ВИДЗЫ[14] (август, 1997)
ВИДЗЫ[14]
(август, 1997)
СВЕДЕНИЯ ХЭДЕМАНА
Сведений о Видзах крайне мало. Лишь Хэдеман, польский писатель, Потрудился во благо этого городка. И вот что он сообщает…
В начале XV в. сын великого князя Кейстута Сигизмунт передал видзовские владения сразу трем семьям: Довгердам, Даугештам, Нарушам. Кроме того, часть Видзов находилась в постоянных владениях бискупских. Эта территория так и называлась «бискупский ключ».
Еще один ключ, тот, что находился в светских руках, менял хозяев достаточно часто. В начале XVI в. в Видзах хозяйничал знаменитый князь Альбрехт Гаштольд, владелец гераненского замка. Стародавние метрики сообщают, что имение Видзы было продано Альбрехту Мартиновичу Гаштольду и его супруге в 1524 г.
Позже, когда род Гаштольдов прекратил свое существование, имение перешло к Пацам. В 1685 г. Михаил Казимир Пац передал свои владения каноникам регулярным. Тогда, в XVII в., Станислав Нарушевич, прокуратор виленский, содержал здесь кальвинский молитвенный дом.
В XVIII в. быстро поднялись и стали владельцами чуть ли не всех земель повета Вавжецкие. Это была семья отважных людей, державших свою власть преимущественно с помощью сабли. Кроме обычных податей, Вавжецкие требовали со своих людей платить налоги порохом… Преданные католики, члены этой фамилии в 1754 г. помогли иезуитам, дав им деньги на строительство в городе резиденции представителям этого Ордена, а также — школы и костела для них. Резиденция самих Вавжецких находилась в прекрасном имении, которое называлось «Видзы-Ловчинские».
28 ноября 1812 г. в центре города произошла схватка между отступающими французами и казаками. В результате оказалось сожженными 116 домов.
Волею судьбы Видзы стали одним из немногих белорусских местечек, которые собрали в себе сразу несколько общин. При этом каждая имела свой религиозный центр. В 1818 г. здесь существовали и действовали: старообрядческая молебная, парафиальный костел, костел иезуитов, церковь каноников регулярных (на горе), две часовни православных, магометанская мечеть, синагога. При этих храмах существовали свои образовательные школы.
МЕСТЕЧКО
Название местечка, без сомнения, финно-угорское. По нему можно судить о времени возникновения этого поселения. Очевидно, что Видзам несколько тысячелетий. Слово «видзэ» по словарю коми, одной из групп так называемой финно-угорской народности, означает «луг, покос». Другими словами — это поселение на открытом, не занятом лесом берегу реки. Финно-угры связывали названия своих поселений с ландшафтом или с тем или иным преобладающим в том месте видом растительности, животных или рыб. Скажем, Сарья означает поселение на берегу реки, в которой изобилие плотвы и т. д.
Местечко располагается на берегу речки Маруги, около озера того же названия. Маруга — тоже слово финно-угорское.
Городок так и не получил магдебургского права. Но всегда считался достаточно знаменитым. Особенно в том, что касалось производства сельхозпродуктов. В прошлом веке главными предметами торговли здесь были: зерно, лен, свинина и домашняя птица. Скупленных на местном базаре свиней большими стадами гнали в Ригу. Птицу перевозили в клетках. Ежегодно одних только гусей здесь продавали до 100 тыс. штук.
Следует сказать, что базарные дни в Видзах устраивали по вторникам. Съезжались купцы из Германии и России. Кроме перечисленной продукции славились местные лошади — рабочие тяжеловозы. О силе и выносливости последних говорит хотя бы тот факт, что, в отличие от других мест, в Видзах все гужевые повозки запрягались одноконь…
В городе действовали три мельницы. Причем все паровые. Был цех обжига извести, несколько аптек и часовых мастерских.
В прошлом столетии и в начале нынешнего (при царе) здесь работали три общественные бани.
В небольшом очерке «Видзы» за 1895 г., изданном в Вильне, перечислены названия городских улиц, начинающихся от базарной площади: Виленская, Угорская, Солдатская, Двинская, Старая, Татарская, Козиная. В местечке имелось три площади: Базарная, Конский рынок и Солевой рынок. Многие улицы были вымощены булыжником.
Издавна Видзы славились своими серными источниками. С 1832 г. здесь действовал санаторий, в котором лечили от ревматизма. В виду того, что лечение стоило немалых денег, в нем лечились только обеспеченные — как правило, офицеры царской армии и их семейные.
ЕВРЕЙСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Могила не примет той руки, которая поднялась на отца, могила не примет тех уст, которые проклинали мать, ибо земля глубоко презирает тех, которые не почитают своих родителей. (Соломон Людвиг Штейнгем, «Песни в изгнании»)
Стоит мне попасть на еврейское кладбище, как я проникаюсь глубочайшим любопытством. Множество, целое поле каменных плит, смотрящих надписями в одну сторону, обладает свойством тревожить фантазию. Начинаешь думать, сколько необычных судеб, своеобразных характеров поглотила в себе эта кладбищенская земля. Люди любили, страдали — и каждому в конце концов достался словно в подарок могильный камень, который уравнял урода и красавца, богатого и бедного, весельчака и меланхолика. Все сделались похожими! И даже по надписи, наполовину заимствованной из «Ветхого завета», уже не установишь настоящей правды. Между тем, так хочется удовлетворить интерес к народу, который составлял чуть не треть местного населения и который бесследно исчез, будто по этим местам прокатилась какая-то расовая чума.
Сначала я решил, что в Видзах два еврейских кладбища. Оказалось же, что просто новое кладбище перебралось на другой пригорок, потому что на старом уже не находилось места, где хоронить.
