Томас Пул (Австралия) РУССКИЕ ФАШИСТЫ В КВИНСЛЕНДЕ? (1935-1945)*

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Томас Пул (Австралия) РУССКИЕ ФАШИСТЫ В КВИНСЛЕНДЕ? (1935-1945)*

* Журнальный вариант этой статьи опубликован: Клио. 2009. № 4. С. 127-135. Хочу выразить признательность моей бывшей студентке Тане Приданниковой, чья великолепная дипломная работа 1998 г. в университете Квинсленда послужила стимулом для многих идей данной статьи.

Восемнадцатого апреля 1942 г. (данные разнятся) федеральные агенты и полиция австралийского штата Квинсленд задержали 26 эмигрантов из России. Большинство из них жили в Брисбене, столице штата. Их обвинили в том, что их симпатии к фашистам и явно антисоветские настроения представляют опасность для союзников по антигитлеровской коалиции. Без суда и следствия арестованных спешно перевели в лагерь военнопленных Лавдэй в Южной Австралии, где многим пришлось провести последующие два года и более в невыносимой тоске и бездействии. Вновь и вновь 26 интернированных русских жаловались на деморализующие условия существования, задавая себе и друг другу вопрос: «За что?», по какой причине оказались за колючей проволокой? Ответы были противоречивы и неубедительны, и часто, услышав их, люди еще сильнее расстраивались и ожесточались. Освобожденные из заключения тихо вернулись в русскую белоэмигрантскую общину Квинсленда и, как правило, старались не распространяться о прошлом, пытаясь пережить позор и обвинения в «связях с преступным миром», которые начали распространяться после их заключения.

Этот малоизвестный эпизод истории Второй мировой войны отнюдь не забыт, по крайней мере, русской общиной. Ольга Дубровская пишет о «длительном» воздействии обвинений в фашизме на русских эмигрантов, постоянно живших в Квинсленде, а Таня Приданникова подвергла критике «трагикомичную череду ошибок» и «обвинения, возникшие только лишь на основе ассоциаций», которые привели к несправедливым арестам. По мнению Николая Дмитровского-Байкова, «этот постыдный случай оставил несмываемый след на русских того поколения», даже привел к смерти одного из заключенных.[351]

Несомненно, интернирование т. н. «русских фашистов» было прискорбным и совершенно излишним, но только после тщательного изучения обстановки того времени и внутренних процессов в русской общине Квинсленда призрак «русского фашизма» можно будет сдать в архив.

* * *

XX век назвали «веком бездомного человека», и это подходящая эпитафия эпохе, которая была свидетелем насильственного перемещения людей в ранее невиданных масштабах. За исключением англосаксов, большинство народов, населяющих мир, испытало на себе сомнительное удовольствие покинуть родной дом и начать жизнь заново в незнакомой обстановке.

Русским эмигрантам, численность которых в межвоенные десятилетия составляла примерно 2 млн. человек, пришлось пережить череду несчастий, непрекращающуюся почти десять лет сначала Первая мировая война, затем Революция 1917 г. и Гражданская война с ее невообразимой жестокостью и постоянной угрозой голода. По крайней мере, 250 тыс. эмигрантов отважились на долгое и опасное путешествие на Дальний Восток, спасаясь от Красной Армии, от партизанских отрядов, от психически неуравновешенных кровожадных командиров, вроде атамана белых казаков Григория Семенова или барона Романа Унгерна фон Штернберга, а также от чешских, американских и японских интервентов. Многие, как минимум 100 тыс. человек, перешли границу с Китаем и поселились в Северной Маньчжурии, в сравнительно безопасном Харбине. Этот город, тогда крупнейший центр Китайско-Восточной железной дороги, заполнили китайские националисты, японские империалисты и советские агенты, и все они проворачивали там свои дела. Сочетание военачальников, самураев и комиссаров с их накаляющими обстановку интригами порождали чувства страха и подозрительности среди русских эмигрантов, которые и без того были подавлены столь разноречивыми ценностями и традициями.[352]

Именно в Маньчжурии родился т. н. «русский фашизм», при этом русские фашисты были крайне эклектичны в своем понимании фашизма как политической идеологии. Взяв за основу итальянский фашизм Бенито Муссолини, русские фашисты Маньчжурии эксплуатировали чувства отчаяния, унижении, беспомощности и тоски по Родине русских эмигрантов. Авторитарное государство, харизматичный лидер и национальных дух вот ключевые понятия предводителя русских фашистов Константина Родзаевского. Для маньчжурских экстремистов фашизм был «сочетанием уроков, извлеченных из провала Белого движения, опыта итальянских, немецких и японских фашистов, блестящего прошлого России и постреволюционной российской реальности».[353]

В 1925 г. в Харбине создана Русская фашистская организация (РФО), преобразованная в 1931 г. в Русскую фашистскую партию (РФП) и затем в 1938 г. в Русский фашистский союз (РФС). Из-за политической и географической слабости, Родзаевский и компания были вынуждены принять стратегию «пораженчества», предполагаемые русские гаулейтеры на Дальнем Востоке могли рассчитывать на победу, только объединившись с одним из традиционных врагов своего народа, а именно с Германией или Японией. «Они были националистами, которые возлагали надежды на вторжение иностранцев в свою собственную родину». Таким образом, считает Джон Стефан, для русских фашистов было совершенно невозможно «победить сталинизм без того, чтобы опорочить себя приверженностью к нацизму».[354] Русские фашисты Харбина просто не понимали, что Гитлер с его приспешниками считали представителей «славянской расы» абсолютным ничтожеством и не собирались спонсировать русский национализм или государственность в каком бы то ни было виде. Из этого следует неизбежный вывод: немецкий национал-социализм и русский фашизм, по сути, несовместимы, и сама идея русских наци нечто вроде оксюморона.

