ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Пусть на людей ты нагоняешь

страх

Ничтожен ты пред богом

в небесах.

Не нужно над людьми творить

насилье

Проклятия людей имеют крылья.

Саади

Утихли улицы, отпировал Стамбул. Разделенный на три части Босфором и Золотым Рогом город изнывал под палящим солнцем, жизнь в нем возвращалась к своему будничному ритму. Галата кишела купцами, бродягами и послами, прибывшими из разных стран на прием к новому султану; бряцало оружие в Скутари — янычары готовились к новым походам; египетские странствующие скрипачи и флейтисты наигрывали печальные арабские мелодии, рассевшись возле кафеджиев в тени платанов.

Ничто не изменилось здесь, хотя необычайные события смерчем тревоги и триумфа пронеслись над столицей империи. По-прежнему раздавался звон в мастерских, как и прежде, на улицах сидели ленивые бородачи за кальянами; дымились мангалы под чинарами, кричали в магазинах купцы.

Только в душах людей изменилось что-то, но этого никто не замечал под солнцем аллаха. Слегла Нафиса, но об этом знал только Хюсам. Старый ювелир, как и несколько дней тому назад, корпел над серебряным браслетом, которого никто не купит, и снова думал думу о самом страшном: что будет с народом, когда его охраняют чужеземцы, которым этот народ дал веру и оружие, но не сумел привить им к себе любовь. Но об этом знал лишь один Хюсам. В серале сидела одинокая валиде и придумывала интриги против кизляр-аги Замбула. Тревога избороздила высокое чело великого визиря Аззема-паши: с кем посоветоваться, где отыскать философа, астролога, пророка, который отгадал бы, откуда идет угроза упадка империи, ибо эту опасность он чувствует только инстинктивно, а охватить разумом не может. Алим муштровал янычар. Ненужные воспоминания рассеялись вместе с хмелем. Чорбаджи пожирал глазами янычар-агу, готовый выполнить самое неожиданное приказание. Нур Али, сговорившись с Замбулом, плел свои сети вокруг великого визиря.

Падишах Ибрагим стал царствовать за третьими воротами Биюк-сарая.

Царствовать… Странное это было слово, которое пока что существовало вне его, независимо от него, где-то за стенами новой разукрашенной темницы, имя которой — тронный зал. Это было всесильное понятие, к которому он, несмотря на коронование, еще не имел доступа. Сила, которая вчера возвысила его, работала помимо его воли и, хотя выдвинула Ибрагима султаном, еще не раскрыла секрета, как управлять ею.

Ибрагим не выходил из тронного зала, боясь, что двери закроются и он не сумеет открыть их снова. Минутное блаженство от роскоши, которая так неожиданно пришла на смену тюремной беспросветности, исчезло. Ибрагим нервно расхаживал по залу, порой прикасаясь рукой к алмазным подлокотникам трона, а в голове не укладывалась и уложиться не могла страшная мысль о шаткости султанского положения.

Узкий коридор вел из тронного зала в библиотеку. Ибрагим нерешительно пошел по коридору. Вдоль стены в низких шкафах лежали книги. Много книг. Они таинственно смотрели на султана пергаментными корешками, оправленными серебром и драгоценными камнями. Может, в них Ибрагим найдет совет, может, там написано, как надо управлять государством? Но их так много, а у него столько времени пропало в тюрьме, и он так мало знает! С какой начать? А потом что? Тратить дни, недели, месяцы на чтение, а за стенами дворца раскинулась огромная империя, границ которой он не представляет. Десятки народов живут в ней, а что это за народы? Есть где-то Персия — покоренная, но не уничтоженная, есть и Крым, всегда готовый ужалить змеиным жалом в самое чувствительное место — Кафу; гудит непокорный Азов, а в конце концов — весь мир вокруг враждебный и неизведанный.

Где обрести точку опоры и душевное равновесие? Среди женщин гарема? Он падок к женской ласке, но кто может поручиться, что его не отравит, не зарежет кинжалом какая-нибудь одалиска Амурата? Почему Замбул до сих пор еще не привез новых красавиц? Ибрагима охватила неудержимая похоть, ему вдруг показалось, что, как только он освободит свое тело от мути физических страстей, ум станет ясным и быстрым: сначала он должен почувствовать себя властелином в малом, чтобы уравновеситься, стать наконец нормальным человеком.

— Замбул! — крикнул. Повторил еще громче: — Замбул!

В тот же миг к нему подбежал кизляр-ага со скрещенными руками на груди.