Скопление камней, «смотревших» в одну сторону, заставляло думать что это не глыбы, а целый народ — тысячу, десятки тысяч окаменевших, но все еще способных мыслить и чувствовать людей…
Конечно, не камни вызывали у меня любопытство — но быт, нравы, культура, само появление евреев на Беларуси и их исчезновение отсюда. Я представлял все это себе чудесным явлением, о котором мало что известно, но которое с лихвой выряжено в байки и преувеличения. Из огромной кучи россказней мне надлежало выбрать песчинки истины, чтобы хоть с какой-то достоверностью рассказать об этом народе, ибо настоящей правды здесь о нем уже не знал никто.
Местные всегда имеют что сообщить о евреях… «Ленты на руку и лоб накрутят, ходят задом и что-то горгочут. А если их прервут — начинают сначала.» «Иконы у них тоненькие, из жеребячьей кожечки. Поцелуют свой палец, коснуться такой иконы и начинают молиться.» «В судную ночь собирались в синагоге, обувь выставляли на входе. Утром, когда уходили, смотрели: чьей обуви нет — того хапун забрал.» В таких искаженных зарисовках было слишком злой иронии, хотя они тоже давали представление об обычаях евреев.
И все же куда весомее сообщения Арона Скира, автора книги о белорусских евреях. Вот несколько сведений из этой книги о еврейской субботе:
«Как бы ни был еврей подавлен нищетой, приготовление к субботе и сама суббота приносили ему блаженство.
В пятницу, к заходу солнца, в домах все было начищено, все умыты и одеты во все лучшее.
После ужина все шли с женами и старшими детьми в синагогу послушать раввина с его интересными притчами.
Утром в субботу в синагоге громко читается очередная глава Торы и соответствующая глава из Пророка с пояснениями раввина. Субботний обед завершается вкусным сладким кугалом. Затем субботний сон. После сна — чай с вареньем и печеньем.
В субботу все еврейские магазины и мастерские закрывались. Дух покоя опускался на город или местечко. Казалось, что и деревья, и дома, и птицы — все отдыхают.»
Чтобы понять условности характера и жизни евреев, следует иметь в виду, что этот народ не просто имел устоявшиеся традиции, но прежде всего неукоснительно соблюдал их. Мы можем сто раз хвалить советскую власть — но коль этой власти не дано соблюдать ее же собственные законы,
она бесперспективна… Священной традицией евреев, которую не мешало бы перенять и славянам, являлось почитание старших. Эта традиция внушалась с детства. При этом прививался целый комплекс правил и привычек: уступать место старшим, вставать при их приближении, уважать учителя больше, чем даже отца.
Такое же почитание воспитывалось и по отношению к книгам и, естественно, к религии.
Законы поведения тесно увязывались с законами самого кодекса, которого придерживались на судах совести в синагогах. А законы были суровыми: «Кто ударит отца своего или свою мать, того должно предать смерти»; «кто злословит отца своего или свою мать, того должно предать смерти»; «если обольстит кто девицу необрученую и преспит с нею, пусть даст ей вено и возьмет ее в жены» и т. д.
При Польше в Видзах было семь синагог (синагога портных, лавочников, сапожников и т. д.). Главная синагога находилась около мельницы на берегу Маруги. Она была из кирпича.
О видзовских евреях известно еще из царской грамоты. Местный кагал дважды в тридцатые годы XIX в. был награжден благодарственным свидетельством за помощь, которую он оказал русской армии. Помощь заключалась в поставке продовольствия и приготовлении пищи столовавшимся в Видзах войскам. Кагал был куда богаче других местных общин. В сфере его деятельности сосредоточена была подавляющая часть магазинов и торговых лавок, которые работали круглосуточно. Расторопность евреев привела к тому, что большая часть окрестного населения оказалась в зависимости у них. «Еврей легко давал взаймы, достаточно было доказать, что ты местный, — рассказывают старожилы. — Надо тебе хлеб — бери хлеб, надо костюм — бери костюм». У евреев были самые дешевые товары, а главное — евреи были доверчивы. Обманывать же людям не позволяла совесть. Этот расчет на совесть и делал видзовских евреев богаче своих сородичей из других мест. При Польше евреи имели в Видзах даже свой банк. С его помощью они осуществляли крупные сделки, позволявшие им снижать цены на товары и тем самым конкурировать в торговле с другими общинами, в частности с польской. Это экономическое соперничество выливалось в настоящее ненавистничество: один народ начинал роптать на другой.
Видзовское кладбище «помнит» немало невероятных случаев, связанных с этим ненавистничеством. Об одном таком случае я расскажу для того, чтобы показать картину отношений между тогдашними общинами…
Бедняки на евреев не обижались. Но тот, кто был побогаче и пытался расширить свое дело, в основном торговцы, были ими недовольны и порой выражали это недовольство… Как-то задрались в Видзах молодые парни — поляки и евреи. Настоящей причины скандала не было. Но когда между людьми висит меч, достаточно качнуть его и он начнет рубить налево и направо. Поругались — и разошлись. Но как раз в тот день хоронили одного еврея. Беднягу положили в саван, свезли на кладбище и закопали. И вот, когда наступила ночь, неугомонные «петухи» из противоборствующего лагеря пробрались на кладбище, достали из могилы покойника и, как он был, в белом саване, приторочили его к одной из пасшихся тут же неподалеку лошадей. А сами разбежались, думая, что устроили потеху… Почуяв ношу, растреноженный конь потихоньку поплелся в село. Рано утром, когда светало и легкий туман покрывал окрестные луга, видзовские пастухи, собиравшие стадо на конце одной из улиц, увидели необыкновенную картину: какой-то всадник, весь в белом, медленно приближался в их сторону. Голова его безжизненно болталась, словно была привязана. Чуя неладное, конь храпел и порой взбрыкивал, пытаясь освободиться от седока. Мужики и бабы — все, кто был свидетелем этого чуда, стали загонять коров обратно… Когда разобрались, случился скандал, с вызовом полиции и протестами всего местного населения…
При Польше еврейское кладбище в Видзах преобразилось — обрело цивилизованный вид. Могильные камни стали устанавливать строго по линии и рядами. Между памятниками в длинных «коридорах» посыпали дорожки. Да и сами памятники стали делать выше и добротней.