В нашем распоряжении разные данные, но, скорее всего, не более 40 русских, живших в Квинсленде, запятнаны связями с фашистами, притом, что на конец 1930-х гг. в этом австралийском штате проживали в общей сложности почти 3 тыс. русских.[355] Они были частью массового наплыва белых, искавших спасения от преследования Красной Армии и попавших в Австралию после 1922 г., когда Австралийский Союз снял запрет на иммиграцию из России. Часто трудолюбивые русские иммигранты приезжали семьями или организованными группами. Многие из них покупали недорогие земельные участки в местах наподобие Тангула, Билоилы или Кэллайда и начинали выращивать табак и хлопок.[356]

С течением времени все больше и больше сельских жителей перебиралось в Брисбен в поисках возможности дать своим детям хорошее образование, а также в стремлении приобщиться к более насыщенной общественной жизни, основанной на русских культурных традициях. Все это было доступно в Брисбене при поддержке Русского клуба, одного из центров русской общины. Там, например, в 1928 г. можно было участвовать в театральных постановках, петь в хоре, а для детей были организованы школа по изучению русского языка и скаутский лагерь. Кроме того, община имела внушительную библиотеку в 12 тыс. томов, издавала два журнала на русском языке.[357]

Главным центром общественной жизни была Русская Православная Церковь. Первоначально около тридцати семей собирались в англиканском приходе Св. Томаса в Южном Брисбене на церковную службу по православному обряду, а в 1926 г. в небольшом доме на Валчер-стрит устроили православный храм, первый такого рода в Австралии. В начале 1930-х гг. была проведена успешная кампания по сбору средств на строительство нового церковного здания на фундаменте дома на Валчер-стрит. Эта церковь спроектирована в русских архитектурных традициях и освящена в 1936 г. во имя Святителя Николая Чудотворца. Ныне кафедральный Свято-Николаевский собор значится в списке культурного наследия Австралии. Весьма существенным фактом с точки зрения изучения возможного влияния фашистской идеологии на членов русской общины является назначение в 1932 г. настоятелем Свято-Николаевского собора протоиерея Валентина Антоньева. По мнению некоторых исследователей, он назначен в 1933 г.[358]

Агенты австралийской секретной службы признавали, что большинство белоэмигрантов делали все возможное, чтобы прочно обосноваться в Квинсленде, принять демократические принципы и воспитать своих детей добропорядочными австралийцами.[359] Хотя русская община раскололась после Революции 1917 г. на коммунистов, националистов и занявших нейтральную позицию. Именно националисты из числа белых являлись ее патриотически ориентированной частью; они составляли примерно 80 % русского населения Брисбена. В то же время, по некоторым данным, в Брисбене насчитывалось как минимум 15 различных политических групп и течений. Как говорил Василий Прутковский: «Если вам встретится группа из десяти русских, вы обнаружите в ней представителей пяти разных организаций. И это действительно так, иногда организаций даже больше, чем пять».[360] Тем не менее, подавляющее большинство белоэмигрантов придерживалось консервативных взглядов в политике, часто монархических и яростно антикоммунистических, не говоря уже о проявлениях антисемитизма и антимасонских настроений.[361]

Не удивительно поэтому, что песня фашистской Сирены завлекла несколько членов русской общины в Квинсленде. Наиболее организованной со всех точек зрения группой считалось Брисбенское отделение харбинского РФС, сформированное, видимо, уже к 1936 г., и совершенно точно действовавшее в 1938 г. Другое небольшое представительство этой группы находилось в Тангуле. Первый лидер группы Александр Витте уехал из Квинсленда в 1938 г., чтобы заняться коммерцией в Шанхае. Собрания группы обычно проходили в Немецком клубе Брисбена. При входе в клуб члены РФС салютовали портрету Гитлера.[362]

Реальной движущей силой РФС в Квинсленде был Иван Павлович Рождественский. Жизненный путь этой колоритной личности, как зеркало, отражает судьбу многих русских, которые обосновались в Квинсленде. Рождественский родился в 1895 г. в провинциальном Томске, в Первую мировую войну поручик, в Гражданскую войну уже в звании подполковника воевал в Западной Сибири в армии Колчака. В 1919 г. Рождественский бежал за границу в Маньчжурию и работал на Китайско-Восточной железной дороге, пока ее новая советская администрация не вынудила уволиться. Затем служил в португальской речной полиции Кантона и, наконец, перебрался в Австралию, где в конце 1925 г. осел в Таунсвилле. Там пришлось заняться физическим трудом: рубил тростник, пас коров, работал кочегаром на пароходах, ремонтировал дороги. Затем он решил стать парикмахером, посчитав, что именно эта профессия наиболее соответствует его наклонностям. Заплатил 10 фунтов за двухмесячные парикмахерские курсы и к 1931 г. открыл собственное дело в Брисбене. По мнению Джона Перкинса, «этот род занятий предоставлял отличную возможность проповедовать свои фашистские идеи тем посетителям, которые давали себе труд слушать».[363]

Антикоммунизм Рождественского, по общему мнению, стал еще более ярым после отказа советских властей позволить его матери и сестрам во время голода 1930-1931 гг. переселиться в Австралию. В 1933 г. Рождественский решил с помощью РФС развернуть борьбу с советской властью.[364] Прилежно готовясь к карьере фашистского лидера, амбициозный парикмахер окончил заочные курсы в Академии РФС в Харбине. Он вступил в контакты с местными нацистами из Немецкого клуба и помогал им в 1938 г. праздновать день рождения Гитлера. Рождественский писал жене, что готов поощрять «деловые отношения» с немцами, слушать их и даже ходить к ним в гости, но ему гораздо интереснее использовать эти контакты для собственных целей, нежели налаживать тесные союзнические отношения.[365] Бывалый парикмахер играл роль почтальона различных фашистских организаций Берлина, Токио и Харбина, получая листовки и газеты и временами передавая любопытные новости зарубежным коллегам.