— Ты обещал мне показать гарем. Где же те красавицы, за которыми ты разослал гонцов во все города страны?

— Великий падишах, — промолвил Замбул, — я только ждал твоего приказа. Самые красивые дочери украинских степей, Кавказских гор и знойного Египта ждут тебя в гареме возле фонтана.

— Веди!

Ибрагим оторопел, увидев длинный ряд девушек. Какую же выбрать? Растерянно смотрел то на красавиц, то на Замбула. Прошелся вдоль ряда с платочком в руке, который должен был вручить избраннице, и остановился, загипнотизированный большими черными глазами, в которых не было ни боязни, ни покорности, не было и стремления обольстить.

— Кто ты, как тебя звать?

— Я черкешенка Тургана, а для тебя, султан, буду шекер*, - ответила девушка, повязывая платочком свою шею.

_______________

* Ш е к е р — конфетка, сахар.

— О аллах! — прошептал пораженный Ибрагим.

Хозяйка гарема — кяя-хатун — вывела Тургану из ряда, чтобы подготовить для ночи: искупать в ароматных водах, одеть, а вечером ввести в спальню султана…

Умиротворенным и довольным Ибрагим встретил утренний азан. В эту ночь он понял самое главное: свою собственную человеческую полноценность.

Забыв о тронном зале, из которого еще вчера боялся выйти, о тысячах опасностей, которые ежедневно подстерегают султана, Ибрагим вышел из дворца и полной грудью вдохнул свежий воздух. Пышный сад протянулся по склонам от Золотого Рога вдоль Босфора до самого Мраморного моря. Стрелы кипарисов выстроились над плоскими кронами ливанских кедров, над проливом кружились чайки, провожая галеры, отправлявшиеся в дальние края.

Оглянулся назад и вздрогнул от удивления: карлики — Ибрагим даже не ожидал, что они идут следом за ним, — упали ниц на землю от одного только султанского взгляда! Очевидно, у него все-таки есть власть.

Ибрагим шагнул к карликам, и они попятились назад. Это понравилось султану. Но жалкие людишки, лежавшие у его ног, показались ему слишком малыми, его власть должна быть намного сильнее. <Как убедиться в этом?> рассуждал султан. Посмотрел на высокие стены, провел глазами по аллеям и в беспомощности ударил в ладони.

И вдруг свершилось чудо.

Из дверей гарема бежал церемониймейстер. Капу-ага, запыхавшийся, упал перед султаном на колени. Смотрел Ибрагиму в глаза и ждал приказаний. Ибрагим нерешительно ударил в ладоши еще раз. Это повторил капу-ага громче — теперь уже мчался по аллее начальник султанской свиты, алай-чауш, и поклонился в пояс. Ибрагим продолжал бить в ладоши, этот жест повторял за ним капу-ага, и из недр дворца выбегала прислуга, и султан удивился, что ее так много. Перед ним стояли — кто склонившись до земли, кто на коленях, кто лежал пластом на земле — какой у кого чин: янычары, спахи, бостанджи и капиджии*, портные, сокольничьи, кубкодержцы, стремянные, меченосцы, поясничие, повара, немые, городничие — сотни верноподданных людей окружили его одного.

_______________

* К а п и д ж и и — охрана ворот султанского дворца.

Так вот где ключ к власти. Хлопнет он в ладони еще, и еще, и сотни раз — вся империя поднимется, заработает без него, но по его сигналу.

Ибрагим почувствовал, как наливаются его мускулы, расправляется хилое тело, наполняется гордостью искалеченная душа, — покорность этих людей дала ему уверенность и силу. Впервые за время своего султанства он изрек никем не подсказанные слова. Вначале тихо, потом смелее и смелее, наконец голос его громко зазвучал в стенах дворца:

— Я — властелин трех частей света, пяти морей, страж святых мест Мекки и Медины, владыка Стамбула, Каира, Дамаска, Багдада!

— Да, эфенди! — ответили ему хором.

— Амурат погиб потому, — продолжал Ибрагим, — что был трусом и бездарным полководцем, а я ваш вождь, знаменитейший, мудрейший… — и здесь султан запнулся. А что, если на это шутовство ответят молчанием или кто-нибудь скажет: нет! Что тогда?

— Мудрейший из всех султанов! — закончили за него.

Ему показалось, что над ним засиял нимб невиданного могущества, он смело шагнул вперед. За Ибрагимом поворачивались слуги и падали ниц. И султан подумал: пройдет он вот так пешком через всю Анатолию и Румелию, все народы так же падут перед ним на колени.