В войну немцы устроили в Видзах гетто. Евреев здесь расстреливали воины литовского гарнизона. Увозили группами. Расстреливали на болоте, недалеко от местечка. Евреи сами копали себе могилу. На смерть шли без ропота, с какой-то фатальной уверенностью в неизбежности своей судьбы. Сколько полегло их там, на болоте, если до войны они составляли почти треть всего населения Видзов!
Теперь в Видзах евреев нет. Уж коль этот народ не понимали и считали странным, когда он множился тут, то что говорить теперь, — он оставил по себе одни загадки. А потому, явившись сюда, на кладбище в Видзах, и увидев эти могильные камни, помимо воли задаешься вопросом: а был ли он здесь вообще, этот народ?.. Он ушел отсюда, как уходит вода из высыхающего ручья, неожиданно и, кажется, навсегда.
МЕЛЬНИЦА
При Польше в Видзах было три мельницы. Причем все три работали круглосуточно. Выгодность мукомольного дела, когда деньги можно было делать, что называется, «из воздуха», заставляла предпринимателей вкладывать в него средства.
Владельцем чудом сохранившейся до наших дней одной из тех трех мельниц был богатый еврей по имени Гершка Гусман. Он построил ее в тридцатые годы, перед войной. Дело оказалось настолько выгодным, что окупилось за пару лет.
Про хозяина этой мельницы рассказывают следующее. В войну, когда местных евреев согнали в гетто, Гершка скрывался где-то на хуторе. Его щедрые посулы были весомее угроз о наказании за укрывательство. Так Гершка перекантовался всю войну. В сорок четвертом он опять появился в Видзах. Нанял работников и возобновил дело. Но власти не позволили ему работать так же свободно, как при поляках. Бесхозяйственная, а потому и бесперспективная новая власть обложила Гершку такими налогами, что бедняга начал работать на нее, а не на себя. Через два года он продал дом — и покинул Видзы. Говорили, что уехал в Америку. Как бы там ни было, но однажды, в семидесятые годы, из Америки прибыл его сын. Мельница к тому времени уже не работала. Крыша ее завалилась, а механизмы заржавели. Гость завел было разговор о восстановлении мельницы — но скоро поступил так же, как когда-то отец: плюнул и уехал. Он понял, что коммунисты не дадут заработать. Кажется, он приезжал в Видзы по просьбе отца, которому, видно, не давали покоя воспоминания о былом деловом успехе…
Мельница Гершки являлась своеобразной многоотраслевой фабрикой. Судите сами.
Во-первых, ее механизмы позволяли делать простой размол, то есть комбикорм.
Мололи на ней и крупу, так называемую «обдирку», — ячменную, пшеничную.
Мельница имела питель — систему механизмов, после пропуска зерна через которые (четыре раза через камни и четыре раза через сито) можно было получать муку хорошего качества, такую, которая применялась для выпечки хлеба.
Кроме пителя, мельница имела вальцы — механизмы, с помощью которых имелась возможность получать муку высшего качества.
Громадное здание вмещало и механизмы смежных производств, которые приводились в движение общим маховиком. Прежде всего это были механизмы красильного производства для материалов льна и шерсти.
Под общей крышей располагалось и чохральное производство. Овечью шерсть пропускали через сеть механизмов, чтобы сделать мягче, подготовить к пряже ниток хорошего качества.
И наконец в стенах мельницы осуществлялось вальное производство, позволявшее изготавливать плотные, толстые материалы для пошива теплой одежды.
Если учесть, что мельница работала круглые сутки, то можно представить, сколько людей обслуживало все эти производства. Только на мукомольне необходимо было присутствие одновременно пяти человек. В общем же число рабочих у Гершки составляло более 15 человек.
Мельница работала на дровах. В самом большом помещении стоял костел и паровой двигатель. Работу последнего обеспечивала бригада кочегаров и подвозчиков дров. Близость ручья объяснялась тем, что производству требовалось много воды.
Позже, в войну, немцы установили на мельнице газогенератор, который работал на торфе. Он вырабатывал ток для поселка. Так мельница какое-то время служила электростанцией. Впоследствии, уже после войны, установили дизельный двигатель от трактора С-100.
Часть помещений мельницы являлись жилыми. Они располагались на втором этаже и были сооружены из дерева. Отапливались от кочегарки. Сначала в них жил Гершка со своими семейными.
При коммунистах в этих помещениях, кстати, имевших 16 окон, размещалась гостиница. А позже там располагалась детская библиотека.
Все шло к тому, что видзовская мельница должна была развалиться, как многие другие старые мельницы Беларуси. Но ей повезло. В начале 90-х ее выкупил один предприниматель, местный житель Владислав Наполеонович Сайковский. Выйдя на пенсию, этот человек решил посвятить остаток своих дней возрождению этого детища старины. И у него получилось: мельница опять начала работать…
Когда-нибудь в Видзы будут приезжать для того, чтобы перенять опыт возрождения старых ремесел. Ведь здесь сохранилась и действует старая мельница.
КОСТЕЛ
Самый первый костел в Видзах построили миссионеры бернардинцы. Случилось это в 1481 г. Костел был сооружен из дерева на средства владельцев одного из видзовских «ключей» Гануша и Хведьки Довгирдовичей. Позже, в 1498 г. виленский бискуп Войцех Табер освятил это сооружение во имя Наисвятейшей Девы Марии.