Однако становление РФС в Квинсленде шло медленно, поскольку местный лидер к 1937 г. сумел завербовать в организацию лишь восемь новых членов, и общее число участников группы не превышало 20-30 человек.[366] Тем не менее, агенты секретной службы были уверены, что Рождественский играет роль связующего звена между Берлином, Токио, Харбином и Брисбеном. Его лидирующее положение, казалось, лишь подтверждает мнение секретных служб, что «на данном этапе сформировался более тесный союз между берлинскими и харбинскими ветвями движения, пользующийся явной поддержкой немецкого и японского правительств».[367] Рождественский несомненно напрямую был связан с протоиереем Валентином Антоньевым и Свято-Николаевским храмом, где служил приходским библиотекарем.[368]

После подписания в августе 1939 г. пакта Молотова – Риббентропа русский эмигрант испугался, сжег свои записи и отдалился от представительства РФС в Харбине.[369] Но сразу же после кровавого нападения германской армии 22 ИЮНЯ 1941 г. на СССР Рождественский начал делиться мыслями с каждым встречным, включая даже секретного агента военно-морской разведки. По сообщению разведки от 21 октября 1941 г., Рождественский «ликовал» в связи с германским вторжением в СССР и уверял, что СССР полностью завоюют за несколько недель. Затем «наступит поворот в судьбе этого лукавого врага Англии. Мы не думаем, что с ней будет много проблем», – восклицал он. Кроме этого, парикмахер поведал клиенту, что «бесчисленные миллионы людей будут <…> прославлять имя Гитлера. Бог послал спасителя миллионам рабов, тирания Британии станет кошмаром прошлого».[370] В том же месяце цензоры перехватили письмо с инструкцией Рождественскому безотлагательно прибыть в Шанхай, и это случилось за несколько месяцев до вступления в войну Японии.[371] В новогоднюю ночь Рождественский имел контакт с таинственным японцем, мистером Сузуки, за которым велось наблюдение. Но последней каплей, переполнившей чашу терпения властей, стал тот факт, что 18 марта 1942 г. парикмахер, предположительно, попросил секретного агента военно-морской разведки предоставить ему подробную информацию о количестве и типах самолетов, танков, артиллерии, о количестве войск и моторизованного транспорта в Квинсленде. Это было уже слишком. Сотрудник разведки сделал вывод: «По моему скромному мнению, Рождественский и его друзья (а их я знаю довольно хорошо) чересчур опасны, чтобы сейчас оставлять их на свободе без наблюдения». Игра была проиграна. 18 апреля 1942 г. без каких-либо судебных разбирательств Рождественский арестован и посажен в тюрьму.[372]

Сомнительно, конечно, чтобы даже самый наивный и доверчивый эмигрант, знающий о слежке за собой, оказался настолько недалеким, чтобы в условиях военного времени спросить секретные военные сведения у своего клиента. Не исключено, что случайный разговор о готовности Австралии к боевым действиям был просто раздут до столь немыслимых размеров. Но когда, в конце концов, 9 сентября 1942 г. Рождественскому предоставили право на апелляцию, он лишь ухудшил свое положение. Выступая перед судьей Ридом, будущим главой Австралийской службы безопасности и разведки, он не сумел придержать язык и заявил:

«Мне не важно, кто выиграет войну. Мне трудно сказать, за чью победу я болею. Я патриот России, но я не за тот режим, который сейчас царит в стране. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы сокрушить этот режим, но только не ценой союза с Германией или Японией. Если немецкие войска сокрушат Россию, это будет для нее крайне опасно. Я бы хотел, чтобы в России произошла революция».

«Я сделаю все, что в моих силах, – продолжал свою речь Рождественский, – чтобы помочь Великобритании и России одержать победу над Японией и Германией. Для этой цели я подготовлю военную амуницию. Я всегда выступал против союза с Японией. Я оставил все политические дела, когда три года назад Германия начала войну».

Вразрез со сказанным он также заявил:

«Я хотел бы, чтобы Германия победила Россию в этой войне, но проиграла Великобритании. Я не желаю, чтобы Япония нанесла поражение России. Они азиаты <…> Если бы немцы пришли сюда, когда я был на свободе, я не знаю, чтобы я сделал».[373]

Это цепочка противоречивых заявлений, думается, заставит кого угодно согласиться с решением следователя, что Рождественский сам себе представляет угрозу и нуждается в присмотре.

Апелляцию отклонили в конце ноября 1942 г., и повторное слушание состоялось 16 марта 1944 г. К тому времени взгляды Рождественского несколько изменились. «Гитлер великий человек, но лично у меня он не вызывает восхищения», заявил он. СССР, по его мнению, стал более националистическим государством, чем ранее. «Теперь я готов поддержать Сталина», потому что «он отличный главнокомандующий и спаситель российской независимости и земель». В отличие от своих заявлений 1942 г., Рождественский утверждал, что хотел бы остаться в Австралии до конца своих дней: «Я не желаю больше заниматься российской политикой и хочу остаться в этой стране навсегда». Столь горячее одобрение жизни в Австралии, несмотря на тюремное заключение, не произвело должного впечатления на судей. Рождественский оставался в тюрьме до 17 января 1945 г.[374]

