Авантюристы и дезертиры

Авантюристы и дезертиры

Авантюристы, то есть люди, жаждущие новизны и перемены мест, ищущие, где бы приложить свои силы, ум и инициативу, существовали всегда. Отъезд в Россию, далекую страну с дурной, по причине холодов и варварства населения, репутацией⁴¹, был делом крайне рискованном даже для любителей авантюр. Некоторые, впрочем, решались на это, претерпевали неудачи или добивались успеха, иногда невероятного. Среди них было много военных, людей привычных к трудной бродячей жизни. Некоторым, решившимся обосноваться в Москве или в другом месте, затруднял интеграцию их статус дезертира…

В 1763 году молодой солдат родом из Монбельяре, Георг Генрих Гогель, всего двадцати одного года от роду, лейтенант гренадеров на службе у принца Вюртембергского, решил отправиться в Россию, где ему удалось успешно устроиться. Скоро он стал директором Воспитательного дома в Москве, а позднее – сенатором и статским советником⁴². Возведенный в дворянство Екатериной II 25 апреля 1796 года, он женился на русской, которая родила ему троих сыновей, сделавших блестящую карьеру в русской армии. Конечно, это исключительный случай быстрого успеха, но он вполне показателен тем, что демонстрирует возможности интеграции и социального взлета в стране, очень отличающейся от Франции. Скоро у этого человека нашлись последователи в его родных краях. Правда, бракосочетание в 1776 году вюртембергской принцессы Софьи-Доротеи с цесаревичем Павлом, сыном Екатерины Великой, способствовало приезду в Россию ее соотечественников. В период с 1776 по 1789 год семнадцать уроженцев княжества совершили эту дальнюю поездку, главным образом в 1783–1784 годах. Только пятеро из них обосновались в Москве, в том числе семейная чета Биннингеров в 1782 году. В этом городе Элизабет Биннингер стала гувернанткой, а ее муж Людвиг – учителем⁴³. Но не только из Монбельяра устремились в Россию в поисках лучшей доли. Во всем Французском королевстве множество мужчин и женщин, как правило молодых, бросили все и отправились на восток.

Императрица Екатерина II

Многие из переселенцев поначалу испытывали трудности. Кое-кто, разочаровавшись, утрачивал иллюзии относительно своего будущего и мечтал поскорее вернуться во Францию. Но возвращение на родину оказывалось весьма непростым делом, особенно для тех, кто был обременен семьей. В конце XVIII века полицейские правила ужесточились. Указ от 22 июля 1763 года ввел очень строгие порядки, теперь уже нельзя было уехать из России на следующий день после того, как пожелал этого. Когда иностранец решал вернуться на родину, он должен был трижды опубликовать объявление об этом в местной газете, доставляемой губернатору, от которого зависела выдача паспорта. Если этот иностранец не имел проблем с законом, губернатор высылал ему паспорт, подписанный военным и гражданским начальством. Теперь, когда все формальности выполнены, иностранец мог, наконец, начать собираться в дорогу⁴⁴. Эта система строгого контроля приводила к тому, что дезертиры не могли получить свои паспорта и оставались, вопреки своему желанию, в России. Некоторые из них жили в настоящей нищете, другие пытались, и не без успеха, начать новую жизнь. Свидетельства современников говорят о многочисленных бедняках, нищих и бродягах на улицах, в Москве увеличивалось число опасных районов. 24 августа 1761 года французский посол де Бретей писал министру: «Здесь, в Москве, наблюдается большой наплыв французов, а среди них множится число бродяг, дезертиров, людей без определенных занятий; некоторых из них приехать в эту империю побудили несчастья и желание подняться; у большинства таковая цель отсутствует и, прожив жизнь в нищете, они умирают нищими, зачастую оставляя малолетних детей без всякой защиты; тогда первый русский, который узнал о таком ребенке, завладевает им и скрывает до тех пор, пока не окрестит его в греческую веру, после чего определяет его в разряд рабов, – и многих из подданных короля постигла такая несправедливая судьба, добиться же их освобождения невозможно; но можно постараться сделать так, чтобы их число не возрастало. С тех пор как я здесь, я спас двоих из них: девочку девяти лет и мальчика тринадцати лет, которых за свой счет отправил во Францию и обучил ремеслу. Сейчас я веду переговоры относительно третьего ребенка, коего привез из Магдебурга генерал Чернышев: этот ребенок – сын гренадера Пикардийского полка, который, как говорят, умер в плену в Магдебурге… Я обнаружил еще одного французского ребенка, шести лет, который в прошлом году был куплен за двадцать четыре ливра у одного дезертира. Надеюсь, что я смогу его заполучить»⁴⁵.