Где конкретно располагался тот костел, неизвестно.
Нынешний, так называемый Троицкий костел был построен в 1909–1914 гг. на средства парафии. В то время в местечке проживало 6 тыс. человек. Зато парафия насчитывала 13 тыс. членов и считалась самой большой в губернии. Видзы нуждались в храме солидных размеров.
Бесчисленные устные свидетельства указывают, что нынешний костел в Видзах — копия какого-то зарубежного храма. Самое активное участие в его строительстве принимала какая-то графиня из Вильно. Ее заинтересованность объясняют тем, что основные земельные владения этой дамы находились в непосредственной близости от Видзов. Еще утверждают, что именно она выбрала проект и уговорила проектировщика быть прорабом на момент строительства. И еще говорят, что между ней и нанятым архитектором была любовная связь. Ну что ж, если эта связь действительно имела место, то можно согласиться с утверждением, что любовь порой творит воистину прекрасное…
Видзовский костел — самая высокая культовая постройка в Беларуси. Общая высота его 59 м. Две многоярусные башни завершены острыми шатрами. Над главным входом — окно-цветок, выполненное из фигурного кирпича и мозаичного стекла.
Судьба костела достаточно печальна. Он был основательно поврежден в Первую мировую. Но затем в 1926 г. восстановлен усилиями ксендзов Слапшиса и Аманковича. Действовал до конца сороковых, пока не был закрыт в апреле 1950 г., когда арестовали ксендза Новицкого. Сначала помещение отдали под склад льна. Позже в нем размещался спортзал местного училища. Дошло до того, что сюда стали брезговать заходить даже самые отчаянные фанаты от спорта… Все вернулось на круги своя в конце 1988 г., когда парафияне вернули костел под свою опеку. Теперь медленно, но упорно ведется его реставрация.
Ведя разговор о костелах начала двадцатого столетия, каковых тут, в бывшей виленской губернии, в период царствования безвольного государя было возведено множество, следует прежде всего отметить высокий уровень строительного мастерства.
— Раньше умели строить, — говорим мы в один голос.
Действительно, можно удивляться красоте и надежности этих каменных цветков. Возможность заимствовать у старины расширяла фантазию проектировщика Последнему оставалось лишь добиться общей гармоничности своего творения.
Костелы Беларуси начала двадцатого столетия имеют много общего. Поэтому можно говорить даже о едином стиле для них. Может быть, это стиль подражания, может быть, смешения. Думаю, это время породило в архитектуре высшую стадию эклектики и модерна. Интерьер опять, как и в эпоху рококо, вышел на улицу. От готики новый стиль позаимствовал контрфорсы и стрельчатость оконных проемов, а от ренессанса — декоративные башни, аттик и граненую апсиду. Видзовский костел кроме того имеет алькежи — тоже заимствованный элемент. И хотя местные говорят, что их костел — копия другого храма, следует иметь в виду, что в Беларуси одинаковых храмов нет. То есть каждый храм для нас, как единственный… Интерьер местного костела необычен двумя боковыми нефами, каждый из которых по площади мог бы составить отдельный храм. В плане костел подобен кресту. Толстые колонны поддерживают потолочные перекрытия, так что зал расширен до размеров приличной уличной площади. Объемность зала достигнута еще и большой высотой храма. Окна, в виду такой высоты, расположены в два этажа. Потолки — сводчатые. Причем своды для облегчения конструкции исполнены из дерева. Проект действительно удивительный. Такое творение способно украсить любой город, любую столицу. Поэтому можно говорить, что Видзам повезло. Графиня-инкогнито, если она действительно существовала, имела изысканный вкус. В храме есть все, в чем может нуждаться душа молящегося: и пространство, и свет, и обычное удобство.
Что касается ревностного отношения к религии, то с этим стало похуже. В Видзах рядом с костелом устроен базар. В воскресные дни людей на базаре куда больше, чем около костела. Молиться приходят только немощные…
СТАРООБРЯДЦЫ (СТАРОВЕРЫ)
Для Великого княжества это были переселенцы из России или, как мы теперь говорим, «беженцы».
Апидомы, Кукляны, Поташня, Дворишки и далее на Литве множество других деревень — это все край старообрядцев. Здесь издавна звучит русская речь, у людей русские фамилии, а новорожденным присваиваются русские имена, обязательно согласуясь с тем, в день какого ангела они родились. Когда-то, три с половиной столетия назад, гигантский катаклизм выбросил сюда из России часть русского народа. Люди поселились в лесах, чтобы укрыться от преследований. Построили дома, разработали землю… С тех пор многое изменилось. Уже не так многолюдно в молебных, исчезли напрочь леса, поредели, как волосы на голове старого человека, деревни. И только кладбища продолжают шириться, принимая к себе даже тех, кто прожил жизнь вдали от этих мест. Больше трех столетий староверским кладбищам. Посетишь одно такое — и будто побываешь в музее архаичных имен, соприкоснешься с нераскрытой, как бы спрятанной под вуалью историей нашего края.
Русский раскол возник во второй половине XVII в., когда в Москве патриаршествовал Никон. При переписи религиозных книг, переводах со старорусского образовалось множество искажений, которые меняли саму основу, установленную первыми отцами церкви. Никон хотел вернуть старую, исконную для Руси веру. Но против восстало большинство патриархов и сам царь Алексей. Преследуемые правительством раскольники шли на крайности — сжигали себя. Факты самосожжений были многочисленны. Раскольники даже специально строили здания из хорошо горящего дерева, собирались в них и сжигали себя живьем…
Другим средством «спасения» служило для упрямцев бегство из России. Убегали туда, куда не могла достать карающая рука преследователей: на Кавказ, в Сибирь. Часть народа уходила в Великое княжество. Особенно интенсивным поток туда был в середине XVIII в.