Рождественский и другие заключенные были пешками в руках многочисленных австралийских секретных служб и агентов, которые конфликтовали друг с другом и очень часто озабочены были более тем, как защитить свои собственные интересы, нежели сотрудничеством на благо общего дела обеспечения безопасности Австралийского Союза. Некоторые ведущие сотрудники разведки в Квинсленде, например капитан-лейтенант И. Прайс-Джонс из военно-морской разведки, были особенно обеспокоены связями русских фашистов с японскими шпионами. Р.Е. Финцель, переводчик разведки Северного военного округа, был более озабочен влиянием Германии. С другой стороны, инспектор Центрального разведывательного комитета в Квинсленде Р.Ф.Б. Уэйк опасался, что русские могут стать объектом шантажа японцев в Маньчжурии. Другими словами, разные разведывательные службы располагали разными планам работы и разными установками.[375] Также существовала опасность того, что коммунисты обойдут официальную разведку и выдадут своих идеологических врагов, либо, наоборот, русские фашисты сменят окраску, как хамелеоны, и таким образом потеряется потенциальная разведывательная нить.[376] Разведывательные службы, разозленные тем, что не в состоянии распознать и блокировать в русской общине настоящих закоренелых фашистов, жаловались, что русские «мастера искажать и переиначивать факты так, как это выгодно для достижения политических или личных целей». Это наблюдение можно в полной мере отнести и к самой разведке.[377] Кроме того, имели место и случаи личной вражды, особенно со стороны Финцеля, который, очевидно, имел непосредственное отношение к аресту одного из своих собственных переводчиков, подозревая его в утечке конфиденциальной информации.[378]

Можно предположить, что различные службы безопасности Австралийского Союза в начале 1942 г. находились в трудной ситуации, поскольку военное положение заметно ухудшилось: австралийские города Дарвин и Таунсвилл подвергались воздушным атакам Японии. Если бы не угроза японского вторжения, вряд ли бы тогда настолько расширили «критерии потенциальной неблагонадежности» и вряд ли бы русских интернировали. Сама разведка признавала, что имела «лишь очень слабые доказательства <…> прояпонских настроений» в русской общине.[379] Выборочное заключение в тюрьму горстки русских выглядело не столько наказанием нелояльных элементов, сколько средством устрашения. Его задумали, чтобы поощрить лояльных, усилить их влияние среди остальных русских. Однако интернирование послужило рождению этакой негласной тайны среди арестованных русских и их семей, оказав особенно сильное влияние на прихожан Свято-Николаевского храма, а также нанесло урон общине в целом.

Сотрудники секретных служб вроде Финцеля испытывали страх перед этническими церквями, особенно церквями лютеранских общин. Страх этот породила Первая мировая война,[380] и Финцелю нужен был лишь маленький толчок, чтобы обратить взгляд на Свято-Николаевский храм в русском православном приходе Брисбена. Там Рождественский предположительно занимался тем, что стирал нарисованные в церковных книгах свастики, а его близкий товарищ, о. Валентин Антоньев, служил настоятелем прихода.[381] Антоньев постоянно привлекал внимание в дискуссиях внутри и за пределами церкви, которая стала подходящим объектом для обвинений и клеветы. Антоньев прилагал поистине нечеловеческие усилия для защиты своего «стада» прихожан от распространения вируса «сатанинского большевизма» и не боялся открыто вступать в политические дискуссии. Он совершенно не обращал внимания на то, как его слова и действия воспримут в военное время склонные к подозрительности агенты спецслужб. Эти агенты, вероятно, рассматривали его безрассудное поведение через призму фашизма. Сам того не ведая, о. Валентин своими поступками и высказываниями запятнал репутацию многих уважаемых прихожан, связанных с ним приходом. И, понятно, что все они были абсолютно ошеломлены, когда через какое-то время их арестовали и посадили в тюрьму. Можно сказать, Антоньев носил в своей голове заразную болезнь, которая инфицировала и выбила из колеи приход на многие годы вперед.

Валентин Андреевич Антоньев родился 17 марта 1877 г. в Екатеринославе, на юге России, принял духовный сан в 1910 г. В Первую мировую войну он служил священником армии, возглавляя более ста служителей культа, был дважды ранен, пять раз награжден, причем дважды лично императором Николаем II. В Гражданскую войну Антоньев служил главным священником армии адмирала А.В. Колчака, а затем бежал в Китай. В конце концов, в сентябре 1923 г. он эмигрировал в Таунсвилл, с трудом сумев собрать в Австралии всю свою семью из девяти человек. Как и многим недавним эмигрантам, о. Валентину Антоньеву пришлось для выживания заняться физическим трудом, стать путевым рабочим, в течение трех лет быть шахтером в Маунт Миллигэн и затем четыре года кочегаром на каботажном пароходе.[382] Наконец, в 1932 (или в 1933) г. его назначили настоятелем русской православной церкви на Валчер-стрит в Брисбене. Здесь у него зародилась идея построить православный храм во имя Святителя Николая Чудотворца. Этот храм задумывался также как мемориал принявшему мученическую смерть царю Николаю II.[383]

Как убедительно показывает Таня Приданникова, яркая личность о. Валентина Антоньева постоянно порождала вокруг себя разные споры и толки. Своим властным характером он нажил врагов, и все это произошло задолго до того, как на горизонте появилось «фашистское зарево». Например, столкновение прихожан в здании церкви в 1929 г. с диссидентской группировкой русских, живших в западной части Вуллунгаббы, «русского» района Брисбена, вызвало такую потасовку, что для ее прекращения пришлось вызвать полицию.[384] В 1935 г. одиннадцать прихожан вновь открыто критиковали протоиерея за резкие высказывания и склонность вести себя как самозваный русский консул в переговорах с австралийскими властями. По мнению Долотова, члена церковной общины, священник заразился «распространенной болезнью эмигрантов», а именно «непреодолимым желанием препятствовать другим в общественной работе и страхом, что каждый русский эмигрант способен выделиться из общей массы и стать лидером».[385]