А так ли это? У кого спросить? Всматривался в лица своих слуг, но никого из них не знал, только одна пара глаз поражала его преданностью, усердием, мольбой. Это были глаза Замбула.

Султан взмахнул рукой. Жест, по-видимому, был удачным, потому что вдруг все исчезли, и перед ним остался лишь один отвратительный кизляр-ага с желтыми редкими зубами, он льстиво сказал:

— Звезда блестящая, ослепляющая глаза, высокий царь над царями, держащий в своих руках весь мир, я приветствую тебя!

Ибрагим оборвал красноречие Замбула, подал знак рукой, чтобы тот поднялся, кратко произнес:

— Рассказывай обо всем, что тебе известно.

У Замбула заблестели глаза, он не сумел скрыть своей радости под маской смиренности. О, как только удастся выполнить поручение Нур Али, Замбул станет самым богатым человеком в мире. Янычар-ага обещал дать ему галеру золота из сокровищницы Эдикуле, если будет убран великий визирь Аззем-паша. Визирь, который пережил двух султанов, самый влиятельный человек в империи. Самое главное — вызвать у султана подозрение, а потом цепь недоверия опутает визиря и в конце концов сомкнется на его шее. Пусть вместо него будет Нур Али или сам шайтан — Замбулу все равно. Ему нужны деньги, за которые в далекой священной Медине он купит землю и в роскоши будет доживать свой век.

Кизляр-ага начал издалека. Он вытащил из рукава свиток и развернул его. На нем были записаны имена некоторых из слуг.

— Не все твои слуги, великий падишах, рады тому, что мудрейший из султанов взошел на престол, — льстиво начал Замбул. — Он тыкал пальцем против имен, и Ибрагим равнодушно давал согласие на смерть незнакомых ему людей, которым после обеда отсекут головы на султанской конюшне.

Замбул становился смелее. О, это уже многое значит, коль султан слушает его. Он свернул свиток, отошел на несколько шагов назад, не сводя глаз с Ибрагима.

— Ты еще что-то хочешь сказать, Замбул?

— Пусть гнев моего повелителя падет на мою голову, я был бы счастлив умереть от-его руки. Великий визирь Аззем-паша…

Султан насторожился, и это не прошло незамеченным главным евнухом. Замбул опустил глаза, умолк. Не много ли он позволил себе сегодня?

Ибрагим впервые почувствовал, как им овладевает гнев повелителя. Бледное лицо его налилось кровью, он подошел к дрожащему евнуху:

— Что тебе известно о нем?

— Он… он правил государством при Амурате и верно служил ему. Аззем-паша не радовался, когда провозгласили тебя султаном…

Об этом догадывался Ибрагим. Но лишить государство властителя было бы равносильно самоубийству.

— Что известно тебе, Замбул, о его нынешней неверности моей особе?..

— Нет, нет… Мне ничего не известно…

— А кто тебе посоветовал вызвать у меня подозрение к визирю? закричал Ибрагим.

Кизляр-ага в притворном страхе упал перед султаном на колени, бормоча:

— О, прости, великий!.. Я сам… По своей безграничной преданности тебе. Амурат относился ко мне хуже, чем к псу, валиде пренебрегала мной все это только из-за того, что я выразил свое сожаление о младшем брате Амурата, когда… А великий визирь оскорбил мою безграничную любовь к тебе своим холодным безмолвием в то время, когда весь Стамбул, вся страна торжествовала.

Лицо Ибрагима стало добрее. Он еще был чувствителен к льстивым словам, ведь всего несколько дней отделяют темницу от трона. Если Замбул когда-то сочувствовал Ибрагиму, то теперь он станет его верным псом. Султану нужны слуги. Ударять в ладоши он научился, выполнять приказы будут доверенные люди.

— Живи, Замбул, — произнес. — Ты ныне получишь от дефтердара подарок за верность. Но если вздумаешь помышлять об измене, не надейся, что это утаится от меня. И тогда я велю выбросить твою голову за ворота сарая… А теперь позови ко мне великого визиря. Я жду его…

Ибрагим волновался, ожидая прихода Аззема-паши. Сегодня он почувствовал свою власть над слугами, как же он должен вести себя с умом, управляющим государством? Что у него есть против этого сильного человека? Шелковый шнур, меч?.. Но для этого оружия еще не пришло время. А что еще?