По воле случая Видзы стали одной из вех старообрядчества в Великом княжестве. Переселенцы построили здесь свою первую молебную (XVIII в.), которая в 1835 г. сгорела. После того, как в строительстве новой молебной старообрядцам было отказано, они стали собираться в домах. Известно, что в 1839 г. старейшиной местной старообрядческой общины был некто Лукьянов. Но несомненным лидером среди них в то время считался Тонаев. Интеллигентный человек, умный, рассудительный, образованный, Тонаев производил благоприятное впечатление на всех, кто его знал и видел. Зато противников его поведение доводило до бешенства.
Разрешение на постройку новой молебной поступило лишь в нач. XX столетия. В 1905 г. по улице Угорской староверы построили храм в честь праздника Успения Пресвятой Богородицы. Кирпичное строение пострадало во время Первой мировой войны. Его обновили в 20-х годах под руководством архитектора Л. Витана-Дубейковского.
Едва ли место выбора для видзовской молебной связано с какими-то чудесами. В то время, когда было получено долгожданное разрешение, прихожан заботили чисто практические вопросы. По Угорской специально освободили четыре двора. Старообрядцы никогда не отличались пижонством. Они не думали завлекать к себе людей красотой своего храма. Их скромности импонировала простота. Даже не удобство — а именно простота. Может быть, поэтому их молебная так похожа на амбар. И две ее доминанты, колокольня и купол, это прежде всего дань необходимости…
Направляясь в Сарью, я, собственно, потому и выбрал дорогу через Видзы, чтобы получше узнать о старообрядцах. Об этом народе отсутствуют всякие свидетельства. Один лишь Без-Корнилович в своих «Исторических сведениях о примечательных местах в Белоруссии» (1855) оставил о нем общие характеристики: «трезвы, расторопны, трудолюбивы, но горды и недоверчивы: между ними честное слово действительнее всяких письменных обязательств. В избах и одежде соблюдают чистоту и опрятность».
Пришлось, что называется, «полопатить», чтобы добыть более детальные сведения…
В Беларуси этот народ еще называли «веретиками» (еретиками) или «москалями». Старообрядцы жили по своим строгим законам, которые для местного населения порой являлись просто дикими. Вот несколько отзывов белорусов и поляков о староверах:
— Москаль со своей кружки не даст пить…
— Москалю поляка прирезать, что овечку…
— Если с ними дружить, то дружбисты, но если встать им на палец, то берегись: коня украдут, корову украдут…
Каких же таких «строгих» законов придерживались староверы?
Они не курили. Ревностно соблюдали посты: в пост даже рыбу не ели, хотя были первые рыбаки. Когда крестили ребенка, окунали его трижды в бочку с холодной водой. Иконы, поставленные на полку, в углу, закрывали занавеской, которую убирали только в дни праздников или похорон. По обычаю, невесту старовер должен был украсть; похитителя, при этом, пытались догнать и устраивали пальбу из ружей…
У местных сложилось впечатление, что «веретики» отличались дюжей силой, необыкновенной шириной плеч и большим объемом груди. Зимой и летом многие из староверов ходили «расхриставшись до пупа». Еще не так давно белорус и старовер, встречаясь, вели такой разговор. «Что, опять вчера на танцах драка была?» — спрашивал белорус. «Да какая там драка! — отмахивался москаль. — Шворенами[15] по головам постебали — вот и все…»
Народ был простой, эти старообрядцы, безграмотный и даже дикий. Вся наука: преподаденные дедами законы жизни. Но, кажется, эти законы были высокой пробы. Вот что сообщает Хэдеман о видзовских старообрядцах: «Они зажиточны, трезвенны, не курят, помогают друг другу, моральность у них на первом месте, но соблюдают они ее только по отношению к одноверцам, трудолюбивы, энергичны».
Семьи у староверов были громадные — иногда по шестнадцать детей. На вопрос, отчего детей столько, отшучивались: «Лучина не горит».
Еще одна отличительная особенность этого народа — их чудесные, тучные и уже практически забытые в нашей мешаной ультра-современной жизни имена. Вот несколько мужских: Астафей, Сервусь, Назар, Трофим, Ермолай, Прокоп, Елизар, Никанор, Лаврентий, Капитон, Порфирий, Парфений, Сысой, Васса, Арсений, Пимен, Куприян, Архип, Антип, Клим, Аким, Карп. А вот несколько женских: Тайса, Вероника, Марфа, Ия, Агафья, Прасковья. От этих имен веет древностью. Кажется, ими награждали еще в те времена, когда на наши земли только прибывали первые славянские ладьи.
У старообрядцев все не так, как мы привыкли. Взять хотя бы их церкви — молебные. Зал, где собираются прихожане, у них разделен перегородкой на две одинаковые части. В левой половине молятся женщины, в правой — мужчины. На мой взгляд, подобный архаизм указывает на неравенство мужчины и женщины в старообрядческих семьях. Почему?.. Потому что всякое разделение уже само по себе говорит о неравенстве, о преимуществе одних и унижении других. В магометанских мечетях пошли дальше: там, разделяя зал, выстраивают стену… Впрочем, я могу ошибаться; разделение зала могло вызываться обычным стремлением сосредоточить прихожан на молитве.[16] А что касается неравенства в старообрядческих семьях, то оно действительно имеет место и передается из поколения в поколение. Еще живя в Апидомах, в глубинке старообрядческого края Беларуси, я видел настоящее отношение стариков, истинных староверов, к своим женам. «Жена должна рожать и смотреть за детьми», — вот крест, который они определяют своей женщине. Они не прислушиваются к ее мнению, им не интересны ни ее желания, ни даже жалобы. Патриархат в их семьях еще исконный.