В 1937 г. церковный котел, наконец, взорвался. Владимир Витошинский, состоявший в Российском имперском союзе и приходе Святителя Николая, подал клеветнический иск против приходского совета, утверждая, что священник его оскорбил (такой же иск он подавал уже в 1929 г.). В суде о. Валентин Антоньев отрицал, что назвал Витошинского агентом большевиков, а, сказав о его «темном» прошлом, всего-навсего имел в виду, что тот бывший униат (то есть придерживался православных обрядов, но, как и католики, подчинялся власти Папы Римского). В глазах православного священника это было, возможно, даже худшим обвинением. В конце концов, шестерых членов приходского совета признали невиновными, но Антоньеву присудили выплатить 525 фунтов. И, что оказалось наиболее значимо для последующего хода событий, в эту историю вмешался Рождественский. Он собрал подписи 85 членов прихода под петицией, убеждавшей Антоньева не покидать пост, а «наслаждаться в нашей среде миром и покоем, которых вы, безусловно, заслуживаете». Петиция, скорее всего, осталась бы без последствий и тихо собирала пыль, но Финцель, непонятно почему, предпочел повернуть дело иначе: «Мы можем рассматривать этот список как указание на имена тех, кто, можно полагать, сочувствует и в той или иной степени находится под влиянием о. Антоньева». Он имел в виду «фашистское влияние».[386]

Межличностные конфликты, политические и классовые различия, боязнь большевистских провокаторов привели в конце 1930-х гг. к всплеску разоблачений. Полиция Квинсленда, как и несметное число других разведывательных служб, активно привлекала осведомителей и подшивала к делам необоснованные обвинения, которые нередко появлялись в официальных отчетах. Так, по мнению агентов, 75 % населения русской общины не расстроились бы, узнав, что Британия проиграла войну.[387] Хотелось бы знать, каким образом информаторы разведки получили эту цифру. Секретные отчеты полны разного рода разоблачениями, объявлявшими либералов большевиками, а умеренных консерваторов фашистами.[388] Антоньев, как и ожидалось, получил свою долю тайных доносов, порою совсем абсурдных. Так, некий Александр Гзель, весьма разъяренный, пришел в полицию Квинсленда с жалобой на священника, подозревая в «краже» ценной книги, и попросил ее вернуть. Для пущей убедительности Гзель также донес о существовании в русской православной общине нацистской ячейки.[389]

В этой душной атмосфере, когда с приближением войны росло напряжение в обществе, понятие измены стало расплывчатым. Правильным поведением для Антоньева, как и любого другого лидера русской общины, было бы озвучивать официальную политическую линию, какие бы сомнения при этом не одолевали. Но священник остро ощущал свою обязанность защитить свое стадо от «угрожающего волка» коммунизма и активно участвовать в политических дискуссиях своих политических сторонников, чего бы это ни стоило. Даже после того, как немецкие войска перешли советскую границу в июне 1941 г., и Советский Союз стал союзником Великобритании и Австралийского Союза, о. Валентин Антоньев продолжал обличать «сатанинский коммунизм». Он понимал, однако, что находится в «очень уязвимом положении»,[390] особенно после того, как некоторые местные большевики требовали от него молиться за победу Сталина в войне против нацистской Германии. Священник принял этот непростой вызов, 10 августа 1941 г. на богослужении молился за победу короля Англии, за солдат-христиан и православных людей в России и за то, чтобы Господь отторг коммунистический режим зла и направил народ на путь покаяния. Но не было произнесено ни одной молитвы за победу СССР. Напротив, цитируя «Послание к римлянам» апостола Павла (глава 13, 1-4), о. Валентин Антоньев проповедовал, что «нет власти не от Бога» и «посему противящийся власти противится Божию установлению». Это определенно не относилось к большевистскому режиму, так как советскую власть Патриарх Тихон в 1918 г. объявил богопротивной. Антоньев не стал, да и не смог бы, молиться за победу этой «проклятой и безбожной большевистской власти».[391] Но настоятель храма Святителя Николая из предосторожности написал проповедь и вручил ее на хранение церковному смотрителю, возможно, предвидя, что когда-нибудь в будущем она послужит защитой.

Русский священник и миллионы других перемещенных лиц оказались во Вторую мировую войну перед нелегким выбором. Беженцы из гитлеровской Германии или сталинской России, они не считали возможным радоваться победе Гитлера, если были немцами, или победе Сталина, если были русскими, но при любом исходе это фактически означало поддержку победы заклятого врага собственного народа. Для многих русских белоэмигрантов Австралии и других стран, солидарность с героическим сопротивлением соотечественников и Красной Армии пересиливала отвращение к правящей клике. Родная страна – Родина! должна быть защищена любой ценой. Лишь тогда эмигранты имеют право вернуться к политической борьбе. Кроме того, Сталин и правящий режим, возможно, изменились к лучшему, пока шла Великая Отечественная война. Людям оставалось лишь надеяться на это.

