиции.
12 МАРТА. В этот день солдаты, сержанты и офицеры одного противотанкового полка вступили в бой с 70 танками противника и полком пехоты на бронетранспортерах. В результате напряженного боя про- тивник потерял 29 танков и отошел. Лейтенант Магацзян в этот день лично уничтожил 4 танка и 3 бронетранспортера врага. Танковый батальон майора Мамедова подбил 17 танков.
Артиллерийский расчет гвардии лейтенанта Хомовненко огнем из орудия прямой наводкой истребил до взвода гитлеровцев. Наводчик Ладыкин был ранен, но не покинул поля боя и уничтожил еще один бронетранспортер и 15 солдат врага…
Два орудийных расчета взвода старшего лейтенанта Ермолаева вступили в неравный бой с 18 танками и бронетранспортерами. В этом бою советские воины вышли победителями: все танки врага были уничтожены. Смертью храбрых погибли оба расчета. Погиб и Герой Советского Союза Ермолаев, бросившийся с гранатой под танк врага.
13 МАРТА. Танковый экипаж гвардии лейтенанта Лазарева огнем из пулемета уничтожил более пятидесяти гитлеровцев.
Группа солдат стрелков из шести человек во главе с гвардии лейтенантом Криворотенко истребила свыше 40 солдат и офицеров…
Не достигая намеченных результатов, немецко-фашистское командование бросало в сражение все новые и новые силы. 8 марта генерал Зепп Дитрих направил в бой 2-ю танковую дивизию СС, на следующий день 9-ю эсэсовскую. Сгорели и они. 10 марта подошла очередь 3-й танковой. Общее количество действовавших на главном направлении танков достигало более четырехсот.
Потом очередь дошла до 6-й и 3-й танковых дивизий «Мертвая голова».
Ценой огромных потерь к 14 марта противнику удалось продвинуться до 30 километров. И все! Наступать дальше было нечем, силы иссякли.
Здесь, у жемчужины Венгрии — огромного озера Балатон, была окончательно сокрушена мощь пресловутой 6-й немецкой армии с ее последним командующим генералом Балком. (Не путать с 6-й танковой армией СС Зеппа Дитриха!)
В 1942 году 6-я немецкая армия под командованием фельдмаршала Паулюса была уничтожена под Сталинградом. Сам командующий угодил в плен.
Тогда Гитлер распорядился сформировать новую 6-ю армию, присвоив ей наименование «армии мстителей». Но и эта «армия мстителей» не раз терпела поражения в сражениях с советскими войсками. Потерпела она поражение и в Венгрии, у Балатона.
Узнав о том, Гитлер впал в неистовство… Впрочем, о том со сведущей полнотой написал небезызвестный генерал Гудериан — начальник генерального штаба сухопутных войск рейха: «Исчезли все шансы на крупный успех. Был утрачен сохранившийся до сих пор высокий боевой дух эсэсовских дивизий. Под прикрытием упорно сражающихся танкистов вопреки приказу отступали целые соединения. На эти дивизии уже нельзя было больше полагаться. Это переполнило меру терпения Гитлера. Он разразился страшным гневом, приказав сорвать нарукавные знаки с названием частей у личного состава дивизий, в том числе и у своего «лейбштандарта», то есть дивизии СС «Адольф Гитлер».
Во время Балатонского сражения маршал Толбухин безотлучно руководил этой сложнейшей операцией. Уставший от бессонных ночей, от болезни, в которой никому не признавался, он держал непрерываемую связь с командующими армиями и корпусов. Рядом стояли телефонные аппараты, переговорные радиоустройства.
Тут же, у распластанной на столе карты, находились член Военного Совета фронта генерал Желтов и начальник штаба генерал Иванов.
Неожиданно зазвонил телефон ВЧ, по которому держали связь со Ставкой.
— Доложите обстановку, — послышался характерный и неторопливый голос Сталина.
Сдерживая волнение, маршал доложил о произошедших за день событиях, сообщил, что за два дня боев уничтожено до четырех тысяч вражеских солдат и офицеров и около ста танков и штурмовых орудий. В целом положение было весьма тревожным.
— Может быть, отвести войска на восточный берег Дуная? — спросил Верховный.
Вопрос был неожиданным, и на размышление он отвел полчаса.
Вскоре командующий фронтом сказал:
— Уходить на левый берег Дуная отказываемся. Будем стоять до конца.
Однако он спросил, не стоит ли в крайнем случае его штабу отойти на левый берег Дуная, чтобы не потерять управление.
При этом разговоре в кабинете Верховного Главнокомандующего находились генералы Антонов и Штеменко. Последний, помня тот разговор, описал его в мемуарах.
«В ответ на предложение Толбухина о возможном отходе штаба на левый берег Дуная, Сталин сказал:
— Если вы думаете затянуть войну еще на пять-шесть месяцев, то, конечно, отводите свои войска за Дунай. Там, безусловно, будет потише. Но я сомневаюсь, что вы так думаете. Поэтому обороняться следует на правом берегу реки и вам со штабом надо быть именно там. Уверен, что войска с честью выполнят свои задачи. Нужно только хорошо ими руководить.
Затем Сталин высказал мысль о необходимости выбить танки врага еще в ходе оборонительного сражения, добавив, что нельзя давать противнику время закрепиться на достигнутых им рубежах и организовать прочную оборону.
— Следовательно, — рассуждал вслух Верховный Главнокомандующий, — переходить в наступление надо немедленно, после того как враг будет остановлен, и затем полностью разгромить его.
Для этого нужны значительные свежие силы. Они у вас есть…»
Упоминая о свежих силах, Верховный Главнокомандующий имел в виду передачу из 2-го Украинского фронта в 3-й прибывшую 9-ю гвардейскую армию генерала Глаголева.
Один из офицеров оперативного управления штаба фронта вспоминал:
«Сводку боевого и численного состава поступившей во фронт 9-й гвардейской армии представил командующему начальник штаба генерал Семен Павлович Иванов. Была глубокая ночь, однако никто не спал. Я находился в кабинете командующего, вносил в его карту последние данные обстановки.
Развернув сводную таблицу численного состава 9-й гвардейской армии, маршал преобразился:
— Вы только посмотрите какой состав! Да это же силища, которой все задачи по плечу! Посмотрите, в каждой дивизии целая бригада артиллерии. Три полка, и все разнозначимы: пушечный, гаубичный, минометный! И еще противотанковый дивизион! И дивизион самоходно-артиллерийских установок! За всю войну я не встречал такой армии.
— Укомплектованность армии почти стопроцентная, — пояснил генерал Иванов. И высказал: — Может, часть ее сил использовать для отражения ударов противника?
— Этот вопрос нужно решить со Ставкой, — сказал Толбухин».
На следующий день маршал обратился в Ставку за разрешением использовать для усиления обороны войска 9-й гвардейской армии.
— «Девятку» в оборонительные бои не втягивать. Ее использовать для развития удара и окончательного разгрома врага. Форсируйте подготовку к наступлению на Вену. Срок начала операции прежний — 15–16 марта. Не позже! — ответили из Ставки.
В тот же день в штаб фронта поступила и новая директива. В связи с изменившейся обстановкой задачи 2-го и 3-го Украинских фронтов изменялись. При этом центр тяжести в предстоящей Венской операции переносился со 2-го на 3-й Украинский фронт. Кроме 9-й гвардейской армии на усиление последнего поступала и 6-я гвардейская танковая армия генерала Кравченко.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.