Ф. Энгельс о роли страстей человеческих

Ф. Энгельс о роли страстей человеческих

Энгельс ярко описывает силу страстей человеческих и их роль в истории: «…цивилизация совершила такие дела, до каких древнее родовое общество не доросло даже в самой отдаленной степени. Но она совершила их, приведя в движение самые низменные побуждения и страсти людей и развив их в ущерб всем их остальным задаткам. Низкая алчность была движущей силой цивилизации с ее первого до сегодняшнего дня; богатство, еще раз богатство и трижды богатство, богатство не общества, а вот этого отдельного жалкого индивида было ее единственной, определяющей целью. Если при этом в недрах этого общества все более развивалась наука и повторялись периоды высшего расцвета искусства, то только потому, что без этого невозможны были бы все достижения нашего времени в области накопления богатства».[297]

Эта мысль пронизывает ткань работы Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Он указывает, что именно «алчное стремление к богатству» привело к возникновению антагонистических классов.[298] Говоря о падении родового строя в обществе (в том обществе, где функционирующие этносы находятся, по нашему мнению, в фазе гомеостаза), Энгельс писал: «Власть этой первобытной общности должна была быть сломлена, — и она была сломлена. Но она была сломлена под такими влияниями, которые прямо представляются нам упадком, грехопадением по сравнению с высоким нравственным уровнем старого родового общества. Самые низменные побуждения — вульгарная жадность, грубая страсть к наслаждениям, грязная скаредность, корыстное стремление к грабежу общего достояния — являются воспреемниками нового, цивилизованного, классового общества; самые гнусные средства — воровство, насилие, коварство, измена — подтачивают старое бесклассовое родовое общество и приводят его к гибели».[299]

Так смотрел Энгельс на прогрессивное развитие человечества. Алчность же — эмоция, коренящаяся в сфере подсознания, функция высшей нервной деятельности, лежащая на грани психологии и физиологии. Равноценными эмоциями являются жадность, страсть к наслаждениям, скаредность, корысть, упоминаемые Энгельсом, а также властолюбие, честолюбие, зависть, тщеславие. С обывательских позиций, это «дурные чувства», но с философских — «дурными» или «хорошими» могут быть только мотивы поступков, причем сознательные и свободно выбранные, а эмоции могут быть только «приятными» или «неприятными», и то смотря какие поступки они порождают. А поступки могут быть и бывают самые различные, в том числе объективно полезные для коллектива. Например, тщеславие заставляет артиста добиваться одобрения аудитории и тем совершенствовать свой талант. Властолюбие стимулирует активность политических деятелей, подчас необходимую для государственных решений. Жадность ведет к накоплению материальных ценностей и т. д. Ведь все эти чувства — модусы пассионарности, свойственной почти всем людям, но в чрезвычайно разных дозах. Пассионарность может проявляться в самых различных чертах характера, с равной легкостью порождая подвиги и преступления, созидание, благо и зло, но не оставляя места бездействию и спокойному равнодушию.

Столь же категорично высказывался и Гегель в своих лекциях по философии истории: «Мы утверждаем, что вообще ничто не осуществлялось без интереса тех, которые участвовали своей деятельностью, и так как мы называем интерес страстью, поскольку индивидуальность, отодвигая на задний план все другие интересы и цели, которые также имеются и могут быть у этой индивидуальности, целиком отдается предмету, сосредоточивает на этой цели все свои силы и потребности, — то мы должны вообще сказать, что ничто великое в мире не совершается без страсти».[300]

В цитированном описании социопсихологического механизма, несмотря на всю его красочность, есть немаловажный дефект. Гегель сводит страсть к «интересу», а под этим словом в XIX в. понималось стремление к приобретению материальных благ, что заранее исключает возможность самопожертвования. И не случайно, что некоторые последователи Гегеля стали исключать из мотивов поведения исторических персон искренность и бескорыстную жертвенность ради предмета своей страсти. Такая вульгаризация, к сожалению, ставшая общим заблуждением, вытекает из нечеткости формулировки немецкого философа.

Но классики марксизма преодолели этот рубеж. В ответ на воинствующую банальность филистеров, усмотревших во всех поступках людей только бескрылый эгоизм, они выдвинули концепцию опосредованной детерминированности, оставляющей место разнообразию проявлений человеческой психики.

Вспомним еще раз, что писал Ф. Энгельс в письме к И. Блоху от 21–22 сентября 1890 г.: «согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу».[301] Да, идеи — это огни в ночи, манящие к новым и новым свершениям, а не вериги, сковывающие движения и творчество. Уважение к предшественникам состоит в том, чтобы продолжить их подвиг, а не забывать о том, что они сделали и для чего.