Испытываешь просто потрясение, когда впервые видишь молящихся старообрядцев. Дело не в том, что они крестятся двумя перстами, и не в том, что рука у них при этом идет со лба на живот, а потом — на правое плечо и к сердцу, а именно в самой частоте, с какой они крестятся и кланяются в пояс. Думаю, в том, что касается обряда вероисповедания, старообрядцы — истинные фанатики. Они молятся, слушают чтеца или хор певчих и при этом не понимают смысла того, о чем им читают или поют. Да, они фанатики в вере. Основные их книги, Псалтырь и Новый завет, написаны на старорусском языке, который забыт, но к которому, оказывается, до сих пор обращаются, как к кладезю целебной воды.
Святая Матерь-Богородица, сопетая в книгах…
— успел выхватить я из целого потока непонятных мне слов, от которых, как от старого, обугленного пергамента, веяло глубокой стариной и еще — колыбелью нашей образованности и моральности. Молитва у старообрядцев ведется плавным, однообразным пением.
Всяко дыхание да хвалит Господа, —
Ноет чтец. И зал подхватывает:
Всяко дыхание да хвалит Господа!
Смысл отдельных слов, которые читают с алтаря или поют, угадать трудно — но фразы, составленные из этих слов, как будто понятны. Они странным образом откликаются в душе и очаровывают. Помимо воли соглашаешься с мнением, что религия сеет если уж не что-то разумное, то по крайней мере доброе. В голосах певчих уверенность, сила. Поэтому, слушая их, просто невозможно не поднять двухпалый перст и не перекреститься.
Говорят, есть разница в чтении молитв у православных и у старообрядцев. У православных мотив чтения на испанский манер, а у старообрядцев — на греческий.
Когда я брался расспрашивать самих организаторов старообрядческих праздников об истоках их вероучения, то не получал удовлетворяющего меня ответа. Фанатизм этих людей был основан не на знании и даже не на сознании того, что их религия самая правильная, а лишь на том, что их так учили с детства. Они были воспитаны в этой религии. Потому именно к ней и лежало их сердце…
Весь процесс службы в молебной сводился к чтению псалмов и объяснению происхождения и назначения данного праздника.
Иконостаса, то есть стены, отделяющей зал от алтаря, в молебной нет. Молившиеся смотрели на стену, украшенную множеством икон. Каждую икону, в зависимости от ее размера, подсвечивало определенное число свечей (обычно две-три). В результате беспрерывного пения тех, кто стоял на клиросе, огонь свечей колебался — и это колебание оживляло изображения на иконах. Отсутствие достаточного света в зале, колеблющийся огонь, мрачные, почти черные иконы дарили мне впечатление, словно я в царстве теней: реальное смыкалось с фантастическим. Иногда пение прекращалось. Тогда выносили небольшую кафедру и чтец читал что- то из Псалтыря. Собравшиеся слушали словно зачарованные. А потом крестились и кланялись в пояс, лбами дотрагиваясь до скамеек.
Их страстность удивляла и даже заставляла завидовать им: эти люди знали и верили в то, чего не знал я…
Кроме своеобразия в том, что касалось вероисповедания, старообрядцев связывало между собой и выделяло среди других людей множество присущих только им укоренившихся с незапамятных времен привычек. Взять хотя бы баню. Обязательно по субботам каждый старовер должен посетить баньку. Этот старорусский обычай превращен у этого народа в ритуал. Баньки их, как и имена, как и обряд вероисповедания, хранят корни архаичности. Устроены они, как правило, «по-черному», так, чтобы дым из парилки выпускался через щель в двери. Воду в бочке нагревают раскаленным железом, а пар создают поливом воды на камни. Знатоки утверждают, что банька «по-черному» нежнее, что она лечит ревматизм, простуду, нервы и даже благоприятствует половой функции. Опасаться в ней надо только угара.
Борода — атрибут обязательный для старообрядцев. Завел семью — отращивай бороду. Когда Петр ввел закон о том, чтобы брить бороды, староверы будто бы ответили на это репликой: «Режь голову — оставь бороду». В народе говорят: «Москаля не утопишь, покуда бороду не острижешь». Еще бытует сказка о том, как староверы выбирали себе старейшину (батюшку): клали, будто бы, бороды на стол и пускали посреди вшу, — в какую бороду вша, тот и батюшка…[17] Я еще застал упрямцев, носящих бороду. Доказательств в пользу своего макияжа они не предъявляли — но за бородой следили тщательно.
— Неудобно ведь, — случалось, говорил я кому-то из них, — длинные волосы — не миновать беды.
— А вы попробуйте — тогда и узнаете, удобно или неудобно. Никакой беды от бороды не бывает. Хуже, когда взрослый мужчина — и брит, ходит, как мальчишка, холуй. Это несерьезно!
Искренность и уверенность в себе — вот еще признаки настоящего старообрядца.
Меня интересовало о староверах все. В том числе и главный из их обрядов — обряд похорон…
Мужчине-покойнику рубаху в брюки не заправляют. Но подвязывают пояском. На шею одевают крестик, а на левую руку — лестовку, своеобразные бусы, сшитые из материала. Лестовка имеет столько зубов, сколько слов самая известная молитва: «Отче наш иже еси…» Крестик, естественно, старообрядческий, с тремя поперечинами, причем нижняя — наискосок. Прежде, чем остынет тело, складывают пальцы правой руки в два перста, при этом мизинец, безымянный и большой привязывают шнурком к ладони. Позже шнурок снимают… Из белого материала шьют саван, чтобы накрыть им покойника в гробу. В доме покойник лежит лицом к иконе. Выносят ногами вперед. Обычно по дороге на кладбище гроб заносят в молебную и зажигают вокруг 40 свечей. Иногда гроб оставляют в молебной на ночь. Тогда кто-то должен быть рядом с ним и читать «за упокой души».