Антоньев не разделял этих надежд. Твердо уверенный в необходимости в любых обстоятельствах противостоять коммунистическому режиму, он утверждал, что «сделает все, что в силах, чтобы сокрушить существующий в России строй Сталина и его партию, а также весь большевизм на Земле». Антоньев также призывал уничтожить фашистский режим, проводя весьма любопытную и замысловатую параллель: «Малярию используют для лечения сифилиса. Обе болезни малоприятны. И оба этих вируса, в конце концов, погибают, когда пациент излечивается. Я использую это сравнение в отношении Германии и России. Под малярией я подразумеваю Германию, а под сифилисом большевизм».[392] Иными словами, чума на оба ваших дома, и чтобы никто не выжил…

Однако беспристрастное и совершенно нереальное решение наболевшего вопроса о лояльности во время войны не произвело должного впечатления на угрюмых людей из австралийских спецслужб. Они привыкли рассуждать упрощенно, «либо – либо», и не понимали приверженность одновременно двум идеям. Как кто-то может молиться за победу короля Англии, спрашивали они себя, и искренне надеяться на то, что союзник короля, большевистский режим СССР, должен потерпеть чудовищное поражение? И разве это не будет фактически означать победу Германии во всемирной битве? Рукописное примечание на тексте одной из проповедей протоиерея показывает нам направление их мысли: «Проповедь направлена против действующих правителей России, и, следовательно, невыгодна для нас, так как революция в этой стране будет на руку только Германии».[393] Иными словами, все союзники должны оставить личное мнение при себе и держаться вместе, пока большее зло (Гитлер) не будет побежден. В этом вопросе русский православный священник и австралийские секретные службы придерживались противоположной точки зрения, что имело прискорбные последствия для Антоньева и некоторых его ближайших сподвижников.

18 декабря 1941 г. в доме Антоньева и в приходской библиотеке произвели обыск. Арест последовал 18 апреля 1942 г. Но арестовали не только Антоньева. Из 26 жителей Квинсленда, задержанных одновременно, 21 был из Брисбена. Из них 10 – прихожане, подписавшие в 1937 г. петицию в защиту своего священника. Русский переводчик цензурного комитета Цукшвердт также был среди схваченных полицией, возможно за то, что его жена подписала в 1937 г. петицию. Три другие члена общины – Пожарский, Пешков и Смыков – оказались арестованы и в заключении скорее всего потому, что протоиерей в своих показаниях упомянул их имена. Среди заключенных был и Василий Нагих, пожертвовавший небольшую сумму денег в фонд священника, организованный для приобретения одежды нуждающимся русским на оккупированной немцами территории. Нагих позднее пришел к выводу: «Я полагаю, мои связи со священником привели к незаконному аресту». [394]

Большинство из 25 русских жителей Квинсленда, арестованных вместе с протоиереем, вероятно, стали жертвами «вины по ассоциации». Но заключение под стражу всегда являлось излюбленным и самым легким методом воздействия австралийских властей на потенциально опасных «союзников врага». Таким же было отношение к уроженцам «вражеских стран», принявшим британское подданство. Власти придерживались аксиомы: «С глаз долой из сердца вон». По мнению историков Кея Сондерса и Хелен Тейлор, которые подробно исследовали этот вопрос, главы стран-участниц Второй мировой войны вели себя так же, как и их предшественники в Первую мировую, интернируя часть, а то и всех членов «подозрительных» иммигрантских общин. Ксенофобия, расизм и шовинизм сыграли роль в этом процессе. Еще обширнее «категории предполагаемых кандидатов на тюремное заключение» в Квинсленде, где сосредоточилось много иностранцев, особенно итальянцев. Факт концентрации по географическому признаку превалировал над идеологией, будь то фашистская, коммунистическая, анархистская или какая-либо иная. По словам комиссара полиции Кэрролла, интернированные в Квинсленде «никто иные, как отбросы общества». Инспектор Уэйк из Северного военного округа настаивал, чтобы «все иностранцы из враждебных нам стран были посажены в тюрьму, потому что представляют реальную угрозу для армии». Это могло вызвать в Австралии заключение более 45 тыс. иностранных граждан и лиц, прошедших натурализацию. В конечном итоге арестовали намного меньше: на апрель 1942 г., по неполным данным, 779 немцев, 2705 итальянцев и 1043 японца, но ни в какой другой стране Британского содружества наций не применяли с такой готовностью в годы войны все многообразие определений, позволяющих относиться к иностранцам как к военнопленным. Не менее 10 тыс. интернированных итальянцев, а в действительности, возможно, и в два раза больше, расквартировали в местах, которые, по общему признанию, чем-то сродни концлагерям.[395]

Антоньева, Рождественского и их русских сотоварищей по заключению перевели в лагерь Лавдэй (англ.: День любви – забавное название для тюремного учреждения), недалеко от Бамеры в Южной Австралии. Лагерь состоял из шести бараков, каждый рассчитан на тысячу человек; там немцы-нацисты, антифашисты и евреи сидели вместе, совершенно независимо от идеологических, политических и расовых различий. Заключенные лагерей находились постоянно в напряжении, озлобленные, и это почти неизбежно усиливало раскол на группки и рост числа доносов. Русских заключенных держали в бараках из ржавого железа, что подрывало здоровье и лишь усугубляло бедственное положение. Пожарский писал жене: «Здесь я учу и учусь лишь как выжить и убить время. Когда человек лишен свободы, положение его ухудшается до такой степени, что он начинает сходить с ума от бездействия».[396] И, конечно же, постоянным яблоком раздора был вопрос: «Почему я? Почему именно меня отправили в Лавдэй?»