В возбуждении бегал по тронному залу, ломая пальцы. И вдруг натолкнулся на седобородого человека с умными глазами. Удивительная улыбка, как у отца, что снисходительно глядит на капризного ребенка, заиграла на губах великого визиря и вмиг спряталась в усах и бороде.

— Слушаю тебя, султан.

Ибрагим затопал ногами и, сжимая кулаки, завопил:

— Я заставлю, заставлю всех слушать меня и ползать передо мной на коленях! Слышишь, я заставлю!

— Непонятен мне твой гнев, султан, — спокойно ответил визирь. — Разве кто-нибудь из государственных мужей уже успел проявить непослушание твоей особе?

Ибрагим сел на трон, вытер платком пот с лица.

— Ты моя правая рука, — заговорил он спокойно, — но вместо помощи я слышу от тебя унизительные для меня нравоучения и, если хочешь знать, чувствую с твоей стороны пренебрежительное отношение к особе султана.

Аззем-паша опустил голову, и Ибрагим обрадовался, что ныне покоряется ему и великий визирь. Но не слова покаяния донеслись до слуха султана, а речь, которая заставила бы каждого в Турецкой империи задуматься, насторожиться, испугаться.

— Наше государство намного больше, чем султанский дворец, Ибрагим. И поэтому оно дорого не только семье Османов, а каждому турку. Крепко сколотил наше государство Магомет Завоеватель, а Сулейман Законодатель одел его в золотую парчу. Но его пышные одежды расползаются по швам. И от этого болит моя седая голова. Султаны меняются, государство остается. А кто же позаботится о нем, как о своем собственном доме? Янычары, которые дерут с него лыко и думают лишь о своем благополучии, прикрываясь верностью султану и корану?

— Что ты говоришь, Аззем-паша? — насторожился Ибрагим. — Не смей порочить янычар… Это устои…

— А если эти устои больше не выдерживают испытания временем, султан, не лучше ли выбросить их в мусорную яму и посмотреть, как поступают другие народы? Нет, ты не пугайся… Это только мои соображения…

Ибрагим успокоился. А, это его философские рассуждения. На твою, визирь, и на мою жизнь хватит того, что есть… А придут другие, пускай думают…

— Но я должен рассказать тебе, — продолжал Аззем-паша, — не о своих соображениях, от которых голова идет кругом, а о другом, что является более важным на сегодняшний день. Казна пустеет, и надо думать о том, где взять денег, чтобы не ходить к соседям за милостыней. Если и дальше ты будешь платить так янычарам, то вскоре нам придется срывать золото с султанских надгробий.

Ибрагим напряженно думал, что ответить визирю, чтобы блеснуть перед ним умом, и неожиданно засмеялся, победно, злорадно.

— Великий визирь, аллах дал тебе змеиный ум, а хитрости змеи пожалел. Ибо знает и ребенок: джихад дает турецкому народу и султанской казне золото! Азов не взят, войска изнывают от безделья, а ты предаешься размышлениям, не угодным ни богу, ни султану.

— Пойдем в поход на Азов. На следующий год, весной, я пошлю туда султанские и ханские войска. Но не в этом дело, султан, от победы или поражения под Азовом положение не изменится. Надо подумать о том, почему нет доходов из глубин нашей империи. А ждать трудной минуты, чтобы добиться благосклонности подданных, одарив их награбленным добром, — это большая ошибка. Если народ станет жить лучше за счет награбленного, он будет благодарить не тебя, а твоего врага.

Ибрагим позеленел от гнева. Этот старец разговаривает с ним, как с отроком. Но, к счастью, в памяти султана всплыла старая пословица, и он тут же выпалил ее, заранее радуясь победе в словесном поединке:

— Пророк сказал: <Голове — думать, рукам — исполнять, а языку хвалить бога>. Султан подумает, подданные выполнят, а имамы вымолят у аллаха для нас удачу. Можешь идти, визирь.

Аззем-паша поклонился и промолвил:

— Хорошая пословица, Ибрагим. Но велика печаль, когда прославляют бога все, даже те, которые не верят в него, рук для работы маловато, а голов, чтобы думать, не ниспослал нашей стране аллах.

Он не смотрел, какое впечатление произведут его слова на падишаха. Повернулся и ушел, гордо подняв голову. Знал — недолго ему носить ее. Какая от нее польза, если она уже не в силах помочь государству, которое он сам строил, укреплял, веря в его великое назначение на земле. И равнодушие охватило его душу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.