Мне посчастливилось увидеть редкую книгу, из которой старообрядцы читают на поминках. Эта книга, называемая «Отрекание», содержит «молитвы Вселенские на поминках и на сорока днях». Книга переведена со старорусского. То, что мне удалось прочесть из нее, произвело на меня самое благоприятное впечатление. Музейные слова и фразы были весомы, как золото, и легки, как фимиам. Судите сами. Вот несколько выписок из той книги:
Помяни Господи души прежде почивших в веке сем. От Адама и до сего дня правоверных христиан.
Помяни Господи души святейших вселенских патриархов, благочестивых царей и цариц и чад их.
Помяни Господи благолюбивых преосвященных митрополитов и благоверных великих князей и великих княгинь и чад их.
Помяни Господи все вселенския роды, иже попечение имели в непорочной вере Твоей Христа истинного Бога нашего и управляли с прилежанием люди твоя в вере христианского закона.
Помяни Господи души благочестивых архиепископов и епископов священно архимандритов и схимников. Инокинь и схимниц. И всех черноризцев и черноризниц. И всего мнишеского чина.
Помяни Господи душе иже в лесах и в болотах и в горах непроходимых и в дебрях заблудших. И в вертепах и в пещерах и в кладези и в рове впадших и умерших, и в пропастях земных, и во всяких местах ведомых и неведомых скончавшихся и без покаяния умерших.
Помяни Господи души которыя от зверей и всяких гадов ходящих и ползающих и от всякого звериного и гадского естества снеденных и расторгнутых и роги изведенных и змеями поглощенных и попранием конским и ристанием разбиенных и от птиц снедаемых умерших.
Помяни Господи души иже напрасно умерших от звериного клича и от всякого тресновения и с брега и с стремнины падшихся и на ледов проторгнувшихся и потопившихся и в пучине морской погрязших и в реках и в озерах истопившихся и от морских зверей и гадов снеденных и расторгнутых и рыбами раздробленных умершия православныя вся.
Насколько я понял, пока жил среди старообрядцев, главный стержень моральности их лежит в отношении к лукавству. У русских самый сильный грех — лукавство. Оттого у них и Сатану называют Лукавым. Старообрядцы не понимают нечестного поведения. По этой причине они не принимают и то, что теперь во главе государства Российского стоят бывшие коммунисты. «Те, кто когда-то ратовал за разрушение церкви и патриархальности России, теперь не имеют права призывать за церковь и царя, Таким веры нет и не будет!» В этом отношении к лукавству угадывается та сила, которая вот уже столько веков помогает этому оторванному от родины народу сохранять свое лицо.
Пожив достаточно долго среди старообрядцев, я так и не исчерпал своего любопытства. Этот народ остался для меня загадкой. Единственное, в чем я уже не сомневался, когда уезжал, так это в том, что полюбил его. Гордости моей прибавилось. Ибо теперь я знал, что он все еще есть, этот народ. Он был членом нашей большой, многонациональной семьи, был родным нам всем как по крови, так и по духу.
ПСАЛОМЩИК ЛАРИОН
В большом зале старообрядческой молебной собралось человек тридцать. По левую сторону стояли женщины, по правую — мужчины, из коих было всего человек пять. У алтаря за перегородкой нудно тянул хор певчих. Пение, само звучание голосов, усыпляло. И даже множество свечей, по обычаю зажженных перед образами, казалось вот-вот должно было само собою загаснуть.
Я стоял у паперти и старался вникнуть в смысл слов на старорусском. Скорее увлекали чистота голосов и слаженность пения, чем слова.
Присно Богу покаяние, —
тянул хор. И огонь свечей при этом трепетал, угрожая потухнуть…
Неожиданно при словах «Аллилуйя, Аллилуйя, Господи, Сын Божий, смилуйся над нами!» — в зале начали отчаянно креститься и кланяться, «отмахивать и бить лбами», как сказали бы представители других религиозных конфессий. Мне ничего не оставалось, как присоединиться к этому общему волхованию…
Причетчик Ларион Великанов, или попросту Мартианович, лысый, бородатый старик, вышел из-за перегородки и, прищурив глаза, внимательно, взглядом художника, стоящего у мольберта, оценил состояние им же выставленных перед образами свечей… Особенный своей худобой и какой-то согбенностью, этот человек вызывал сразу два чувства: жалость и уважение. Уважение вызывала его старость и длинное черное платье, как у монаха. Вдобавок, лицо Лариона изумительно походило на лицо графа Льва Николаевича Толстого. Казалось, что барин только распустил слух о том, что почил, на самом же деле он был жив и порой появлялся вот так перед людьми, чтобы озадачить их, заставить задуматься о неисповедимости путей Господних. Что касалось жалости, то ее вызывало выражение лица Лариона. Все знали трудную судьбу этого человека, его возраст. Восьмидесятилетний старик поблажки себе не давал: он еще держал корову, косил, пахал. Все это уже делалось через не могу — но жить иначе Ларион был неспособен… Увидев какой-то «беспорядок», псаломщик двинулся к перегородке. По дороге, которая составляла всего каких-то полтора метра, умудрился дважды спотыкнуться…
Праздник в молебной для Лариона — это праздник его души. В такие дни он чувствует себя молодым и счастливым. Но даже в такие дни с лица его не сходит тень заботы. Маховик жизни старика раскручен так, что бедняга просто не способен жить иначе — заботы о земле, переданные ему отцом и дедом, висят над ним дамокловым мечом, заставляют трудиться и презирать всякую мысль о праздной жизни.
