XXVIII. Что означало слово «смерд»

XXVIII. Что означало слово «смерд»

Вот что пишет Б. Д. Греков в книге своей «Крестьяне на Руси» (I, изд. 2-е, 1952, стр. 17–18): «Знаменитый славист П. И. Шафарик по этому случаю писал: “Древнерусское смерд (смердь, rusticus), морданица (servitus)[146] должно быть сравнено с именем народа мордва, мордвин (корень обоих слов персидский, merd, т. е. человек, муж)”.

Эти же сопоставления мы находим и у А. А. Шахматова (мордовское — mirde — муж, вотякское[147] — murt — человек, авестийское — mereta, новоперсидское — mard — человек).

Классовый смысл этот термин получил значительно позднее. Термин имеет удивительно широкое распространение: иранское mard, таджикское — mard, коми — морт, мурт, удмуртское — мурт (отсюда уд + мурт, морд + ва). Всюду этот термин обозначает в основном человека, людей, в переносном смысле употребляется для обозначения людей низшей социальной ступени, подобно тому, как в русском языке термин «человек» употребляется в общем смысле и в более узком (человек — слуга, в украинском чоловiк — муж, супруг). Разумеется, это вторичное значение термина могло возникнуть только значительно позднее, когда появилось разделение людей на высший и низший слои.

Полную аналогию с подобной эволюцией семантики термина мы имеем и в языке египетском, где слово “ромэ” первоначально обозначало человека вообще, а позднее стало обозначать слугу, зависимого человека, раба, т. е. человека социально приниженного.

При современном состоянии лингвистической науки едва ли можно найти более убедительный путь к решению этого сложного и интересного вопроса.

Правда, крупный славист прошлого века Миклошич[148], допуская два возможные решения о происхождении слова “смерд” (от смород[149] и от персидского mord), отдает предпочтение первому. В наше время соглашаться с мнением Миклошича уже невозможно».

В этой длинной цитате мы видим уйму мудрости: и вотяки, и удмурты, и персы, и «Зенд-Авеста», и даже египтяне! Между тем вся эта ахинея впустую. Здесь наглядный, блестящий пример ложного метода гуманитаристов: все выводы, сравнения и т. д. верны и ценны, ложно одно — основная предпосылка.

Сначала надо было доказать, что в слове «смерд» звук «с» не коренной, а префикс, что корень — «мерд», а потом уже возводить вавилонскую башню доказательств; этого никто не сделал и даже не пытался сделать. Такое обращение с фактами науки — просто позорище для филологов.

Откроем книгу П. Б. Струве «Социальная и экономическая история России» (1952, Париж), на стр. 68 мы найдем: «Но еще примечательнее, что у северо-американского племени натшецов[150], популяризованного Шатобрианом, согласно достоверным и точным показаниям первых наблюдателей, уже обнаруживших аристократическое устройство этого племени, низший класс носил название, по смыслу совершенно совпадающее (puants во французском, stinkards в английском переводе[151]) с древнерусским обозначением “смерд”. По-видимому, этот факт, зарегистрированный впервые Le Page du Pratz (1689–1775) во втором томе его Histoire de la Louisiane (Paris, 1758, р. 393) и затем отмеченный много читавшимся знаменитым историком XVIII века Робертсоном в его History of America (первое издание, Лондон, 1777, стр. 344), странным образом был русскими историками, насколько я знаю, оставлен без внимания».

Из приведенного факта, подчеркнутого Струве, совершенно ясно, что одинаковые социальные условия породили и одинаковую терминологию по смыслу. В Северной Америке у натшецов и в Восточной Европе у славян (литовцы несомненно заимствовали слово и понятие от русских) существовало слово для обозначения людей низшего класса, именно «смердящий». Дело объясняется гораздо проще, без египтян и Зенд-Авесты, и Миклошич был прав.

Пренебрежительное значение слова в отношении людей низшего класса находило и другие формы выражения, вроде «холоп», «раб», причем эти слова употреблялись не только аристократами, но и самим черным людом, что видно ясно из форм различных челобитных, в которых обычно просящий не скупился на слова для самоуничижения.

Русские филологи и историки оказались глухими к корням своего родного языка, они принимают на веру любое научное предположение, лишь бы оно основывалось не на своем, а на чужом. Из двух конкурирующих предположений они всегда отдают предпочтение именно чужому, даже если оно будет менее обоснованным.