Жизнь в русском бараке серьезно осложнилась, когда жена одного из арестованных, г-жа Лолуа, сообщила в письме мужу, что заключили его в тюрьму за «тесную связь» с Антоньевым. Примерно о том же самом писала своему мужу г-жа Нагих.[397] Тогда заключенные, вроде Стукова, перестали ходить в бараке на церковную службу о. Валентина Антоньева. Именно Пожарский в письме жене, возможно написанном под надзором цензора, нанес еще один удар Антоньеву, утверждая, что проповедь протоиереем «фашизма, национал-социализма, вкупе с расистскими и антисемитскими доктринами, противоречит устоям христианства и церкви <…> Он использует церковь как инструмент политической пропаганды <…> Я надеюсь, что после окончания войны правительство Австралии найдет способ убрать его из нашей церкви как вероломного авантюриста!»[398]

В результате таких заявлений репутация Антоньева серьезно пострадала, и он подвергся гонениям, которые, как и следовало ожидать, создали массу трудностей. Одновременно он страдал разными недугами, такими как ревматизм, люмбаго, болезнь глаз и нервное истощение.[399] Волновала Антоньева и такая, куда менее серьезная проблема, как выпадение волос. Он даже просил знакомую прислать «Бэй Ром», лосьон для волос.[400] Священник ни на минуту не переставал забрасывать власти прошениями и мучительными вопросами: «За что? Какую опасность я представляю для Британской империи, какое преступление совершил?»[401] Вновь и вновь он жаловался: «Я все еще за колючей проволокой. За что? За то, что называл коммунизм богопротивной и антихристианской идеологией? Но это правда <…> Повторяю, я австралийский верноподданный».[402] Прошения поступали и с воли, например обращение дочери Антоньева Виктории Кравченко к другу семьи, австралийскому политику Р.Г. Мензису, а также заявление известных греческих православных прелатов.[403]

Администрация лагеря поставила перед заключенными барьер, практически непреодолимый с точки зрения юрисдикции: они должны были убедить всех в том, что не были нелояльны, то есть доказать обратное. В свою очередь, перед администрацией стояла столь же сложная задача различить, кого можно назвать «случайными» русскими фашистами, и кого закоренелыми вожаками фашистского движения. Бригадный генерал У.Б. Симпсон, генеральный директор безопасности, признался судье Риду в начале 1944 г., что заключение в тюрьму русских вызвало у него «немалое беспокойство из-за того, что сложно определить, кто из заключенных действительно опасен своими связями с русскими фашистами и кто не представляет серьезной угрозы для безопасности, а оказался в нынешнем положении, попав под влияние действительно опасных элементов».[404]

Если принять во внимание даты их освобождения, можно предположить, что Симпсон и власти лагеря Лавдэй считали «действительно опасными элементами» среди русских заключенных Антоньева, Рождественского и Прутковского (из штата Новый Южный Уэльс). Первые апелляционные слушания по их делам в 1942 г., как и повторные слушания в 1944 г., не привели к смягчению приговоров, апелляции отклонили без долгих рассмотрений. Казалось, что заключенные обречены сидеть в лагере Лавдэй, пока идет война. Затем, однако, генеральный прокурор X. В. Эватт с полномочиями, более широкими, чем у секретных служб, вмешался в дело священника. 14 июня 1944 г. он передал Симпсону лаконичную инструкцию: «Этот человек (Антоньев. – Т.П.) имеет, как кажется, хорошие шансы на освобождение исключительно из чувства сострадания. Я бы хотел, чтобы его дело закрыли как можно скорее».[405] Симпсон и врачи-эксперты поняли прозрачный намек и нашли, что психическое состояние протоиерея ухудшилось, и он чувствует себя «одиноко» вдали от соотечественников. К маю 1944 г. из Квинсленда были выпущены на свободу или умерли в лагере большинство из 26 русских.[406] 26 июля 1944 г. власти разрешили освободить Антоньева (Рождественский вышел на свободу лишь 17 января 1945 г.).

Вероятно, Симпсон вопреки высказанному им мнению после освобождения священника установил для него строгие ограничения: жить только в своем доме в Митчелтоне в Квинсленде, спрашивать в полиции разрешение на поездки, избегать связей с иностранцами из вражеских стран и не высказывать оскорблений в адрес Австралийского Союза и его законопослушных граждан. Если директор безопасности рассчитывал таким способом свести к минимуму свободу своего противника, то сильно недооценивал Антоньева. Протоиерей Свято-Николаевской церкви в мгновение ока организовал контрнаступление, заручаясь поддержкой как минимум половины своих бывших прихожан, которые просили его возобновить обычную службу и служить литургию. Симпсон, однако, настаивал на своем и запретил бывшему заключенному читать проповеди и провести рождественское богослужение. Но Антоньев находил разные предлоги, чтобы нарушить запреты. В конце концов, 11 мая 1945 г. все ограничения отменили, и произошло это несколько дней спустя после окончания военных действий в Европе. [407]

Интересно также то, что некоторые сидевшие вместе со священником в лагере Аавдэй (В. Пешков, С. Шершов, В. Аолуа, Г. Заверняев, В. Пожарский и П. Стуков) выступали против возобновления Антоньевым церковных обязанностей. Протоиерея вновь обвиняли в «тираническом правлении» и в том, что он стал причиной внутрицерковных конфликтов, рассорившись с церковным регентом Анисимовым.[408] Антоньев оставался священником до самой кончины в 1962 г. и похоронен на кладбище Тувонг в Брисбане.

Что касается Рождественского, то он в 1946 г. получил австралийское гражданство. После освобождения Рождественского из заключения Финцель возлагал большие надежды на бывшего арестанта, предложив поставлять важную информацию о коммунистах среди русских австралийцев.[409] Доказательства помощи Рождественского своему бывшему следователю отсутствуют. Вскоре заключение стало не позорным клеймом, а честью, и Рождественский мог гордиться своими антикоммунистическими тирадами.[410] Умер он, вероятно, в Сиднее, но дата и место его последнего приюта тайна, покрытая мраком.