Июнь и июль он занимался сеном. Сколько сил отняли дожди! Теперь Макавей. Пора убирать хлеб. А рожь полегла. Над ней поднялась высокая трава…
Всяко дыхание да хвалит Господа, —
старательно выводили певчие. Великанов одолел-таки тяжкие для него метры, взял с аналоя новые свечи и, очистив концы и запалив, стал старательно укреплять перед образами.
Я с жадностью всматривался в лицо и движения его. «О чем он думает? — задавался я вопросом. — О детях своих, внуках, приехавших погостить из Литвы? А может быть, он вообще не думает сейчас, а просто отдыхает душой? Все же праздник!..»
Вспомнилось, как однажды он сказал мне:
— Раньше, бывало, как в молебную идут, по две свечи несут, не меньше. А людей собиралось — на улице стояли!
Ох уж это «раньше»!.. Слушая жалостное пение и вспоминая тот наш разговор, я просто не мог поверить старику. Мне хотелось, чтобы что-то более весомое, чем слова, были доказательством его правоты.
Послушаешь — спасен будешь,
А не послушаешь — погибнешь, —
продолжала плавно звучать песнь из-за перегородки. Свет лампадки отражался и дрожал в стекле главной иконы алтаря, изображавшей Божью Матерь. Глядя на это отражение и слушая певчих, мне хотелось угадать главный секрет жизни, чтобы направить по правильному руслу свою жизнь. Все лето толкутся у Лариона внуки. Но видит ли он их?.. Старые люди замечают молодых по их помощи. Если молодой помогает старому, можно быть уверенным, что этот молодой проживет праведную жизнь. Вот теперь у Лариона гостит младшая внучка Наташенька. Настоящая красавица: волосы длинные, вьются, а личико круглое, как у куклы, с ямочкой на подбородке. Высокая, стройная, девочка знает себе цену. Когда приезжает, отбоя от парней нет. Уж и нос проколола для камешка и на каждый пальчик по два колечка нацепила. Хмурится Ларион, когда его про внучку спрашивают, недоволен Наташенькой. Однажды попросил ее картошки к завтраку накопать. Дал ведро, лопату, а сам обошел сарай — и стал смотреть, как его ангелочек с заданием справляется. Поставила Наташенька свою длинную белую ножку на штык, подтянула и без того коротенькую юбочку и начала копать. Двумя пальчиками подхватит вывернутый из земли клубень и в ведерко. Потом белоснежным платочком ручку свою вытрет. Брезговала землицей… Увидел это Ларион — и расстроился. Семнадцать лет девке. Уже жениха имеет, катается с ним на машине, как барыня-боярыня. Жених не из бедных, иначе даже не посмотрела бы в его сторону: покупает ей всякие «тени», стоимостью в полтелевизора. Где ей уразуметь, глупенькой, что дед и баба уже старые стали и что надо хоть иногда помогать им: полы в хате помыть, помочь с сеном, да вот и рожь пора убирать. Растет новое поколение — но сумеет ли оно прокормить себя, когда Ларион умрет?..
На высокой кафедре, застланной цветастой скатертью, лежит толстая книга. Этой книге три века, она черна и потрепана. Старая «птица», в роговых очках и длинном, до пят, платке, открывает заложенную страницу и начинает громко читать, растягивая слова:
Позавидовав дьяволу, теряет человек
Лице свое и достоинства свои…
Зависть рождает в человеке всякий грех…
Пока она читала, Ларион заменил свечи под иконами. Делая свое дело, он, кажется, испытывал блаженство. По крайней мере в глазах его угадывалась какая-то мальчишеская радость. Сколько лет уж ходит он в эту старую молебную! Почтенный возраст дал ему право занять здесь почетную должность псаломщика. Теперь он у всех на виду, теперь его уважают не только за возраст. А главное он трудится, делает нужное дело. И так будет, пока будут ходить его ноги!
Я оглянулся. Людей мало-помалу прибывало. Искренно молились женщины. Два мальчика, лет десяти каждый, набожно крестились, кланялись в пояс. Увидев детей, я вдруг почувствовал, как мне стало легче на душе: вспомнил о своей семье… И тут опять затянули певчие:
Устрашися отрок очестия…
Мне пора было уходить. Но я почему-то медлил. Хотелось еще раз увидеть псаломщика. Не зная, как вызвать его, я передал деньги молившимся мальчикам и сказал:
— Купите свечи и отдайте псаломщику Лариону.
Просьба была тотчас исполнена.
Вторично Ларион Мартианович предстал передо мной неожиданно, как джин. Он важно поклонился мне за щедрость, принял от мальчиков дюжину свечей, после чего двинулся в свой величавый обход. Словно специально, чтобы помочь старику, певчие вдруг громко запели:
Кресту Твоему поклоня-аемся,
Влады-ыко!
И святое воскре-сение Твое
Сла-авим!
Собравшиеся в зале начали выстраиваться в очередь, чтобы подойти к паперти (мироносице) и поцеловать святой крест…
МАГОМЕТАНСКАЯ МЕЧЕТЬ
Мое уважительное отношение к религии строится на том убеждении, что религия сохраняет народ, как нацию. Пример тому — белорусские татары. Сохранив обычаи, веру свою, они сохранили единение, гордость, отличие.
Среди ученых есть мнение, что именно Великое княжество остановило стремление диких орд в западную часть Европы. Не уверен, что было все так просто, как считают господа ученые, но знаю, что с татарами успешно воевал и Гедимин, и Ольгерд, а Витовт и вовсе слыл за авторитет у Орды.
Что касается Витовта, то он не столько воевал с татарами, сколько проводил в отношении их мудрую политику. Он решал с ними проблемы не с помощью сабли и стрел, а с помощью переговоров — оружия куда более действенного и надежного. Доверие к князю со стороны татар было настолько высоким, что многие из них добровольно переселялись в Великое княжество. До Витовта татар использовали либо в качестве наемников, либо в качестве невольной челяди.