Дипломат действительно предпринимал все необходимые для этого шаги и, благодаря своему статусу посла, рассчитывал добиться цели, то есть отправить ребенка во Францию и, как и предыдущих, воспитать там в королевском приюте. Ибо, как он говорил сам, «я не могу свыкнуться с мыслью, что француз может стать рабом без надежды вернуть свободу». Он пользовался своим положением, чтобы попросить о возвращении на родину старых солдат-дезертиров, живущих в полной нищете и, конечно, не имеющих средств оплатить дорогу до Франции. Но насколько чрезвычайна ситуация, описанная послом? Не преувеличивал ли он степень ее тяжести? Каким бы ни было реальное положение вещей, все свидетельства той эпохи согласны в том, что хотя Москва и являлась динамично развивающимся в экономическом и торговом плане городом, в ней очень высок был уровень нищеты. Это обратная сторона медали успеха. Процветание усиливает бедность и нестабильность. В 1777 году некий Бушан, производитель чулок, заявил, что приютил в своем доме двух подобранных им детей-французов⁴⁶.

Если детей, французских или других национальностей, не брали в приемные семьи, их определяли в Воспитательный дом⁴⁷, созданный в самом начале царствования Екатерины II в 1763 году. Такое учреждение в Москве было устроено неким Бецким, приближенным царицы, для маленьких девочек – сирот и подкидышей⁴⁸. Дети там воспитывались на казенные средства и пожертвования частных лиц, в соответствии с принципами Руссо и с целью впоследствии выдать их замуж. Они даже могли, выходя замуж за крепостного, добиться для него вольной. Сначала в это заведение приняли три тысячи детей, но число их постоянно росло. В 1788–1789 годах их, по словам француза П.-Н. Шантро, было около восьми тысяч⁴⁹. Ситуация тревожная, пусть даже проблема затрагивала не только французских детей. Москва – город контрастов, как и всякий город, но, возможно, в еще большей степени, чем прочие. Путешественник Фортиа де Пиль отмечал: «Повсюду вы замечаете тот же контраст роскоши и нищеты, изобилия и нужды.»⁵⁰

Однако многим иностранцам, обосновавшимся в Москве, удавалось вырваться из бедности. Русские всегда славились своим гостеприимством и щедростью.

Столица Московии имела свои преимущества, которые требовалось научиться использовать. Когда надежда соединяется со смелостью и упорством, это приносит хорошие результаты, тем более что московские французы отличались от петербургских своим внутренним настроем. Шевалье де Корберон, дипломат и очень наблюдательный человек, это понял очень хорошо: «В Москве они более сплочены и более азиаты. В Петербурге живет больше иностранцев, они чаще общаются с местными, их чаще принимают. Но, что весьма странно, они почти не общаются между собой. Каждый дом имеет свой круг общения и держится несколько особняком; вы не увидите здесь, даже в самых богатых домах, столь обычного для Франции потока входящих и выходящих людей»⁵¹. В Москве же солидарность между изгнанниками была довольно сильна, хотя при этом не стоит забывать, что занятия каждого оставались его личным делом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.