Первые приверженцы русского фашизма пришли к одинаковому финалу. Джон Стефан говорит о «спасительной немоте», которая нашла на некоторых уцелевших сторонников этого постыдного движения в разных странах, боявшихся обвинений в пронацистских взглядах. По мнению Ольги Дубровской, которая изучала историю русской общины Квинсленда, среди многих эмигрантов наблюдался так называемый «синдром томления» чувство стыда, а также страха перед всесильными советскими агентами. Того же мнения придерживается Таня Приданиикова и при этом доказывает, что вовлеченность русской общины Квинсленда в политическую деятельность фашистского толка была крайне незначительна, и не представляла для Австралии реальной угрозы.[411]

На взгляд современного исследователя, местный «фюрер» Рождественский, возможно, гораздо больше всех увлекался фашизмом. Что касается Антоньева, то до тюрьмы довел его собственный язык. При этом, по мнению Т. Приданниковой, он «не так лагеря для интернированных боялся, как испытывал страх пред геенной огненной». Его активность навлекла неприятности на нескольких ни в чем не повинных прихожан. В конечном счете, однако, русские из числа белоэмигрантов шли в ногу с большей частью австралийского общества, столь же консервативной и в политике, и в религии. Слова, произнесенные Антоньевым в 1942 г.: «Я сделаю все, что в моих силах, чтобы сокрушить существующий строй в России, Сталина и его партию, а также весь большевизм на Земле», можно найти в предвыборных брошюрах Р.Г. Мензиса.[412]

Сложно опровергнуть вывод о том, что русский фашизм в Квинсленде был «химерой», о чем автор данной статьи уже писал ранее. Мешанина из антикоммунистических, антибританских, антимасонских и иногда антисемитских лозунгов никогда не поднималась до уровня внятной или хотя бы сколько-нибудь последовательной идеологии, и часто отдельные ее составляющие противоречили друг другу. Фашизм в целом и национал-социалистические взгляды в частности взошли на ядовитой почве Первой мировой войны, поражения, революции, национального унижения и экономического кризиса, которые поразили русскую диаспору. Накаленная до предела внутриполитическая обстановка в Квинсленде вкупе с расколом и брожением в русской эмигрантской общине в большей степени объясняют появление этой идеологически окрашенной истории, нежели долгое тюремное заключение по обвинению в фашизме.

(Примеч. научного редактора: русский перевод кн.: Стефан Д.Д. Русские фашисты: Трагедия и фарс в эмиграции 1925-1945. М., 1992.

О русской эмиграции в Харбине также см.: Российская эмиграция в Маньчжурии: военно-политическая деятельность (1920-1945). Сб. документов. Южно-Сахалинск, 1994; Русский Харбин / Сост., предисл. и коммент. Е.П. Таскиной. М., 1998; Мелихов Г.В. Белый Харбин: Середина 20-х. М., 2003; Бендик Н. Н Харбинская россика в Государственном архиве Хабаровского края // Зарубежная Россия 1917-1939. СПб., 2003. С. 89-94; Аблова Н.Е. КВЖД И российская эмиграция в Китае: международные и политические аспект истории (первая половина XX в.). М., 2004; и др.

О русских фашистах Харбина также см.: Русский фашизм в 30-е годы (документы) /Публ. С.В. Онегиной // Кентавр. 1993. № 5. С. 105-120; Онегина С.В. Российский фашистский союз в Маньчжурии его зарубежные связи // Вопросы истории. 1997. № 6. С. 150-160; Окороков А.В. Фашизм и русская эмиграция (1920-1945). М., 2002; «Фашизм развивается и внедряется в умы русских беженцев». Политическая деятельность белой эмиграции в Маньчжурии в сводках ОГПУ. 1928 г. / Публ. А.Ю. Цыбина // Исторический архив. 2006. № 5. С. 61-79; и др.).

Список использованных источников и литературы

National Archives of Australia:

A367 C68761 (Antonieff, Father Valentine);

A 6119 1425 (Rodjestvensky, Ivan Pavlovich);

A6122 A30 (Russian Fascist organisations).

Antonieff, Valentine Andreevich // Australian Dictionary of Biography, 1891-1939.

Melbourne: Melbourne University Press. Vol. 7.

Bennett H. From Byzantium to Brisbane the Cathedral of St Nicholas / / National Trust Journal Queensland. 1996. Vol. 6. April.

Bevege М. Behind Barbed Wire: Internment in Australia During World War II.

St. Lucia, 1993.

University of Queensland Press.

Cain F The Origins of Political Surveillance in Australia. London: Angus & Robertson, 1983.

Dmitrovsky-Baikoff N. Russians // Multicultural Queensland 2001: 100 years 100 communities A century of contributions. Ed. by M. Brandle and S. Karas. Brisbane: Ethnic Communities Council of Queensland, 2001.

Doubrovskaya O. Political characteristics of Russians in Brisbane in the 1990s // The ethnic presence since the 1850s. Ed. by R. Fisher and B. Shaw. Brisbane: Brisbane History Group, 1993.

Kravchenko M. Russians in Queensland / / Multicultural Queensland. The People and Communities of Queensland: A Bicentennial Publication. Ed. by M. Brandle, 1998. Kravchenko V. [Memoir] // The Pre-War Migrants: Reminiscences from a Past Era.

Ed. by M. Brandle. Brisbane: Ethnic Community Council of Queensland, 1992. Murphy T. Australian Fascism // Quadrant. 1981. November.

Perkins J. Fascism and the Russian Community in Interwar Queensland // Journal of the Royal Historical Society of Queensland. 1994. Vol. 15. 8. August.

Poole T. The Hairdresser and the Priest: «Russian Fascists) in Queensland during World War II // Россияне в Азиатско-Тихоокеанском регионе: сотрудничество на рубеже веков. Владивосток, 1999.

Pridannikoff Т. A Cruel Illusion: Russian Fascism in Queensland during World War II.